Стихи Александра Габриэля. Поэты по субботам

Автор: 12.04.2018 Обновлено: 14.10.2021 12:50

На вопрос, откуда появился талант стихосложения, Александр спокойно ответил, немного разочаровав: «Ниоткуда». Прибавил чуть позже, что отец привил любовь к чтению, и читал он в детстве запоем всё, не исключая поэзии.

Рос в Минске, в семье простых советских инженеров. Писать стихи начал в подростковом возрасте. Пробовал печататься в солидных литературных журналах. Неудачно. Поэтому оставил стихосложение на долгое двадцатилетие, выучившись и став потомственным инженером.

Чудо-Интернет раскрутил Александра на второй поэтический виток. Годы не прошли даром. Хвалёная корифеями поэтическая техника Александра никуда не исчезла. Жизненный опыт сыграл свою немаловажную и необходимую роль.

Александр Габриэль стал победителем и лауреатом почти 40 поэтических конкурсов, является одним из немногих поэтов-тысячников (более тысячи читателей) в Живом Журнале. Обрёл своего читателя, чем очень дорожит. У него ещё много поэтических витков впереди.

Позднее начало

Это глупо — начинаться в пятьдесят,
когда в голос пять мигреней голосят,
упоённые мотивом одичалым.
Буки-веди начинаются с азов,
вот и ты порою слышишь странный зов,
к позабытым возвращающий началам.

Там машинки, там песочница с песком,
мяч залатанный и чайник со свистком,
там по телику «Спартак» — «Динамо» (Киев).
Там бельё полощет ветер во дворе,
паутина на неярком фонаре,
и деревья. Не как нынче, не такие.

Там на полках книги Верна и Леви,
паранойя удушающей любви,
обучение надеждам и рутине,
академия невидимых карьер,
пневмония и тавро «СССР»
на тщеславной краснокожей паспортине.

Там толпа и сквозняки, но живы те,
с кем сегодня я общаюсь в пустоте,
поражаясь ненатужности общенья.
Эту книгу ни за что не перечесть…
То, что было, превратилось в то, что есть.
То, что есть — опять в процессе превращенья…

Время с той — и время с этой стороны…
Как ни вглядывайся, больше не видны
прошлобудущего времени границы.
Лишь дожди, как в давнем прошлом, моросят…
Нет запрета начинаться в пятьдесят —
даже с выцветшей исписанной страницы.

Бостонский блюз

Вровень с землёй — заката клубничный мусс.
Восемь часов по местному. Вход в метро.
Лето висит на городе ниткой бус…
Мелочь в потёртой шляпе. Плакат Монро.
Грустный хозяин шляпы играет блюз.

Мимо течёт небрежный прохожий люд;
сполох чужого хохота. Инь и Ян…
Рядом. Мне надо — рядом. На пять минут
стать эпицентром сотни луизиан.
Я не гурман, но мне не к лицу фастфуд.

Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт
только в края, где счастье сошло на ноль…
Пальцы на грифе “Фендера” ест артрит;
не потому ль гитары земная боль
полнит горячий воздух на Summer Street?!

Ты Би Би Кинг сегодня. Ты Бадди Гай.
Чёрная кожа. Чёрное пламя глаз.
Как это всё же страшно — увидеть край…
Быстро темнеет в этот вечерний час.
На тебе денег, brother.
Играй.
Играй.

Предосеннее

В небесах — серых туч джиу-джитсу;
дождик в воздухе тонкий, рябой…
Лето, мы не смогли подружиться,
не смогли подружиться с тобой.
Да, другие с тобою дружили
безоглядно, вразнос, целиком…
Ну, а мы… Мы остались чужими,
ограничив общенье кивком.
Раскалённый сверкающий слиток
выжег души до самого дна…
Ты собой воплощало избыток.
Мне привычнее полутона.
Но сейчас ты уже на пределе,
твой изломан воинственный строй…
И вот-вот — счёт уже на недели —
ты, как давний фольклорный герой,
разухабисто грянешься оземь,
обратившись в того, кто знаком…

И заглянет в глаза мои осень
неподвижным вороньим зрачком.

Кювет

Весна рукой махнула — и привет.
Вновь инеем прихвачен твой кювет…
Досмотрен долгий сон. Дочитан Бунин.
И всё привычней голоса сирен,
слова их песен не вместить в катрен.
Но, впрочем, ты к вокалу их иммунен.

