Русский портрет Израиля. Восемнадцатый

Автор: 28.10.2011 Обновлено: 06.09.2021 13:54
Продолжаем нашу рубрику «Русский портрет Израиля». Опрашивая представителей русскоговорящей интеллигенции страны, мы задавали им все тот же, как оказалось, не совсем простой вопрос: «Чем для вас была Россия и что для вас теперь Израиль?»

Лена Штерн, создатель Центра помощи онкологическим больным им. Ю. Штерна

Михаил Нудлер, ныне председатель административного совета поселения Текоа. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха


Михаил Нудлер, ныне председатель административного совета поселения Текоа. Фото: Хава ТОР/Великая Эпоха
Вопрос этот пробуждает у меня массу эмоций, бурю чувств. Россия для меня — это место, где я родилась, выросла, училась, где я встретила своего мужа, где у меня было и осталось по сей день много друзей, знакомых, и родных. Там я прожила ровно половину своей жизни – 30 лет. А в Израиле – уже чуть больше половины. К сожалению, сейчас я не чувствую себя в России как дома. Мне там непросто, иногда даже тяжело. Настроение толпы, лица людей, энергия раздражения и отсутствия доброжелательности каждый раз заново поражают. В Москве, кроме домов моих друзей и родных, по настоящему комфортно я ощущаю себя только в замечательных книжных магазинах и на природе. Русский язык, литература, искусство и друзья — вот и все, что связывает меня сейчас с Россией.

Я благодарна руке Провидения, которая помогла нашей семье и многим нашим друзьям покинуть Советскую Россию. Безусловно, это было благословенным чудом, к которому, конечно, были причастны сотни мужественных людей, боровшиеся за выезд евреев из Советского Союза, и в том числе мой муж, будь его память благословенна, Юра Штерн.

Еще раз я в этом убедилась, когда два года назад мой папа, будучи уже гражданином Израиля, попал в больницу в Москве. Пробыв рядом с ним почти три недели. пытаясь спасти или, по крайней мере, облегчить его состояние, мне пришлось столкнуться с таким циничным равнодушием к старости, к болезни, к человеческой жизни, что только сознание, что мой дом, слава Богу, в Иерусалиме, помог мне продержаться там. К сожалению, папа умер в этой больнице, он похоронен в Иерусалиме. Мне кажется, что Россия – очень не простое и даже опасное для жизни место. Наверное, тоже самое может сказать житель России об Израиле.

Израиль – это мой дом, который я очень люблю и скучаю по нему в поездках. Скучаю по ивриту, скучаю по особой теплоте и интимности отношений даже незнакомых людей, по еде, по лицам. Здесь я себя чувствую, как в домашних тапочках — свободно, уверенно, раскованно. Мои дети выросли свободомыслящими людьми, мои внук и внучка — наполовину йеменцы, стопроцентные израильтяне. Они не говорят по-русски. Это совершенно не тревожит меня, захотят – выучат. Гораздо важнее, что между нами нет препятствий в общении и понимании, что есть иврит, который с каждым годом захватывает меня все больше и больше.

И еще одна особенность израильского, и вообще, западного общества меня очень трогает. Это желание людей (самых разных, вне всякой зависимости от их социального или экономического положения и возраста) добровольно помочь слабым, больным, инвалидам, животным, природе… список продолжается до бесконечности. Знаю я об этом не понаслышке.

Пять лет тому назад, после смерти моего мужа, мною был основан Центр холистической помощи онкологическим больным, посвященный памяти Юры.
В нашем центре работают добровольно около ста специалистов в области альтернативной медицины. Каждую неделю они безвозмездно работают с больными раком людьми в больнице и клинике, тратя свое время, знания, умения, вкладывая душу и сердце, считая привилегией и подарком эти встречи.

К сожалению, среди сотен добровольцев, которые помогают нам, лишь считанные единицы русскоговорящих. Правда, в последнее время приходят к нам молодые люди, второе и третье поколение репатриантов, выросших в стране. Для меня встреча с ними – особый подарок.

pagebreak}

Михаил Нудлер, ныне председатель административного совета поселения Текоа

 Софья Иосифовна Шайкина, учительница русского языка и литературы


Софья Иосифовна Шайкина, учительница русского языка и литературы

Я уезжал из России уже в зрелом возрасте, мне было почти 34 года. За спиной — 7 лет преподавания иврита, 16 лет участия в еврейской жизни, 2 неудачных брака, университет, 10 лет работы по специальности, спектакли, пуримшпили – есть о чем вспоминать.

Мой отец – один из крупнейших филателистов Москвы. Он с трудом дождался двухлетия своего сына, чтобы погрузить в свое увлечение с целью воспитать потомственного филателиста. Филателистом я, конечно, стал. Шесть лет назад папа умер, я унаследовал его уникальную коллекцию. Моя коллекция советских марок – лучшая в Израиле.

А моя мама никогда марками не интересовалась. Покупались марки не в ущерб семейному бюджету, но … иногда попадались марки, которые стоили довольно дорого, был секретный язык филателистов, который позволял скрывать «правду» от жен и тем самым беречь их здоровье.

Хоть я рос в еврейской семье (папа и мама – евреи), но об Израиле первый раз услышал во время чемпионата Европы по баскетболу, он проходил в Москве в 1953 г. Мне еще не было 7 лет. Папа и мама как-то странно переглядывались, когда говорили об Израиле. Меня их переглядывание удивило, тем более, отчество моего деда было Израилевич. Я пытался сопоставить Израиль и Израилевич, задал родителям вопрос, но ответа, правда, не получил.

Немного позже мои родители тихо стали болеть за израильскую баскетбольную команду, и я тоже, конечно. Только, когда сборная Израиля играла со сборной СССР, я болел за СССР. Когда началась Синайская компания, мне было уже 10 лет, за Союз болеть перестал. Мы с мамой на карте отмечали, где стоят израильские войска. Можно сказать, что мой первый, ранний сионизм был от мамы.

В 1957 году в Москве проходил всемирный фестиваль молодежи. Тогда первый раз в Москву запустили иностранцев. Вся интеллигенция боялась инфекций, которые привезут с собой представители третьего мира, что побудило многих родителей отослать своих детей за город. Мы с папой отправились в Анапу на целых 40 дней. А мама от меня получила серьезное задание — раздобыть израильскую монету. Она безуспешно бегала за израильтянами, среди которых половина была арабы. В результате израильскую монету немного позже раздобыл мне папа. Я был очень горд своей красивой монетой из Израиля.

Мой сионизм рос, развивался и благодаря папиному другу, Георгию Абрамовичу Долматовскому (двоюродный брат известного поэта). Я читал Шолом-Алейхема. От бабушки слышал о Рош-Ашана (еврейский Новый год). Но моя еврейская жизнь интенсивно началась в 18 лет с поступлением на мехмат университета. В ту пору серьезную роль в моей жизни сыграл врач психиатр Леон Яковлевич Шварцман, который подошел ко мне на одной филателисткой тусовке. Я там рассматривал прекрасный альбом с израильскими марками. Он подошел и спросил, не хочу ли я прийти в синагогу на Рош-Ашана. Это был 1964, с тех пор я стал сионистом.

Потом меня пытался завербовать КГБ. От них я отделался с помощью мудрого совета моего папы. Он, опираясь на свой прошлый опыт, посоветовал сказать агентам «я с вами не хочу иметь дело». Набравшись смелости, я так и поступил. За что поплатился, возможно, своей математической карьерой, но зато не жизнью и не совестью.

В университете я активно вел сионистскую деятельность вместе с Володей Барилем.
Он входил тогда в группу под руководством Иехезкеля Малкина, и все, что узнавал там, рассказывал мне, а потом мы уже вместе просвещали своих сокурсников.

В Израиль приехал только в 80-м году. Все люди, с которыми я тесно общался, уехали в начале 70-х. А я не хотел уезжать без того, чтобы мама дала на то согласие. Мама не хотела, чтобы я уезжал: она боялась, что мы расстанемся навсегда. Так оно и получилось: через 6 лет после моего отъезда, за месяц до получения разрешения на выезд, она скоропостижно скончалась от инфаркта. Папа приехал в Израиль один.

Из Союза я привез целое достояние: и специальность, и хобби, и багаж еврейской жизни под надзором КГБ, и знание иврита, а самое главное – готовность начать новую жизнь без излишнего апломба, что Израиль мне обязан чем-то.

Так и произошло. Новая жизнь началась. Я женился на девушке из Франции, у нас родилось 6 детей. Старшая девочка стала актрисой, вышла замуж, средняя девочка стала чемпионкой Израиля по легкой атлетике. Я работал программистом, был журналистом, вел спортивную страницу в журнале «Израиль сегодня», стал членом разных объединений, четыре года был советником министра по вопросам абсорбции. Правда, последних лет пятнадцать занимался только воспитанием своих детей и преподаванием математики. Живем мы в поселении Текоа, где я два года тому назад был избран председателем административного совета. Текоа – поселение большое, уже больше 3000 жителей, забот много, но зато и удовлетворение, если удается чего-то достичь, тоже большое.
pagebreak}

Йосеф Рискин, доктор наук, автор книг на русском и английском языках по коррозии металлов

