Баня
Баня. Фото с reserve-hotels.com.ua
Занесённая снегом опушка леса. Ах, как вкусно пахнет снег! А как он красив! Если сощуришься, увидишь сотни лучиков, играющих в догонялки. Белые с сиренево-голубым отливом сугробы обступили Ефимку со всех сторон. Он один в этой сверкающей белизне.
До войны по субботам он гостил у бабушки Мили и дедушки Аарона. Он помнит праздничный стол со свечами. А вот и бабушка. Вся в белом, она что-то говорит дедушке на непонятном Ефимке языке. Зажигает свечи, прикрывает ладонями глаза. Мальчику на мгновение кажется, что она играет с ним в прятки, и он тоже закрывает глаза ладонями, подсматривая за ней сквозь пальцы. Но бабушка не прячется, она проводит ладонями над пламенем, садится за стол рядом с внуком и молча глядит на горящие свечи. Дедушка надевает очки, ищет нужную страницу в толстой книге. Находит. Читает вполголоса, покачиваясь вперед-назад в такт чтению: «Барух ата Адонай, Элохэйну мелэх хаолам…»*. Ефимка знает, что картинок в этой книге нет.
А вот и окончилась молитва. Теперь дедушка нальёт вино из большой бутылки в блестящий бокал, сделает глоток и передаст бокал бабушке Миле. Бабушка отопьёт чуть-чуть и поднесёт вино к Ефимкиному рту. Ефимка не пьёт, только нюхает. Попробовать вина из этого бокала он так и не решился. И вот почему.
Приходя в субботу из синагоги, дедушка Аарон подходил к большому буфету со стеклянными дверцами, открывал одну из них и доставал графин с прозрачной водой и рюмку. Наполнив рюмку до краёв, он крякал по-утиному, широко открывал рот, опрокидывал в него содержимое рюмки и выдыхал: «А-а-а-а-а!»
– Гей шлыфен!*
– Бабушка, бабушка! – заклянчит Ефимка. – Ну, ещё немножко! Ведь суббота, праздник…
И бабушка разрешит побыть за столом ещё немного, а уж потом перенесёт его, сонного, в кровать, разденет, закроет одеялом и, склонившись над ним, скажет:
– Зай гезынд, майн тайере эйнэкл!**
…Сердце сжалось в предчувствии беды. И снег не блестит так ярко. И даже белка, спустившаяся по стволу высокой сосны и застывшая рядом, не радует его. Сегодня суббота. Сегодня баня. Вот уже полгода, как Ефимка живёт в детском доме. Он помнит тот день, когда он, как и все ребята, сбросив с себя одежду, впервые очутился в бане. Посмотрев на голых мальчишек, он с ужасом понял: он не такой, как все!
Он научился отворачиваться во время мытья и первым быстро одеваться, сидя на скользкой скамейке в предбаннике. Иногда он пропускал баню, ссылаясь на нездоровье.
Сегодня он в баню не пойдёт! А что скажет Алла Фёдоровна? Ведь она тщательно следит за тем, как моются детдомовцы. И, наверняка, заметит, что у него на ногах чёрные пальцы… Это ещё с прошлой субботы…
Тогда они с ребятами носили воду на коромыслах. Брали её из проруби Миасса, тащили на гору, где стояла просторная бревенчатая русская баня. В ней два отделения – для мальчиков и для девочек. В каждом отделении стоит по огромной деревянной бочке. Их нужно наполнить водой доверху. Другие ребята топили печи.
И вот всё готово. В бочки с водой брошены раскалённые докрасна кирпичи. Они громко шипят. Парную застилает густым белым паром. Первая группа ребят, сбросив одежду в предбаннике, бросается занимать места на полках. Деревянные полки установлены в два яруса. Наверху жарко и душно. Там пар, как говорится, «пробирает до костей» – трудно дышать и разговаривать. Внизу – попрохладней, но мальчишки предпочитают верхние места.
Крики, возгласы, звуки хлещущих о голые тела берёзовых веников – мытьё в разгаре! Ефимке смешно. Он хлещет себя веником по ногам, ему больно. Но он хлещет ещё сильнее и кричит, как все: «Даёшь пару!» Постепенно пар редеет, как бы нехотя, сползает с верхних полок вниз и вскоре совсем рассеивается. Ребята спускаются на пол.
И вдруг раздаётся голос Кольки Щёкина:
– Смотрите! Что это?!
Становится тихо. Все смотрят в сторону Ефимки, который только что спустился вниз.
«Что они на меня смотрят? – думает Ефимка, – может быть, я выпачкался»? Он осматривает себя и вдруг вспоминает! Закрывается руками, но поздно! Кровь ударяет в виски.
– Пацаны, да он обрезанный!..
Его окружает кольцо голых тел. Первым бьёт Колька. Веником. Наотмашь. Потом бьют все, злобно, дико взвизгивая при каждом ударе. Ефимкины крики не слышны в общем страшном гуле. Дверь в предбанник открыта. Клубится холодный воздух. Мальчика хватают за руки, волокут по скользкому полу и, открыв наружную дверь, подхватывают за ноги и под дружный счёт: «Раз, два, три!» – выбрасывают в сугроб.
Все тело обожгло, как будто не в снег бросили, а окунули в кипяток. Ефимка вскочил, кинулся к двери. Она захлопнулась перед его лицом.
– Хлопцы! Впустите! За что?..
За дверью хохот, свист. Коченея на тридцатиградусном морозе, бросился к окну, заколотил в раму. В окне через продышаные ртами прогалины видны приплюснутые стеклом носы, высунутые языки…
Случайно глянул в окно женской половины. Сердце готово было выскочить из груди от позора, унижения и жгучего стыда. Привлечённые шумом, девочки сгрудились в окне, указывали на него пальцами, отталкивая друг друга, чтобы лучше рассмотреть мальчишку, как им казалось, на спор выбежавшего из раскалённой бани на лютый мороз. «И Майка там…» – мелькнуло в голове.
Как очутился в жилом корпусе, не помнил. Всю ночь не мог согреться. К завтраку встал с трудом. Ловил на себе взгляды ребят. Улыбались ехидно или отворачивались, как бы не замечая.
– Кто из ребят хулиганил и голым выбегал вчера из бани? Это ты, Ефимка? – спросила после завтрака Алла Фёдоровна вставшего из-за стола мальчика. – Лишаю тебя обеда, ужина и гулянья. Иди в корпус!
Шёл в корпус, пошатываясь. Пальцев на ногах не чувствовал.
Вернувшись из леса, где так счастливо начался этот зимний день, мальчик сказался больным. Вызвали Аллу Фёдоровну. Она была и за врача. Училась в медицинском институте. Выгнали за лень и прогулы – погулять любила. Детдом формировали из детей осуждённых «врагов народа». Чтобы их воспитывать, решили в гороно, и такого образования достаточно. Высокая, чернобровая, с косами, уложенными венком на голове, она обладала недюжинной мужской силой. Однажды под дружный смех детдомовцев она положила на обе лопатки колхозного механика Федьку, которого не взяли на фронт из-за полной глухоты. Рука у Аллушки тяжёлая. Старшая воспитательница избивала своих воспитанников по любому поводу. Все её боялись. Даже отчаянные богуны при её появлении настороженно косились и отходили в сторону. Когда она была не в духе, им от неё тоже перепадало. Била чем ни попадя. Но чаще всего пускался в ход солдатский ремень с пряжкой.
Осмотрев Ефимку, Алла Фёдоровна сказала:
– Абсолютно здоров!
Баня. Сегодня бить не будут. Сегодня – санпроверка.
Аллушка заходит в мужское отделение. Обходит ребят. Замечает Ефимку.
– Вымой, как следует ноги, они грязные, – требует она.
– Они не отмываются. Я пробовал, – отвечает Ефимка.
– Вот как это делается!
Намылив жёсткую мочалку и подняв Ефимкину ногу, с остервенением трёт её. С пальцев сходит кожа. Мальчик это отчётливо видит, но ему не больно. Он улыбается. Воспитательница замечает его улыбку.
– Ты что скалишься, кудрявый? Прислугу себе нашёл? – со злостью говорит она, принимаясь за другую ногу. – Вот так-то будет лучше, – говорит она удовлетворённо. И добавляет: Вымыться-то не могут, как следуют, – герои!
Утром пальцы на ногах покрылись нарывами. Очень больно. Но Ефимка доволен: на месяц получил освобождение от занятий в школе. И от мытья в бане – тоже.
Как-то вечером к нему на кровать подсел Колька Щёкин. Крепкий. На подбородке шрам. Рот тонкий. Недобрые щёлки глаз. Придвинувшись вплотную, прошептал:
– Что нас не продал – это хорошо! Для твоей же пользы.
Хохотнул и добавил громко:
– Попарился в русской бане, хлопец? Ты её никогда не забудешь! Никогда
*****
Поддержите нас!
Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!
Поддержать