Русский портрет Израиля. Четырнадцатый

Лев Кричевский, водолаз

Лев Кричевский, водолаз. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха

Вопрос хочу поставить немного по-другому: чем для вас был Советский Союз, а не Россия? Родился я в Баку. Прожил там 30 лет. Для меня Баку — это родина. Можете себе представить, здесь, в Израиле пятнадцать моих одноклассников живет. Мы собираемся часто, мы ценим хорошее отношение к нам, евреям, со стороны азербайджанцев.
Женился я на москвичке, попал в замечательную семью, прожил в Москве 22 года, и за эти 22 года не смог абсорбироваться в столице.
Я по профессии водолаз. Был заместителем руководителя спасательной службы Азербайджана. Работал на нефтяных камнях, т.е. добывал нефть в открытом море. В Москве я работал старшим тренером Вооруженных сил по подводному спорту в должности государственного тренера.

Приехал в Израиль после отказа, в 1988 году. Для меня Израиль — это Баку, то есть родина. Очень похожи они: и люди, и климат.
А в Израиле мне очень повезло — я тоже стал тренером, но не на престижной государственной службе, а тренером детишек. Это были незабываемые годы интереснейшей работы. Я сожалею, что довольно рано вышел на пенсию.

Марина Эпштейн, архитектор

Марина Эпштейн, архитектор. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха

Я приехала в Израиль 35 лет тому назад из Ленинграда, будучи на втором курсе Архитектурного института. Я любила Ленинград, северную природу, творческую энергию России, но страну, как таковую, режим ее, не любила. Мы были долго в отказе, слыли диссидентами 70-х годов.
А сегодня, спустя много лет, посещая профессиональные конференции и в Москве, и в Петербурге, я полюбила творческую энергию именно столицы, а не Петербурга.

В Израиле чувствую себя как дома. Долго не живя в стране, скучаю. Я училась не в Израиле (в Париже, Нью-Йорке, Бостоне), но каждый раз с радостью возвращаюсь сюда. Причем, воспринимаю весь Израиль как свой дом. Может быть, потому что жила я в разных местах страны: и в Иерусалиме, и в Галилее, и в Телль-Авиве, и в Хайфе.

Алла Михайловна Магарик, пенсионерка

Алла Михайловна Магарик, пенсионерка. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха

Мне уже 92-й год. Конечно, вся жизнь прошла в России, и жилось нам там неплохо. Мои оба мужа, сначала Флеров, потом Спивак, были известными физиками, работали в институте Курчатова. Закончила я исторический факультет Московского университета, но, когда вышла замуж, решила полностью себя посвятить детям. Их у меня трое, все нашли себя в жизни, всеми можно гордиться, и семья у нас была дружная. Но они подросли, разъехались по свету. Мой покойный муж перед смертью сказал, чтоб я ехала в Израиль к старшему сыну — Виктору Флерову. Он мне фактически завещал отъезд. Так и получилось. Когда нас постигло горе — в Израиле погибла в автокатастрофе жена Виктора, я приехала в Телль-Авив помогать растить их двоих детей.

Сегодня я живу рядом с сыном, получила гражданство в 1998 году. Но с Москвой я не порывала, там живет моя старшая дочь, в Америке — младшая. Внучка из Америки приехала в Израиль, поступила в оркестр Зубина Меты, она скрипачка, жила у меня два года. Внук со службы в армии приходит, тоже живет у меня. Я готовлю им обеды. Сын заходит ко мне каждое утро, завтракаем вместе. Здесь, в Израиле, у меня уже правнуки родились.

Константин Кикоин, физик, поэт

Константин Кикоин, физик, поэт. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха

У нас у всех есть две родины. Буду называть «доисторической родиной» Россию, а «исторической родиной» — Израиль. Как известно, родину не выбирают. Я тоже не выбирал. Родился в последний год войны, тогда люди рожали детей там, где их заставала судьба, я считаю городом своего рождения Свердловск, Средний Урал. Там были получены первые, вторые и третьи впечатления — школа, университет, роскошные библиотеки (в том числе Лицейская библиотека из Царского села, перевезенная во время эвакуации), богатая культурная жизнь. В Свердловске можно было получить полноценное образование, даже лучше, чем в столице, т.к. не так чувствовалась советская власть. Там я прожил 20 лет, потом переехал в Москву, где продолжал образование, созревал как специалист в области физики.

А стихи? Их начал писать еще в Свердловске. Мне как физику в Советском Союзе было достаточно легко реализоваться, несмотря на пятую графу, но как поэту публиковаться было совершенно невозможно, я и не пытался, — цена, которую за такую попытку платишь — несоразмерна. Писал я для себя и до приезда в Израиль считал, что так и нужно делать.

В Израиль приехал не сразу, в конце 90-х, по причине, что работал в режимном заведении, и не хотел подводить своего дядю, который был человеком абсолютно секретным, и любые действия, которые могли бы ему повредить, в нашей семье были запрещены. Поэтому приехал я в Израиль позже всех своих друзей, ближе к 60-и, то есть полжизни, в еврейском понимании*, уже было прожито. В Израиле я решил свою карьеру физика продолжить, думал о будущем сына, когда ехал сюда, чтобы ему была участь посвободней, чем на доисторической родине.

Здесь пришлось начать все сначала, с нуля, с минимальной зарплаты, но это полезно. Пример — японцы, у них стандарт — менять имя и фамилию, место жительства по нескольку раз в жизни, считая это возможностью продлить жизнь и полноценней осмыслить ее. В профессиональном смысле я вырос, хорошенько поработав, о чем не жалею. А как поэт и писатель — тут началась новая жизнь, новая в том смысле, что мое творчество оказалось кому-то нужным. Я, практически, ничего не делал, чтобы как-то себя представить в качестве поэта. Единственная попытка — участие в поэтическом конкурсе в честь 300-летия основания Петербурга, где стал лауреатом. Кстати, Ленинград-Петербург — это единственный город на доисторической родине, о котором я жалел, уезжая в Израиль, о нем я написал немало стихов, подборку решил послать на конкурс под псевдонимом. Стихи получили премию, жюри искало меня среди ленинградцев — не нашло. И началась моя поэтическая, открытая теперь жизнь, издал четыре сборника стихов в одной из лучших редакций «Филобиблон», был принят в Союз писателей Израиля.
Оказалось, что та половина моей жизни, которую считал сугубо личной, здесь, в Израиле обрела новое качество, интересна и нужна людям.

*еврейское понимание продолжительности жизни — до 120 лет, так и желают всем, когда поздравляют с днем рождения.

Клара Эльберт, директор русской библиотеки в Иерусалиме. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха

Сколько себя помню, все время росла под знаком «еврейка». Мои родители постоянно слушали «Голос Америки» и другие «голоса», они мне дали имя Клара и ясно объяснили, кто мы такие. Я смотрела на жизнь через призму еврейства, рано начала интересоваться историей еврейского народа, с помощью запрещенного радио хорошо ее изучила. Жизнь моя, можно сказать, протекала в каком-то раздвоенном состоянии: с одной стороны, я четко осознавала, что я еврейка (не скрывала, а даже подчеркивала этот факт своего происхождения), а с другой стороны, живу не в том государстве, в каком хотелось бы и должна жить. Я даже мечтать боялась о выезде в Израиль. Любила, конечно, культурную жизнь в Москве: литературу, театр, посещала многочисленные мероприятия, но чувствовала себя в России партизаном, эта страна была для меня иммиграцией.

Помню переломный момент в моей жизни. Мне было тогда 14 лет, Израиль победил в войне 1973 года и евреи в знак солидарности собрались возле синагоги в Москве по этому поводу. Я тоже пошла туда и впервые увидела красивых, интеллигентных людей, среди них были израильтяне, и восхитилась ими. Думаю, что именно тогда, именно эта встреча дала мне возможность не только начать мечтать о выезде в Израиль и поселиться в Иерусалиме. Я тогда решила для себя, что так и будет. Так и произошло, но не сразу, только в январе 1990 года.

Интересно, что когда я приехала в Израиль, с удовольствием стала читать русскую классическую литературу, а в Москве, наоборот, я с упоением читала еврейскую литературу (гордо в метро держала в руках «Эксодус», и читала запоем).

Со мной в Израиле произошла одна история, которуюя назвала «новым рождением». В 1993 году я пережила клиническую смерть. Врачи говорили, что выжить почти не было шанса. За мою жизнь молились очень многие евреи, сам Любавичевский ребе прислал мне благословение на выздоровление, а раввин Штейнзальц добавил мне второе имя — Хая, что означает «живая». Второе рождение в Иерусалиме — это здорово. Мне здесь очень хорошо.