Не перемерзни, мыслящий тростник…
Обочина, где прежде был пикник,
знакома, но на диво неприглядна.
Там ты один, и больше никого,
поскольку от Тезея своего
клубок ревниво прячет Ариадна.

Полна усталой чушью голова;
в молитвослове кончились слова.
На деревах — холодный белый бархат…
Твой потолок — всего лишь чей-то пол;
давно понятно, что король-то гол,
но всё равно обидно за монарха.

Не бойся, капитан. Присядь на мель
и бытие прими, как самоцель,
у неба одолжив глоток озона.
А птицы вновь вернутся, как всегда.
Хотя сюда — особенно сюда —
им возвращаться вроде б нет резона.

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ

Шесть дней из семи в неделю он словно в коме:
работа, друзья и затхлый привычный быт…
Он будто плывет на странном пустом пароме,
а порт назначенья им навсегда забыт.
Он – словно случайно выживший в гекатомбе.
Он всё потерял, зато уцелел. И вот –
шесть дней из семи в неделю он робот. Зомби.
Его завели, как куклу, – и он идёт.
Он распознаёт, как прежде, места и лица.
Он помнит свои маршруты и где рождён.
Он знает, как есть. Он помнит, как спать и бриться –
шесть дней из семи обходится этим он.
Он знает давно: ничто под луной не ново,
но, верность пустой мечте до сих пор храня,
шесть дней из семи в неделю он ждёт седьмого –
всего одного достойного жизни дня.
Один только день в неделю – его вершина,
и там пустоты кончается полоса…

В субботу ему разрешают увидеть сына.
На три часа.

Летаргия

Слово было. Но скорей всего, в начале,
в дни, когда был мир един и не расколот.
А сегодня — доминирует молчанье
соматической реакцией на холод.
Тихий омут: ни метаний, ни литаний,
всю Вселенную зима заполонила…
Обессловели замерзшие гортани,
обездвижели в чернильницах чернила.
И деревья — безразличные, нагие;
звуки кончились. Безжизненно и пусто…
Колпаком накрыла землю летаргия.
Летаргия Иоанна Златоуста.

Оправдание

Верный людям, идеям и слову, ничего не обретший задаром, я пришёл подобру-поздорову и уйду точно тем же макаром не изящной симметрии ради, а поскольку ну как же иначе? Жизнь свою ненавязчиво спрячу в сотню общих безумных тетрадей. Воплощение ночи и дня, я проживаю, как пони в загоне, появленьем своим не меняя мировых благозвучных гармоний. Не любитель изящных гортензий, не фанатик ни злата, ни проса, в этот мир я явился без спроса, оттого и живу без претензий. И познавший низины и выси, бытие не считая за вызов, я хотел бы ни в чём не зависеть от сирен и от их вокализов и болтаюсь, привязанный к мачте под ударами ветра и града… Надо мною не смейтесь, не надо. И прошу вас, не надо, не плачьте.
Породнившись с привычным уделом, отхлебнув и надежд, и страданья, вывожу я крошащимся мелом: “Я здесь был” — на скале мирозданья. “Я здесь был” (словно Киса и Ося) — вывожу с терпеливостью мула… А Земля моё сердце проткнула своей гибкою жалящей осью. Я покою отнюдь не синоним; вместо глади — сплошные надрезы… Я хотел быть простым посторонним, наблюдателем точным и трезвым. Но не вышло. Не склеилось, други; перемены пришли, перемены, и сбиваю я ребра о стены в потерявшей контроль центрифуге. И мелькают то пекло, то стужа, словно теннисный мячик по корту… Доктор Хаос, от вас только хуже. Диагностика ваша — ни к чёрту. И мелькают то окна, то дверцы; утро, вечер, восходы, закаты… Остановки же бега чреваты остановкой усталого сердца.

Время тает, а мельница мелет, белкой в клетке вращаются числа… Без любви это всё не имеет ни на миг ни малейшего смысла. Без неё всё в осколки разбито, без неё всё смешно и постыло, без неё лишь веревка да мыло — атрибуты нормального быта. К нам приходит она, как фиеста, освещая собою потёмки, — и встают со щелчками на место части бешеной головоломки. С ней и ангелы дружат, и черти; в ней, как в Слове, что было в начале — индульгенция прошлым печалям.

Оправдание жизни и смерти.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА