Любовь Моисеева-Элье: Мигранты нужны России

Л.М-Э.: В 1998 году я выехала из Узбекистана в Россию на новое место жительства, и на себе испытала все тяготы эмигрантской жизни. Депутат Татьяна Котлер, известная своей правозащитной деятельностью в Обнинске (наукограде, расположенном в 100 км от Москвы), взяла меня к себе на работу, несмотря на мой заграничный паспорт.

Она занялась моей социальной адаптацией в обществе, и воспитала из меня правозащитника. Теперь я с удовольствием помогаю адаптироваться и решать юридические проблемы новым мигрантам, которые хотят переехать в Калужскую область на жительство.

— А почему Вы выехали из Узбекистана?

Л.М-Э.: Да, и мой муж родился там, в городе Ангрене Ташкентской области, и трое наших детей родились там. Я была последним русским редактором в Гостелерадиокомпании в Ташкенте, а до этого много лет проработала на радио в Ангрене.

С обретением независимости в 1991 году новое правительство Узбекистана первым делом объявило о переходе на национальный узбекский язык. Я языком не владела достаточно хорошо, и поняла, что будущего у меня, как у радиожурналиста, нет.

Исход русскоязычного населения, моих слушателей, был очень большой. Позже я поняла, что не только для меня, но и для моих детей нет будущего в этой стране, и выехала со всей семьей.

— Выходит, вы вынужденные переселенцы? А как Вам там жилось?

Л.М-Э.: Я жила в столице Узбекистана, работала в самом центре города на площади им. Амира Тимура, у меня было много друзей, знакомых, работа, жильё. Но так случилось, что однажды я проснулась и почувствовала себя чужой, словно я не в своей стране.

Собрались аксакалы, старейшины нашей семьи, и сказали: «Выезжаем на историческую родину». Что такое «историческая родина», нам с мужем не было понятно. Когда-то наши предки жили в России, но это было так давно.

Моих родственников раскулачили в 1930 году. Из Тамбовской губернии их сослали в Голодную степь, где они строили горную дорогу под Самаркандом. Все там выстроено руками моих дедов и прадедов.

А родственники моего мужа оказались сосланными из Украины после снятия немецкой оккупации. Они в Ангрене добывали уголь. Уже третье поколение Моисеевых и Элье живут в Узбекистане, мы никуда не хотели уезжать: 300 дней в году солнце, 2 урожая, какая Россия? Какой Север?

Когда развалился Советский Союз, мы почувствовали сильный дискомфорт, почувствовали опасение за будущее детей, и были вынуждены уехать.

— Как Вас встретили в России?

Л.М-Э.: Когда я приехала сюда, у меня на руках было два документа: Федеральный Закон о вынужденных переселенцах, который гарантировал многодетной матери социальную адаптацию и поддержку, вплоть до получения жилья, равноценного тому, что я оставила в Ташкенте.
Второй документ был на узбекском языке, он назывался: «Всеобщая Декларация прав человека». Вы не поверите, мне ее подарили знакомые узбеки из «Бирлика», оппозиционного движения. Они сказали, бери, она тебе там пригодится.

— Ну и как, пригодилась Декларация?

Л.М-Э.: Нет, хотя святые слова «Всеобщая Декларация прав человека» приводили меня в культурологический шок, когда я с узбекского языка переводила на русский. Она мне не пригодилась.

К сожалению, Россия оказалась не готова к приёму мигрантов, в том числе и тех, кто просился как репатриант обратно домой. Нас, русскоговорящих, оставалось за пределами России около 25 миллионов. Многие хотели приехать в Россию, и мы начали создавать группы взаимопомощи.

Таких групп в России организовалось около 300. Мы все объединились в течение 2-3 лет в большую сеть, которая называется «Форум переселенческих организаций». Так я стала лидером одного из таких образований под Калугой.

— Почему Вы выбрали Калугу?

Л.М-Э.: Все было до смешного просто. Мы с мужем расстелили карту новой России, закрыли глаза, ткнули пальцем, и выпала Калуга. Я говорю: «Что это? Где это?», – муж говорит: «Не знаю». Наш выбор предопределило то, что Калуга находилась недалеко от Москвы, но южнее, значит, хотя бы на 1 градус будет теплее.

Я десять лет страдала без солнца! Это была очень сильная ностальгия. Но благодаря правозащитной закалке в течение десяти лет, мы выжили, моя семья выжила. Помимо этого, я горжусь тем, что помогла еще трёмстам семьям, которые объединились вокруг меня в общественную организацию взаимопомощи. Мы выжили, и в этом мне помогла правозащитная школа, которую я прошла, работая с Татьяной Котлер.

— Что изменилось в России с тех пор по отношению к мигрантам?

Л.М.-Э: Изменения есть. В 2009 году в России появился новый правозащитный механизм, его никогда ранее не было. Это защита прав человека в местах принудительного содержания, т. е. в местах, куда ни журналист, ни один нормальный человек с воли никогда не попадал.

В силу имеющихся международных обязательств, Россия должна была создать такой независимый институт. И она его нехотя, но создала. Правозащитники подхватили эту идею, теперь почти во всех субъектах Российской Федерации созданы такие правозащитные комиссии.

Эти комиссии в любое время дня и ночи без всякого уведомления и получения разрешения входят в места принудительного содержания: гауптвахты, дисбаты, тюрьмы, изоляторы временного содержания, даже закрытые учреждения, детские дома, психбольницы.

Для меня открылось новое большое поле для правозащитной работы. Конечно же, я немедленно занялась этим, решив, что я буду защищать права иностранцев, отбывающих наказание. Им ведь хуже всего в тюрьмах. Потому что, если местного человека посадили, к нему родственники приезжают, у него есть право на свидание – оно реализуется, у него есть право на получение посылок – оно реализуется.

У иностранца такое право тоже есть, но оно не реализуется. Никто из родственников в Туркменистане не приедет в калужскую тюрьму, никто из Юго-западной Азии не приедет и передачи не принесет, т. е. эти люди очень ограничены в своих правах, содержатся в жестоких условиях.

Моя святая миссия помогать им, поскольку я говорю немножко на фарси, немножко на узбекском языке. Поэтому, когда я прихожу в тюрьмы и начинаю говорить на их языке, им это нравится. У меня двойная фамилия Моисеева-Элье, они меня зовут Элья-опа. Я не сопротивляюсь (улыбается).

— Понятно, почему русские выехали в Россию, но зачем едут узбеки, киргизы и представители других национальностей? Ведь здесь не безопасно для них, их обижают, избивают, депортируют, даже убивают?

Л.М.-Э.: Я была в Узбекистане прошлым летом. На второй же день я запросилась обратно в Россию. Я не узнала своего города, хотя не была там всего семь лет. За неделю я встретила четырёх своих однокурсников. Они рассказывали, как они живут сейчас, и это стало еще одним шоком для меня.

Я вам скажу: сейчас в Россию едет новое, незнакомое нам поколение мигрантов. Это в основном молодые, трудоспособные люди, 90% из которых очень хорошо относятся к России и к русским.

Вчера у меня был на приёме молодой человек с Памира, из города Бадахшан. Мне было приятно видеть, как он подаёт мне пиалу чая, прикладывая руку к сердцу, как делают на его родине, – с уважением ко мне.

Сейчас в Калуге разрабатывается программа по адаптации и натурализации таких мигрантов. Молодые узбеки уже плохо знают русский язык, носителей русского языка в их странах стало гораздо меньше. Но они трудоспособны, они готовы учить русский язык, они готовы адаптироваться. Им нужно помочь в этом, нужны курсы русского языка, нужно знакомить их с местными условиями, с местными особенностями, что можно здесь делать, а чего нельзя.

— В свое время Лужков, бывший мэр Москвы, утверждал, что мигранты не нужны. Что Вы скажете по этому вопросу?

Л.М.-Э.: Не знаю, почему он так сказал, мигранты в Калуге нужны как воздух. Почему? Калуга пригласила сейчас очень много иностранных инвесторов. Они привезли новые технологии, например, окна Обнинск и другие. Чтобы их освоить, нужны работники соответствующего уровня: трудолюбивые, непьющие, ответственные, готовые обучаться. Таковыми и являются мигранты. Поэтому мигранты в Калужской области будут востребованы еще долго.

— Во всём мире разработаны программы по защите и адаптации мигрантов. Почему Россия до сих пор не может направить работу в цивилизованное русло?

Гражданское общество в России ещё плохо структурировано и сформировано. Может быть, в будущем наступит светлое и более приятное время и для мигрантов.

Концепция миграционной политики в России только разрабатывается, хотя прошло уже 20 лет со дня дезинтеграции Советского Союза. Но наше государство неповоротливое, за 20 лет оно начало делать первый робкий шаг в сторону мигрантов. Страна очень большая, места хватит всем. Я так рада, что мигранты приезжают, не прерывается связь с родиной.

— Что конкретно надо сделать для ускорения адаптации мигрантов?

Л.М.-Э.: Донести до каждого, кто приехал в Россию, что он должен пройти языковые курсы, изучить историю края, где он собирается жить, узнать, что можно выращивать, что нельзя.

Расскажу вам два смешных случая. Приехали мои знакомые из Душанбе в Воронежскую область. Приехали в деревню в дамских городских шляпках, с маникюром на руках. Купили у местного населения картошку по весне, посадили, сидят и ждут. Неделя прошла: картошки нет, две недели прошло – картошки нет. Они очень удивлялись и говорили: «У нас в Таджикистане картошка растёт на глазах, почему она здесь не растёт?»

Через месяц они оголодали, выкопали эту картошку и съели, так и не дождавшись урожая. Это говорит о том, что миграция для них была стрессом: они не понимали, куда они приехали, что это за земля, что она может, чего не может. Этого никак допустить нельзя. Как говорится, смех сквозь слёзы. Людям надо помогать адаптироваться.

Второй случай – мой личный опыт. Когда мы приехали, мы поселились под Калугой, так как в Калуге жильё очень дорогое. Местное население выращивало сельхозпродукцию: морковь, огурцы, томаты, перец, но люди не умели торговать. Мы ходили с деньгами вокруг колхозников и говорили: «Продайте нам овощи», они спрашивали: «А как это?» У них не было навыков к торговле, к обмену продуктами. Мы, мигранты, научили калужан торговать.