Жизнь – как дорога от цели к цели

– Юрий Моисеевич, мне было очень интересно услышать от Вас, что главным для себя в жизни вы всегда считали и считаете наличие цели. Это тем более важно, что масса живущих на свете людей вообще не ставят перед собой никаких задач. Живут себе – хлеб жуют… Как получилось, что Вы стали таким целеустремленным человеком?

– Я – смоленчанин, и когда я вспоминаю свое детство, то оно видится мне бурным, интересным, насыщенным незабываемыми эпизодами. В 7-8 классе детство перешло в юность, и я влюбился. Полюбил безумно, так, как может полюбить юноша только в первый раз: влюбился в эти русые косы, в эти серые чудесные глаза. Это была моя будущая жена Наденька, мы учились с ней в параллельных классах, и, начиная с 7 класса, у меня в жизни была одна цель – видеть свою Надю.

Смоленск – город гористый, на горе – громадный собор в честь победы над поляками, который уцелел даже в Великую Отечественную войну. Я жил в нижней части города, а Наденька – в верхней его части. В Смоленске есть одна замечательная вещь – трамвайчик поднимается в гору медленно-медленно. У меня всегда была цель – перелезть через два забора и через крышу сарая, и – бегом в гору, чтобы опередить трамвай, на который села Надя, и встретить её, как будто бы невзначай, у остановки у часов. Казалось бы: ну, какая это цель? Но она настолько сильно понуждала меня к выполнению этой вещи, причём не один год. Наденька была отличницей, а я был далеко не отличник (до 7 класса я убегал по водосточной трубе с немецкого языка, чтобы играть в футбол и т.д., в общем, был неуправляемым учеником), но, когда появилась эта необыкновенная юношеская любовь, то пришлось мне стать примерным учеником – не дать Наденьке повода разочароваться во мне.

Я любил два предмета – литературу и географию, и в 9 классе у меня определилась мечта – я хотел стать сценаристом. Шёл 1938 год. Я занимался в драмкружке в Доме пионеров, писал сценарии к кинофильмам. Меня вдохновляла любовь, и я стремился к своей новой цели: писал, читая ночи напролёт. Кое-чего я добился, стал хорошим учеником, успешно окончил 10 классов. Мы с Надей подали заявления в Московские вузы, я – в Институт кинематографии, а Надя – в энергетический. Шёл сороковой год – тревожный год. Тучи уже бродили где-то над границей. И тут мне исполняется 18 лет, и меня забирают в армию. «Плакал» мой институт.

Армия была для меня необычной вещью. Меня призвали в войска НКВД – на морские пограничные катера. Город Акерман стоит в том месте, где Днестр впадает в Чёрное море, и там базировались погранвойска. Надел я морскую форму, немедленно послал фото своей Наде. А Надя к тому времени поступила в энергетический институт в Москве и жила в общежитии.

Но недолго длилась моя служба в этих войсках, вскоре меня вызвали в штаб и отправили снова в военкомат в Смоленске. Когда я поинтересовался, почему меня переводят, ответ был следующим: «Твой дядька был нэпманом и имел частный дом в Смоленске. А кто из нэпманов – тот в НКВД служить не должен». Пробыл я дома один день, и на следующий день уехал в Москву – без документов, без денег, только билет купил – и к Наде в общежитие. В женское общежитие мужчин не пускали, но я пробыл там 2 дня. На второй день меня забрали в милицию. Девочки еле-еле вызволили меня. Меня отпустили, но свидание на этом закончилось. Я возвратился в Смоленск и через 10 дней меня снова призвали в армию. И уже – в Майкоп. Ночь, осень, льёт дождь, мы в теплушках… Наконец, добрались до танковой школы в Майкопе.

– К делу своей жизни – авиации Вы шли, по воле судьбы, окольными путями…

– В танковой школе, ещё до того, как мы приняли присягу, нас начали учить на танкистов. Что меня удивило, танки БТ-5 (быстроходные) были сделаны по заданию Сталина. Это были не столько танки (броня была тонкая, как бумажный лист), сколько очень быстроходные машины. Сталин мечтал как можно быстрее проехать по Европе. Я быстро выучился на механика-водителя, начал ездить на танке, и тут начинается война. Война грянула самым неожиданным образом. Я не знаю, почему, но перед войной с танков снимали двигатели. Видимо, этим СССР хотел показать миру, что он не готовился к войне. А Гитлер готовился, и очень серьёзно.

Я снова поставил себе цель – овладеть в совершенстве танком. Я начал делать на плацу фигурную езду, за что меня инструктор всегда ругал, а я хотел продемонстрировать всем то, что умею делать на танке. После объявления войны мы днём и ночью ставили на танки снятые ранее с них моторы.

После месяца с начала войны наш полк был отправлен на фронт. Помню, как ночью нас вдруг поднимают по тревоге, выстраивают весь личный состав и объявляют: «Кто окончил среднюю школу, два шага вперёд!» Из всего состава полка (а это 500 человек) вышло человек 20, в том числе и я. Под утро отправляют нас из расположения полка далеко за город – на аэродром. В Майкопе организовывается авиационная школа.

– С чем это было связано?

— Это было связано с громадными потерями. Каждый день СССР терял в войне до 200 самолётов, так как наши самолёты, бывшие на вооружении в начале войны, во многом уступали немецким «мессершмитам» и «фокерам» – и в скорости, и в маневренности. А те самолёты, которые через два года громили врага, в начале войны ещё только проходили лётные испытания.

Генеральный штаб принял решение вместо лётных училищ открыть лётные школы – ВАШПО (военная авиационная школа первоначального обучения). Двадцать претендентов проходят мандатную комиссию, где отсеивают сразу четверых. Политрук задавал вопросы по математике и литературе, по политике и т.д. Те, кто не показал достойных знаний – были отсеяны. Нас осталось 16 человек. Мы прошли медкомиссию на предмет полного обследования состояния здоровья. После медкомиссии осталось всего 5 человек. Среди них был я. Так началась моя лётная жизнь.

– И снова пришлось переучиваться?

– Нежданно-негаданно для себя я очутился в лётной школе, и мне пришлось ставить перед собой новую цель – нужно было освоить самолёт УТ-2 (учебный), у которого крылья были всего 4 метра. На учебно-тренировочном самолёте инструктор сидел впереди, а курсант сзади. Когда нам первый раз показали этот самолёт, я не удержался и сел в кабину. Я не мог себе даже представить, как он взлетает, как он летит, но цель была уже поставлена – летать, причём не просто летать, а так, чтобы это был не полёт, а сказка. Я был небольшого роста. Когда нас распределили по группам, то более рослый и крепкий из нас стал старшиной группы, в которой было 7 человек.

Инструктором у нас был изумительно красивый украинец – Саша Марченко, черноволосый, с пронзительными карими глазами и, по-видимому, очень хороший психолог. Вначале он меня не признавал и вряд ли учуял мои способности. Это меня ужасно унижало. Порядок был такой: полгруппы занималось изучением теории, а вторые полгруппы несли воинскую службу. И так через день. У меня была великолепная память. И я быстро освоил теорию, и когда начались полёты (подъём в 3 часа ночи и – бегом 5 километров до лётного поля), инструктор первыми начал вывозить тех, кто, по его мнению, мог бы летать. И глубоко ошибся. Научить человека летать, особенно в истребительной авиации – это ещё полдела, надо ещё почувствовать в человеке бойца с силой воли и интуицией. Я всегда отличу настоящего лётчика с лётным талантом от того, у кого этих качеств нет.

Инструктор узнаёт курсанта в процессе вывозной программы. Марченко имел привычку сразу поразить новичков. Он брал нас в первый раз на борт и на высоте 2 километра показывал высший пилотаж. Это были кишкоизматывающие фигуры, доводившие некоторых до рвоты. А самое главное, когда он садил самолёт на землю, то первым делом смотрел на то, как новичок перенёс свой первый полёт.

Естественно, он поступал очень неправильно. Он сразу у многих отбивал охоту летать – нагрузки ведь были колоссальные.

Он, конечно, владел самолётом безукоризненно, делал самые немыслимые фигуры. В голове всё это не укладывалось: в сумасшедшем ритме, в головокружительных взлётах и виражах, петлях, ты ничего не понимал, и только испытывал колоссальные нагрузки и головокружение. И когда первый раз приземлялся с инструктором на самолёте, то просто не мог подняться и вылезти из кабины. Я видел, в каком состоянии были мои товарищи, и когда очередь дошла до меня, я поставил перед собой цель – не только не растеряться, но даже руки на борту не держать (а когда делаются фигуры высшего пилотажа, руки сами собой отрываются от штурвала и хватаются за борт). Я решил этого не делать, а смотреть вперёд. И я выдержал это испытание.

Когда мы сели, то был удивлен не я, а мой инструктор Марченко. Он посмотрел на меня такими удивлёнными глазами, как будто случилось какое-то чудо. Я же спокойно вылез из кабины, расстегнул парашют, подошёл к нему, отдал честь и обратился: «Товарищ инструктор, разрешите получить замечания». С тех пор у меня началась крепкая дружба с этим инструктором. Он понял, что я буду тем курсантом, которого он первым выпустит в самостоятельный полёт.

И вот первый раз курсант сам поднимается в воздух – там, где прежде сидел инструктор, лежат два мешка с песком, а ты ощущаешь, что летишь, что можешь управлять самолётом – это незабываемые ощущения! Ощутить небо – восторг неимоверный, который всю жизнь не уходит из памяти.

Наступил день, когда инструктор представляет своего курсанта командиру эскадрильи и курсант должен показать, на что он способен.

Ко мне подошёл Марченко, похлопал по плечу и говорит: «Ну, ты всё понял, делай так, как ты умеешь делать». Теплота, исходившая от этого человека, наполнила меня такой гордостью, такой энергией, таким желанием оправдать доверие инструктора, что я всё сделал как надо.

Помню свой первый самостоятельный полёт. Требовалось взлететь, сделать 4 разворота и сесть. Полёт короткий, а тебе хочется петь. В своём дневнике этот день я назвал счастливым «днём посвящения».

После каждого лётного дня инструктор проводил разбор. И вот из семи человек отчислили четверых, они не отвечали требованиям, предъявляемым к лётчикам-истребителям. И лишь трое из нас закончили выполнение всей программы. Но из всех троих инструктор только мне принёс «птичку» – лётную эмблему, чтобы я пришил её на гимнастёрку.

– Итак, вы закончили лётную школу…

– Да, причём, досрочно, но тут случилось невероятное. Вдруг меня вызывает начальник школы и говорит: «Ты никуда не поедешь. Нам нужен инструктор, ты будешь инструктором, хочешь ты этого или нет. Это приказ». Во мне всё кипит, я знаю, что фашисты бомбят Смоленск, я рвусь на фронт, я хочу летать на боевых самолётах. Но я знаю, что за невыполнение приказа меня могут послать не в действующий полк, а в штрафную роту. И потому подчинился.

Из своей инструкторской работы я вынес одно: я являлся тем, кто готовил для фронта или настоящего лётчика или претендента на то, чтобы быть сбитым. Лётчик-истребитель должен уметь вращать головой на 1800, он должен иметь колоссальное чутьё и интуицию, и он должен быть неимоверно смелым бойцом. Я старался быть ближе к подчинённым, хотел узнать их в быту, я с утра до вечера был с ними и в учебных аудиториях. И я моментально выделил из 10 человек пятерых, которых можно было учить летать. И я не ошибся. Именно они за 3 месяца овладели мастерством полётов. Я выпустил ещё одну группу и, наконец, попал в боевую часть. К этому времени появились первые отечественные военные самолеты – ЛА-5, которые не уступали «фокерам» и превосходили «мессершмиты». Пришлось снова изучать новый самолёт.

– Но вот осуществилась ваша мечта, и вы попали в боевую часть…

– Да, я день и ночь об этом думал, я представлял себе самолёт ЛА-5 в полёте, много смотрел, как лётчики взлетают и садятся. Я стал боевым лётчиком. Наша часть занималась тем, что встречала наши бомбардировщики, пристраивалась к ним на высоте двух с половиной километров и, как только появлялись «мессершмиты», мы должны были, как ястребы, их сбивать. Наша задача была – не потерять ни одного бомбардировщика. Это был Первый Украинский фронт. На земле шли страшные бои. Немцы подходили к Ростову. Мы были фронтовой авиацией, помогавшей наземным войскам.

Лётчик, уходя в полёт, никогда не знал, вернётся он или нет. Мы никогда не прощались. В самый напряжённый период фронтовой жизни, когда мы каждый день теряли своих друзей (а в день было 3-4 боевых вылета), и вечером их фронтовые 100 грамм оставались не выпитыми, то по этим не выпитым ста граммам мы узнавали, кто в этот день не вернулся из полёта.

– За какую операцию вы получили орден «Красной звезды»?

– К нам на полевой аэродром, случайно спутав аэродромы или из-за нехватки бензина, сели два немецких «мессершмита». Ничего не подозревая, они подрулили к командной вышке и только тут поняли, что сели не на свой аэродром. И вот это их замешательство позволило охране быстро подскочить к самолётам и схватить немецких лётчиков. Нежданно-негаданно полк приобрёл два совершенно исправных самолёта – «мессершмита».

Когда об этом узнали в особой части, то поставили задачу – найти лётчиков, которые овладели бы этими самолётами и стали бы на них летать на провокации – в глубокую разведку, разведывать дислокацию вражеских частей и аэродромов, потому что немцы не сбивали бы эти самолёты. И ещё была задача с их помощью сопровождать наши бомбардировщики, чтобы те могли переходить линию фронта.

Мне и ещё одному летчику – Фёдору Кочанову доверили изучить все приборы этих самолётов, времени дали – сутки, а потом рано утром мы стали осваивать эти машины. И я потом летал на этой машине, на «мессершмите». Вот за эту работу я и был награждён орденом «Красной Звезды». И только в начале 1945 года моя лётная эпопея завершилась.

– Чем вы занялись после окончания войны, где трудились?

– Когда война закончилась, я делал всё, чтобы уехать к своей Наде. Я всем надоедал, чтобы меня демобилизовали, потому что после войны истребительная авиация была уже не нужна. Через 10 дней после окончания войны я был демобилизован и улетел в Москву к Наде. Так кончилась моя военная жизнь. И началась гражданская. Я женился на своей Наденьке и стал летать в гражданской авиации.

– По жизни вас всегда вела цель, и я не сомневаюсь, что вы считаете свою жизнь состоявшейся.

– Безусловно. И жизнь состоялась, и всё то, что предназначено в этой жизни мужчине: построить дом, вырастить сына, посадить сад – всё это я совершил в своей судьбе в полной мере.

***

Переяслова Марина Вячеславовна – член Союза журналистов Москвы и Союза писателей России, пресс-секретарь Исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов (МСПС), которое возглавляет Сергей Михалков. Автор книги интервью «О самом главном» (Москва, 2006), отмеченной литературной премией «Хрустальная роза Виктора Розова».