В России мне удалось найти свою нишу, утвердиться и преуспеть в своей профессии. В своём институте, и особенно у себя в лаборатории отношения с сотрудниками были дружескими. Но почему-то получалось так, что в моём ближайшем окружении были сплошь евреи, хотя сознательно я к этому не стремился. Может быть, срабатывал какой-то сигнал на генетическом уровне. Тем более, что со стороны матери я отношусь как минимум к седьмому поколению (дальше просто не знаю) выходцев из знаменитого местечка Любавичи. Я всегда чувствовал себя евреем. С тех пор, как научился думать, осознавал абсурдность советской системы, которая вела в тупик, но не воспринимал эту проблему как свою. С бытовым и государственным антисемитизмом сталкивался многократно. Мечту уехать в Израиль лелеял с детства.
Долгое время после приезда в 1988 году мне не верилось, что мечта осуществилась. Всё ещё казалось, что мне это снится. Говорить при встрече или прощании «шалом» каждый раз было праздником.

В детстве я воспитывался у родителей моей мамы, и дед привил мне любовь к песням на идиш, которые он сам прекрасно исполнял. В России концерты еврейских артистов и трансляция по радио песен на идиш были редкими событиями, а в Израиле идиш – неотъемлемая часть нашей культуры. При этом многие жалуются, что государство дискриминирует идиш. Я напел своему сыну Мише, профессиональному певцу, песни моего деда, замечательные песни на идиш, многие из которых родились в Любавичах и не известны даже знатокам. Он аранжировал эти песни, успешно выступает с ними на концертах и выпустил диск «Песни моего прадеда». Можно ли было мечтать о таком в России?

Конечно, многое в Израиле оказалось не таким, каким представлялось в мечтах. Многое не нравится или не очень нравится. Например, чтобы далеко не ходить, слишком гуманное обращение с террористами в тюрьмах, сделка по освобождению Шалита. Но все проблемы страны воспринимаю как свои собственные. Потому что здесь я у себя дома. И в этом принципиальное отличие от того, что было там, в той жизни.
pagebreak}

Софья Иосифовна Шайкина, учительница русского языка и литературы

В декабре Софье Иосифовне исполнится 96 лет.
Последние пару лет ей не везло: сначала сломала правую шейку бедра, но научилась cнова ходить. Потом сломала левую шейку бедра, но нсправилась и с этим. После этого поломала обе руки, правая срослась неважно, научилась действовать левой, которая срослась удовлетворительно. А тут новая беда – перелом тазовых костей. Пришлось полгода маяться по больницам. И, наконец, оказавшись на воле, сказала себе: «Бывало и похуже! Старость меня не одолеет!» И снова стала учиться ходить. В который раз.

Интервью с Софьей Иосифовной проходило в Доме для родителей, где она живет, бережно опекаемая сыном Владимиром, внуком Вячеславом и прекрасным коллективом врачей и медсестер.

На вопрос «Чем для Вас была Россия?» Софья Иосифовна искренне поведала:

С.И: В Москву я приехала из Витебска в 33 году. Мне было 12 лет. Поначалу нянчила детишек старшего брата, который учился в Академии им. Крупской. Училась самостоятельно. Помогал брат Моисей. Подрабатывала, где придётся.

В Москве тогда была жизнь трудная, опасная: голод, безработица, воровство, бандитизм, спекуляция, повальные аресты, исчезали умные, порядочные и честные люди.
Это было ужасно. Все постоянно ждали, даже не знали чего, но ждали. По ночам ездила такая большая машина, которая называлась «черный воронок». На ней увозили людей, навсегда увозили.

В 15 лет поступила на рабфак при институте иностранных языков. Училась с удовольствием, преподавание было преотличное. Стране нужны были специалисты, владеющие языками. Преподавали настоящие большие профессора.
После окончания рабфака по распределению поехала в деревню преподавать русский язык и литературу, поступив на заочное отделение института.
Уехала работать в деревню, так как боялась, что возьмут и арестуют ни за что, как арестовали некоторых моих друзей, которые, как я узнала позднее, были расстреляны.

Деревня, в которой я работала учительницей, находилась в 80 км от Москвы, казалось бы, недалеко, но это была настоящая глухомань. Все в деревне от мала до велика были совершенно неграмотными. Я и учила их всех, и родителей, и детей грамоте: читать, писать, думать. Так я проработала несколько лет. Это были счастливые годы. Я чувствовала себя нужной и любимой. Отношение людей было очень уважительное и заботливое.

В начале 41 года перевелась в другую школу, ближе к Москве. У меня уже была семья, родился сын, и всё было хорошо. Но началась война. Сына отправила в эвакуацию. Меня мобилизовали в трудовую армию. Мужа убили в 42-м году под Мариуполем. Он был морской офицер. Время это вспоминаю, как страшное. Москву сильно бомбили. Москва горела. Мы, женщины, рыли окопы, строили заграждения, по ночам тушили зажигательные бомбы. Но народ духом не падал, паники не было, работали и воевали.

Софья Иосифовна, извините, я вас перебью: что было страшнее – бомбежка или «черный воронок»?

С.И.: Черный воронок – страшнее, потому что бомбежка – это всеобщая беда, а «черный воронок» — несправедливость. Забирали самых лучших людей, светочей, среди них почти все евреи, на которых мир держится, и уничтожали.

— Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.

С.И: Мои родители жили в городе Витебске. Это была большая еврейская семья. Обычная семья. Отец был очень религиозный, а мама – не очень. Нас было шестеро ребятишек в семье. Жиле не богато. Папа работал на игольной фабрике, зарабатывал немного. Мама занималась домашним хозяйством, детьми.

Самое яркое воспоминание из детства — это пейсах, когда мы наедались. Мне всегда не хватало еды. И очень хотелось учиться.

У меня была очень хорошая учительница – русская женщина, из тех дворян, которые остались «по углам», коих не успели перебить. Я приходила к ней, она угощала меня чаем и учила русскому языку. У нас, витебских евреев, был не чистый русский, и произношение было с картавинкой. Она же приучила меня говорить чисто, правильно, научила читать русских классиков. И я, таким образом, научилась мыслить по-русски.
Если я в дальнейшем стала учительницей, то это в результате встречи с чудесной моей первой учительницей, с хорошим и умным человеком в детстве. Чтение для меня до сих пор — свет в окошке.

Пришли в Витебск немцы, и убили всех евреев. Евреи составляли больше половины жителей Витебска.
Так вот, немцы согнали всех евреев на берег Двины и расстреляли всех до единого. Как рассказывали мне очевидцы, недели две по реке плыли мёртвые тела евреев. В основном, это были дети, женщины и старики – молодые, здоровые евреи все воевали. Двина была лесосплавной рекой. По ней сплавляли лес. Так и плыли наши убитые евреи по реке вместе с брёвнами. И мои мама с папой и моими сестрами, которые остались с родителями, погибли. Их убили немцы только за то, что они были евреями.
А мои братья, Моисей и Соломон, и сестра Фаина героически воевали, дошли до Берлина и вернулись живыми с победой.

После войны я осталась вдовой, но вернулся мой сын, уже подросший. Мне дали комнатушку в Москве. Замуж выйти было не за кого, всё наше поколение было побито, да я и ни на что и не рассчитывала. Я очень любила детей, и хотела быть только педагогом.

Тем более, что осталось очень много сирот. В классах сидели дети — сплошная безотцовщина. Ну, как их не жалеть. Я собирала тех, кто остался без родителей, занималась с ними, стала им второй мамой, другом. Я жила их жизнью, знала, что они пьют, едят, где спят, что произошло с их семьями. До сих пор я общаюсь с моими старыми учениками.

Они не забывают меня, и даже несколько раз приезжали в Израиль навестить свою учительницу.

Софья Иосифовна, расскажите теперь про Израиль, чем он для вас стал?

С.И: Израиль — замечательная страна, она вселяет надежду на будущее моего народа.
Я приняла Израиль всем сердцем, всем своим существом.

Я прощаю всякие негативные стороны по отношению к нам, репатриантам. Что можно требовать от крошечного государства, которое находится вокруг оскалившейся своры врагов, норовящих проглотить, создать невыносимые условия жизни? Здесь необходимо быть очень искусным политиком, чтобы умно поддерживать отношения. Евреи – нация умных, образованных, мыслящих людей, великая нация, с тяжелейшей историей изгнанников. Я хочу, чтобы эта нация процветала. Здесь очень много честных, порядочных людей. Хотя есть антагонизм. У сефардского населения есть опасение, что русские построят здесь коммунизм. Какой коммунизм? Нам он вовсе не нужен, только беды от него. Нам нужно учиться, прежде всего, терпению и терпимости.

Софья Иосифовна с трудом слышит. Но она интуитивно почувствовала, что газета
«Великая Эпоха»

особенная.

С.И.: У вас хорошая газета. Самое главное, чтобы вы рассказывали настоящую правду, что было, есть и будет, чтобы люди вам верили. Обманывать – это плохо. Хвалить все время – тоже плохо. Нужно позитивно рассказывать о недостатках. Вот такие мои рассуждения и пожелания.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА