Русский портрет Израиля. Часть одиннадцатая

Миша Король, экскурсовод, поэт, эссеист, культуролог. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха
Миша Король, экскурсовод, поэт, эссеист, культуролог, преподаватель краеведения в институте С. Шехтера, aвтор пяти книг стихов и двухтомника-путеводителя «Королевские прогулки по Иерусалиму».

«Россия для меня была стартовой библиотечной площадкой, языковым плацдармом, книжным шкафом, откуда я и выпал в Иудейскую пустыню.
Собственно, я никогда не жил ни в России, ни в Санкт-Петербурге. Я жил в Советском Союзе и Ленинграде. И эти территориально-бытовые понятия никаким образом не ассоциировались с глобальной дефиницией «Россия», которая для меня связана, прежде всего, с языком и литературой на этом языке. А вот страсть к путешествиям не успела реализоваться: как только пытался куда-нибудь засунуть свой молодой любопытный нос, как тут же получал по нему щелчок.

Израиль же оказался реальным местом реального проживания, а не только возможностью погрузиться в новые языки и новые литературы. Оказалось, что весь полученный (да и получаемый) культурологический багаж здесь, на Плодородном полумесяце, находит свое применение. Оказалось, что история, мифология, этнография, культурология окружают тебя со всех сторон и настоятельно теребят: «Эй, парень, не ленись, и делай открытия чудные на каждом шагу!» Ну, а для того, чтобы еще прочнее врасти в эту плотную и слоеную почву, помог тот факт, что три четверти моих детей родились тут, в Иерусалиме.
А с прогулками и путешествиями и вовсе полный порядок: я и мои коллеги-единомышленники представляем школу экскурсоводов-эксклюзивщиков, которую так и назвали «Королевские прогулки» www.mk-tours.ru.

Ривка Зусман, доктор химических наук. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха
Ривка Зусман, доктор химических наук

Я уезжала из России, чувствуя большую благодарность Богу, что покидаю эту страну, мою мачеху, где я была белой вороной, которую все время клевали за еврейское происхождение. Нас просто вышвырнули без ничего из Союза. 14 месяцев до отъезда мы сидели без работы, жили еле-еле, продавая книги, большая библиотека была почти вся продана. Под конец нам устроили незабываемый обыск, даже бабушку 86 лет с воспалением легких прощупывали в аэропорту как преступника. После таких расставаний не осталось в душе никакого чувства благодарности «мачехе» за прожитые молодые годы, да и чувства малейшей ностальгии были полностью удалены.

А Израиль подарил нашей бабушке еще семь лет жизни, ее сразу с аэропорта отправили в больницу. Наша дочка, которой было 14 лет, когда мы приехали в Израиль, через три года сказала: «Я вам так благодарна, что вы меня сюда привезли». И у нас с мужем было ощущение, что приехали мы домой. Но мы не приехали в Рай, где нет проблем — везде есть проблемы, а в Израиле проблемы свои, домашние.

Ольга Кардаш-Гарелик, математик, педагог, переводчик, поэт. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха
Ольга Кардаш-Гарелик, математик, педагог, переводчик, поэт

На данный момент я ощущаю Израиль страной роднее, чем Россия, со всеми ее проблемами, черными пятнами, с тем, что мне совсем в ней не нравится. Но что меня поражает и потрясает каждый раз – это радость израильтян, которые возвращаются из других стран в Израиль. Создается такое ощущение, что никто, так, как израильтяне, не любит путешествовать, и никто так не любит возвращаться домой. Моя сестра-близнец Алла вынуждена была остаться в Москве, потому что наша мама наотрез отказалась ехать в Израиль. Алла часто приезжает сюда, причем, всегда с радостью, а уезжает назад в Москву всегда с грустью.

Россия осталась для меня детским, юношеским переживанием, да и зрелым тоже (уехала в 45 лет), и какой-то большой душевной болью, незащищенным местом в душе, которое все время остается фоном, никуда его не денешь.

Возвращение

С крыши птица слетит,
Или ветер сорвётся,
Или луч осветит
Тёмный омут колодца,

И коснётся души
«Раз-два-три» менуэта,
Где снежок мельтешит,
Где давнишнее лето

Всё пытается встать
Наравне с настоящим.
Вот и строчка в тетрадь
Ляжет креном скользящим,

Заметающим вглубь
Очертанья предметов,
Шевеление губ,
И напев недопетый,

И забытый мотив…
А на сини — скрещенье
Серебристых олив.
Вот оно — возвращенье.

А что побудило нас уехать? Когда мой маленький шестилетний сын однажды возвратился из сада, он спросил: «Мама, а что такое «жиденок»? «А кто тебе это сказал?» — спросила я. «Дядя один проходил мимо, когда я тебя ждал на улице. Он еще какое-то слово сказал, я не помню, на «П» начинается». Я сразу поняла, что это словосочетание «жиденок пархатый» и сказала тогда мужу: «Поехали отсюда!». Мы уехали спустя три года, в 92-м, со смешанным чувством, в нем и обида, и недоумение, и любовь к русской поэзии.

Я почти каждый год приезжаю в Россию. Я приезжаю туда со странным чувством: вот, когда трогают зажившую рану, не совсем отболевшую, — такое ощущение. А в аэропорту испытываю физическое удушье. Боюсь Россию, страшная она страна, а Израиль, несмотря на то, что здесь происходит, — не страшная.

Еще одно стихотворение написала после гибели мужа:

Мы с тобой

Как мы с тобой улетели
От белого хмеля
Мира былого…
Снежные сосны и ели,
Кружась, леденели.
Горькое слово

«Родина» — стало бездонным,
Уже заключенным
В рамки полотен
Старых художников: конным
И пешим – спасенным!
Воздух был плотен

И осязаем. Под нами
Пейзажи с полями
Сделались далью.
Ночью, летящей огнями,
С немыми домами.
Светлой спиралью

Предрассветного часа.
Огни уже гасли.
Тихо по трапу
Шла молчаливая масса.
Ребенок в коляске
Проснулся и плакал.

Вся толчея расставанья,
Столбняк расстоянья
Сдвинулись в угол
Памяти долгой и тайной.
А свет узнаванья
Метался по кругу.

Небо здесь было большое –
Иного покроя.
Здесь начиналось
Странное чувство покоя.
Густого настоя
Грусть или жалость,

В горле слепившись комочком,
В бледнеющей ночи
Стала началом.
Сказочным детским клубочком,
Горча и мороча,
Нам путь намечала.

Как мы с тобой пробирались
По кромке, по краю,
Как мы спешили!
Дни и недели сливались
В преддверии рая
В сумятицу были.

Дни, завершая недели,
Над бездной летели,
Опомниться силясь.
Помнишь, как в детстве качели,
Качнувшись у цели,
Вниз уносились?

Мы же, вцепившись руками,
Косились на камни,
Жмурясь от ветра…
Все это здесь перед нами
Застыло, как в раме,
Отблеском света.

***
Испоконность оливковых рощ,
И бездонность небесных высот,
И гипербол наломанный грош,
И в придачу немножко литот

Меж больших и громадных камней
Единичность травинки видней,
В красоту не подбавлен сироп,
Будто схлынул недавно потоп.

Удивиться – уже полюбить
Но забыть – не успею забыть…

Я успела полюбить Израиль, но забыть Россию – не успею.

***
О, это сопряженье линий,
И вознесение холмов.
И небосвод, в зените синий,
И побледневший у краев.
Какой простор. Светло и грустно.
А дали все зовут: «Гляди!»
И собственническое чувство
Шевелится в моей груди.
Здесь жили первые евреи.
В шатрах. Задолго до стропил.
Здесь солнце ближе и мощнее,
А кровь и море – солонее.
Для этих мест нас Бог лепил!
По красной глине дождь лупил…

Что касается России, то конечно, вот одно из стихотворений, написанное там:

***
Я прощаюсь со слякотью.
В первые дни октября
Над Москвой дотемна просевают снежок через сита,
Тороплюсь надышаться скользящею влагой досыта,
Окунуть в эти лужи обувки осенней копыта,
А уж туч волокнистость,
российскую их волокиту
Не затмит для меня никакая на свете заря.

Эта хлябь, эта твердь — на роду мне написанный мир.
Братья в братских могилах.
Над предками чахлые ивы.
И родимыми стали районного ветра порывы,
И залистаны дали, как детские книги, до дыр.

Ну и что? Все равно не своя. Не свои — хоть умри!
Собирайся, народ мой, — ты тоже великий — с вещами.
Есть земля для труда, и любви, и еврейской печали,
Для высокой волны — мы недаром ее раскачали.
А над Ерушалаймом сияющий свет изначален.
И библейские горы. И синь — от зари до зари.

Когда почувствовала, что в мои стихи лезут ивритские слова – перестала изучать иврит, чтоб сохранить серебристую русскую речь. И сохранить русскую речь завещала своим детям, внукам, правнукам – завещание выполняется при моей жизни. Четырехлетняя правнучка читает наизусть «Руслана и Людмилу» и все понимает, объясняет каждое слово, а живет она в Америке.

«…его кровинки молодые текут по древу бытия» — это про моего самого маленького, восьмимесячного правнука, он – подарок мне от Бога, такое счастье!