Роман «Речные заводи». Том первый. Главы 1 — 10

The Epoch Times07.01.2015 Обновлено: 06.09.2021 14:23

Начнём наше повествование с того, как небесный наставник Чжан Тянь-ши молебствиями и жертвоприношениями избавляет народ от эпидемий, и как сановник Хун Синь по неведению освобождает оборотней.

Пятицарствия дни были яростней бурь,
Но ушли облака — и явилась лазурь.
Вновь растенья нашли влагу жданных дождей,
Снова свет засиял над вселенною всей.

Даже в будни народ одевался в шелка,
К струнам лютней в домах прикасалась рука.
Мир спокойно дышал, был безгорестен он…
Пенье птиц, и цветы, и полуденный сон…

Как гласит предание, эти восемь строф были написаны знаменитым конфуцианцем Шао Яо-фу, который был известен также под именем Канцзе и жил при дворе покойного императора Шэнь-цзуна династии Сун. Он изливал свою скорбь из-за того, что эпоха пяти династий, принёсшая гибель династии Тан, послужила причиной непрекращающихся войн в Поднебесной, и в те времена могло быть так: утром правили Ляны, а к вечеру воцарялись Цзини. Даже поговорка такая сложилась: «Императоры Чжу, Ли, Ши, Лю, Го — династии Лян, Тан, Цзинь, Хань, Чжоу. Было их пятнадцать императоров, а смуту сели пятьдесят лет!»

Но затем наступил перелом в лихолетии, и всё изменилось. В небольшом военном городке Цзяма появился на свет будущий родоначальник династии Сун — император У-дэ.

При рождении этого мудрого человека красное зарево разлилось по всему небу, необычайный аромат не рассеивался всю ночь, и он, как бог грома и молний, сошёл на землю. Был он столь отважен, мудр и великодушен, что ни один император не мог с ним сравниться. С палицей в руках, такой же огромной, как он сам, У-дэ разбил войска четырёхсот округов и всех их покорил. Он очистил Поднебесную и освободил её от всякого зла. Эру его правления называли Да Сун, а столицу свою он учредил в Бяньлян, в Кайфыне. Среди восьми императоров бывших до него девяти династий он считался главным, и первый заложил основы четырёхсотлетнего царствования. Вот почему Шао Яо-фу восторженно писал: «Но ушли облака — и явилась лазурь». И в самом деле, он, как солнце, светил народу.

В те времена в западных горах Хуашань проживал один учёный даос по имени Чэнь Туань. Человек этот владел тайнами магии и отличался высокой добродетелью. Он мог предсказывать по облакам, и однажды, когда верхом на осле Чэнь Туань спускался с гор, направляясь в город Хуаинь, он услышал разговор путников, беседовавших о том, что император Чай Ши-цзун уступил свой трон в Восточной столице полководцу Чжао Куан-иню. Эти слова очень обрадовали Чэнь Туаня, и, обхватив голову руками, он так расхохотался, что даже свалился с осла. Когда видевшие это люди спросили его, отчего он так смеётся, монах ответил:

— Отныне в Поднебесной воцарится мир!

Поистине, это соответствовало воле неба, законам земли и желаниям людей.
Вступив на трон, Чжао основал новую династию. Он правил семнадцать лет, и мир царил по всей Поднебесной. Затем он передал правление брату, императору Тай-цзуну, который управлял страной двадцать два года, после чего воцарился император Чжэнь-цзун, в свою очередь оставивший трон императору Жэнь-цзуну.

Про Жэнь-цзуна можно сказать, что ему ещё в детстве дали прозвище древнего философа Лаоцзы: Босой великий отшельник. Едва он родился, как принялся плакать и плакал непрерывно и днём и ночью. Тогда по приказу императора повсюду были расклеены объявления, призывающие лучших врачей вылечить наследника. Это событие тронуло сердце небесного правителя, и он отправил на землю духа планеты Венеры Тай-бо. А тот, спустившись, превратился в старика, сорвал все объявления и завил, что может успокоить императорского наследника. Чиновник, ведающий объявлениями, провёл его во дворец, и старец предстал перед императором, который повелел провести его во внутренние покои к колыбели наследника. Старец приблизился к малютке, взял его на руки и прошептал ему на ухо восемь слов, после чего ребёнок тут же затих; а старик, не называя своего имени, исчез, будто его и не было.

Какие же слова прошептал старец на ухо младенцу? А сказал он следующее: «Звезда мудрости поможет тебе, звезда войны защитит тебя». И правда, послал правитель неба две звезды на землю, чтобы они оказывали императору помощь. Звездой мудрости был великий учёный Бао Чжэн, живший в южном дворце Кайфына, а звездой войны — полководец Ди Цин, покоривший государство Сися. Мудрые сановники во всем помогали императору этой династии, который правил сорок два года и девять раз сменил наименование своего правления.

Первый год правления Тянь-шэн был последним годом шестидесятилетнего цикла летоисчисления, и в Поднебесной царил мир, вдоволь было хлеба и всяческого продовольствия, и народ спокойно занимался своими делами. В эти времена, если кто, бывало, обронит на дороге вещь, так там она и останется, и даже двери домов на ночь не запирались. Так жили в этот первый период, длившийся девять лет.

Благодатным был и период, длившийся также девять лет — с первого года правления Мин-дао до третьего года правления Хуан-ю. А в третий период, то есть в четвёртый год правления Хуан-ю и второй год правления Цзя-ю, также тянувшийся девять лет, поля приносили ещё большие урожаи, чем прежде. Эти три периода, занявшие двадцать семь лет, народ назвал эпохой великого мира и процветанию и наслаждался радостной и спокойной жизнью. Но кто мог подумать, что после того, как радость достигнет предела, наступит горе? И вот весной третьего года правления Цзя-ю в поднебесной разразилась эпидемия. Она охватила всю страну от Великой реки до Восточной и Западной столиц, и не было такого места, где бы не болели люди, и такого человека, который бы не пострадал от неё. Из всех округов и областей Поднебесной, как снежинки в буран, сыпались донесения, сообщения, доклады и просьбы о помощи.

Надо сказать, что от этой эпидемии уже погибла большая часть гражданского и военного населения Восточной столицы как в самом городе, так и в пригородах. Правитель Кайфэна Бао Чжэн прилагал все усилия к тому, чтобы помочь народу и прекратить мор. На собственные деньги он покупал лекарства и помогал многим, но разве мог он вылечить всех? Эпидемия свирепствовала все больше и больше; и вот однажды военные и гражданские чины собрались на совет в зале Водяных часов, где и дожидались императора, чтобы доложить ему обо всех бедах.

А было это в третий день третьей луны третьего года правления Цзя-ю, во время пятой стражи. Когда император вышел к собравшимся, и закончились полагающиеся по этикету церемонии, ведающий приёмами провозгласил:

— Пусть тот, у кого есть какое-нибудь дело, выступит вперёд и доложит о нём императору. Те же, у кого нет дела, могут удалиться.

Среди присутствовавших сановников находились главный советник Чжао Чжэ и советник Вэнь Янь-бо, которые вышли из рядов и почтительно доложили:

— Сейчас в столице свирепствует эпидемия. Много жертв она унесла как среди военных, так и среди гражданского населения. Разрешите же смиренно просить вас, всемилостивейший император, проявить милосердие, освободить всех преступников, облегчить пытки и сбавить налоги, и ради спасения народа устроить моления, чтобы небо избавило нас от этого мора.

Выслушав это обращение, император тотчас же повелел палате учёных составить проект императорского указа, в котором бы объявлялось о прощении всех преступников Поднебесной и о том, что народ должен быть освобождён от поборов и налогов. В то же самое время всем храмам и кумирням столицы был разослан приказ об устройстве молений.

Однако эпидемия в тот год ещё больше усилилась. Когда слухи об этом дошли до Сына неба Жэнь-цзуна, он очень встревожился и снова призвал на совет всех своих сановников. В числе собравшихся находился один из старших сановников, который, не дожидаясь своей очереди, выступил вперёд и обратился к императору с докладом. Взглянув на него, император узнал государственного советника Фань Чжун-ня, который, поклонившись и воздав ему должные почести, почтительно обратился к императору со следующей речью:

— Повсюду жестоко свирепствует эпидемия, страдает и военное и гражданское население. Ни днём, ни ночью никто не может быть спокоен за свою жизнь. Выслушайте же моё скромное предложение: чтобы избавиться от эпидемии, необходимо немедленно призвать во дворец потомка ханьского небесного наставника и во внутренних покоях совершить моления и принести жертвы всемогущему небу. Тогда наши мольбы дойдут до Небесного царя, и мы избавимся от эпидемии и спасём народ.

Император Жэнь-цзун согласился с его предложением и тут же приказал мудрецам составить нужный приказ, под которым собственноручно и подписался. Затем он велел послать монахам благовонных свечей из императорских запасов, и отправил к ним главного военачальника Хун Синя. Он должен был в качестве личного посла императора явиться в провинцию Цзянси, в уезд Синьчжоу, на гору Лунхушань и пригласить во дворец потомка ханьского небесного наставника — Чжан Тянь-ши.

После этого во дворце были зажжены благовонные курени, и император лично вручил военачальнику Хун Синю указ, написанный на красной бумаге, приказав ему тотчас же собираться в путь. Получив указ, Хун Синь простился с Сыном неба, заучил указ наизусть, сложил в ларец полученные от императора благовонные свечи и сел на кон. Сопровождаемый свитой в несколько десятков человек, он покинул Восточную столицу и отправился к городу Гуйцисянь, в округе Синьчжоу.

Когда они достигли города Синьчжоу, в провинции Цзянси, все чиновники этого города вышли им навстречу. Тотчас был послан гонец на гору Лунхушань к настоятелю и монахам, чтобы предупредить их о прибытии императорского посла.

На следующий день все чиновники города отправились вместе с Хун Синем к подножию горы Лунхушань. Тут они увидели, что с горы спускается огромна толпа монахов с большими хоругвями, знамёнами и благовонными свечами в руках. Подъехав к монастырю, Хун Синь сошёл с коня. Здесь собрались все монахи — от настоятеля до последнего послушника, которые провели Хун Синя в главный храм, чтобы совершить пред ним жертвоприношение. Обратившись к настоятелю, Хун Синь просил, где сейчас находится великий учитель, и монах с поклоном отвечал:

— Разрешите довести до вашего сведения, господин военачальник, что нынешний потомок ханьского небесного учителя, именующийся великим учителем Сюй Цзином, обладает возвышенным характером, любит тишину и уединение. Торжественные встречи и проводы его утомляют, поэтому он поселился в хижине на вершине горы Лунхушань и живёт там, совершенствуя свою чистоту. Вот почему и нет его с нами в монастыре.

— Но я прибыл с императорским указом, и мне необходимо повидать этого небесного наставника,- говорил Хун Синь.

— Разрешите попросить вас, — отвечали монахи, — положить императорский указ здесь, в приёмном зале. Мы, смиренные иноки, не смеем раскрыть и читать этот рескрипт. Ещё мы просили бы вас, господин военачальник, пройти в келью игумена и выпить там чаю. А уж после мы все это обсудим.

Хун Синь оставил императорский указ в главном зале и вместе со всеми отправился к игумену. Там он уселся посреди кельи, и прислуживающие монахи налили ему чай. Затем были поданы разные яства и среди них всевозможные плоды земли и воды.

Когда трапеза окончилась, Хун Синь вновь спросил монахов:

— Если небесный наставник поселился на вершине горы, то, быть может, вы пошлёте к нему кого-нибудь и попросите спуститься, чтобы мне прочесть ему императорский указ.

— Теперешний небесный наставник хоть и живёт в горах, — отвечали монахи, — однако достоинства его необычайны. Он передвигается на тучах и облаках, и поэтому его трудно обнаружить. И частенько случается так, что мы, смиренные монахи, не можем найти его, когда бывает в нем нужда. Как же можно послать за ним?!

— Ну, если так обстоит дело, — отвечал Хун Синь, — то, как же я смогу повидать его? Сейчас в столице свирепствует болезнь, и Сын неба послал меня сюда, вручив указ и благовонные свечи, чтобы пригласил небесного наставника совершить моление всем духам праведников на небе об избавлении народа от стихийного бедствия. Что же мне предпринять?

— Сын неба желает спасти народ! — воскликнул настоятель. — Тогда докажите всю искренность своих намерений, питайтесь только постной пищей и вымойтесь. Наденьте простые одежды, и, оставив здесь свою свиту, воскурите присланные благовония, и, захватив императорский указ, пешком отправляйтесь на гору, где, преклонив колени, сообщите великому учителю свою просьбу. Если в сердце вашем нет места притворству, то, возможно, вы и увидите его. Если же вы не проявите всей искренности, то лишь напрасно потеряете время и вряд ли увидите учителя.

— Прибыл сюда из столицы и уже питался постной пищей, как же вы можете говорить о неискренности? Но пусть будет по-вашему. Завтра рано поутру отправлюсь на гору.

Вскоре после этого все разошлись на отдых.

На следующий день, ещё до рассвета, монахи поднялись с постели, согрели воду и, приготовив благовонное умывание, пригласили Хун Син помыться. Затем он облачился в новую одежду, на ноги надел туфли, сделанные из конопли, с соломенной подошвой, захватил благовоний, а также императорский указ и спрятал все в жёлтый мешочек, который прикрепил за спиной. Затем, взяв серебряную курильницу, возжёг благовония, отчего все кругом заволокло дымом.

Толпа монахов проводила Хун Син на гору и там указала ему тропинку, по которой он должен был следовать дальше. Расставаясь с Хун Синем, монахи напутствовали его следующими словами:

— Если вы, господин военачальник, решили спасти народ, то не раскаивайтесь. Твёрдо и решительно ступайте к намеченной вами цели.

Расставшись со своими провожатыми, Хун Синь призвал на помощь милость неба и стал подниматься в гору. Так он шёл некоторое время по извилинам горной тропинки; ему приходилось цепляться на крутых склонах за лианы и другие ползучие растения. Пройдя два или три ли и оставив позади несколько горных перевалов, Хун Синь почувствовал, что ноги у него ослабели, и он не может больше двигаться.

Тогда он подумал про себя: «Я, один из почитаемых при императорском дворе сановников, когда жил в столице, спал на мягкой постели, ел из богатой посуды — и даже тогда уставал. Как же мне не устать теперь, когда я должен идти в этих соломенных туфлях по такой дороге! Для того лишь, чтобы узнать, где находится этот наставник, мен заставляют переносить подобные трудности!»

Сделав ещё пятьдесят шагов, он остановился и расправил плечи, чтобы перевести дух, как вдруг из лощины налетел сильный порыв ветра. Раздался громоподобный рёв, и из-за соснового леса с шумом выскочил огромный тигр с белым лбом и глазами навыкате. Хун Синь перепугался и с криком «Ай-я!» повалился на землю. Тигр приблизился к Хун Синю, обошёл его кругом и с громким рыком умчался в горы. Хун Синь, лёжа под деревом, от страха стучал зубами. Сердце его учащённо билось, все тело онемело, а ноги ослабели, как у петуха, побитого в бою противником. Он лежал и беспрерывно стонал, охваченный страхом.

Немного времени спустя Хун Синь поднялся с земли, подобрал курильницу для возжигания благовоний, зажёг ещё несколько свечей из тех, что послал император, и снова двинулся в путь, решив, во что бы то ни стало, разыскать учителя. Пройдя ещё шагов пятьдесят, он снова принялся вздыхать и сетовать на свою судьбу:

— Император послал меня сюда с поручением и заставил пережить такие ужасы…

Не успел он произнести этих слов, как опять поднялся сильный ветер, принёсший с собой отвратительный запах. Хун Синь стал оглядываться и вдруг услышал шипение: из зарослей бамбука выползла громадная змея с белыми пятнами, в обхват не меньше бадьи.

Тут Хун Синь снова пришёл в ужас. Он отбросил в сторону курильницу для возжигания благовоний и закричал:

— Ну, теперь я погиб! — и, попятившись назад, свалился у выступа скалы.

Змея быстро подползла к нему и, свернувшись кольцами, уставилась на Хун Синя глазами, сверкавшими жёлтым светом. Широко раскрыв свой огромный рот и высунув зык, она обдавала его ядовитым дыханием.

У Хун Синя от страха душа ушла в пятки. Змея ещё некоторое время смотрела на него и, наконец, извиваясь, поползла прочь и быстро скрылась. Когда она исчезла, Хун Синь поднялся на ноги и воскликнул:

— Какой позор! Я ведь чуть не умер от страха!

Тут он увидел, что все его тело покрылось пупырышками, словно от холода, и принялся ругать монахов:

— Вот ведь бессовестные негодяи, подшутили надо мной и ещё заставляют переживать все эти страхи! Если только я не найду великого учителя на вершине горы, то уж, когда спущусь, разделаюсь с ними!

Он снова поднял курильницу, поправил на спине мешочек с императорским указом, привёл в порядок одежду и головной убор и стал подниматься в гору. Но едва он сделал несколько шагов, как из-за леса послышался слабый звук флейты, который все приближался и приближался. Присмотревшись, Хун Синь увидел молодого послушника, ехавшего на буйволе, лицом к хвосту, и с улыбкой игравшего на флейте. Когда он переваливал уже через вершину, Хун Синь окликнул его:

— Эй, ты, откуда? Ты знаешь меня?

Но послушник не обращал на него никакого внимания и продолжал играть на флейте. Хун Синю пришлось ещё несколько раз к нему обратиться, прежде чем тот ему ответил. Громко рассмеявшись и указывая на Хун Синя флейтой, послушник сказал:

— Не вы ли прибыли сюда повидаться с великим учителем?

— Ведь ты простой пастух, — с удивлением заметил Хун Синь, — откуда же ты знаешь это?

Послушник засмеялся и ответил:

— Утром прислуживал учителю в хижине и слышал, как он сказал: «Сегодня прибудет военачальник Хун Синь, которого Сын неба послал ко мне с указом и курильницей для возжигания благовоний. Он взойдёт на гору и попросит, чтобы я отправился в столицу для жертвоприношения и молился всем святым о прекращении эпидемии. Поэтому я сегодня же полечу на моем журавле ко двору императора». Теперь он, верно, уже в пути,- продолжал послушник,- в хижине вы его не найдёте. Вам нет надобности ходить туда, потому что на горе много диких зверей и ядовитых змей, и вы можете там погибнуть.

— Смотри, не обманывай меня! — пригрозил Хун Синь послушнику.

Но тот только рассмеялся и, снова заиграв на флейте, спустился с горы. «Откуда только этот паренёк все знает? — подумал про себя Хун Синь. — Не иначе, как сам небесный наставник послал его. Так оно и есть, наверно, как он рассказывает. Надо бы мне взойти на гору, да только страшно. Как вспомнишь те ужасы, от которых я только что чуть не погиб… Нет, уж лучше мне спуститься вниз».

Хун Синь подобрал курильницу, отыскал тропинку, по которой пришёл, и стал быстро спускаться с горы. Монахи проводили Хун Синя в келью игумена, и там настоятель спросил его:

— Виделись ли вы с великим учителем?

— Я — сановник, уважаемый при дворе императора, — отвечал Хун Синь, — как же могли вы послать меня на гору, где мне пришлось перенести всевозможные страдания, и я чуть было не лишился жизни? Прежде всего, на полпути мне повстречался тигр с белым пятном на лбу и глазами навыкате и до смерти перепугал мен. Когда же я пошёл дальше, то из зарослей бамбука выползла громадная пятнистая змея и, свернувшись кольцами, преградила мне дорогу. Если б судьба не благоприятствовала мне, вряд ли довелось бы мне вернуться живым в столицу! И все это учинили вы, чтоб только подшутить надо мной!

— Но могли ли мы, смиренные монахи, проявить такое непочтение к вам, уважаемому сановнику? — возразил настоятель. — Все это были лишь испытания, посланные вам небесным наставником, и, хоть на этой горе и водятся змеи и тигры, они не причиняют людям вреда.

— Я уже выбился из сил, — продолжал Хун Синь,- и все же карабкался на гору, как вдруг увидел послушника, который выехал из леса верхом на буйволе и играл на флейте. Когда он поднялся на вершину, я спросил его, откуда он едет и знает ли мен. Он ответил, что знает все, и сообщил мне, что небесный наставник ещё утром сел на журавля и полетел в Восточную столицу. Поэтому-то я и вернулся обратно.

— Очень жаль, господин военачальник, что вы упустили такой случай, — опечалился настоятель. — Ведь пастушок и был сам великий учитель!

— Если это был великий учитель, так почему же он походил на столь простого, заурядного человека? — спросил Хун Синь.

— Наш великий учитель человек необычайный, — отвечал настоятель. — Хоть он ещё и моложе годами, но добродетели его не знают себе равных. Он отличается от всех людей и в разных местах меняет свой облик. Проницательность учителя необычайна, и люди зовут его родоначальником всех мудрецов, постигших тайны великого Дао.

Вот уж истинно, хоть и есть глаза, а не смог распознать небесного наставника, — сетовал Хун Синь. — Встретил его и не знал, кто передо мной!

— Успокойтесь, господин военачальник, — продолжал настоятель. — Если небесный наставник говорил о своём путешествии, то к вашему возвращению в столицу моления будут уже совершены.

Только после этих слов сердце Хун Син успокоилось. Тут настоятель приказал устроить пир в честь военачальника, а указ велел положить в ларец для императорских писем и поставить его в храме, в главном приделе которого зажгли благовонные свечи из кладовых императора.

Пир состоялся в тот же день в келье игумена, куда было подано вино и различные яства, приготовленные из постной пищи. Пир закончился только поздно вечером, и Хун Синь снова ночевал в монастыре.

На следующий день после завтрака к Хун Синю пришли настоятель и монахи и пригласили его погулять с ними по горному склону. Хун Синь был очень рад этой прогулке. Вместе с ним отправилась и его свита. Шествие двинулось из кельи игумена; впереди в качестве проводников шли два послушника. Монахи и их гости обошли вокруг храма, наслаждаясь красотой природы. Главный придел храма отличался такой роскошью, что ею и описать невозможно. В левом крыле находились приделы девяти небес, императорской пурпурной звезды, а в правом — придел первобытного бога, придел трёх князей — неба, земли и воды, и придел изгнания злых духов.

Когда все было осмотрено, они свернули вправо, и Хун Синь увидел неподалёку ещё один храм, стоявший в стороне, стены которого цветом напоминали красный перец. Впереди высились две темно-красные решётки, двери же храма были крепко заперты, и на них висели замки величиной с человеческую ладонь. Они были запечатаны более чем десятью бумажными полосами, на которых стояло множество красных печатей. Под карнизом храма висела горизонтальная табличка красного цвета с выгравированными на ней четырьмя золотыми иероглифами, гласившими: «Придел покорённых злых духов».

— Что это за храм? — спросил Хун Синь, указывая на него монахам.

— В этот храм заточили злых духов, усмирённых при небесных наставниках прошлых поколений,- отвечал настоятель.

— А почему на двери так много печатей? — продолжал расспрашивать Хун Синь.

— Великий духовный наставник при Танской династии Дун Сюань запер здесь владыку злых духов, и каждый последующий небесный наставник собственноручно прибавлял к уже имевшимся новую полоску бумаги, чтобы будущие поколения не могли самовольно открыть этой двери, ибо освобождение злого духа было бы необычайным бедствием. Сменилось уже девять поколений, и все они принесли клятву в том, что не будут отпирать этот придел. Замок запаян расплавленной медью, и кто знает, что делается внутри? Я, смиренный настоятель, уже более тридцати лет ведаю этим храмом и знаю только то, что уже сообщил вам.

Выслушав этот рассказ, Хун Синь очень изумился и подумал: «Я должен взглянуть на этого властелина духов».

— Откройте, пожалуйста, дверь, я хочу увидеть, каков из себя этот властелин, — сказал он настоятелю.

— Господин военачальник, — смиренно отвечал тот, — никак не могу открыть храма. Наши небесные наставники запрещали это, повторяя, что никто из последующих поколений не смеет открывать двери храма.

— Глупости! — засмеялся Хун Синь. — Просто вы хотите дурачить порядочных людей, вот вы и выдумали, что заперли здесь властелина злых духов. Читал множество книг, и нигде не говорилось о том, чтобы можно было заточить злых духов. Ведь духи и дьяволы живут в преисподней. Не верю, что тут сидит властелин злых духов! Откройте же побыстрее, и посмотрю, что это за властелин такой.

— Этот храм нельзя открыть, — упорно твердил настоятель, — иначе мы наделаем бед и причиним вред людям.

Тут Хун Синь рассвирепел и сказал монахам:

— Если вы не откроете мне дверь, я, возвратившись ко двору, доложу императору, что вы, монахи, нарушили его высочайшее повеление, препятствовали мне зачитать императорский указ и не дали увидеться с великим учителем. Ещё я скажу, что вы тайно построили здесь храм и, делая вид, будто держите в нем властелина духов, обманываете народ. Тогда у вас отберут монашеские свидетельства, заклеймят и сошлют в ссылку, — хлебнёте вы горя!

Настоятель и монахи испугались, и им ничего больше не оставалось, как позвать работников, которые сначала сорвали бумажные печати, а потом сшибли молотом замок. Затем они толкнули дверь и проникли в храм, где было темно, как в пещере, и ничего не было видно.

Хун Синь приказал своим спутникам принести десяток факелов и зажечь их. Когда люди вошли в храм и осветили все углы, там не оказалось ничего, кроме каменной плиты в пять или шесть чи, стоявшей в самом центре. Под ней находилась каменная черепаха, которая уже наполовину вросла в землю. Когда к плите поднесли факелы, то на лицевой ею стороне отчётливо выступило изречение, заимствованное из священной книги и написанное древними витиеватыми письменами, понять которые не мог ни один из присутствовавших. Оглядев обратную сторону, они увидели на ней иероглифы, составлявшие четыре слова: «Придёт Хун и откроет».

Увидев эти иероглифы, Хун Синь обрадовался и сказал настоятелю:

— Вы хотели помешать мне, но случилось так, что ещё несколько сот лет назад здесь был поставлен мой фамильный знак. Слова: «Придёт Хун и откроет» — заставляют меня выяснить, почему же вы препятствовали мне? Я полагаю, что властелин злых духов находится как раз под этой каменной плитой. Эй вы, люди! Позовите-ка ещё работников, и пусть они захватят мотыги и железные лопаты и копают здесь.

— Господин военачальник, — говорил в страхе настоятель, — вы не должны трогать этот камень, иначе, боюсь, будет беда, и вы принесёте большой вред людям. Опасность велика.

— Да что вы, монахи, понимаете! — закричал разгневанный Хун Синь. — Здесь ясно сказано, что именно я должен поднять эту плиту, как же смеете вы препятствовать мне? Сию же минуту пришлите сюда людей, и пусть они поднимут плиту!

— Боюсь, случится беда, — твердил настоятель.

Однако Хун Синь и слушать его не хотел. Он собрал работников, и они сначала отвалили каменную плиту, а потом, потратив немало усилий, сдвинули каменную черепаху; прошло много времени, прежде чем они смогли поднять ею. Потом они стали копать дальше и, вырыв яму в четыре чи глубиной, увидели большую плиту из тёмного камня не менее десяти квадратных чи. Хун Синь приказал поднять эту плиту, хот настоятель умолял не трогать ею.

Но Хун Синь и слушать не стал его. Люди подняли большой камень, и когда заглянули под него, то увидели яму в десть тысяч чжан глубиной. Из этой пещеры доносился гул, подобный сильным раскатам грома. Когда же этот шум прекратился, вверх взвилось чёрное облако, которое ударилось о своды храма и, разрушив их, вырвалось наружу и заполнило собой всё небо. Затем эта тёмная туча разделилась больше чем на сотню золотых облаков, и они разлетелись во все стороны.

Люди пришли в ужас, закричали от страха и, отбросив мотыги и железные лопаты, бросились вон из храма, на бегу опрокидывая друг друга. А Хун Синь был в таком ужасе, что потерял дар речи и даже не знал, как ему быть. От страха лицо его сделалось серого цвета. Когда Хун Синь выскочил на веранду, он увидел здесь настоятеля, который горестно причитал.

— Что это за духи? — спросил Хун Синь.

— Господин начальник, — отвечал настоятель, — наш древний предок, небесный наставник Дун Сюань, оставил после себя завет, который гласил: «В этом храме заточены тридцать шесть духов Большой Медведицы и ещё семьдесят два злых духа, всего сто восемь повелителей злых духов. Они придавлены каменной плитой, на которой старинными письменами вырезаны их прозвища. Если их выпустить на волю, много будет от них зла людям». Что же делать теперь, когда вы, господин военачальник, освободили этих духов?

Когда Хун Синь услышал это, все его тело покрылось холодным потом, и он задрожал. Собрав свои пожитки и созвав приехавшую с ним свиту, он спустился с горы и поспешил обратно в столицу. Мы не будем распространяться о том, как монахи, проводив Хун Синя, возвратились в монастырь, починили в храме все повреждения и водрузили на прежнее место каменную плиту.

Вернёмся теперь к военачальнику Хун Синю, который, пока добирался до столицы, велел сопровождавшим его людям никому не рассказывать о выпущенных духах, опасаясь, что Сын неба жестоко накажет его за это. О том, что было в дороге, мы рассказывать не будем. Путники не делали привалов и быстро вернулись во дворец. Прибыв в Кайфэн, они услышали, что люди говорили: «Небесный наставник семь дней и семь ночей совершал богослужения во дворце императора. Он написал и повсюду разослал заклинания и молил духов о том, чтобы спасти людей от мора. Теперь болезнь и в самом деле прекратилась, и наступил мир. Совершив все это, небесный наставник распростился с Сыном неба; сев на журавля, он исчез в облаках и улетел на гору Лунхушань».

На следующее утро военачальник Хун Синь предстал перед Сыном неба и смиренно сказал ему:

— Великий учитель раньше меня прибыл в столицу потому, что летел на журавле, на облаках, а я и мои спутники шли по дороге переход за переходом и только что прибыли сюда.

Император признал его заслуги, наградил и назначил на прежнюю должность. Но об этом мы также говорить больше не будем.

Император Жэнь-цзун царствовал в течение сорока двух лет, после чего и скончался. И так как он не имел наследника, трон перешёл к приёмному сыну князя И, из Пуан, который всего лишь по женской линии приходился внуком первому императору правившей династии. Его царственное имя было Ин-цзун, и он правил четыре года, после чего трон перешёл к его сыну Шэнь-цзуну, который управлял страной в течение восемнадцати лет и передал власть Чжэ-цзуну. Все эти годы в Поднебесной царил мир, и страна не знала никаких бедствий.

…Но, подождите! Если в те времена повсюду и вправду царил мир, то о чем же тогда написана эта книга? Имейте терпение, читатель! Это только пролог. Остаётся сказать ещё очень много, так как в самой книге семьдесят глав и сто сорок подзаголовков, которые и составляют нашу повесть.

Ведь говорят же:
В городах злодеев прячутся герои,
А в осоке змеи и драконы спят.

Если же вы хотите узнать, что это за повесть, то услышите об этом уже с первой главы.

Глава 1

повествующая о том, как учитель фехтования Ван тайком отправился в областной город Яньань, и как Ши Цзинь учинил буйство в своём поместье

Предание гласит, что во времена династии Сун, в период правления императора Чжэ-цзуна, много лет спустя после кончины императора Жэнь-цзуна, в военном пригороде Бяньлян Восточной столицы Кайфын, в провинции Хэнань, в войсках служил некий молодой человек по фамилии Гао, отпрыск знатного рода, пришедшего в упадок. Гао был вторым сыном и с юных лет не имел склонности к семейной жизни. Его единственной страстью было фехтованье копьём и палицей. Но особенно искусно он подбрасывал ногами мяч. Столичные жители очень метко наделяют людей кличками, поэтому молодого человека называли не так, как полагалось бы — Гао-эр, что значит Гао второй, а Гао Цю, что означает Гао-мяч.

С годами он занял высокое положение, и его кличку стали писать иначе: левую составную часть иероглифа «цю» — «мао», обозначающую материал, из которого делались мячи, заменили другой составной частью «жэнь», обозначающей человека. И стал он называться Гао по имени Цю. Так его прозвище стало собственным именем. Гао Цю играл на духовых и струнных инструментах, умел петь и плясать, фехтовал, боролся, жонглировал, занимался стихоплётством и сочинял песнопения. Что же касается таких достоинств, как любовь к людям, справедливость, благопристойность, мудрость, верность, благородство поведения, преданность и совесть, то в этом он был далеко не силен. Гао Цю знался со всякими бездельниками как в самом городе, так и в его предместьях. Он завязал дружбу с приёмным сыном одного богача и стал помогать ему транжирить деньги. Ежедневно они кутили в различных непристойных местах.

Отец этого молодого человека подал жалобу в суд. Судья приговорил Гао Цю к двадцати палочным ударам и ссылке в отдалённые места, а также строжайше запретил жителям столицы принимать его в своих домах и кормить. Оказавшись в тяжёлом положении, Гао Цю вынужден был отправиться в город Линьхуай, что находится к западу от реки Хуай, и там нашёл приют у содержателя игорного дома по имени Лю Шицюань. Всю свою жизнь этот Лю окружал себя разного рода пройдохами, которые стекались к нему со всех сторон, кормил и содержал их. Вот Гао Цю и нашёл себе приют у этого Лю и прожил у него три года.

В скором времени Сын неба, император Чжэ-цзун, посетивший южные владения и весьма довольный своей поездкой, объявил помилование всем преступникам. Гао Цю, живший в то время в Линьхуае, также был прощён и задумал возвратиться в Восточную столицу.

У картёжника Лю Ши-цюаня был в Восточной столице родственник аптекарь Дун Цзян-ши, который торговал лекарственными снадобьями около Золотого моста. Лю Ши-цюань сделал Гао Цю кое-какие подарки, дал немного денег, вручил письмо этому аптекарю и сказал, чтобы по приезде в Кайфын он обратился к Дун Цзян-ши и остановился у него в доме. Простившись с Лю Ши-цюанем и взвалив свой узел на спину, Гао Цю отправился обратно в Восточную столицу. Направившись сразу к Золотому мосту, он зашёл к аптекарю Дуну и вручил ему послание приятеля.

Взглянув на Гао Цю и прочитав письмо, Дун Цзян-ши стал раздумывать: «Как же мне поступить с этим молодчиком? Будь он порядочным и честным малым, можно было бы сделать его своим человеком в доме, и он мог бы научить моих детей чему-нибудь хорошему. Но ведь он якшался с бездельниками, сам не заслуживает никакого доверия, да к тому же совершил преступление и был выслан. А ведь известно, что застарелые привычки трудно искоренять. Если я оставлю его в своей семье, он научит детей недоброму, если же я не приму его — обижу моего родственника».

Ему пришлось сделать вид, что он очень рад Гао Цю, и на первое время оставить его у себя. Гао Цю прожил у аптекаря более десяти дней, и каждый день хозяин угощал его вином и различными вкусными кушаньями. Наконец, Дун Цзян-ши нашёл выход. Он подарил Гао Цю новую одежду, вручил ему письмо и сказал:

— Светильник в моем скромном доме слишком тускло светит, чтобы освещать ваш жизненный путь. Боюсь, что, живя у меня, вы обманетесь в своих надеждах, и потому я хочу рекомендовать вас в дом учёного человека по имени Су. Со временем вы сможете там прославиться. Что вы думаете об этом?

Гао Цю это предложение очень понравилось, и он поблагодарил Дун Цзян-ши. Аптекарь вручил письмо своему слуге и приказал проводить Гао Цю в дом учёного Су. Привратник доложил хозяину дома, и тот вышел навстречу гостю. Узнав из письма, кто такой Гао Цю и каково его прошлое, он подумал: «Что же я буду с ним делать? Может, все-таки помочь ему?.. Пошлю-ка я его в дом императорского конюшего Ван Цзинь-цина, и он будет служить у него в свите. Народ называет конюшего сановником Ваном, и он любит людей такого сорта». Приняв это решение, учёный Су тут же написал Дуну ответ и оставил гостя у себя на ночлег. А на следующий день он составил письмо и приказал своему слуге проводить Гао в дом императорского конюшего. Этот сановник был женат на сестре императора Чжэ-цзуна и приходился зятем императору Шэнь-цзуну. Ван Цзинь-цин питал слабость к людям, подобным Гао Цю, и приближал их к себе. Молодой человек понравился ему с первого взгляда. Конюший тотчас написал ответ учёному и оставил Гао Цю в своей свите. С этого момента счастье улыбнулось Гао Цю, и он стал своим человеком в доме сановника.

Древняя мудрость гласит: «Разлука отчуждает людей, совместная жизнь — сближает».

Однажды, в день своего рождения, Ван Цзинь-цин приказал домашним устроить пир в честь шурина Дуань-вана, одиннадцатого сына императора Шэнь-цзуна и младшего брата императора Чжэ-цзуна. Дуань-ван был умным и изысканным человеком. Он хорошо знал таких людей, как Гао Цю, помогал им, ему нравился их образ жизни. Нет надобности упоминать о том, что Дуань-ван умел играть на духовых и струнных инструментах, увлекался шашками, был прекрасным каллиграфом, недурно рисовал, пел и танцевал, а также был отличным игроком в мяч.

Стол во дворце Ван Цзинь-цина был уставлен всевозможными яствами. Хозяин попросил своего гостя Дуань-вана занять почётное место, а сам сел против него, чтобы вместе с ним пировать. После того как их дважды обнесли угощением и они выпили по нескольку чашек вина, князь Дуань встал из-за стола, вышел оправить свою одежду, а затем прошёл в библиотеку, чтобы немного отдохнуть. Здесь на письменном столе он увидел два пресса для бумаги в виде львов, вырезанных из белой яшмы. Львы были прекрасно выточены, изящны и красивы. Дуань-ван взял их в руки и, любуясь изображением животных, произнёс:

— Какие замечательные вещицы!

Заметив, что яшмовые львы понравились князю, Ван Цзинь тотчас же ответил:

— Имеется ещё подставка для кисточек в виде дракона, выполненная тем же мастером. Сейчас ею здесь нет, но завтра ею принесут, и я подарю вам весь прибор.

Князю Дуаню были приятны слова Ван Цзинь-цина, и он сказал:

— Благодарю вас за вашу любезность. Я полагаю, что подставка для кисточек сделана ещё искуснее?

— Завтра мне доставят эту подставку, — повторил Ван Цзинь-цин, — и я пришлю вам весь прибор во дворец. Тогда вы сможете сами судить, какова она.

Князь Дуань ещё раз поблагодарил хозяина, и они возвратились в зал, где пировали до позднего вечера, и разошлись, когда уже изрядно выпили. Князь Дуань отбыл к себе во дворец. На другой день Ван Цзинь-цин уложил оба пресса из белой яшмы и подставку для кисточек в маленькую золотую шкатулку, завернул ею в жёлтый шёлк, приложил почтительное письмо и приказал Гао Цю отнести все это князю. Гао Цю, взяв шкатулку и спрятав письмо за пазуху, отправился во дворец и попросил привратника доложить о нем. Вскоре вышел слуга князя и спросил Гао Цю:

— Откуда вы прибыли?

Гао Цю с поклоном отвечал:

— Ваш нижайший слуга прибыл из дворца главного конюшего. Я послан со специальным поручением передать эти подарки князю.

Тогда слуга сказал:

— Князь Дуань сейчас во внутреннем дворе, он играет с детьми в мяч. Пройдите туда.

Гао Цю учтиво обратился к слуге:

— Hе будете ли вы любезны указать мне дорогу?

Слуга проводил его до ворот внутреннего двора и Гао Цю увидел там Дуань-вана. На голове у него была мягкая шёлковая повязка, а сам он был в халате, расшитом фиолетовыми драконами, и опоясан двойным поясом — военным и гражданским. Полы его халата были подоткнуты за пояс. На ногах у него были сапоги, расшитые золотыми фениксами. Он играл с детьми в мяч. Гао Цю, не осмеливаясь нарушать игру, выжидающие остановился позади свиты. И счастье снова улыбнулось Гао Цю. Мяч подскочил высоко над землёй, и князь Дуань не сумел его поймать. Тогда Гао Цю, заметив, что мяч летит в его сторону, внезапно осмелел и, выкинув вперёд ноги наподобие ножниц, направил мяч прямо князю Дуаню. Князь был приятно поражён и спросил:

— Кто ты такой?

Гао Цю выступил вперёд, встал на колени перед сановником и сказал ему:

— Ваш нижайший слуга состоит в свите главного конюшего Ван Цзинь-цина. По приказанию своего господина я имею счастье доставить вам, высокочтимый князь, изделия из яшмы, которые мой хозяин посылает вам вместе с этим письмом.

Выслушав почтительную речь Гао Цю, князь Дуань засмеялся и сказал:

— Как, однако, внимателен мой шурин!

Гао Цю вручил князю письмо и дары. Князь открыл шкатулку и, полюбовавшись на прелестные вещицы, передал их приближенному. Затем, тотчас же забыв о них, обратился к Гао Цю:

— Ловко подбрасываешь мяч! Твоё имя?

Сложив ладони, как того требовал этикет, и низко склонившись перед князем, Гао Цю ответил:

— Вашего покорного слугу зовут Гао Цю. Иногда я забавляюсь игрой в мяч.

— Отлично, отлично! — воскликнул князь Дуань. — Выходи на площадку и покажи своё искусство ещё разок!

В ответ Гао Цю снова поклонился до земли:

— Я слишком ничтожный человек, чтобы осмелиться играть вместе с милостивейшим князем.

— Здесь мы все игроки в мяч, — ответил князь Дуань, — и все равны, — подбрось мячик ещё раз — ничего с тобой не случится!

Гао Цю, продолжая кланяться, почтительно повторял:

— Не смею, не смею…

Он упорно отказывался, но князь Дуань продолжал настаивать, и Гао Цю, не переставая кланяться, вынужден был согласиться. Поразмяв ноги, он вышел на площадку и несколько раз высоко подбросил мяч. Князь шумно выразил свой восторг.

Тогда Гао Цю постарался показать ему своё мастерство в полном блеске.

Это было поистине красивое зрелище. Гао Цю перекатывал мяч вокруг себя так искусно, что казалось, будто мяч живой и сам цепляется за него. Князь Дуань был в таком восхищении, что и не подумал отпустить Гао Цю домой и оставил его во дворце на всю ночь. Hа следующий день князь устроил весёлую пирушку, на которую пригласил своего шурина.

А теперь обратимся к Ван Цзинь-цину. Видя, что Гао Цю не возвращается, он начал было сомневаться в его честности.

Но на следующий день, когда ему доложили, что князь Дуань прислал гонца с приглашением на пир, Ван Цзинь-цин тотчас сел на коня и поехал во дворец Дуаня. Подъехав к палатам князя, он спешился, прошёл во внутренние покои и предстал перед Дуанем. Князь был весел и поблагодарил шурина за яшмовые вещицы.

Когда они сидели за столом и пировали, князь Дуань сказал:

— Оказывается, ваш Гао Цю прекрасно подкидывает мяч обеими ногами! Мне очень хочется, чтобы этот человек состоял при мне. Что вы на это скажете?

Ван Цзинь-цин ответил:

— Если вы, милостивейший князь, желаете, чтобы он служил у вас, так оставьте его у себя.

Князь Дуань был весьма обрадован ответом шурина и на радостях выпил с ним ещё чашку вина. Затем они побеседовали ещё немного. А когда наступил вечер и пирушке пришёл конец, Ван Цзинь-цин отправился восвояси. На этом дело и закончилось.

После того как князь Дуань оставил Гао Цю в своей свите, тот стал жить во дворце и неотлучно находился при князе.

Не прошло с тех пор и двух месяцев, как скончался император Чжэн-цзун. Наследника у него не было, и все военные и гражданские должностные лица, собравшись на совет, избрали императором князя Дуаня, присвоив ему имя Хуэй-цзун. Что означает — Хранитель яшмового чистилища.

После провозглашения Дуаня императором, Гао Цю оставался по-прежнему его приближенным. Но вот однажды Сын неба сказал Гао Цю:

— Я хочу, чтобы ты занял более высокое положение, но для этого нужно, чтоб ты имел какие-нибудь военные заслуги. Тогда тебя можно будет продвинуть, по службе. Для начала я прикажу государственному тайному совету занести тебя в списки императорской свиты.

Спустя полгода Гао Цю было присвоено военное звание начальника дворцовой стражи. Получив такое высокое назначение, он выбрал счастливый день для вступления в должность. Все лица, находившиеся в его подчинении, — чиновники и старшие писцы, начальники охранных войск столицы, инспектора войск и конные и пешие отряды, — прибыли поздравить Гао Цю. Каждый держал в руках листок, где были написаны сведения о нём, и стояла его подпись, и вручал этот листок лично Гао Цю, а тот проверял их. Среди присутствующих недоставало только одного — учителя фехтования, состоявшего при дворцовых войсках, по имени Ван Цзинь. За полмесяца до этого события он подал бумагу о болезни, и так как до сих пор все ещё не поправился, то не выполнил свои обязанностей.

Обнаружив его отсутствие, Гао Цю разгневался и грубо закричал на чиновника, доложившего ему о болезни Ван Цзиня:

— Вздор! Осмелился прислать бумагу, а сам не явился! Разве это не означает, что он оказывает пренебрежение своему начальнику и под предлогом болезни уклоняется от выполнения своих обязанностей! Доставьте его ко мне сейчас же.

И он послал стражника к Ван Цзиню, чтобы привести его силой. Теперь мы должны сказать несколько слов об этом самом Ван Цзине. Он не был женат, и была у него только старая мать, которой было уже за шестьдесят.

Явившись к учителю фехтования, посланец сказал ему:

— Гао Цю сегодня вступил в должность, и у него на приёме были все подчинённые. На месте не оказалось только вас. Начальник личного приказа доложил, что вы прислали донесение о своей болезни и находитесь дома. Но господин Гао Цю не поверил этому. Он сильно рассердился и требует, чтобы вы были доставлены во дворец. Гао Цю полагает, что притворяетесь больным и скрываетесь дома. Для вас нет другого выхода, как немедленно явиться к нему. Если вы не пойдёте, то я буду наказан.

Когда Ван Цзинь услышал эти слова, он понял, что, несмотря на свою болезнь, должен пойти в канцелярию военачальника Гао. Он отправился во дворец и представился Гао Цю. Сделав четыре поклона, склонившись перед ним, Ван Цзинь произнёс приветствие и затем отступил в сторону, в ответ Гао Цю заносчиво спросил:

— Эй ты! Не сын ли ты Ван Шэна, бывшего учителя фехтования при войске?

Ван Цзинь почтительно ответил:

— Ваш покорный слуга и есть тот, о ком вы изволите упоминать.

Тогда Гао Цю закричал на него:

— Негодяй! Твой дед был уличным торговцем лекарственными снадобьями, и своё умение владеть оружием показывал лишь для того, чтобы заманить покупателей. Что ты понимаешь в военном искусстве? Где были глаза у моего предшественника, как он мог назначить тебя учителем фехтования? Ты осмелился непочтительно отнестись ко мне и не явиться на приём! На кого ты рассчитываешь, прячась дома под предлогом болезни?

Ван Цзинь отвечал ему:

— Ваш нижайший слуга, конечно, не осмелился бы остаться дома, если бы не был действительно болен. Я и теперь ещё не вполне здоров.

Гао Цю продолжал браниться:

— Разбойник! Если ты в самом деле болен, так как же ты смог сейчас прийти сюда?

На что Ван Цзинь ответил ему:

— Когда начальник посылает за мной, я должен явиться.

Но взбешённый Гао Цю громко отдал приказ:

— Взять его и избить как следует.

Большинство присутствующих военных начальников были друзьями Ван Цзиня, и один из них, подойдя к Гао Цю, сказал:

— Сегодня день вашего вступления в должность, и я прошу вас простить его по этому случаю.

Тогда Гао Цю крикнул Ван Цзиню:

— Злодей! Только ради других я прощаю тебя сегодня, но завтра я расправлюсь с тобой!..

Ван Цзинь поклонился и признал себя виновным. Подняв голову, он посмотрел на Гао Цю и только теперь узнал его. Выйдя на улицу, Ван Цзинь тяжело вздохнул и сказал про себя:

— Ну, теперь я пропал! Не знал я, кого назначили начальником дворцовой стражи! Кто бы мог подумать, что это бездельник Гао-эр! Когда он ещё учился фехтовать, мой отец однажды так опрокинул его на землю, что он болел три или четыре месяца… С тех пор он затаил в своём сердце злобу и жажду мести. А ныне он занимает высокую должность начальника дворцовой стражи. Уж теперь-то он отомстит за себя! Никогда не думал я, что буду служить под его началом. Издавна говорится: «Не бойся чиновника, бойся его власти!» Могу ли я с ним тягаться и как мне теперь быть?

В большой печали вернулся он домой и рассказал матери о происшедшем. Обхватив голову руками, оба они заплакали. Потом мать сказала:

— Сын мой, известно, что существует тридцать шесть выходов из любого положения. Сейчас лучше всего бежать. Опасаюсь только, что не найдётся места, где бы ты мог скрыться.

Тогда Ван Цзинь произнёс:

— Ты права, матушка! Я долго думал и пришёл к такому же решению. Я уеду в город Яньань к старому Чуну — начальнику пограничной стражи. У него на службе есть военные, которые в прошлом бывали в столице и хорошо знают, как я искусен в фехтовании. Люди им нужны. — Там-то я и смогу спокойно обосноваться.

На том они и порешили. Затем мать сказала:

— Мне тоже следовало бы отправиться с тобой. Но я опасаюсь стражников, поставленных военачальником караулить у наших дверей. Если они разгадают наши планы, бежать нам не удастся.

Ван Цзинь ответил:

— Ничего, матушка! Не бойся! Я сумею их провести!

Уже смеркалось, когда Ван Цзинь пригласил к себе одного из стражников по имени Чжан и сказал ему:

— Поужинай скорее, у меня есть для тебя поручение.

Чжан спросил:

— Куда угодно господину учителю послать меня?

Ван Цзинь объяснил ему:

— Во время моей болезни я дал обет, когда поправлюсь, пойти в Кумирню около ворот Суаньцзао и возжечь там жертвенные свечи. Завтра утром я хочу первым быть в этой кумирне. Ступай туда сегодня вечером и предупреди служителя, чтобы он пораньше открыл ворота и дожидался меня. Переночуй в кумирне и жди меня там.

Недолго думая, Чжан согласился. Наскоро поужинав, он взял всё, что приказал ему Ван Цзинь, и отправился в кумирню.

Ночью мать и сын уложили ценные вещи, шёлковые одежды, серебро, собрали всё в большой узел и два мешка, которые можно было приторочить на спину лошади. На рассвете Ван Цзинь разбудил второго стражника по имени Ли и сказал ему:

— Возьми деньги, отправляйся в кумирню и приготовь вместе с Чжаном все для жертвоприношений. Будьте наготове и ждите меня. Я куплю благовонные свечи и жертвенные деньги и приду вслед за тобой.

Ли поклонился и отправился в кумирню.

Ван Цзинь сам оседлал лошадь, вывел ею из конюшни, крепко приторочил вьюки на ею спине, вывел лошадь через задние ворота и помог матери взобраться в седло. Мебель и громоздкие вещи они оставили дома. Закрыв передние и задние ворота на замок, Ван Цзинь взвалил узел себе на спину и пошёл позади лошади. Пользуясь тем, что ещё не рассвело, мать и сын вышли через западные ворота столицы на дорогу, ведущую в Яньань.

А теперь мы расскажем, что произошло с двумя стражниками. Они накупили жертвенной снеди, сварили и изжарили её и ждали своего начальника в кумирне, как им было велено. Наступил полдень, но никто не появлялся. Стражник по имени Ли встревожился и решил пойти домой к Ван Цзиню. Там он увидел, что все ворота закрыты на замок, и в доме никого нет. Ли долго искал хозяев, но так никого и не нашёл. День клонился к вечеру, и у второго стражника, остававшегося в храме, тоже возникли подозрения. Он поспешно возвратился в дом Ван Цзиня, и вместе с Ли обшаривал его до самых сумерек. Стемнело, но ни мать, ни сын домой не возвратились. На следующий день оба стражника обошли всех родственников Ван Цзиня, но так его нигде и не нашли.

Боясь навлечь на себя беду, стражники решили, что им ничего не остаётся, как самим отправиться к начальнику дворцовой стражи и доложить ему, что Ван Цзинь бросил свой дом и скрылся с матерью неизвестно куда.

Услышав это, Гао Цю рассвирепел и закричал:

— Сбежал, мерзавец!

И тут же велел разослать по всем городам приказ о поимке и аресте беглого военного Ван Цзиня. А стражники, по собственному почину сообщившие об исчезновении Ван Цзиня, наказаны не были. О них мы говорить больше не будем и поведём рассказ о дальнейшей судьбе Ван Цзиня и его матери.

После того как мать и сын покинули столицу, им приходилось голодать и терпеть всевозможные лишения. Больше месяца они провели в дороге, по ночам останавливались в заезжих дворах, а с рассветом пускались в дальнейший путь. Однажды к вечеру Ван Цзинь, шагая с узлом на плечах за лошадью, на которой ехала мать, произнёс:

— Небо нам покровительствует, мы не попали в сети, раскинутые для нас. Отсюда недалеко до города Яньаня. Если даже Гао Цю и послал своих людей схватить меня, они уже не смогут этого сделать.

Мать и сын были так обрадованы, что, продолжая путь, не заметили, как миновали постоялый двор, где должны были переночевать. Они все шли и шли и не находили пристанища на ночь. Потеряв уже всякую надежду, они неожиданно увидели мерцающий вдали огонёк. Ван Цзинь воскликнул:

— Вот и хорошо! Пойдём туда, принесём извинение хозяевам за беспокойство и попросим пустить нас на ночлег, я завтра чуть свет двинемся дальше.

Они свернули в лес и, осмотревшись, увидели большую усадьбу, окружённую глинобитной стеной, вокруг которой росло сотни три ив. Ван Цзинь подошёл к усадьбе и долго стучал в ворота. Наконец, появился работник. Опустив на землю свой груз, Ван Цзинь учтиво поклонился.

Слуга спросил его:

— Зачем вы прибыли в нашу усадьбу?

Ван Цзинь отвечал:

— Обманывать вас нам нечего. Мы с матерью идём издалека. Сегодня мы хотели пройти больше, чем обычно, и не заметили, как миновали постоялый двор. Так мы и попали сюда. Впереди не видно селения, и поблизости нет заезжего двора. Вот мы и хотели просить разрешения переночевать в вашей усадьбе, а завтра утром двинуться в путь. За ночлег мы заплатим. Очень просим вас не отказать в приюте.

— Ну, раз так, подождите, пока я спрошу своего господина. Если он разрешит, вы, конечно, сможете здесь переночевать.

Ван Цзинь произнёс:

— Хорошо, пожалуйста, доложите господину.

Работник ушёл и долго не возвращался, наконец, он вышел за ворота и сказал:

— Хозяин приглашает вас к себе.

Ван Цзинь помог матери сойти с лошади, взял свой узел и, ведя лошадь под уздцы, прошёл за слугой во двор. Здесь он положил свои тюки и привязал лошадь к иве. Затем путники вошли в дом, где увидели владельца усадьбы.

Старому хозяину было за шестьдесят, у него были седые волосы и усы. На голове он носил стёганую тёплую шапку, а одет был в широкий, прямого покроя халат с черным шёлковым поясом; обут он был в сапоги из дублёной кожи. Увидев его, Ван Цзинь отвесил глубокий поклон, на что старый господин поспешно сказал:

— Что вы, что вы! Оставьте церемонии… Вы путники, испытавшие много трудностей и лишений. Прошу вас, садитесь!

После взаимных приветствий, мать и сын сели, тогда владелец поместья осведомился:

— Откуда вы путь держите и как оказались здесь и столь поздний час?

Ван Цзинь отвечал так:

— Имя вашего нижайшего слуги Чжан. Я родом из столицы, но разорился, и у меня не оказалось другого выбора, как отправиться к своим родственникам в Яньань. Торопясь прибыть на место, мы с матушкой не заметили, как прошли мимо постоялого двора, и остались без ночлега. Разрешите нам провести ночь под вашей кровлей. На рассвете мы двинемся дальше. За постой уплатим, что положено. — Ну, об этом и не думайте, — сказал старый господин. — Как говорится: «Отправляясь путешествовать, крышу над головой не несут». Особенно в наше время… Наверно, вы ещё ничего не ели? — И, обратившись к слугам, приказал накрыть на стол.

Вскоре в зале был приготовлен ужин. Слуга принёс поднос с четырьмя овощными блюдами и одним мясным, и все это поставил перед матерью и сыном. Усадив гостей за стол, хозяин налил вина в чашки и сказал:

— В нашей глуши нет дорогих кушаний, поэтому вы уж не обессудьте меня за скромное угощенье.

Ван Цзинь встал и, поблагодарив хозяина, произнёс:

— Мы — маленькие люди, к тому же доставили вам неожиданные хлопоты и даже не можем отблагодарить вас за гостеприимство.

— Не говорите таких слов, — сказал старый господин. — Прошу вас есть и пить без стеснения.

Уступая просьбам хозяина, Ван Цзинь выпил несколько чашек вина. Затем слуга подал рис. Когда они поели, и со стола было убрано, владелец поместья сам повёл мать и сына в комнату, где они могли отдохнуть. Тогда Ван Цзинь обратился к нему:

— Я почтительно прошу вас приказать слугам накормить лошадь, на которой ехала моя мать. Завтра я за все расплачусь.

— Об этом вам нечего беспокоиться, — отвечал хозяин. — В моем доме есть мулы и лошади, и корм у нас найдётся. — Он приказал слуге отвести лошадь Ван Цзиня в конюшню и дать ей корму.

Ещё раз поблагодарив хозяина, Ван Цзинь взял свой узел и вошёл в комнату для гостей. Слуга зажёг лампу и принёс кувшин горячей воды, чтобы путники могли обмыть ноги. Старый господин удалился во внутренние покои, а Ван Цзинь, вежливо поблагодарив слуг, отпустил их и закрыл двери. Мать и сын постлали постели и заснули.

Наступило утро, а гости все ещё не поднимались, Проходя мимо их комнаты, хозяин услышал стон и окликнул:

— Почтенные гости! Уже рассвело! Вы ещё не проснулись?

Услышав эти слова, Ван Цзинь поспешно вышел из комнаты и приветствовал владельца усадьбы почтительным поклоном, затем он сказал:

— Ваш нижайший слуга давно уже на ногах. Мы доставили вам столько хлопот… Нам так неловко!

В ответ на это старый господин спросил:

— А кто же это стонет в вашей комнате?

— Не смею скрывать от вас, — отвечал Ван Цзинь. — Это стонет моя старая мать. Она слишком устала от езды верхом, и ночью у неё заболело сердце.

— В таком случае, — сказал старый господин, — вам не следует торопиться. Пусть ваша матушка поживёт здесь несколько дней. У меня есть рецепт одного лекарства от сердечной боли, я пошлю за ним слугу в город, и вы дадите это лекарство вашей матушке. Пусть она немного отдохнёт здесь и поправится.

Ван Цзинь сердечно поблагодарил хозяина усадьбы. Ван и его мать прожили в поместье ещё пять или семь дней. Больная принимала лекарство, пока совсем не окрепла. Тогда Ван Цзинь собрался в дорогу. В день, назначенный для отъезда, он пошёл в конюшню взглянуть на свою лошадь. На открытой площадке перед конюшнями он увидел молодого человека, тело которого до пояса было татуировано ярко-голубыми драконами. На вид юноше было не больше девятнадцати лет; лицо его, крупное и круглое, походило на серебряный поднос. В руке юноша держал палицу и упражнялся в фехтовании.

Ван Цзинь долго в задумчивости наблюдал за ним и неожиданно для себя громко произнёс:

— Он неплохо фехтует, но у него есть недостатки, которые помешают ему стать хорошим фехтовальщиком.

Услышав эти слова, юноша очень рассердился и закричал:

— Кто ты такой, что берёшься судить о моих способностях? Меня учили семь или восемь знаменитых мастеров фехтования, и я не поверю, чтобы они фехтовали хуже тебя. Давай-ка сразимся!

В это время подошёл владелец поместья и сурово прервал юношу:

— Нельзя быть таким неучтивым.

— Я не позвоню всякому проходимцу издеваться над тем, как я фехтую, — продолжал юноша.

— Почтенный гость, — обратился к Ван Цзиню старый господин, — вы, очевидно, тоже умеете фехтовать?

— Да, немного фехтую, — отвечал Ван Цзинь. — Осмелюсь ли спросить, кто этот юноша?

— Это мой сын, — произнёс старый хозяин.

— Если он ваш сын, — продолжал Ван Цзинь, — и желает изучить различные приёмы фехтования, я с радостью помогу ему избавиться от ошибок.

— Это было бы очень хорошо, — сказал старик и приказал юноше приветствовать Ван Цзиня как своего учителя.

Но юноша наотрез отказался выполнить приказание отца и, ещё более распалившись, закричал:

— Батюшка, не слушай вздорных речей этого проходимца. Пусть он в поединке со мной одержит победу, тогда я поклонюсь ему как учителю!

На это Ван Цзинь отвечал:

— Молодой человек, если вы согласны, я готов померяться с вами силами, — посмотрим, кто победит…

Тогда юноша встал в центре круга и, подняв палицу, начал вращать ею со скоростью крыльев ветряной мельницы, в то же время он закричал, обращаясь к Ван Цзиню:

— А — ну-ка, посмей только подойти! Будь я презренным трусом, если испугаюсь тебя!

Ван Цзинь посмотрел на юношу и улыбнулся, но не сделал ни одного движения. Тогда отец юноши воскликнул:

— Нашему почтенному гостю следовало бы хорошенько проучить этого самоуверенного упрямца. Прошу вас, сразитесь с ним, если это вам не трудно!
Все ещё продолжая смеяться, Ван Цзинь произнёс:

— Боюсь, как бы мне не причинить какого-нибудь вреда вашему сыну, это было бы с моей стороны неблагодарностью.

— Не беспокойтесь об этом! Если вы даже переломаете ему руки и ноги, он получит только то, что заслужил…

— В таком случае заранее прошу прощения! — отозвался Ван Цзинь и с этими словами подошёл к подставке, на которой было развешано оружие. Выбрав себе палицу, он вышел на площадку и сделал боевой выпад. Увидев это, юноша ринулся на Ван Цзиня. Но тот, волоча за собой палицу, отбежал. Вращая своей палицей, юноша бросился за ним. Ван Цзинь обернулся и, замахнувшись, ударил по пустому месту. Юноша прикрылся своей палицей, но Ван Цзинь не ударил его, а только слегка дотронулся палицей до его груди, и этого толчка было достаточно, чтобы юноша выронил оружие и упал навзничь.

Быстро отбросив и своё оружие, Ван Цзинь поспешил к молодому человеку, помог ему встать и сказал:

— Не сердитесь на меня!..

А юноша, вскочив на ноги, принёс скамью, стоявшую в стороне, усадил на неё Ван Цзиня и, низко поклонившись ему, произнёс:

— Я зря прошёл через руки нескольких учителей, у меня нет и частицы вашего искусства. Учитель мой, я могу только обратиться к вам с почтительной просьбой передать мне ваше умение.

На это Ван Цзинь отвечал:

— Вот уж несколько дней, как мы с матерью беспокоим вас своим присутствием; мы не знали, чем отплатить за оказанное нам гостеприимство. Поэтому выучить вас я считаю своим долгом.

Владелец поместья был очень обрадован таким исходом дела; он приказал сыну одеться, и втроём они возвратились в зал для гостей. Затем старый хозяин велел слугам зарезать барана и приготовить угощение с вином, фруктами и сластями. Он не забыл пригласить на пиршество и мать Ван Цзиня.

Когда они вчетвером сели за стол, старый господин встал и попросил всех пригубить чашки с вином. Обращаясь к Ван Цзиню, он сказал:

— Судя по вашему высокому искусству, дорогой друг, вы, несомненно, являетесь учителем фехтования. Мой сын не мог даже оценить ваше мастерство, подобно тому, как некоторые, находясь у горы Тайшань, не замечают ею.

Ван Цзинь промолвил с улыбкой:

— Пословица говорит: «Не бойся обмануть людей злых, но не вводи в заблуждение людей добрых». Моя фамилия вовсе не Чжан, — я главный учитель фехтования при восьмисоттысячном дворцовом войске в Восточной столице. Имя моё Ван Цзинь. Копье и фехтовальная палица были моими повседневными спутниками. Ныне начальником войска назначен некий Гао Цю, которого мой покойный отец когда-то победил в схватке. Сейчас, сделавшись важным лицом, он решил отомстить мне за старую обиду. Я не могу бороться с ним и не захотел оставаться под его началом. Нам с матерью оставалось только бежать в Яньань. Я решил поступить на какую-нибудь должность в пограничном войске. Мы и не думали, что попадём сюда и встретим у вас столь радушный приём. Я ваш неоплатный должник ещё и потому, что вы вылечили мою мать. Если ваш сын хочет изучить фехтовальное искусство, я приложу все усилия, чтобы передать ему свои знания. То, чему он обучался до сих пор, — только театральное фехтование, красивое, но не пригодное для боя. Я должен учить его с самого начала.

Выслушав эти слова, старый господин сказал:

— Сын мой, ты потерпел поражение. Подойди скорее и ещё раз поклонись своему учителю!

И когда юноша поклонился Ван Цзиню, старик продолжал:

— Прошу вас, учитель, займите почётное место. Осмелюсь доложить, что я и мои предки постоянно жили здесь на земле уезда Хуаинь. Против нас находится гора Шаохуашань. Наша деревня называется Шицзяцунь, и все триста или четыреста семейств, проживающих здесь, носят фамилию Ши. Мой сын с детства не имел склонности к сельскому хозяйству и только знал, что фехтованье да искусство колоть пикой. Мать пыталась увещевать его, но безуспешно, и умерла с горя. Я вынужден был позволить сыну следовать его влечению. Сколько денег я потратил, приглашая учителей! И ещё был вынужден пригласить опытных мастеров татуировать ему плечи, грудь и спину драконами. Всего на нем девять драконов, поэтому весь уезд зовёт его Ши Цзинь с девятью драконами. Раз уже вы, господин учитель, оказались здесь, помогите моему сыну усовершенствовать своё искусство, и я щедро вас отблагодарю.

Услышав это, Ван Цзинь был несказанно счастлив и отвечал:

— Господин мой, будьте покойны. Я сделаю все, что вы пожелаете, и постараюсь передать все свои знания вашему сыну, лишь после этого я отправлюсь в дальнейший путь.

Итак, Ван Цзинь и его мать остались жить в поместье. Ван Цзинь ежедневно обучал юношу восемнадцати приёмам военного искусства. Что касается старого господина Ши, то он был старейшиной этих мест, но это к нашему рассказу не относится.

Дни шли, и незаметно прошло уже более полугода. Ши Цзинь успешно изучил все восемнадцать приёмов владения оружием. Он прекрасно овладел боевой секирой, молотом, луком, самострелом, пищалью, плетью, нагайкой, цепями, клинком, секирой, большим и малым боевыми топорами, трезубцем, щитом, палицей, пикой и боевыми граблями. Ван Цзинь приложил много стараний к обучению молодого человека и передал ему все тонкости своего искусства. Когда Ван Цзинь увидел, что юноша освоил все полностью, он как-то подумал про себя: «Жить здесь приятно, но не может же это продолжаться вечно». И вот однажды он решил распрощаться с гостеприимными хозяевами и отправиться в Яньань.

Молодой Ши Цзинь ни за что не хотел расставаться с Ван Цзинем и уговаривал его:

— Учитель, оставайтесь здесь, и я буду заботиться о вас и вашей матери до конца жизни. Как бы это было хорошо!

— Мой добрый друг, — отвечал Ван Цзинь, — я действительно видел от вас много хорошего и чувствую себя здесь прекрасно. Но боюсь, что Гао Цю может разузнать, где я нахожусь, в это навлечёт беду не только на меня, но и на вас, чего бы я очень не хотел. Сейчас у меня одно стремление — попасть в Яньань и там найти себе занятие. В пограничной области нужны люди. Я найду себе пристанище и буду жить спокойно.

Все попытки Ши Цзиня и его отца удержать Ван Цзиня оказались безуспешными. Им пришлось устроить прощальный ужин, во время которого они почтительно преподнесли гостю в знак благодарности два куска шёлка и сто лян серебра.

На следующий день Ван Цзинь собрал своё имущество в одно коромысло и оседлал лошадь. Мать и сын распрощались с хозяином. Ван помог своей матери сесть в седло, и они тронулись по дороге в Яньань. Приказав слуге нести их узел, Ши Цзинь сам провожал гостей целых десять ли и все никак не мог с ними расстаться. Прощаясь с учителем, юноша почтительно кланялся, слезы текли по его лицу… Затем он возвратился со своим слугой домой, а Ван Цзинь, взвалив тюк на спину и ведя лошадь на поводу, зашагал на запад, к пограничной заставе.

Теперь рассказ пойдёт не о Ван Цзине м не о том, как он вступил в пограничные войска, а о Ши Цзине, который усиленно продолжал совершенствоваться в военном искусстве.

Будучи человеком молодым и не обременённым семьёй, он вставал ни свет-ни заря и без устали занимался упражнениями. Днём он стрелял из лука и скакал на коне по окрестностям.

Прошло не более полугода, как старый хозяин поместья заболел и через несколько дней уже не мог подняться с постели. Ши Цзинь разослал во все стороны людей за лекарями, но болезнь не поддавалась лечению, и — увы! — старый хозяин скоро скончался… Ши Цзинь положил тело отца в гроб и пригласил монахов, чтобы они выполнили траурный обряд семь раз через каждые семь дней, являя этим пример глубокой сыновней скорби. Кроме того, он пригласил и даосских монахов совершить моление о том, чтобы душа умершего спокойно перешла в другой мир. После многочисленных траурных молений, наконец, был выбран день погребения. Все крестьяне деревни Шицзяцунь — несколько сотен семейств, в белых траурных одеждах, явились отдать последние почести покойному. Ши Цзинь похоронил своего отца на родовом кладбище к западу от имения, рядом с могилами предков.

После смерти старого хозяина некому было наблюдать за порядком в поместье: Ши Цзинь по-прежнему не желал утруждать себя хозяйственными заботами. Ему пришлось нанять управляющего для ведения хозяйства, чтобы почаще предаваться военным забавам.

Время летело. Прошло месяца три или четыре после смерти старого хозяина. Однажды в середине шестого месяца, когда стояла жара, от которой Ши Цзинь не находил себе места, он вынес лёгкую бамбуковую кровать, поставил ею близ тока в тени ивы и сел отдыхать в холодке. Перед ним была сосновая роща, откуда доносился лёгкий ветерок, и Ши Цзинь, вздохнув с облегчением, воскликнул:

— Какая чудесная прохлада!

Внезапно он увидел человека, притаившегося среди деревьев и осторожно выглядывавшего из-за стволов. Ши Цзинь подумал: «Странно! Кто это следит за мной?» Вскочив с бамбуковой кровати, он вошёл в чащу деревьев и сразу узнал незнакомца. Это был Ли Цзи, охотник за зайцами. Ши Цзинь громко окликнул его:

— Ли Цзи, что ты здесь высматриваешь? Уж не задумал ли ты что-нибудь у меня стащить?

Тогда Ли Цзи поспешно вышел ему навстречу и сказал:

— Господин, ваш ничтожный слуга шёл к Ай-цю, чтобы распить с ним чашку-другую вина. Но я увидел, что вы отдыхаете в холодке, и не осмелился пойти этой дорогой, чтобы не потревожить вас.

— Послушай, — сказал Ши Цзинь. — Раньше ты часто приносил к нам в усадьбу дичь, и я за это всегда расплачивался с тобой. Почему же ты больше не появляешься? Может быть, ты думаешь, что у меня нет денег?

— Смею ли я! Все это время у меня не было дичи, и я не решался приходить с пустыми руками, — отвечал Ли Цзи.

— Что за глупая болтовня! — рассердился Ши Цзинь. — Никогда не поверю, чтобы в таких громадных горах, как Шаохуашань, не осталось больше ни оленей, ни зайцев!

— Да, вам, наверное, неизвестно, господин мой, — сказал Ли Цзи, — что в этих горах появились разбойники. И собралось здесь пятьсот или семьсот человек. Они устроили в горах укреплённый лагерь. У них более сотни добрых коней. Главарь этой шайки — некий Чжу У, по прозванию «Великий военачальник», второй по старшинству — Чэнь Да, по прозвищу «Тигр, прыгающий через стремнины», и третий — Ян Чунь «Полосатая змея». Под их предводительством разбойники бродят по всему уезду Хуаинь и грабят людей. Справиться с ними никто не может, хотя за поимку вожаков власти обещают три тысячи связок медяков. Но кто осмелится на это?.. Теперь даже охотники боятся ходить в горы за дичью. Как же я могу добывать ею для продажи?

— Кое-что мне довелось слышать об этих разбойниках, — в раздумье произнёс Ши Цзинь, — но я не знал, что они набрали такую силу. Немало доставят они хлопот народу. Ну, ничего, Ли Цзи, если ты все же раздобудешь какую-нибудь дичь, приноси ею.

Пообещав, Ли Цзи низко поклонился и отправился своей дорогой.

Ши Цзинь вошёл в дом и долго размышлял: «Если эти разбойники действительно так сильны, то они не оставят в покое и нашу деревню. А раз такое дело…»

Тут он прервал свои размышления и приказал слугам немедленно заколоть двух буйволов пожирнее и достать выдержанного домашнего вина; сам Ши Цзинь сжёг пачку жертвенных денег и велел позвать в парадные покои на совет всех крестьян своего поместья.

Когда они собрались и расселись по старшинству, Ши Цзинь приказал слугам налить всем вина. Затем он обратился к собравшимся с такими словами:

— Прослышал я, что в горах Шаохуашань объявились три разбойничьих главаря, которые собрали несколько сотен молодчиков и грабят народ по всей округе. Если эта шайка так сильна, как говорят, то рано или поздно она нагрянет и сюда. Вот я и собрал вас, чтобы обсудить наш положение. Каждый из нас должен быть наготове. Если в моей усадьбе застучат бамбуковые колотушки, хватайте копья и палицы и бросайтесь все сюда. Если же беда случится у кого-нибудь из вас, мы поступим точно так же. Только помогая друг другу, мы сможем защитить деревню. А если заявятся сюда главари, я сам позабочусь о них!

— Вы наша опора, господин, — раздались голоса. — Мы будем действовать так, как вы прикажете, и мы все придём, когда застучат бамбуковые колотушки.

Наступил вечер, и крестьяне, поблагодарив Ши Цзиня за угощение, разошлись по домам. А Ши Цзинь привёл в порядок ворота и стены своей усадьбы, в разных местах развесил полые бамбуковые колотушки. Вскоре боевые доспехи, оружие и лошади были наготове. Так крестьяне и хозяин приготовились к встрече разбойников. Об этом мы пока говорить не будем.

Расскажем лучше о том, как в стане разбойников в горах Шаохуашань три предводителя держали между собой совет. Главный из них, Чжу У родом из уезда Динъюань, умел сражаться двумя мечами сразу, и хотя особыми талантами не обладал, отлично разбирался в военном деле. Кроме того, в голове у него всегда роилось множество планов. Второй удалец по имени Чэнь Да, родом из уезда Ечэн, провинции Хэнань, был искусен в метании стального дротика. Третий — по имени Ян Чунь, был уроженцем уезда Цзелян, области Пучжоу. Этот в совершенстве владел мечом с длинной рукоятью.

В тот день Чжу У, беседуя с Чэнь Да и Ян Чунем, сказал:

— Сегодня я узнал, что в уезде Хуаинь власти обещают три тысячи связок монет в награду тому, кто нас изловит, и уж тогда нам придётся обороняться. Но деньги и провиант у нас на исходе. Почему бы нам не отправиться на добычу, чтобы пополнить запасы на случай, если придут войска и осадят нашу крепость?

Чэнь Да согласился с ним:

— Ты рассудил правильно! Отправимся в уезд Хуаинь и для начала попросим тамошних жителей одолжить нам продовольствия, посмотрим, что они скажут.

— Нет, — возразил Ян Чунь, — идти следует не в Хуаинь, а в Пучэн. Там нас ждёт верная удача.

На это Чэнь Да заметил:

— В Пучэне жителей мало! Ни денег, ни продовольствия мы там не добудем. Лучше уж отправиться в Хуаинь. Население там богатое, а деньги и зерно у них всегда в изобилии.

Тогда Ян Чунь сказал:

— Разве ты, дорогой брат, не знаешь, что в уезд Хуаинь можно попасть, пройдя через поместье, которым владеет Ши Цзинь. А ведь он храбр, как тигр. Не стоит раздражать его! Все равно он нас не пропустит!

— Брат мой, — промолвил Чэнь Да, — ну и труслив же ты! Если ты не решаешься пройти через какую-то деревушку, то, как же ты будешь отбиваться от настоящего войска?

— Друг мой, — стоял на своём Ян Чунь, — не следует свысока относиться к этому человеку, ещё неизвестно, на что он способен!

Чжу У поддержал Ян Чуня:

— Я тоже слышал, что Ши Цзинь настоящий герой и обладает большими талантами. Лучше нам туда не ходить.

Возмущённый Чэнь Да вскочил с места и закричал:

— Заткните свои глотки! Преувеличивая силу других, всегда преуменьшаешь свою! Он только человек — и у него не три головы и не шесть рук! Я не верю никаким россказням.

И, обернувшись к другим членам шайки, приказал:

— Подать коня, да побыстрее. Я сегодня же разгромлю деревню Шицзяцунь и потом захвачу весь уезд Хуаинь.

Как ни отговаривали его Чжу У и Ян Чунь, он не изменил своего решения. Быстро собравшись, Чэнь Да вскочил на коня и во главе своего отряда, в котором было около полутораста человек, под грохот барабанов в удары гонга двинулся с гор прямо к поместью Ши Цзиня.

А Ши Цзинь в это время находился в своей усадьбе, готовясь к нападению разбойников, проверял оружие и коней. Вдруг прибежал слуга и сообщил, что разбойники приближаются к усадьбе. Ши Цзинь тотчас же приказал ударить в бамбуковые колотушки. Деревенские жители, услышав этот сигнал, сбежались в усадьбу кто с пикой, кто с палицей и увидели Ши Цзиня в боевом одеянии. Волосы его были повязаны косынкой, концы которой ниспадали ему на плечи. На нем был халат из синей парчи, одетый поверх ярко-красной кольчуги, подпоясан он был кожаным ремнём, на ногах — расшитые зелёные сапоги, грудь и спину покрывали железные латы. При нем был лук и колчан со стрелами, а в руках он держал меч с тремя гранёными зубцами, каждое острие которого имело два лезвия и желоба для стока крови. Слуга подвёл огненно-рыжего коня, и Ши Цзинь вскочил в седло, потрясая трёхгранным мечом. Впереди построились тридцать — сорок дюжих крестьян, а за ними ещё человек восемьдесят — девяносто. С воинственными криками они двинулись к северной окраине деревни.

Чэнь Да во главе своего отряда быстро помчался с горы и расставил своих людей в боевом порядке. Взглянув на врага, Ши Цзинь заметил, что голову Чэнь Да украшает высокая ярко-красная повязка, примятая посередине, на нем были золочёные латы и красный халат, сапоги на толстой подошве и пояс не менее семи футов длиною. Чэнь Да гарцевал на горделивом белом коне и держал наперевес пику с восемью насечками.

Тут разбойники издали боевой клич, и начальники отрядов выехали друг другу навстречу. Приподнявшись на стременах, Чэнь Да приветствовал Ши Цзиня учтивым поклоном. Но Ши Цзинь в ответ закричал:

— Эй, вы, поджигатели и убийцы! Грабители и разорители честных людей! Ваши преступления оскорбляют само небо, всех вас надо уничтожить. Чего вы молчите? Или оглохли? Не слышали обо мне? Как же вы обнаглели, если решили заявиться сюда?!

Придерживая коня, Чэнь Да отвечал ему:

— В нашем стане не хватает провизии, мы хотим пройти в Хуаинь, чтобы одолжить там продовольствие. Но путь наш лежит через ваши владения, и я прошу разрешить нам проехать. Мы не тронем ни травинки в вашем поместье. А на обратном пути, разумеется, отблагодарим вас.

— Что за вздор! — отвечал Ши Цзинь. — В нашей семье испокон века все были старейшинами этих мест, и я решил переловить вас, разбойников, и установить порядок! Но вы сами сюда пожаловали. Если б я даже позволил вам беспрепятственно пройти через мои владения, начальник уезда, узнав об этом, впутал бы и меня в ваши грязные делишки.

Чэнь Да ответил на это:

— «Среди четырёх морей все люди братья». Я прошу вас пропустить нас.

— К чему эти глупые разговоры? — крикнул Ши Цзинь. — Если даже я пойду на это, найдётся другой, кто откажет. Вот спроси хотя бы его. Если он разрешит, ты сможешь пройти по землям моего поместья.

— Почтенный господин, но у кого же я должен спрашивать? — удивился Чэнь Да.

— Спроси мой меч. Если он пожелает, я разрешу тебе пройти.

Тут Чэнь Да рассвирепел и закричал:

— Когда преследуешь человека, не доводи его до того, чтобы он показал все, на что способен.

Ши Цзинь тоже вскипел. Взмахнув мечом, он пришпорил коня и ринулся в бой. Чэнь Да вытянул свою лошадь плетью и с пикой наперевес бросился навстречу Ши Цзиню. Завязался бой. Долго противники безрезультатно бились друг с другом, пока Ши Цзинь не сделал вид, что промахнулся. Когда же противник направил ему пику прямо в сердце, он с быстротой молнии отстранился, и копье Чэнь Да зацепилось за его одежду. Сам Чэнь Да, не удержавшись, повалился прямо на Ши Цзиня. Тогда Ши Цзинь мгновенно протянул проворные, как у обезьяны, руки, выгнул спину, подобно волку, и, схватившись за копье врага, стянул его с расшитого узорами седла. Ухватив Чэнь Да за тканый пояс, Ши Цзинь швырнул его на землю. Лошадь Чэнь Да умчалась, как ветер.

Ши Цзинь приказал связать пленника. Поселяне накинулись на разбойников и обратили их в бегство.

Возвратившись в усадьбу, Ши Цзинь взял верёвку и привязал Чэнь Да к столбу на площадке перед домом. Он принял решение поймать двух других главарей, передать всех их властям и получить обещанное вознаграждение.

Затем Ши Цзинь, прежде чем отпустить по домам своих соратников, приказал подать вина и в знак благодарности всех угостил.

Все пили и ликовали:

— Поистине правы те, которые называют тебя храбрецом, господин!

Не будем рассказывать, сколько на радостях было выпито вина. Вернёмся к двум другим главарям — Чжу У и Ян Чуню, которые оставались в лагере. В тревоге гадали они, что могло случиться с теми, кто ушёл, Наконец, они послали несколько своих молодцов на разведку. Но те, издали увидев отступающих, и лошадь Чэнь Да, которую вели под уздцы, кинулись назад в горы с громкими криками:

— Беда! Беда! Почтенный господин Чэнь не послушался советов других наших предводителей и поплатился жизнью!..

Чжу У стал расспрашивать очевидцев, а те кратко рассказали о схватке, закончив свой рассказ словами:

— Кто же может устоять перед отважным Ши Цзинем!

— Чэнь Да не послушался моих слов, — произнёс Чжу У, — потому-то и произошло несчастье.

Тогда заговорил Ян Чунь:

— Нам нужно собрать все наши силы и двинуть на Ши Цзиня. Как ты думаешь?

— Нет, это тоже не годится, — отозвался Чжу У. — Если уж он победил Чэнь Да, то лучше нам не тягаться с Ши Цзинем. У меня есть план разжалобить его. Если и это не поможет нам выручить Чэнь Да, то мы погибли.

— Что же это за план? — спросил заинтересованный Ян Чунь.

Чжу У наклонился к нему, что-то прошептал на ухо, потом громко закончил:

— Иначе поступить нельзя!

— Отлично! — воскликнул Ян Чунь. — Я отправлюсь с тобой немедленно. Времени терять нельзя!

Теперь возвратимся к Ши Цзиню. Он находился в своём поместье, и гнев его ещё далеко не утих, когда внезапно он увидел своего слугу, стремительно вбежавшего к нему с криком:

— Чжу У и Ян Чунь спустились с горы и идут сюда! Ну что ж, я покончу и с ними! — заявил Ши Цзинь. — Сразу всех трёх сдам властям. Скорее подайте мне коня!

Он приказал бить в бамбуковые колотушки, и народ снова сбежался к нему. Ши Цзинь вскочил на коня и едва успел выехать из поместья, как увидел обоих главарей Чжу У и Ян Чуня, которые подходили к поместью. Приблизившись, они смиренно стали на колени. По их лицам ручьём струились слезы. Ши Цзинь спешился и грозно закричал:

— Что хотите сказать вы, валяющиеся у моих ног?

Тогда Чжу У, рыдая, воскликнул:

— Мы трое, ничтожнейшие из людей, всегда подвергались преследованию властей, и нам ничего не оставалось, как только скрываться в горах и заниматься разбоем. Когда-то мы поклялись, что умрём в один и тот же день. Может быть, мы и не обладаем мужеством и доблестью наречённых братьев Гуань Юйя, Чжан Фэя и Лю Бэя, о которых повествует «Троецарствие», но сердца наши так же слиты воедино, как у этих прославленных героев. Сегодня наш младший брат Чэнь Да не послушался нашего совета. Он оскорбил ваше достоинство, вы взяли его в плен и держите в своём поместье. Мы не можем рассчитывать на вашу милость и поэтому просим позволить нам умереть вместе с ним. Мы умоляем вас, достойный герой, передать всех нас в руки властей и получить за это положенное вознаграждение. Мы не затаим против вас обиды, что бы ни случилось! Убейте нас, и мы умрём без ропота!..

Выслушав это и поразмыслив, Ши Цзинь сказал себе: «Если они действительно так благородны, а я сдам их властям и потребую за это награду, то все достойные люди будут надо мною насмехаться. Что станут они думать обо мне? Недаром с древнейших времён говорится: „Тигр не ест падали“».

Вслух же он произнёс:

— Следуйте за мной.

Чжу У и Ян Чунь нисколько не испугались и вошли с Ши Цзинем во внутренние покои его дома. Там они снова опустились на колени и настойчиво просили связать их. Ши Цзинь несколько раз приказывал им встать, но они отказывались сделать это. Издревле существует поговорка: «Умный поддерживает умного, храбрец распознает храбреца».

Поэтому Ши Цзинь сказал им:

— Я считаю ниже своего достоинства сдать властям людей такого душевного благородства. Что вы скажете, если я освобожу Чэнь Да и верну его вам?

— Не навлекайте на себя беды столь опрометчивым поступком, — ответил Чжу У, — лучше уж передайте всех нас в руки властей и получите награду.

Но Ши Цзинь с негодованием отверг это предложение:- Я не могу совершить такой низкий поступок! Спрашиваю вас, согласны ли вы сесть за мой стол и откушать со мной?

— Если мы не страшимся самой смерти, — промолвил Чжу У, — то станем ли мы опасаться вашего угощенья?

Ши Цзинь, обрадованный их ответом, развязал Чань Да и приказал слугам принести вина и мяса. Когда угощение было готово, он пригласил трёх главарей к столу. Чжу У, Ян Чунь и Чэнь Да от души поблагодарили Ши Цзиня за его великодушие. По мере того как они пили вино, их лица все более и более прояснялись. Когда все вино было выпито, они ещё раз поблагодарили Ши Цзиня и ушли в горы. Проводя их до ворот, Ши Цзинь возвратился в усадьбу.

Теперь расскажем о том, как, добравшись до своего лагеря, Чжу У, Чэнь Да и Ян Чунь стали держать совет. Чжу У сказал:

— Если бы мы не пошли на хитрость, мы больше здесь уже не встретились бы. Спасти Чэнь Да удалось только потому, что Ши Цзинь оказался человеком редкого благородства и отпустил нас. Нам надо скорей послать ему подарки, чтобы отблагодарить за великодушие и спасение нашей жизни.

Без излишних подробностей скажем, что дней через десять вожаки разбойников приготовили тридцать лян золота в знак благодарности и под покровом темной ночи отправили дары в поместье Шицзяцунь. В эту же ночь двое посланцев постучали в ворота усадьбы, и привратник доложил о них хозяину.

Ши Цзинь, поспешно набросив на себя одежду, вышел за ворота и спросил:

— По какому делу вы пришли сюда?

Посланные ответили:

— Трое наших предводителей послали эти скромные дары, чтобы отблагодарить вас.

С этими словами они вручили золото Ши Цзиню. Вначале Ши Цзинь не хотел брать подарка, но потом подумал про себя: «Если они прислали мне дар с добрыми намерениями, то я должен принять его», и приказал слугам принести вина для посланцев. Те выпили вино и, получив от Ши Цзиня в награду немного серебра, возвратились обратно в горы.

Прошло около месяца. Чжу У снова позвал на совет двух своих приятелей, и на этот раз они решили подарить Ши Цзиню несколько крупных прекрасных жемчужин, доставшихся им при последнем грабеже. Поздней ночью посланный отнёс драгоценности в поместье. Ши Цзинь принял и этот дар. Но об этом больше говорить не станем.

Прошло ещё полмесяца, и Ши Цзинь, хорошенько подумав, решил: «Трудно завоевать большее уважение, чем-то, какое проявляют ко мне эти трое. Надо и мне, в свою очередь, что-нибудь им подарить».

На следующий же день он послал одного из своих крестьян за портным, а сам отправился в город, купил три куска красного шёлку и велел портному сшить три стёганых халата. Кроме того, он приказал зажарить трёх жирных баранов и уложил их в деревянные короба.

Был в поместье Ши Цзиня старший работник по имени Ван-сы по прозвищу «Краснобай». Так звала его вся деревня за болтливость и услужливость. Ему-то вместе с другим работником и поручил Ши Цзинь отнести короба с подарками в горный стан. Когда они пришли к горе, разбойники, охранявшие лагерь, подробно допросили их, а затем провели к Чжу У и двум другим вожакам.

Предводители очень обрадовались подаркам — шёлковой одежде, жирным баранам и вину. Слуг, принёсших подарки, они одарили десятью лянами серебра и угостили вином. Каждый выпил более десяти чашек, и, возвратившись в поместье, они передали Ши Цзиню сердечную благодарность трёх атаманов.

С тех пор Ши Цзинь поддерживал с тремя предводителями постоянную связь и неоднократно посылал к ним Ван-сы с подарками. Да и сам Ши Цзинь не раз получал от них золото и серебро.

Проходили дни за днями.

Ши Цзиню хотелось побеседовать с тремя предводителями, и он пригласил их в ночь на пятнадцатое число восьмого месяца в своё поместье, чтобы вместе полюбоваться на полную луну и повеселиться. Ван-сы отправился в горы и отнёс письмо с приглашением на пир.

Прочитав письмо, Чжу У обрадовался приглашению, и все трое обещали приехать. Они тут же написали ответ и, наградив Ван-сы пятью лянами серебра, заставили его выпить более десяти чашек вина. Спускаясь с горы, Ван-сы встретил разбойника, который постоянно приносил в поместье подарки. Они обнялись, и разбойник ни за что не хотел отпустить Ван-сы, пока не затащил его в придорожную харчевню, где они выпили ещё десять с лишним чашек вина. После этого приятели расстались, и Ван-сы отправился обратно в поместье. Горный ветер бил ему в лицо, и хмель ударил ему в голову; он шёл и качался из стороны в сторону, спотыкаясь на каждом шагу. Пройдя не более десяти ли, он вошёл в лес и, очутившись на полянке, покрытой густой зелёной травой, повалился и немедленно заснул…

Случилось так, что в это время на склоне горы охотник Ли Цзи расставлял силки на зайцев. Он узнал Ван-сы из поместья Ши Цзиня, подошёл к нему и попытался поднять его на ноги, но не мог даже сдвинуть его с места. Вдруг он увидел, как из-за пояса Ван-сы выскользнуло серебро. Ли Цзи стоял и раздумывал: «Этот прохвост совершенно пьян. Откуда у него столько денег? И почему бы мне не взять у него хоть немного?..»

Тут Ли Цзи развязал пояс Ван-сы, встряхнул его, и оттуда посыпались деньги, а вместе с ними выпало и письмо. Ли Цзи распечатал его и попытался прочесть. Он знал всего лишь немного иероглифов и смог разобрать только имена Чжу У, Ян Чуня и Чэнь Да, и больше ничего не понял.

Тогда он оказал себе: «Я только охотник, и когда бы это я мог прославиться! А предсказатель напророчил мне, что в этом году я разбогатею. Может быть, сейчас как раз подвернулся этот случай? Уездные власти обещают три тысячи связок медяков за поимку этих разбойников. А этот бездельник Ши Цзинь недавно, когда я пришёл в его поместье, чтобы повидаться с Ай-цю, заподозрил меня не только в воровстве, но и в том, что я хожу за ним шпионить. А сам-то он, оказывается, водится с разбойниками…»

После этого Ли Цзи забрал все серебро и письмо и отправился в Хуаинь, чтобы донести на Ши Цзиня.

А пока продолжим рассказ о посыльном Ван-сы. Проспав на поляне до глубокой ночи, он проснулся, когда на него упал лунный свет. В ужасе вскочил он на ноги и увидел вокруг себя одни лишь сосны. Ван-сы пощупал пояс, но не обнаружил ни пояса, ни письма. Пошарив вокруг себя, он нашёл в траве лишь пустой кошелёк. С отчаяния он даже заплакал и прошептал: «Серебро, пропади оно пропадом! Но как быть с письмом? Кто мог взять его?..»

Он долго хмурил брови и размышлял, что ему теперь делать. «Если я приду в поместье, — рассуждал он, — и скажу, что потерял письмо, господин мой рассердится и уж конечно прогонит меня. Лучше сказать, что ответа не было. Откуда же он может узнать?»

Приняв такое решение, он помчался, словно на крыльях, и, когда на рассвете вошёл в деревню, прошла уже пятая стража. Увидев его, Ши Цзинь спросил:

— Почему тебя так долго не было?

Ван-сы отвечал:

— Когда я пришёл в горы с вашим поручением, три предводителя до полуночи не отпускали меня из стана и заставляли пить с ними вино. Поэтому я так задержался.

— Есть ли ответ на моё письмо? — продолжал расспрашивать Ши Цзинь.

— Предводители хотели было написать вам, — произнёс Ван-сы, — но я сказал, что если они наверняка придут на ваш пир, то нечего и писать. К тому же я изрядно выпил и боялся дорогой потерять письмо. Это была бы не шутка!

Услышав такие слова, Ши Цзинь обрадовался, но заметил:

— Не зря тебя прозвали Краснобаем, Ты и в самом деле за слоном в карман не полезешь.

Ван-сы и тут нашёлся:

— Разве осмелился бы ваш жалкий слуга где-нибудь задерживаться? Я не останавливался в дороге, а назад — просто бежал…

— Ну, раз гости придут, — сказал Ши Цзинь, — так пошли человека в город за вином и фруктами.

Вскоре наступил праздник осеннего урожая. В тот день погода была прекрасная, и Ши Цзинь приказал зарезать большого барана, более сотни кур и гусей и приготовить множество вина и яств для пира.

Вечером три предводителя, приказав своим удальцам охранять стан во время их отсутствия, вооружились мечами и в сопровождении человек пяти пешком спустились с горы и отправились в поместье Ши Цзиня.

Ши Цзинь встретил их и после церемоний приветствий попросил пройти в сад, где уже был накрыт стол. Усадив гостей на почётные места, сам хозяин сел против них. Затем он приказал закрыть все ворота. Слуги наливали вино и нарезали баранье мясо. Пока они пировали, на востоке поднялся круглый диск луны. Ши Цзинь и три предводителя сидели за столом, радуясь празднику, болтая о разных вещах, о старинных легендах, о новых сказках. Внезапно за стеною послышался шум, замелькали зажжённые факелы; Ши Цзинь испуганно вскочил со своего места. Быстро выйдя из-за стола, он сказал:

— Мои добрые друзья, прошу, пока оставайтесь здесь, а я пойду и посмотрю, что случилось!

Приказав слугам не открывать ворот, сам он по лестнице поднялся на стену и взглянул вниз. Там он увидел начальника уезда Хуаинь верхом на коне в сопровождении двух начальников стражи и три или четыре сотни вооружённых стражников, окруживших поместье. Ши Цзиня и его гостей — главарей разбойников — охватило отчаяние.

Они увидели, как при свете факелов сверкали отточенные наконечники пик, острия мечей, пятиконечные вилы и другое оружие, выросшее вокруг стены, как конопля. Начальники стражи, кричали:

— Держите разбойников!

Если бы этот отряд не пришёл схватить Ши Цзиня и предводителей разбойничьего стана, то и Ши Цзиню не пришлось бы убить нескольких человек и завязать отношения с многими добрыми молодцами.

Вот уж поистине:

Прибрежье в зарослях густых, —
Войска пришли туда.
Под тенью лотосов речных
Готовились суда.

О том, как избежали опасности Ши Цзинь и три разбойничьих атамана, рассказывается в следующей главе.

Глава 2
повествующая о том, как Ши Цзинь ночью покинул уезд Хуаинь, и как командир охранных войск Лу Да ударом кулака убил мясника Чжэна

Обнаружив, что войско окружило его усадьбу, Ши Цзинь воскликнул:

— Что же нам делать?

В ответ на это Чжу У и два других разбойника, опустившись перед ним на колени, воскликнули:

— Старший брат! Ты человек незапятнанный, и не должен страдать по нашей вине. Мы поступили бы недостойно, если б впутали тебя в свои дела. Скорей свяжи нас, выдай властям и требуй вознаграждение.

— Нет, ни за что! Мыслимо ли это! — запротестовал Ши Цзинь. — Выйдет так, словно я завлёк вас в западню, чтобы выдать властям и получить награду. Да ведь я буду опозорен перед всей Поднебесной! Нет, уж если придётся погибать, так я умру с вами, а останемся в живых — все будем живы. Встаньте и успокойтесь. Мы придумаем что-нибудь поумнее, а пока я пойду, разузнаю, как обстоят дела. Ши Цзинь поднялся по лестнице на стену и закричал, обращаясь к начальникам отряда:

— Эй, вы! Как смеете вы глухой ночью вторгаться в моё поместье?

— Не обвиняйте нас в самоуправстве, — отвечали те, — мы пришли по доносу Ли Цзи, который здесь вместе с нами.

— Ли Цзи! — вскричал Ши Цзинь, — так это ты клевещешь на невинных людей!

— Я и сам ничего не знал, — стал оправдываться Ли Цзи. — В роще я подобрал письмо, которое потерял ваш слуга Ван-сы. А когда в уезде прочитали это письмо, так сразу все и раскрылось.

— Но ведь ты говорил, что никакого письма не было, — обратился Ши Цзинь к Ван-сы, — откуда же оно взялось?

— Я тогда был пьян, — ответил Ван-сы, — и совсем забыл про него!

— Скотина! — громко выругался Ши Цзинь.

«Как же теперь быть?» — подумал он про себя.

Между тем командиры прибывших отрядов, как и все другие, очень боялись Ши Цзиня и не осмеливались ворваться в поместье.

Вожаки разбойников знаками показали Ши Цзиню, чтобы он сделал вид, будто готов пойти на уступки.

Ши Цзинь понял замысел своих друзей и закричал со стены вниз:

— Отойдите подальше, господа командиры, я сам свяжу главарей и выдам их властям.

Начальники стражи, боясь Ши Цзиня, охотно согласились на его предложение.

— Наше дело сторона, — сказали они. — Мы подождём, пока вы сами с ними управитесь, а потом, если вам будет угодно, вы можете вместе с нами поехать в уезд за наградой. Спустившись со стены, Ши Цзинь, прежде всего, отвёл виновника беды Ван-сы в сад за домом и заколол его там кинжалом. Потом он приказал слугам увязать наиболее ценные ваши в узлы и зажечь сорок факелов. Затем Ши Цзинь и трое разбойников надели боевые доспехи, вооружились саблями и мечами и, подоткнув за пояс полы халата, подожгли сеновал, находившийся на краю поместья. Узлы с вещами Ши Цзинь приказал слугам взвалить на плечи.

Увидев пожар, войско, стоявшее за стеной, бросилось в обход поместья. Тогда Ши Цзинь поджёг свой дом и, распахнув главные ворота, с боевым кличем ринулся вперёд. За ним последовали Чжу У, Ян Чунь и Чэнь Да. Вместе с несколькими разбойниками, сопровождавшими своих предводителей, со слугами Ши Цзиня, тащившими узлы с добром, они прокладывали себе дорогу, нанося удары направо и налево. Поистине, в бою Ши Цзинь был подобен тигру, и никто не мог остановить его. Позади бушевал огонь. Ловко орудуя мечом, Ши Цзинь столкнулся лицом к лицу с командирами отряда; с ним был и охотник Ли Цзи. Ши Цзинь пришёл в ярость. Справедливо говорят: «При виде врага зрение обостряется».

Командиры, поняв, что над ними нависла смертельная опасность, пустились наутёк. За ними кинулся было и Ли Цзи, но Ши Цзинь настиг его и рассёк одним ударом сабли. В это время Чэнь Да и Ян Чунь догнали командиров и покончили с ними. Начальник уезда, не помня себя от страха, ускакал обратно; солдаты, спасая свою жизнь, разбежались кто куда. А Ши Цзинь беспрепятственно добрался со своими спутниками до разбойничьего стана на горе Шаохуашань. Отдохнув и немного успокоившись, Чжу У приказал устроить пир в честь благополучного исхода событий. Но об этом мы рассказывать не будем.

Прошло несколько дней, и Ши Цзинь призадумался: «Для того чтобы спасти трёх человек, я сжёг своё поместье. Правда, у меня осталось кое-что из ценных вещей, но хозяйства уже нет». Поразмыслив, Ши Цзинь решил, что оставаться среди разбойников ему не следует, и обратился к Чжу У и его приятелям с такими словами:

— Мой учитель, мастер фехтования Ван Цзинь служит на западе в войсках пограничной охраны. Я давно собирался отыскать его, но из-за смерти отца не смог сделать этого раньше. Теперь, когда все моё имущество погибло, ничто не препятствует мне отправиться к Ван Цзиню.

— Старший брат, — уговаривал его Чжу У, — никуда тебе ехать не надо. Поживи у нас ещё немного, а потом мы решим, как быть. Если ты не хочешь вместе с нами разбойничать, то подожди, пока эта история утихнет и забудется. Тогда мы заново отстроим тебе поместье, и ты снова будешь вести жизнь честного человека.

— Несмотря на все ваше расположение ко мне, — отвечал Ши Цзинь, — я не могу отказаться от своего намерения. Если я отыщу своего учителя, то смогу найти себе службу и прожить в довольстве оставшиеся годы моей жизни.

— Ты мог бы стать нашим предводителем, — продолжал свои уговоры Чжу У, — разве это так уж плохо? Но, может быть, наш стан кажется тебе слишком убогим?- Я честный человек, — возразил на это Ши Цзинь, — и не могу пятнать доброе имя моих родителей. Поэтому не подбивайте меня стать разбойником.

Слуги Ши Цзиня, которые пришли вместе с ним в лагерь, остались с разбойниками, а сам он через несколько дней окончательно собрался в путь, и никакие уговоры Чжу У не могли его удержать. Повязав голову чёрной косынкой, Ши Цзинь одел поверх фанъянскую белую войлочную шляпу с красной кистью. Военный халат из белой ткани он затянул широким поясом цвета красной сливы и прицепил к нему длинный меч; ноги он обмотал полосатой материей и обулся в плетёные пеньковые туфли, удобные для ходьбы. Взял с собой немного денег и самые необходимые вещи, а все остальное имущество оставил в разбойничьем стане.

Взвалив узел на плечи, Ши Цзинь отправился в путь. Почти все разбойники провожали его. Чжу У и двое других предводителей со слезами на глазах простились с ним и, огорчённые, возвратились в своё горное убежище.

Спустившись с горы Шаохуашань, Ши Цзинь с мечом в руках прямой дорогой направился в пограничный западный район у области Яньань. Шёл он около месяца, порой перенося и голод и жажду, и, наконец, добрался до города Вэйчжоу.

«Тут тоже есть управление пограничной охраны, — подумал Ши Цзинь. — Может статься, что мой учитель Ван Цзинь служит именно здесь».

Весь город Вэйчжоу состоял из шести улиц, и было там три рынка. На одном из перекрёстков Ши Цзинь заметил небольшую чайную, зашёл туда и занял место за столом.

— Какой чай разрешите вам подать? — спросил подошедший к нему слуга.

— Простой, заваренный в чашке.

Слуга заварил чай и поставил чашку перед Ши Цзинем.

— Скажи, пожалуйста, где здесь управление пограничными войсками? — обратился к нему Ши Цзинь.

— А вот как раз напротив, — ответит тот.

— А не числится ли в здешнем управлении пограничной охраны учитель фехтования Ван Цзинь из Восточной столицы? — снова спросил Ши Цзинь.

— Здесь очень много учителей фехтования, — ответил слуга, — и есть человека четыре, которые носят фамилию Ван. Я не знаю, который из них Ван Цзинь.

В это время в чайную большими шагами вошёл дюжий мужчина. Взглянув на него, Ши Цзинь сразу признал в нем военного. Ростом он был не меньше восьми чи, широкоплечий и мускулистый. У него было круглое лицо, огромные уши, прямой нос, большой рот, а борода и усы — как у барсука. Голова его была повязана косынкой из полосатого шелка, скреплённой на затылке золотыми кольцами, какие выделываются в Тайюани. Он носил боевой халат из зелёной ткани, подпоясанный двойным поясом — гражданским и военным, и обут был в светло-жёлтые сапоги, сшитые в четыре шва и напоминающие когти коршуна.

Когда вошедший опустился на стул, слуга шепнул Ши Цзиню:

— Это командир пограничных войск. Можете узнать у него все, что вам нужно об учителе фехтования, которого вы разыскиваете.

Ши Цзинь поспешно встал, поклонился незнакомцу и сказал:

— Прошу вас выпить со мною чаю!

Взглянув на Ши Цзиня, неизвестный решил по его мужественному облику, что это человек достойный, и ответил на поклон. Когда они уселись, Ши Цзинь сказал:

— Простите меня за смелость, разрешите узнать ваше имя.

— Я командир пограничных войск, — отвечал военный, — зовут меня Лу Да. Разрешите в свою очередь и мне узнать ваше имя?

— Сам я родом из уезда Хуаинь, округа Хуачжоу. Зовут меня Ши Цзинь, — отвечал тот. — Был у меня учитель — мастер фехтования при войске Восточной столицы, по имени Ван Цзинь. Я хотел бы спросить вас, не служит ли он здесь, в вашем управлении?

— Уж не тот ли вы господин Ши Цзинь, которого прозвали «Девятидраконовый», родом из деревни Шицзяцунь? — спросил Лу Да.

— Он самый, — с поклоном отвечал Ши Цзинь.

Лу Да поспешил ответить на его поклон и сказал:

— Вот уж поистине: «никакая молва не заменит встречи». Так вы разыскиваете мастера фехтования Ван Цзиня? Не того ли Ван Цзиня, который в Восточной столице пострадал от военачальника Гао Цю?

— Того самого! — воскликнул Ши Цзинь.

— Я также слышал о нём, — продолжал Лу Да. — Но его здесь нет, он несёт службу в пограничном управлении старого Чуна, округа Яньань. Во главе же нашей охраны в Вэйчжоу стоит молодой Чун. О вашем славном имени я так много наслышан, что счёл бы для себя большой честью пригласить вас выпить вина по случаю нашей встречи.

Взяв Ши Цзиня под руку, Лу Да повёл его из чайной. У дверей он обернулся и сказал слуге:

— За чай я расплачусь сам.

— Пожалуйста, не беспокойтесь! — почтительно ответил слуга.

Рука об руку Лу Да м Ши Цзинь вышли из чайной; пройдя несколько шагов, они увидели большую толпу.

— Посмотрим, что там происходит, — предложил Ши Цзинь.

Протискавшись вперёд, они увидели человека, державшего в руках более десятка палиц, а на земле возле него стоял большой лоток с разного рода снадобьями, мазями и пластырями.

Это оказался бродячий аптекарь и фехтовальщик.

Ши Цзинь сразу же признал в нем своего первого учителя фехтования Ли Чжуна, по прозвищу «Истребитель тигров».

— Учитель! — крикнул из толпы Ши Цзинь. — Давненько мы с вами не видались!

— Как ты сюда попал? — радостно воскликнул Ли Чжун, узнав своего ученика.

— Ну, раз ты учитель господина Ши Цзиня, так пойдём вместе с нами выпить вина, — вставил Лу Да.
— Подождите, господин командир, вот я сейчас распродам свои лекарства, заработаю немного денег и тогда пойду с вами.

— Кто ж это будет ждать тебя! — возмутился Лу Да. — Если хочешь идти с нами, брось немедленно свою торговлю.

— Это мой единственный заработок, — возразил Ли Чжун, — и я не могу от него отказаться. Идите вперёд, господин командир, а я догоню вас. И вы, дорогой ученик, идите, — обратился он к Ши Цзиню.

Эти слова вывели Лу Да из себя, и он набросился на толпу зевак, громко крича:

— Эй вы, чёртовы бездельники, расходитесь сейчас же! Кто не уйдёт — бить буду!

Собравшиеся, узнав Лу Да, тотчас разбежались. Выходка Лу Да рассердила Ли Чжуна, но он не осмелился показать этого и только с улыбкой сказал:

— Ну и горячий же вы человек!

Затем он спрятал свои вещи в мешок, уложил пики и палицы, и они отправились дальше втроём. Повернув за угол, друзья подошли к известному кабачку около Чжоуского моста. У дверей питейного заведения стоял шест, на котором развевалось полотнище с надписью, что здесь торгуют водкой. Войдя в кабачок, все трое поднялись наверх и выбрали чистую и уютную комнатку. Лу Да занял место хозяина, Ли Чжун сел против него, а пониже поместился Ши Цзинь. Слуга приветствовал гостей и, узнав Лу Да, обратился к нему:

— Господин начальник, сколько прикажете подать вина?

— Для начала подай нам четыре рога!

Расставляя закуски, фрукты и вино, слуга снова спросил:

— Что господам угодно кушать?

— Что ты все лезешь с вопросами? — закричал Лу Да. — Что есть, то и подавай, тебе за все будет уплачено! Вот болтливый негодяй попался! — выругался он.

Слуга ушёл и вскоре принёс подогретое вино, а затем уставил весь стол мясными блюдами.

Они выпили уже по нескольку чашек вина, поговорили о различных приёмах фехтования и, довольные друг другом, вели спокойную беседу, когда из соседней комнаты вдруг послышался тихий плач и всхлипывания. Это так рассердило Лу Да, что он в гневе смахнул со стола все тарелки и чашки. На шум прибежал слуга и при виде разгневанного командира, сложив руки, взмолился:

— Если вам что-нибудь нужно, господин начальник, пожалуйста, приказывайте, и вам все будет подано.

— Что мне нужно? — закричал Лу Да. — Не знаешь ты меня, что ли? Как это ты допускаешь, чтобы кто-то плакал в соседней комнате и мешал нашей пирушке! Мало я тебе давал за труды!

— Не сердитесь, господин, — оправдывался слуга. — Как бы я смел допустить, чтобы кто-нибудь помешал вам? Это плачут отец и дочь — певцы, которые выступают перед нашими гостями. Они не знали, что вы здесь, и потому не сдерживали своих слез.

— Очень странно, — промолвил Лу Да. — Ну-ка, позови их ко мне!

Слуга исчез, и, немного погодя, вошли певцы, впереди — девушка лет восемнадцати, а позади — старик лет шестидесяти, с кастаньетами. Хотя девушку и нельзя было назвать красавицей, но была она очень привлекательна. Утирая слезы, девушка подошла к гостям и трижды глубоко поклонилась, пожелав им счастья и здоровья. Вслед за ней поздоровался с гостями и старик.

— Кто вы такие? И почему плачете? — спросил Лу Да.

— Разрешите мне, недостойной, рассказать вам нашу историю, — начала девушка. — Мы — жители Восточной столицы. Вместе с отцом и матерью я приехала в Вэйчжоу к родственникам, но оказалось, что они переехали в Южную столицу. Матушка моя заболела в гостинице и умерла, а мы с отцом на своё горе остались здесь. В этом городе живёт один богач — господин Чжэн, именующий себя сановником западных районов. Я ему приглянулась, а он, желая сделать меня своей наложницей, подослал сватов и принудил меня заключить с ним договор. О, кто бы мог думать, что договор о нашем сожительстве он подпишет, а от выплаты трёх тысяч связок монет откажется? Он привёл меня к себе. Но не прошло и трёх месяцев, как его старшая жена, очень злая женщина, выгнала меня из дому. Мало того, она ещё подговорила хозяина гостиницы, где мы с отцом остановились, требовать, чтобы я вернула деньги, которые мне следовали по договору. Отец у меня слабый и робкий, он не может с ним тягаться, а они люди богатые и влиятельные. Но ведь мы с отцом не получили ни одной монеты, а теперь с нас требуют возвращения всех денег. Вот так мы и попали в беду. Хорошо ещё, что отец с детства обучил меня петь песенки; мы каждый день приходим сюда и поем перед посетителями, это даёт нам небольшой заработок. Большую часть денег нам приходится отдавать хозяину гостиницы, а остаток мы откладываем на дорогу. За последние два дня посетителей в кабачке было мало, и мы не заработали даже того, что вынуждены отдавать. Вот мы и боимся, что господин Чжэн придёт и будет над нами издеваться. Защиты нам искать негде, и некому даже пожаловаться. Плакали мы от безысходного горя и не знали, что мешаем вам, уважаемые господа. Будьте милостивы и простите нас.

— Как вас зовут? В какой гостинице вы остановились? — спросил Лу Да. — И где живёт этот сановник Чжэн?

— Зовут меня Цзинь-эр, так как я был вторым в семье, — отвечал старик. — Имя моей дочери Цуй-лянь. Господин Чжэн — это мясник, хозяин лавки у моста Чжуанюань. Он известен под прозвищем «Сановник западных районов». Мы живём с дочерью в гостинице у восточных ворот, которую содержит некий Лу.

— Тьфу, пропасть! — сплюнул Лу Да, выслушав старика. — А я-то думаю, кто же этот сановник Чжэн? Оказывается, это всего-навсего мясник Чжэн, который режет свиней. Грязная тварь! Нажился на поставках пограничной охране, открыл мясную лавку, а теперь ещё обманывает бедных людей! Подождите меня здесь, — сказал он Ли Чжуну и Ши Цзиню. — Я убью эту скотину и сейчас же вернусь.

Ли Чжун и Ши Цзинь стали успокаивать его и уговаривать отложить расправу до завтра. После долгих стараний им удалось уломать его.

— Подойди-ка сюда, старина, — снова обратился Лу Да к старику. — Что ты скажешь, если я дам тебе денег на дорогу и ты завтра же сможешь уехать обратно в Восточную столицу?

В ответ на предложение отец и дочь в один голос отозвались:

— О! Если бы вы помогли нам возвратиться на родину, вы стали бы для нас дороже родного отца. Вы бы вернули нас к жизни! о разве нас отпустит содержатель гостиницы? Ведь господин Чжэн поручил ему требовать с нас деньги!

— Это ничего не значит, — отвечал Лу Да. — Я знаю, как уладить это дело. — Он порылся в карманах, вытащил пять лян серебра, положил их на стол и, взглянув на Ши Цзиня, сказал:

— Сегодня у меня маловато денег. Если у тебя есть, одолжи мне, а завтра я их возвращу тебе.

— Стоит ли об этом говорить! — отозвался Ши Цзинь и, вынув из узла слиток серебра в десять лян, положил его на стол.

Тогда Лу Да обратился к Ли Чжуну:

— Одолжи немного и ты.

Пошарив в кармане, Ли Чжун достал два ляна серебра.

Увидев, как мало он даёт, Лу Да проворчал:

— Ну и скряга!

Передавая старику Цзиню пятнадцать лян серебра, Лу Да сказал:

— Эти деньги возьмите на дорогу, а сейчас идите и собирайте свои вещи. Завтра рано утром я приду проводить вас, и мы посмотрим, осмелится ли хозяин гостиницы вам помешать!

Низко кланяясь и повторяя слова благодарности, старый Цзинь и его дочь ушли. Оставшиеся два ляна Лу Да швырнул Ли Чжуну. Осушив ещё два рога вина, друзья спустились вниз. Уходя, Лу Да сказал хозяину кабачка:

— Деньги за вино я пришлю завтра!

— Пожалуйста, не беспокойтесь, — отвечал тот. — Заходите только к нам почаще!

Выйдя из кабачка, друзья расстались. Ши Цзинь и Ли Чжун отправились каждый в свою гостиницу. Лу Да возвратился домой сердитый и лёг спать, не поужинав. Хозяин дома, видя, какое у него настроение, не посмел даже и спрашивать его о чём-нибудь.

А старый певец Цзинь, проводив дочь в гостиницу, отправился в пригород, чтобы заранее нанять повозку. Вернувшись оттуда, он уложил вещи, расплатился за жилье, рассчитался за дрова и питание и стал дожидаться рассвета. Ночь прошла спокойно. Поднявшись рано утром, отец и дочь развели огонь, приготовили завтрак, поели и собрались в дорогу. В это время в гостиницу торопливо вошёл Лу Да и громко позвал:

— Эй, сторож! Где тут живёт старый Цзинь?

— Почтенный Цзинь! — крикнул сторож. — Тебя хочет видеть командир Лу Да.

Старик Цзинь открыл дверь и, обращаясь к Лу Да, произнёс:

— Господин командир, пожалуйста, проходите и присядьте!

— Для чего мне садиться? — бросил Лу Да. — Если думаешь ехать, так отправляйся, чего ты ещё ждёшь?

Старик Цзинь, отвешивая Лу Да бесчисленные поклоны, взял коромысло с вещами и совсем уж собрался, было, идти с дочерью, как вдруг сторож преградил ему дорогу:

— Куда же это ты уходишь, почтенный Цзинь?

— Разве он должен за комнату? — спросил Лу Да.

— Нет, за комнату он уплатил вчера. Но господин Чжэн поручил мне проследить, чтобы он вернул деньги, которые должен.

— С мясником расплачусь я сам, — сказал Лу Да, — а сейчас отпусти старика, он уезжает на родину! Но сторож продолжал настаивать. Тогда Лу Да рассвирепел и, раскрыв свою пятерню, дал ему такую затрещину, что у того сразу же хлынула изо рта кровь. Ударив его ещё раз, Лу Да выбил ему два передних зуба, после чего сторож в мгновение ока исчез за дверью. Хозяин все это видел и, разумеется, не осмелился высунуть носа и вмешаться. Тем временем старик Цзинь с дочерью поспешно ушли. Выйдя из города, они нашли нанятую ещё накануне повозку и уехали.

Между тем Лу Да, опасаясь, как бы сторож не бросился за ними в погоню, сел на скамейку около гостиницы. Просидев так часа четыре и рассчитав, что Цзинь отъехал уже далеко, Лу Да поднялся и направился прямо к мосту Чжуанюань.

К этому времени в лавке мясника Чжэна уже были открыты обе двери, за стойками развешаны куски свинины, а сам мясник Чжэн спокойно сидел за прилавком около дверей; присматривая за своими подручными, торговавшими мясом.

— Мясник Чжэн! — позвал его, Лу Да, приблизившись к лавке.

Завидев командира охраны, мясник поспешно вышел из-за прилавка и приветствовал Лу Да поклонами, потом он велел принести скамью и пригласил его сесть. Усевшись, Лу Да сказал:

— Я получил приказ начальника пограничных войск заказать десять цзиней лучшего мяса, которое должно быть мелко нарублено, да так, чтобы в фарш не попало ни капли жиру.

— Будет сделано, — ответил Чжэн и отдал распоряжение своим подручным:

— Нарубите побыстрей фарш из самого лучшего мяса!

— Я не хочу, чтобы мясо рубили твои грязные слуги, — вскричал Лу Да, — сделай это сам!

— И то правильно, — согласился Чжэн и направился к прилавку. — Конечно, я сам лучше его приготовлю.

В это время к мясной лавке подошёл сторож из гостиницы. Голова его 6ыла обвязана полотенцем. Он пришёл, чтобы рассказать мяснику о том, что произошло, но, увидев Лу Да около стойки, не решился войти и остановился в сторонке, издали наблюдая за тем, что делается в лавке.

Чжэн рубил мясо целый час, затем завернул готовый фарш в листья лотоса и обратился к Лу Да с вопросом:

— Разрешите отправить, господин командир?

— Не торопись! — ответил Лу Да. — Кроме этого фарша, мне требуется ещё десять цзиней чистого жира, без всякой примеси мяса. Жир тоже надо мелко нарубить.

— Я приготовил вам самое лучшее рубленое мясо, — заметил Чжэн. — Полагаю, что у вас в управлении будут варить пельмени. Для чего же вам нужен ещё и рубленый жир?

Лу Да свирепо посмотрел на него и прикрикнул:

— Если мне сам начальник приказал это, как ты смеешь рассуждать!

— Ну, раз так нужно, я сделаю, — присмирел Чжэн.

Он взял десять цзиней чистого жира, мелко-мелко нарубил его и тоже завернул в листья лотоса. Работа заняла у него всё утро, прошёл уже час завтрака. А сторож гостиницы так и не рискнул приблизиться. Даже покупатели не решались войти в лавку.

— Теперь можно послать людей отнести все это в управление, господин командир? — спросил Чжэн.

В ответ на это Лу Да сказал:

— Мне нужно ещё десять цзиней фарша, сделанного из сухожилий. Но никакого мяса там быть не должно.

— Вы, верно, пришли потешаться надо мной? — кисло улыбаясь, спросил Чжэн.

Тут Лу Да вскочил, схватил оба свёртка и, с негодованием глядя на мясника, закричал:

— Ты догадался! Я пришёл сюда для того, чтобы поиздеваться над тобой! — И с этими словами он с такой силой бросил свёртки Чжэну, что все его лицо залепил мясом и жиром. Мясник рассвирепел. Гнев душил его. Не владея собой, он в порыве злобы схватил со стойки острый нож, которым очищают кости от мяса, и ринулся вперёд. Но Лу Да в это время был уже на улице. Никто из соседей и приказчиков Чжэна не осмелился его остановить. Прохожие застыли на месте, а сторож гостиницы словно окаменел от испуга.

Держа в правой руке нож, мясник подбежал и хотел левой рукой схватить Лу Да, но тот, улучив момент, поймал его за руку и с такой силой пнул в живот, что Чжэн тяжело рухнул на землю. Лу Да наступил ему ногой на грудь и, подняв свой огромный увесистый кулак, вскричал:

— Я начал свою службу в пограничных войсках старого сановника Чуна, дослужился там до звания начальника охраны пяти западных застав, и мне было бы к лицу звание «сановника западных районов». Ты же — лавочник, торгующий мясом, собачья твоя порода! Да как ты смел назваться «сановником западных районов»?! Как ты смел так подло обмануть Цзинь Цуй-лянь?

С этими словами Лу Да нанёс Чжэну такой удар кулаком в переносицу, что сломал ему нос, и из ноздрей мясника хлынула кровь. Во рту у мясника Чжэна словно открыли торговлю приправами: тут было и кислое, и солёное, и горькое. Чжэн никак не мог высвободиться из рук Лу Да; его нож отлетел в сторону, а он всё продолжал вопить:

— Так ты ещё и драться!

— Ах, разбойник! — выругался Лу Да. — Ты ещё смеешь разговаривать?

Тут он ударил мясника в лоб, да так, что у того искры из глаз посыпались и поплыли круги всех цветов радуги — красного, зелёного, фиолетового, — словно распахнулась лавка с разноцветными шелками.

На улице собралась большая толпа, но никто не осмеливался остановить Лу Да. Мясник не выдержал и стал просить пощады.

— Ах ты, негодяй! — закричал Лу Да. — Если бы ты не оказался таким трусом, я, может быть, и помиловал бы тебя! Но раз уж ты запросил пощады, снисхождения тебе не будет!

Говоря это, он ударил мясника кулаком в висок так, что у того в голове разом начали бить металлические била, медные тарелки и цимбалы, словно совершалось даосское заупокойное богослужение по всем душам умерших на суше и на воде.

Лу Да, увидев, что мясник упал, лежит без движения и едва дышит, нарочито громко закричал:

— Вот, дрянь какая! Ещё вдобавок прикидывается мёртвым. Всё равно я тебя прикончу!

Но тут он заметил, что лицо мясника стало покрываться желтизной, и про себя подумал: «Я хотел только как следует вздуть этого мерзавца, и никак не думал, что убью его тремя ударами кулака. Ведь за это я пойду под суд! А в тюрьму мне никто и поесть не принесёт… Надо поскорее убраться отсюда…»

Показывая пальцем на труп мясника, Лу Да зашагал в сторону, повторяя свою угрозу:

— Прикидываешься мёртвым! Погоди, я ещё с тобой разделаюсь!

Выругавшись, он большими шагами пошёл прочь, и ни соседи мясника, ни его подручные не осмелились задержать его.

Вернувшись к себе домой, Лу Да наспех собрал кое-какую одежду, захватил наиболее ценные вещи и серебро, взял денег на дорогу, вооружился палицей, доходившей ему до бровей, и, оставив всё остальное имущество, быстро вышел через южные ворота и скрылся.

А в это время семья мясника вместе с пришедшим из гостиницы сторожем долго пытались привести Чжэна в чувство, но, увы — им не удалось этого сделать, мясник был мёртв.

Тогда родные и соседи Чижина, отправились к правителю округа с жалобой. Прочитав жалобу, правитель сказал:

— Лу. Да служит в войсках пограничной охраны, и я не вправе арестовать его.

Он тут же сел в паланкин и отправился в управление пограничных войск. Прибыв туда, он послал солдата, сторожившего у ворот, доложить о своём приезде.

Начальник пограничных войск пригласил правителя округа в зал и, после установленных приветствий, спросил, по какому делу он приехал.

— Разрешите доложить, господин военачальник, — отвечал правитель округа, — что командир вашего управления Лу Да беспричинно убил городского торговца мясом Чижина. Не доложив вам, я не решился арестовать преступника.

Услышав об этом, начальник испугался и подумал: «Лу Да хороший воин, но уж слишком он груб и несдержан. Как могу я его защищать, если он убил человека. Пусть уж лучше привлекают его к ответу». И он сказал правителю округа:

— Лу Да, собственно говоря, служил у моего отца в старом управлении войсками. Здесь у меня не было помощников, и отец прислал его сюда. Но раз он совершил убийство, вы можете привлечь его к ответу. Когда дознание установит, что Лу Да действительно виновен, надо будет известить моего отца, и уж только после этого принимать окончательное решение. Мне будет очень неприятно, если Лу Да вдруг понадобится моему отцу, а я не смогу послать его.

— Я как раз и приехал к вам затем, чтобы выяснить положение, — отвечал правитель округа, — конечно, мы будем выносить решение только после того, как уведомим достопочтенного военачальника.

Возвратившись в управление округа, правитель отправился в зал суда и подписал приказ об аресте Лу Да.

Приказ этот был передан на исполнение следователю Вану, который в сопровождении двадцати стражников направился к дому, где жил Лу Да. Однако здесь они застали только одного хозяина, и тот сообщил им, что начальник Лу Да только что ушёл, взяв с собой узел и палицу.

— Я полагал, — добавил хозяин, — что ему дано какое-нибудь важное поручение, и не осмелился ни о чем его расспрашивать.

Следователь приказал открыть комнату Лу Да, но там ничего не нашли кроме поношенного платья и одеяла. Обыскав понапрасну весь дом, следователь арестовал хозяина дома, двух соседей Лу Да, привёл их в управление округа и доложил обо всем окружному начальнику.

Правитель округа распорядился задержать арестованных, а также взять под стражу соседей и помощников мясника Чжэна. Кроме того, он велел сколоточным и квартальным старшинам ещё раз осмотреть тело убитого.

Когда со всем этим было покончено, семья мясника приготовила гроб и все необходимое для погребения. Покойника перенесли в кумирню, и родственники стали готовиться к похоронам.

Затем был отдан приказ в определённый срок найти и арестовать преступника. Привлечённых же по этому делу лиц отпустили на поруки, однако всех их приговорили к ударам палками — соседей мясника за то, что они вовремя не оказали ему помощи, а хозяина Лу Да и живших с ним рядом — за то, что они дали возможность преступнику бежать.

Повсюду были срочно разосланы распоряжения и расклеены объявления об аресте Лу. Да с указанием его примет, возраста и места рождения. Тому, кто задержит преступника, была обещана награда в тысячу связок медяков.

О том, как происходили похороны мясника, мы рассказывать не будем, а вернёмся к Лу. Да.

Он бежал из Вэйчу в полном смятении и, не зная, что делать, брёл, куда глаза глядят. Так он прошёл несколько областей, и в дороге ему пришлось перенести немало трудностей. Правильно говорит пословица: «Голодный — не привередлив в еде, замерзающий не прихотлив в одежде, беглец не выбирает дороги, бедный не разборчив в выборе невесты».

Так было и с Лу Да. Он шёл наудачу, все ещё не зная, где ему лучше укрыться. Спустя полмесяца беглец достиг, наконец, уездного города Яньмынь, в области Дайчжоу. Войдя в город, он увидел шумные рынки и большое скопление народа. По улицам разъезжало множество повозок, в лавках продавались самые разнообразные товары. Повсюду царил образцовый порядок, и, хотя Яньмынь был всего лишь уездным городком, по своему благоустройству он смело мог поспорить с большим областным городом.

Блуждая по городу, Лу Да вдруг заметил на одном из перекрёстков толпу, стоявшую около доски с объявлением. Он протискался вперёд, чтобы узнать, о чем читают, так как сам был неграмотен. И тут он услышал следующее: «Согласно полученному начальником уезда Яньмынь округа Дайчжоу указанию ревизора Тайюаньской области и на основании отношения окружного управления Вэйчжоу предлагается задержать преступника Лу Да — бывшего начальника отрядов пограничной охраны в связи с убийством им мясника Чжэна. Виновные в укрывательстве Лу Да или в предоставлении ему приюта и пищи будут привлечены к ответственности наравне с преступником. Тому, кто задержит указанного преступника и передаст его властям или же сообщит о его местопребывании, будет выдана награда в тысячу связок медяков».

В этот момент Лу Да услышал за своей спиной возглас:

— Почтенный господин Чжан! Как это вы сюда попали? — И он почувствовал, как кто-то обхватил его сзади и потащил прочь.

Если бы этот человек не заметил его и не увёл, тогда не случилось бы, что Лу Да обрил голову, сбрил усы и бороду, изменил свою фамилию, под которой был известен как убийца, и в припадке гнева перебил много почтенных монахов. Ведь недаром говорится:

Многих злодеев повергнуть жало кинжальное может.
Многих напастей избегнуть посох монаха поможет.

Но кто же спас Лу Да? Об этом речь пойдёт дальше.

Глава 3
в которой рассказывается о том, как Лу Чжи-шэнь учинил скандал на горе Утай, и как богач Чжао заново отстроил монастырскую беседку

Обернувшись, Лу Да сразу же узнал человека, который оттащил его в сторону. Это был не кто иной, как тот самый старик Цзинь, который уехал с его помощью из Вэйчжоу. Отойдя с Лу Да в безопасное место, старик испуганно зашептал:

— Благодетель! Слишком уж вы смелый человек! Ведь повсюду объявлено, что тому, кто задержит вас, будет выдана награда в тысячу связок медяков, а вы, как нарочно, стоите около этого объявления! Если б мы не встретились, боюсь, вас схватили бы стражники. Ведь там указаны все ваши приметы!

— Мне нечего от тебя скрывать, — ответил ему Лу Да. — В день, когда ты уехал, я отправился к мосту Чжуанюань и расправился с этим подлецом — мясником Чжэном. Тремя ударами кулака я убил его и теперь вынужден скрываться. Много дней я бродил без всякой цели и неожиданно очутился здесь. Почему ты не вернулся в Восточную столицу, а приехал сюда? — в свою очередь спросил он старика.

— Мой высокий благодетель! — ответил Цзинь. — После того как вы спасли нас, я нанял повозку и хотел было отправиться в Восточную столицу, но потом, опасаясь, как бы этот негодяй не нагнал нас, — ведь мы погибли бы без вашей помощи, — я решил свернуть на север. По дороге повстречался нам старый сосед, который направлялся сюда торговать, и взял нас с собой. Благодаря его сватовству дочь моя вышла замуж за местного богача Чжао, который поселил нас в отдельном доме. Ваше благодеяние помогло нам, и сейчас мы живём в полном довольстве, не зная нужды. Моя дочь часто рассказывает своему покровителю о той милости, которую вы оказали нам. Он любитель фехтования и не раз говорил: «Хорошо было бы познакомиться с вашим спасителем!» Но разве могли мы надеяться на такой счастливый случай! Прошу вас, благодетель, пойдёмте к нам в дом. Вы поживёте немного у нас, мы всё обдумаем и обсудим.

Пройдя не более половины ли, они подошли к дому, и старый Цзинь, приподняв занавеску двери, крикнул:

— Дочка! Наш спаситель приехал сюда!

Из внутренней комнаты вышла Цуй-лянь, пышно разодетая и разукрашенная. Она попросила Лу Да сесть на почётное место посредине комнаты, и шесть раз низко поклонившись ему, сказала:

— Вы наш спаситель! Вашему заступничеству мы обязаны всем, что имеем! Разве могли мы иначе дожить до счастливого дня! Прошу вас, благодетель, взойти наверх и отдохнуть.

— Не беспокойтесь, — ответил Лу Да, — мне нужно идти.

— Да разве мы так скоро отпустим вас, — запротестовал старый Цзинь и, взяв у Лу Да палицу и узел, проводил его в верхние комнаты. Усадив его там, он сказал дочери:- Займи нашего благодетеля, а я похлопочу об угощении.

— Не затрудняйте себя, пожалуйста, — вежливо уговаривал его Лу Да. — И не затевайте никаких особых приготовлений.

— Я готов жизнь отдать за нашего благодетеля, — произнёс старик. — Стоит ли говорить о каком-то скромном угощении!

Дочь Цзиня оставила Лу Да у себя наверху, а старик спустился вниз и, приказав служанке развести огонь в очаге, сам отправился в лавку, захватив с собой недавно нанятого мальчика-слугу. Там он купил свежей рыбы, цыплят, особо откормленного гуся, маринованной рыбы, самых свежих фруктов и вместе со слугой все это принёс домой, где уже были приготовлены вина и закуски, Затем был накрыт стол на троих, служанка внесла подогретое вино в серебряном чайнике. Отец и дочь по очереди подносили гостю чашки с вином. Выполнив все положенные церемонии, старый Цзинь отвесил Лу Да земной поклон.

— Ты ведь старик! — взволнованно воскликнул Лу Да. — Зачем же совершать передо мной такие церемонии! Я не могу допустить, чтобы мне оказывали такой почёт.

— Благодетель наш, — возразил Цзинь, — послушайте, что я вам скажу! В первые же дни, как мы сюда приехали, я взял лист красной бумаги, сделал на нем благодарственную надпись, и мы с дочерью каждое утро и каждый вечер возжигали перед этой бумагой жертвенные свечи и возносили вам благодарность. Как можем мы не проявлять нашей благодарности теперь, когда вы сами прибыли сюда!

— Таким выражением своих чувств вы ставите меня в неловкое положение — скромно ответил Лу Да.

Так они сидели за ужином, неторопливо попивая вино. Уже стемнело, когда на улице внезапно послышался шум. Выглянув в окно, Лу Да увидел толпу человек в тридцать с белыми палками в руках. Слышались крики: «Давай его сюда!» Среди толпы был чиновник, который, сидя на коне, выкрикивал, обращаясь к толпе:

— Смотрите не упустите этого разбойника!

Увидев, что дела плохи, Лу Да вооружился скамейкой и приготовился, было, спуститься вниз, чтобы проложить себе дорогу. Но старый Цзинь решительно замахал руками, и с возгласом: «Стойте, подождите!», бросился на улицу. Подбежав к чиновнику, Цзинь шепнул ему несколько слов, и тот, громко рассмеявшись, приказал всем разойтись. Толпа быстро рассеялась.

Сойдя с лошади, чиновник вошёл в дом и, когда старый Цзинь пригласил Лу Да спуститься вниз, прибывший пал перед ним на колени и, земно кланяясь, сказал:

— Примите, благородный герой, моё самое искреннее уважение. Правильно говорится: «никакая молва не заменит личного знакомства».

— Кто это? — спросил Лу Да, обращаясь к старому Цзиню. — Мы не встречались с ним раньше, почему же он так приветствует меня?

— Это и есть муж моей дочери — господин Чжао, — улыбаясь, ответил Цзинь.

— Он узнал о том, что я привёл наверх к дочери какого-то мужчину, и что мы здесь сидим и выпиваем. Вот он и поспешил собрать своих людей и привести их сюда, желая проучить непрошенного гостя. Когда же я рассказал ему, в чём дело, он всех отпустил.

— Так вот оно что! — сказал Лу Да. — Тут вы, конечно, не виноваты.

Обменявшись приветствиями, хозяин пригласил гостя пройти наверх. Когда они уселись за стол, старый Цзинь снова наполнил чашки вином и приготовил закуску, а Чжао попросил Лу Да занять почётное место.

— Что вы! Зачем это! — стал отказываться гость.

— Примите этот скромный знак нашего уважения к вам, — сказал Чжао. — Я много слышал о вашем благородстве, и вот сегодня мне посчастливилось познакомиться с вами. Это для меня огромная радость!

— Я простой и невежественный человек, — возразил Лу Да, — да к тому же ещё совершил такое тяжкое преступление. Но если вы не брезгуете моим обществом и считаете меня своим добрым знакомым, то я в случае надобности всегда готов быть вам полезным.

Эти слова обрадовали Чжао. Он расспросил Лу Да об обстоятельствах смерти мясника Чжэна, потом они заговорили о приёмах фехтования и, просидев за столом до полуночи, разошлись, наконец, по своим комнатам.

На следующий день рано утром Чжао сказал гостю:

— Боюсь, что здесь оставаться вам небезопасно. Я хотел бы пригласить вас на некоторое время в своё поместье.

— А где оно находится? — спросил Лу Да.

— Более десяти ли отсюда, — отвечал Чжао, — Местность эта называется Цибаоцунь.

— Лучшего и быть не может, — согласился Лу Да.

Чжао послал в поместье слугу, который к полудню привёл второго коня. Простившись с Цзинем и его дочерью, Лу Да и Чжао сели на коней и отправились в поместье Цибаоцунь, дружески беседуя по дороге. Работник Чжао нёс вещи Лу Да. Вскоре они прибыли в усадьбу, и Чжао, поддерживая Лу Да под руку, провёл его в дом. Распорядившись, чтобы зарезали барана и приготовили вино и угощение, Чжао усадил гостя на подобающее место и сам сел напротив. Поздно вечером Лу Да проводили в его комнату на покой. А на следующий день его снова ждали и вино и яства.

— Не знаю, как благодарить вас, — обратился Лу Да к хозяину, — я совсем не заслужил такого приёма!

— Стоит ли говорить об этом! — воскликнул Чжао. — Ведь правильно сказано: «Среди четырёх морей все люди братья».

Не будем многословны и скажем лишь, что Лу Да так прожил в поместье Чжао семь дней. Вдруг однажды во время их мирной беседы в библиотеке явился старый Цзинь. Он быстро прошёл прямо к ним и, увидев, что, кроме Лу Да и Чжао, в комнате никого нет, обратился к гостю:

— Благодетель мой! е сочтите это за мнительность старика, но когда вы были моим гостем и господин Чжао, введённый в заблуждение ложным доносом, собрал своих слуг и поднял на улице шум — у соседей возникли подозрения. Пошли всякие слухи, и вот вчера четыре стражника посетили наших соседей и подробно расспрашивали их обо всем. Боюсь, как бы они не добрались сюда и не задержали вас! Тут надо быть начеку!

— В таком случае я тотчас уйду, и все! — ответил Лу Да.

— Если оставить вас здесь, — начал рассуждать Чжао, — боюсь, это может плохо кончиться, и тогда вы вправе будете презирать меня. Но в то же время мне очень не хочется отпускать вас при таких обстоятельствах. Есть один верный способ избавить вас от всех неприятностей и поселить в надёжном месте. Не знаю только, согласитесь ли вы на моё предложение?

— Я человек обречённый, — сказал опечаленный Лу Да, — могу ли я отказываться, когда мне предлагают убежище?

— В таком случае все в порядке! — радостно воскликнул Чжао. — В тридцати ли отсюда есть гора Утай. Там находится буддийский монастырь, где живёт около семисот монахов. Настоятель монастыря по имени Чжи-чжэнь — мой побратим. Ещё мои предки вносили пожертвования на этот монастырь, и потому нашу семью считают его покровителями. Когда-то я дал обет отыскать кого-нибудь, желающего постричься в монахи, и даже приобрёл свидетельство на право пострига, но до сих пор ещё не нашёл подходящего человека. Если вы, господин Лу Да, согласны идти в монастырь, то все связанные с этим расходы я беру на себя. Только следует решить, в самом ли деле вы готовы обрить голову и стать монахом?

«Если я сейчас и уйду отсюда, — подумал Лу Да,-то деваться мне всё равно некуда. Придётся поступить так, как он предлагает». И, обращаясь к Чжао, он сказал:

— Раз вы советуете, я с охотой пойду в монахи. Только надеюсь, что и в дальнейшем вы не оставите меня своей помощью.

Так порешив, они тотчас приготовили шёлк и другие подарки для монастыря и собрали всё необходимое в дорогу. Поднявшись на рассвете, они сели в носилки и отправились к горе Утай. Часам к девяти утра путешественники были уже у подножья горы, на которой стоял монастырь. Чжао послал вперёд слугу известить о своём прибытии, а его и Лу Да понесли дальше.

Когда они добрались до монастыря, навстречу им вышли келарь и казначей. Чжао и Лу Да оставили носилки и вошли в беседку у ворот, чтобы здесь отдохнуть, тем временем об их прибытии было доложено настоятелю монастыря. Последний в сопровождении надзирателя и монахов вышел встречать гостей, а прибывшие приветствовали его.

Поздоровавшись с ними, настоятель обратился к Чжао:

— Вы совершили далёкое путешествие, благодетель.

Ответив на приветствие настоятеля, Чжао сказал:

— У меня есть к вам небольшое дело, и потому я решился обеспокоить вас.

— Прошу вас пройти в мои покои и выпить чаю, — пригласил их настоятель.
Гости направились к дому. Впереди шёл Чжао, а вслед за ним Лу Да. Когда они вошли в келью, игумен пригласил Чжао сесть на почётное место гостя, а Лу Да уселся на место келаря. Чжао тотчас наклонился к его уху и прошептал:

— Вы собираетесь стать монахом, как же вы можете сидеть в присутствии настоятеля?

— А я и не знал, что это недозволенно, — ответил Лу Да и, поднявшись, стал рядом с Чжао.

По правую и левую руку игумена разместились его помощник, келарь, казначей, монах, ведающий приёмом гостей, писцы и другие монахи.

В это время слуги Чжао внесли корзины с подарками и поставили их посреди кельи. Увидев множество различных даров, настоятель сказал:

— Опять вы привезли нам подарки! Наш монастырь и без того не оставлен вашими милостями.

— Мои деяния столь незначительны, — ответил Чжао, — что о них не стоит и говорить.

Когда монахи и послушники удалились, Чжао поднялся с места и обратился к настоятелю с такими словами:

— Почтенный отец, я прибыл сюда, чтобы изложить вам одно дело. Я давно дал обет прислать кого-нибудь в ваш монастырь. Все нужные для этого бумаги у меня на руках, но до сих пор мне не удавалось осуществить своего желания. Наконец, сегодня я привёз к вам моего названого брата по фамилии Лу. Сам он из пограничных войск. Убедившись в бренности всего земного, он решил покинуть мир и пойти в монахи. Я выражаю свою искреннюю надежду, что вы проявите милосердие и сочувствие к этому человеку и согласитесь принять его в семью братьев-монахов. Не откажите ему в постриге ради вашего скромного просителя. Все необходимое для этого уже мной приготовлено. Я искренне надеюсь, почтенный отец, что вы исполните мою просьбу, и тем самым доставите мне большую радость.

Настоятель монастыря с улыбкой ответил:

— О, это очень нетрудно сделать. Подобное событие только увеличит славу нашего монастыря. А пока что разрешите угостить вас чаем, — и он приказал послушникам накрывать на стол.

Когда чаепитие было окончено и посуда убрана, настоятель отдал распоряжение казначею и келарю приготовить трапезу, и пригласил своего помощника и настоятеля храма обсудить вопрос о пострижении вновь прибывшего.

Обсуждая эту новость, помощник настоятеля вместе с другими монахами говорил с недоверием:

— Какой из него монах! Вы только взгляните на его свирепые глаза!

Монах, ведающий приёмом гостей, по просьбе других монахов, отвёл Чжао и Лу Да в приёмную, чтобы дать возможность настоятелю храма переговорить с игуменом.

— У человека, который изъявил желание принять постриг, внешность преступника, — сказал тогда настоятель храма. — Мы не должны брать его в монастырь, если не хотим навлечь на себя беду.

— Он побратим нашего благодетеля Чжао, и мы не можем отказать ему, — возразил игумен. — Отбросьте ваши сомнения и дайте мне подумать.

Тут зажгли свечу, и, поджав под себя ноги, игумен уселся в кресло, предназначенное для размышлений. Повторяя про себя молитву, он предался самосозерцанию. Когда свеча догорела, он очнулся и произнёс:

— Его обязательно надо постричь в монахи. Судьба этого человека предопределена небом, сердце его непреклонно. Хотя сейчас он производит неприятное впечатление и чем-то напоминает преступника, но жизнь его будет очень богата событиями, и со временем он ступит на стезю праведников. Он не похож на других людей, и ему удастся достичь высшего совершенства. В этом вы не можете с ним сравниться. Когда-нибудь вы вспомните мои слова, а сейчас не препятствуйте ему.

«Игумен пристрастен к этому человеку, — подумал настоятель храма, — и нам остаётся только повиноваться. Нашим долгом было предостеречь его, но, поскольку он не послушался, нам не остаётся ничего другого, как примириться».

Тем временем в келье игумена была приготовлена трапеза, на которую вместе с другими пригласили Чжао. После трапезы казначей подсчитал предстоящие расходы, и Чжао дал деньги на покупку материи для монашеского облачения, на пошивку туфель и головного убора, рясы, халата, а также всех предметов, необходимых для обряда пострижения.

Через два дня все было готово. Игумен выбрал благоприятный для данного случая день и приказал звонить в колокола и бить в барабаны. Вскоре все монастырские монахи собрались в храме. Человек шестьсот в длинных одеждах, разделившись на две группы, уселись ровными рядами перед алтарём и сложив ладони, приготовились к молитве. В это время Чжао вытащил из серебряного ларца слиток серебра, одежды и благовонные свечи и все это с поклонами понёс к алтарю.

После того как прочли молитву пострижения, послушник подвёл Лу Да к алтарю. Помощник игумена велел Лу Да снять с головы повязку и разделил его волосы на девять прядей, придерживая их пальцами. Цирюльник обрил Лу Да голову, но, когда дошла очередь до бороды и усов, тот вдруг сказал:

— А нельзя ли их мне сохранить? Что тут особенного?

Услышав такие слова, монахи не могли удержаться от смеха.

— Внемлите словам псалма! — провозгласил стоявший на возвышении у алтаря игумен и начал читать: «Должен монах волосы снять, чтоб и следа не было их. Он от соблазнов должен уйти. Чтобы не вызывать вожделений, ты должен быть обрит сегодня!»

Кончив чтение псалма, игумен приказал:

— Обрить догола!

Цирюльник одним взмахом начисто сбрил усы и бороду Лу Да. Настоятель храма поднёс игумену монастыря свидетельство о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв свидетельство, в верхней части которого было оставлено место для имени, игумен прочёл строку из псалма:

— «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит Познавший глубину».

Даровав Лу Да новое имя, игумен передал свидетельство монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвящённого и отдал бумагу Лу Чжи-шэню. Затем игумен вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвёл Лу Чжи-шэня к алтарю, и игумен, возложив ему на голову руки, произнёс:

— Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников к друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.

Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только: «могу» или «не могу» и вместо этого сказал: «я запомню», что также очень рассмешило монахов.

Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнёс подарки. Затем келарь ввёл в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.

На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с игуменом монастыря и, несмотря на все уговоры погостить, заявил, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:

— Достопочтенный игумен и отцы-монахи, во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, простите и не осуждайте его.

— Не тревожьтесь, господин Чжао, — отвечал на это игумен, — мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественным учение и откроем ему путь к самосозерцанию.

— Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, — промолвил Чжао.

Потом он вызвал из толпы монахов Лу Чжи-шэня, отвёл его в сторону под сосны и потихоньку прочёл ему наставление:

— Дорогой брат! Теперь тебе придётся расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и забыть своё прежнее положение в обществе. В противном случае я не смогу сюда показаться. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать.

— Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, — ответил Лу Чжи-шэнь. — Я буду исполнять все обряды и вести себя, как полагается.

Чжао ещё раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.

Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:

— Так нельзя! Раз ты стал монахом — должен учиться, как предаваться самосозерцанию!

— Я хочу спать! Это моё личное дело и никого не касается! — возмутился Лу Чжи-шэнь.

— О, боже, — взмолились монахи.

— Причём тут угорь? — закричал Лу Чжи-шэнь. — Я и черепах едал.

— Вот так беда! — воскликнули монахи.

— Почему же горько? — спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. — У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.

Тут игра слов. Иероглифы, означающие «боже» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся: «ку».

Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все решили пойти к игумену и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но настоятель храма стал их уговаривать:

— Ведь игумен сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства, и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что игумен потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.

Монахи ушли восвояси.

А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.

Монастырские служки отправились к игумену и стали жаловаться:

— Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведёт себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре!

— Вздор! — сердито закричал на них игумен. — Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.

После этого никто уж не решался заговаривать о новом монахе.

Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды, в начале зимы, выдался прекрасный тихий день. Лу Чжи-шэнь надел чёрную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, не зная, куда направляется. Дойдя до беседки, расположенной на середине горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пишу, а теперь меня сделали монахом, я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уж ко всему потерял вкус! Достать бы хоть вина немножко, то было бы хорошо».

Только Лу Чжи-шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нёс на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках он держал оловянный кипятильник для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:

У горы Цзюлишань
В бранном прахе нашел
Старый меч пастушок,
А на водах Уцзян
Ветер гонит ладью, —
Будто юная Юй-цзи
От болвана ушла.

Сидя в беседке, Лу Чжи-шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.

— Послушай-ка, приятель! — обратился к нему Лу Чжи-шэнь. — Что это у тебя в кадушках?

— Доброе вино.

— Сколько же стоит кадушка? — спросил Чжи-шэнь

— Ведь ты же монах! Верно, хочешь посмеяться надо мной? — удивился пришедший.

— Буду я ещё с тобой шутить! — рассердился Лу Чжи-шэнь.

— Это вино, — отвечал человек, — я приношу в монастырь для продажи мирянам, работающим по найму: истопникам, носильщикам, уборщикам и другой прислуге. Если мы, торговцы, будем продавать вино монахам, нас сурово накажут, отберут деньги, которые выданы на торговлю, и выгонят из жилищ. Все мы торгуем на монастырские деньги и живём в домах, принадлежащих монастырю. Как же я могу осмелиться продать тебе вино?

— Так ты и в самом деле не хочешь продать мне вина? — спросил Лу Чжи-шэнь.

— Хоть убей, не продам! — отвечал продавец.

— Убивать я тебя не стану, — крикнул Лу Чжи-шэнь, — но вина ты должен мне продать!

Видя, что дело плохо, продавец подхватил было свой товар, но тут Чжи-шэнь выскочил из беседки, ухватился обеими руками за коромысло и пнул продавца ногой прямо в пах. Тот, схватившись обеими руками за ушибленное место, так и присел на землю и долго не мог подняться.

А Чжи-шэнь тем временем втащил обе кадушки в беседку, открыл одну из них, и, подобрав с земли кипятильник, стал черпать им вино, хотя оно и не было подогрето. Быстро осушив кадушку, Лу Чжи-шэнь крикнул торговцу:

— Эй, парень! Приходи завтра в монастырь за деньгами!

Боль у продавца постепенно унялась. Боясь, что игумен узнает об этом происшествии и лишит его заработка, парень сдержал своё негодование и даже и не подумал о деньгах. Он разлил оставшееся вино поровну в обе кадушки, схватил коромысло и бегом пустился с горы.

Лу Чжи-шэнь посидел ещё немного, вино ударило ему в голову. Он вышел из беседки, прилёг под сосной отдохнуть и окончательно опьянел. Он спустил с плеч свою чёрную монашескую одежду, и на его обнажённой спине открылась цветная татуировка. Обмотав рукава вокруг поясницы и размахивая, как птица крыльями, руками, он стал подыматься в гору. Так он и добрался до монастырских ворот. Два привратника, издали заметив, что он пьян, вооружились граблями и преградили ему дорогу.

— Ты последователь Будды! — закричали они. — Как смел ты напиться? Разве ты слеп и не читал правил, где говорится, что нарушивший заповедь о неупотреблении вина приговаривается к сорока ударам палками и изгоняется из монастыря. А привратник, допустивший пьяного монаха в монастырь, получает десять палок. Ступай-ка ты скорее отсюда, тебе же лучше будет!

Но Лу Чжи-шэнь не так давно стал монахом и не забыл ещё своих старых повадок. Свирепо вытаращив на привратников глаза, он заорал:

— Ах вы, разбойники этакие! Вы что же, хотите побить меня? Давайте-ка померяемся силами!

Один из привратников, видя, что дело плохо, побежал доложить о буяне казначею, а другой попытался преградить Лу Чжи-шэню дорогу бамбуковыми граблями. Одним движением отбросив грабли, Чжи-шэнь размахнулся и закатил привратнику такую пощёчину, что тот зашатался и с трудом удержался на ногах. Тогда Чжи-шэнь ударил его ещё раз кулаком, и привратник свалился у ворот, завопив от боли.

— На этот раз я тебя милую, — сказал Лу Чжи-шэнь и, пошатываясь, вошёл в монастырь.

Казначей, услышав о том, что произошло, собрал человек тридцать истопников и носильщиков, вооружил их палками и вышел из западного флигеля навстречу Лу Чжи-шэню. А тот, завидев их, дико заревел и бросился к ним. Люди, шедшие смирять пьяного, не знали, что ещё недавно он служил в войсках. Испугавшись его свирепого вида, они поспешно отступили к складу и закрылись там на засов.

Тогда Чжи-шэнь вскочил на крыльцо, ударил в дверь кулаком, а потом ногой и распахнул ею. Его противникам бежать было некуда. Чжи-шэнь отобрал у них палки и выгнал их из склада. Казначей побежал к игумену и доложил ему о случившемся. В сопровождении пяти служителей игумен подошёл к флигелю и крикнул:

— Чжи-шэнь, перестань буйствовать!

Тот, хоть и был пьян, все же узнал голос настоятеля монастыря, отбросил палку, поклонился ему и, указывая в сторону склада, сказал:

— Я выпил всего две чашки вина и никого не обидел, а вот целая толпа прибежала меня бить.

— Ради меня, — сказал игумен, — отправляйся скорее спать, завтра мы поговорим.

— Если бы не игумен, я убил бы кое-кого из вас, лысых ослов, — сказал Чжи-шэнь, обращаясь к монахам.

Игумен приказал служителям уложить Чжи-шэня в постель. Завалившись, он тотчас же захрапел.

Старшие монахи, окружив настоятеля, стали говорить ему:

— Мы уже предупреждали вас, почтенный отец, Что теперь делать? Разве можно держать в монастыре этого дикого кота, оскверняющего правила буддизма!

— Правда, сегодня он доставил нам немало хлопот, — отвечал игумен, — но, верьте, придёт день — и он станет совсем иным. Ничего не поделаешь, ради нашего благодетеля Чжао придётся и на этот раз простить его. С завтрашнего дня я сам примусь за него.

Расходясь по своим кельям, монахи насмешливо улыбались и говорили друг другу:

— Ну и игумен! Не хочет внять нашим словам!

На другой день после утренней трапезы игумен послал за Чжи-шэнем послушника. Оказалось, что тот ещё не вставал, и посланный решил подождать, пока он проснётся. Вдруг Чжи-шэнь вскочил и, набросив на плечи одежду, босой опрометью выбежал из кельи так, что послушник даже испугался. Но, выйдя следом посмотреть, куда побежал Чжи-шэнь, он не мог удержаться от смеха: тот сидел около храма и справлял нужду. Дождавшись, пока Чжи-шэнь покончит со своими делами, послушник сказал ему, что его вызывает игумен.

Когда Чжи-шэнь явился к настоятелю монастыря, тот стал упрекать его:

— Хотя ты и бывший военный, Чжи-шэнь, но наш благодетель Чжао рекомендовал тебя в монахи, а я, при пострижении, наставлял тебя пяти заповедям — непременным правилам поведения монахов: не убивай живых душ, не воруй, не прелюбодействуй, не пей вина и не лги! Первое, от чего должен отказаться принявший монашеский обет, это от вина. Как же случилось, что вчера ты напился пьяным, избил привратника, сломал двери на складе, разогнал всех служителей, кричал и ругался? Разве такое поведение достойно монаха?
— Я никогда больше не буду так поступать, — сказал Чжи-шэнь, почтительно преклоняя колени перед настоятелем.

— Ты ведь пошёл в монахи, — продолжал игумен, — как же ты осмеливаешься нарушать не только заповедь о запрещении вина, но и другие святые правила буддизма? Если бы не наш покровитель Чжао, я тотчас выгнал бы тебя из монастыря. Смотри, не повторяй подобных поступков!

Чжи-шэнь встал и, сложив ладони, сказал:

— Впредь я не посмею так вести себя.

Оставив Чжи-шэня в своей келье и позавтракав с ним, настоятель ласково уговаривал его вести себя, как положено монастырским уставом. Потом он подарил Чжи-шэню рясу из тонкой материи, пару монашеских туфель и послал его в храм.

Но тому, кто привык к вину, трудно отказаться от этого удовольствия. Недаром говорится: «С вином дело ладится, с вином и провалится». Даже не слишком храбрый человек, выпив вина, становится посмелее и поразвязнее, а уж что говорить о человеке свободном и независимом по характеру!

После происшедшего скандала Лу Чжи-шэнь месяца четыре не осмеливался выходить из монастыря. Но вот во втором месяце, когда выдался особенно тёплый денёк, он вышел за ворота. Побродив около монастыря, он засмотрелся на гору Утай и даже не мог не выразить своего удовольствия вслух. Внезапно ветерок донёс до него металлический звон «дин-дин-дон-дин», который раздался внизу, у подножья горы.

Чжи-шэнь вернулся к себе в келью, взял немного денег, положил их за пазуху и медленно спустился с горы. Миновав арку с надписью «Обетованная земля Утай», он увидел посёлок, насчитывающий около семисот домов. Здесь шла бойкая торговля — продавали мясо, рыбу, овощи, вино, хлеб.

«Вот чертовщина! — подумал Чжи-шэнь, — если б я раньше знал, что близко имеется такое местечко, я не стал бы драться из-за той кадушки, а давным-давно купил бы себе здесь вина. За последние дни я только и видел, что воду. Пойду-ка, посмотрю, что здесь можно достать».

Звуки, которые он слышал ещё на горе, доносились из кузницы, где ковали железо. Рядом находился постоялый двор, на воротах которого висела вывеска: «Приют отцам и сыновьям».

Подойдя к кузнице, Чжи-шэнь увидел, что там работают три человека.

— Эй, хозяин, есть хорошая сталь? — спросил он.

Кузнец поднял голову и, увидев лицо Чжи-шэня, на котором безобразно торчала небритая щетина, сперва испугался. Прекратив работу, он произнёс:

— Пожалуйста, присядьте, святой отец. Что прикажете вам изготовить?

— Мне надо выковать монашеский посох и кинжал, — ответил Чжи-шэнь. — Есть ли у тебя сталь высшего сорта?

— Сейчас у меня есть очень хорошая сталь, — ответил кузнец. — Какого веса вы хотели бы иметь посох?

— В сто цзиней, — сказал Чжи-шэнь.

— Что вы! — засмеялся кузнец. — Это был бы непомерно тяжёлый посох. Боюсь, что мне и не выковать такой. Да и как вы будете носить его? Даже меч Гуань-вана весил всего восемьдесят один цзинь!

— А чем я хуже Гуань-вана! — вспылил Чжи-шэнь. — Он тоже был всего-навсего человек!

— Я всем говорю, — ответил кузнец, — что можно выковать посох не тяжелей сорока или пятидесяти цзиней весом. Да и тот слишком тяжёл!

— Ну, пусть будет по-твоему! — согласился Чжи-шэнь. — Сделай мне посох, как меч Гуань-вана — в восемьдесят один цзинь.

— Такой посох будет очень толст, — уговаривал Чжи-шэня кузнец, — некрасив и неудобен. Послушайтесь моего совета, отец, и я выкую вам хорошо закалённый посох в шестьдесят два цзиня. Но если он покажется вам слишком тяжёлым, то пеняйте на себя! Насчёт кинжала понятно, о нем не стоит и говорить. Все это я изготовлю вам из самой лучшей стали.

— А сколько будут стоить эти две вещи? — спросил Чжи-шэнь.

— Сговоримся, — отвечал кузнец, — за все я возьму пять лян серебром.

— Будь по-твоему, — сказал Чжи-шэнь. — А если сделаешь хорошо, то сверх платы получишь ещё и вознаграждение.

Взяв задаток, кузнец сказал:

— Так я сейчас же и примусь за работу.

— У меня тут осталась кое-какая мелочь, — добавил Чжи-шэнь, — может быть, купим немного вина и выпьем?

— Вы уж, пожалуйста, отец, устраивайте это сами, — промолвил кузнец. — Мне нужно закончить работу, и я не могу составить вам компанию.

Расставшись с кузнецами и пройдя не более тридцати шагов, Чжи-шэнь увидел вывеску кабачка. Откинув дверную занавеску, он вошёл туда, уселся за столик и, постучав по нему, крикнул:

— Подайте вина!

К нему тотчас подошёл хозяин и вежливо сказал:

— Извините меня, отец, но дом, который я занимаю, и деньги, на которые торгую, дал мне монастырь. Игумен строго приказал всем нам, торговцам, не продавать вина монахам, иначе он отберёт деньги и выгонит из дома. Не вините меня — сами видите, в каком я положении.

— А ты все же подай мне немного вина, — стал просить Чжи-шэнь. — Я никому не скажу об этом.

— Никак нельзя, — отвечал хозяин кабачка. — Может быть, вы пойдёте куда-нибудь в другое место. Прошу вас, не гневайтесь!

Что было делать Чжи-шэню? Он встал и, уходя, угрожающе сказал:

— Хорошо, я найду вино в другом месте, а потом вернусь и поговорю ещё с тобой!

Невдалеке Чжи-шэнь увидел вывеску другого кабачка. Он немедленно завернул туда, сел и потребовал:

— Хозяин! Подай скорее вина, пить хочется!

— Отец, — ответил хозяин, — разве вы не понимаете нашего положения? Вы должны знать о приказе игумена. Почему же вы хотите подвести нас?

Несмотря на все уговоры, хозяин так и не согласился отпустить Чжи-шэню вина. Тот заходил ещё в несколько питейных заведений, но и там ничего не добился.

«Надо пойти на хитрость, — подумал Чжи-шэнь, — а то так и останешься без выпивки…» Тут он заметил на краю посёлка, под абрикосовыми деревьями, шест с метлой. Лу Чжи-шэнь поспешил туда и увидел ещё один небольшой кабачок. Он вошёл и, сев у окна, окликнул хозяина:

— Эй, подай-ка вина прохожему монаху!

Взглянув на него, хозяин спросил:

— Ты откуда пришёл?

— Я странствующий монах. Только что пришёл к вам в посёлок и хочу немного выпить, — отвечал Чжи-шэнь.

— Если ты из монастыря на горе Утай, я не могу продать тебе вина.

— Да нет же, — возразил Чжи-шэнь. — Давай скорее вино.

Хозяин оглядел Лу Чжи-шэня с ног до головы и, решив, что и по виду и по разговору он отличается от здешних монахов, спросил:

— Сколько тебе подать вина?

— Да не спрашивай, наливай побольше — и ладно, — сказал Чжи-шэнь. Выпив с десяток чашек, он опять подозвал хозяина:

— Найдётся ли у тебя какое-нибудь жаркое? Подай мне! — С утра было немного говядины, да я уж всю распродал, — развёл руками крестьянин.

Но в это время Чжи-шэнь почувствовал запах мяса. Он вышел на улицу и увидел, что на очаге около стены в горшке варится собачье мясо.

— У тебя же есть собачина, почему ты не хочешь мне продать?

— Я не думал, что монах станет есть собачину, — отвечал крестьянин. — Потому и не предлагал тебе.

— Вот, держи деньги! — сказал Чжи-шэнь, вытаскивая все своё наличное серебро. — Давай мне половину твоего мяса!

Хозяин торопливо отрезал половину сварившейся собачьей тушки, нарезал немного чесноку и поставил еду перед Чжи-шэнем. Последний так и накинулся на мясо, разрывая его руками и обмакивая в чесночную приправу. Не забывал Чжи-шэнь и о вине. Выпив с десяток чашек, он все более входил во вкус и требовал ещё и ещё.

Хозяин кабачка остолбенел от удивления и только вскрикивал:

— Ну и монах! Вот чудеса!

— Я не даром у тебя ем! — огрызнулся Лу Чжи-шэнь, свирепо посмотрев на хозяина. — Какое тебе дело до меня?

— Сколько же тебе ещё налить? — спросил хозяин.

— Давай ещё кадушку, — потребовал Чжи-шэнь.

И хозяину ничего не оставалось, как поставить перед ним ещё кадушку вина.
Вскоре Чжи-шэнь опорожнил и эту кадушку, а недоеденную собачью ногу сунул себе за пазуху. Перед тем как уйти он сказал:

— Завтра я снова приду выпить на оставшиеся деньги.

Хозяин кабачка был так напуган, что стоял, не двигаясь с места, вытаращив глаза, и окончательно растерялся, когда увидел, что монах направляется к горе Утай.

Добравшись до беседки, Чжи-шэнь присел отдохнуть; между тем винные пары начали оказывать своё действие. Вскочив на ноги, он закричал:

— Эх! Давненько я не тренировался! У меня уж и тело-то всё одеревенело! Попробую-ка я проделать несколько выпадов!

Выйдя из беседки и засучив рукава, он сделал несколько движений и почувствовал, как в нем заиграла кровь. Тогда он приналёг плечом на столб беседки, раздался сильный треск, столб сломался, и беседка повалилась набок.

Монастырские привратники, заслышав грохот, взглянули вниз и увидели, что в гору нетвёрдыми шагами подымается Лу Чжи-шэнь.

— Вот беда-то! — закричали они. — Эта тварь опять нализалась!

И тут же закрыли ворота на засов и стали подглядывать в щёлку. А Лу Чжи-шэнь, подойдя к воротам и обнаружив, что они заперты, начал отчаянно барабанить кулаками. Но привратники не решались его впустить.

Побарабанив так без толку несколько минут, Чжи-шэнь повернулся и, увидев слева от себя статую бога-хранителя монастыря, закричал:

— Ах ты, чёртов истукан, почему ты не стучишь за меня в ворота? Ещё кулаком грозишь! А я тебя совсем не боюсь!

Тут Чжи-шэнь вскочил на возвышение, поломал, как перья лука, окружающий статую частокол и, схватив одну из палок, принялся дубасить бога-хранителя по ноге. Со статуи посыпались глина и позолота…

Завидев это, привратники с криком: «Ой, беда!» побежали доложить о случившемся игумену.

Передохнув немного, Чжи-шэнь обернулся и, заметив справа от ворот такую же статую, рявкнул:

— А ты, глупая тварь чего рот разинула? Тоже вздумала смеяться надо мной!

И, подскочив к этой статуе, он так хватил ею два раза по ноге, что тут же послышался страшный треск, и статуя бога-хранителя покатилась на землю. Подняв сломанный деревянный каркас статуи, Чжи-шэнь громко рассмеялся от удовольствия.

Тем временем игумен уговаривал пришедших к нему с докладом привратников:

— Не раздражайте его, идите!

Но тут в келью игумена вошли настоятель храма, казначей и келарь в сопровождении других монахов. Все они заговорили разом:

— Этот дикий кот опять сегодня напился до безобразия. Он свалил беседку на горе и разбил статуи богов-хранителей у ворот! Что же мы будем теперь делать?

— Ещё в древности говорили, — отвечал им игумен: — «Даже Сын неба избегает пьяных». Что же остаётся делать нам, старым монахам? Он уничтожил статуи богов-хранителей, а мы попросим его поручителя, господина Чжао, поставить новые. Он поломал беседку, мы опять же попросим Чжао справить её. Всё это он, конечно, сделает…

— Статуи богов охраняют монастырь, как же можно их заменять? — возразили монахи.

— Это ещё полбеды, что он разрушил стоявшие у ворот статуи богов-хранителей, — продолжал игумен. — Даже если бы он разбил все статуи Будды в храме, и то ничего нельзя было бы сделать! Опасно доводить его до буйства. Вы же сами видели, как он свирепствовал в прошлый раз!

— Ну и игумен у нас, — ворчали монахи, покидая его покои. — Глуп, как невозделанный бамбук. Привратники! — приказали они. — Не смейте открывать ворота, и все время наблюдайте за тем, что он там вытворяет.

Между тем Лу Чжи-шэнь разошёлся вовсю.

— Эй вы, падаль, лысые ослы! — кричал он. — Если вы сейчас же не впустите меня в монастырь, я разведу костёр и сожгу ваше чёртово логово.

Услышав это, монахи сказали привратникам:

— Откройте засов! Пусть эта скотина зайдёт! А то он и в самом деле ещё что-нибудь натворит.

Привратники неслышно подкрались к воротам, потихоньку отодвинули засов и мгновенно скрылись в помещение. Попрятались и остальные монахи.

В этот момент Лу Чжи-шэнь напряг все свои силы и обеими руками приналёг на ворота. Неожиданно ворота распахнулись, он с шумом влетел за ограду и упал. Вскочив на ноги, он испуганно ощупал свою голову, а потом бросился в храм, где сидели монахи, погрузившиеся в самосозерцание. Когда Чжи-шэнь рванул дверную занавеску и ввалился к ним, они замерли в страхе и ещё ниже склонили головы.

Едва Чжи-шэнь подошёл к первой попавшейся скамье, как его начало рвать. Монахи зажали носы и были лишь в состоянии бормотать: «Боже милостивый! Боже милостивый!»

Облегчившись, Чжи-шэнь взгромоздился на скамью, развязал пояс, с треском разорвал его и стащил с себя одежду. Тут он заметил выпавшую из-за пазухи собачью ногу.

— Вот и хорошо! Я как раз проголодался! — и, разломав кость, он принялся есть.

Увидев это, монахи в ужасе прикрыли лицо рукавами и отошли подальше от Чжи-шэня. Заметив это, Чжи-шэнь оторвал кусок собачины и, подойдя к близ стоящему монаху, предложил:

— А ну, полакомься и ты!

Испуганный монах ещё плотнее закрыл лицо рукавами одежды.

— А, ты не хочешь есть? — вскричал Чжи-шэнь и, повернувшись, сунул собачину в рот монаху, сидевшему рядом. Тот не успел отстраниться и упал со скамьи. Тогда Чжи-шэнь схватил его за ухо и стал насильно всовывать мясо ему в рот.

Монахи, сидевшие напротив, вскочили со своих мест и принялись всячески успокаивать Чжи-шэня, а тот, отбросив в сторону остатки собачины, стал барабанить кулаками по их бритым головам. В храме поднялся невообразимый шум: монахи с громкими возгласами схватили чашки для сбора подаяний и одежду и сломя голову бросились бежать. Этот скандал впоследствии получил название «разгон всего храма». Как же мог настоятель храма остановить Лу Чжи-шэня?

Он теперь так разбушевался, что начал крушить все кругом. Большинство монахов укрылось в своих кельях. Тогда казначей и келарь, ни слова не говоря игумену, собрали монахов, позвали прислугу, а также монастырских кузнецов, рабочих-мирян, послушников и носильщиков. Всего набралось около двухсот человек. Обвязав головы косынками и вооружившись палками и вилами, они все разом ворвались в храм.

Увидев их, Чжи-шэнь взревел от гнева и, не имея под руками никакого оружия, ухватился за стоявший перед статуей. Будды стол для жертвоприношений. Выдернув у стола ножки, он бросился на противника. Монахи сильно оробели и отступили под балкон. Рассвирепевший Чжи-шэнь кинулся за ними, размахивая ножками от стола и сбивая с ног всех, кто попадался ему под руку, пощадил он только двух старших монахов.

Когда Чжи-шэнь пробился к самому алтарю, внезапно появился игумен и повелительно крикнул:

— Прекрати безобразничать, Чжи-шэнь! А вы, монахи, также успокойтесь!

Среди монахов было уже несколько десятков раненых. Услышав голос игумена, все попятились. Заметив это, Чжи-шэнь в свою очередь бросил ножки стола и воскликнул:

— Святой отец, будьте моим заступником! — К этому времени он почти совсем протрезвился.

— Чжи-шэнь, — строго обратился к нему игумен, — ты доставляешь всем нам много беспокойства! Когда в прошлый раз ты напился и устроил скандал, я сообщил об этом твоему названому брату Чжао. И он прислал письмо, в котором просил монахов простить тебя. Сегодня ты снова нарушил святые заповеди Будды! Напившись до безобразия, ты сломал беседку и разбил статуи богов-хранителей, стоящие у ворот. Все это было бы ещё полбеды, но ты учинил безобразие в самом храме и разогнал всех монахов, а это уже непростительный грех! Наш монастырь Манджутры Бодисатвы существует тысячу лет, это место священно, и мы больше не можем терпеть твоё богохульство! Иди за мной в мои покои. Ты проведёшь там несколько дней, а я тем временем постараюсь устроить тебя куда-нибудь в другое место.

Затем игумен отослал монахов обратно в храм предаваться самосозерцанию, а получившим ушибы разрешил отдохнуть.

Чжи-шэня он оставил у себя ночевать.

На следующий день, посоветовавшись с настоятелем храма, игумен решил выдать Чжи-шэню немного денег на дорогу и отправить его в другой монастырь. Однако об этом они решили предварительно известить Чжао. Игумен послал к нему двух служителей с письмом да ещё поручил им обо всем подробно рассказать и сразу же возвращаться с ответом.

Когда Чжао прочёл письмо, ему стало очень тяжко. Он написал игумену почтительный ответ, в котором говорилось: «На восстановление статуй богов-хранителей и беседки я немедленно вышлю деньги, а что касается Чжи-шэня, отправляйте его, куда сочтёте нужным».

Получив такой ответ, игумен приказал слугам достать монашеское одеяние из чёрной материи, пару туфель и десять лян серебра. Потом он призвал Чжи-шэня и сказал ему:

— Когда ты впервые в пьяном виде учинил в монастыре бесчинство, это можно было отнести за счёт твоего недомыслия. Но ты снова напился и настолько потерял рассудок, что разбил статуи богов-хранителей, сломал беседку и даже выгнал из храма всех монахов, углубившихся в самосозерцание. Это уже тяжкий грех. К тому же ты ранил многих. Мы удалились от мира, это место благостно и свято, а твои поступки нарушают его чистоту. Ради твоего благодетеля господина Чжао я даю тебе письмо, чтобы ты мог найти себе иное пристанище. Здесь я больше не могу тебя оставить. Вечером я прочту тебе напутственную речь, четыре строчки наставления, которые должны наставить тебя на праведный путь.

— Отец мой! — воскликнул Чжи-шэнь. — Я готов направиться туда, куда ты посылаешь меня, и с благодарностью приму твоё наставление.

Если бы игумен не отправил Лу Чжи-шэня в назначенное место и не заставил его следовать данному завету, то, возможно, не произошло бы тех событий, о которых можно сказать:

Монаха посох вскинувши, играя,
Сражался он с героями Китая.
Вздымай во гневе инока кинжал,
Чтоб всюду он предателей сражал!

О том, какими словами напутствовал Лу Чжи-шэня игумен, рассказывается в следующей главе.

Глава 4
повествующая о том, как атаман разбойников оказался под расшитым свадебным пологом, и как Лу Чжи-шэнь учинил скандал в деревне Таохуацунь

Итак, игумен сказал Чжи-шэню:

— Здесь тебе больше нельзя оставаться. У меня есть духовный брат по имени Чжи-цин, который управляет монастырём Дасянго в Восточной столице. Ты пойдёшь к нему и вручишь это письмо. Попроси его дать тебе какую-нибудь службу при монастыре. Этой ночью мне было видение, и я поведаю тебе о четырёх знамениях, касающихся тебя. Смотри, крепко запомни их и следуй им всю жизнь.

— Я готов выслушать ваши наставления, учитель, — отвечал Чжи-шэнь, опускаясь перед ним на колени.

Тогда игумен торжественно произнёс:

— В твоей жизни счастье связано с лесом; гора сулит тебе богатство; избегай больших городов, но можешь спокойно останавливаться у полноводных рек.

Внимательно выслушав эти слова, Лу Чжи-шэнь отвесил игумену девять поклонов. Затем он подвязал дорожные сумы, и, спрятав письмо игумена, взвалил на плечи узел с вещами.

Распростившись с игуменом и со всеми монахами, Лу Чжи-шэнь покинул гору Утай и направился в гостиницу, расположенную рядом с кузницей. Там он решил немного передохнуть, дождаться, когда будут изготовлены посох и кинжал, и затем отправиться дальше.

Уходу Лу Чжи-шэня из монастыря все монахи очень обрадовались. Настоятель приказал починить разбитые статуи богов-хранителей и сломанную беседку. Спустя несколько дней в монастырь прибыл и сам Чжао с богатыми подарками и деньгами. Статуи богов и беседка были восстановлены, и об этом мы больше не будем рассказывать.

Последуем лучше за Лу Чжи-шэнем. Он прожил в гостинице около кузницы несколько дней и дождался выполнения своего заказа. Затем он приказал сделать ножны для кинжала, а посох покрыть лаком. Хорошо вознаградив кузнеца за труд, Лу Чжи-шэнь снова взвалил на плечи свой узел, привесил к поясу кинжал, взял в руки посох и, простившись с хозяином гостиницы и кузнецом, тронулся в путь. Встречные принимали его за бродячего монаха.

Покинув монастырь на горе Утай, Лу Чжи-шэнь направился в Восточную столицу. Более полмесяца провёл он в пути, стараясь не останавливаться в монастырях и предпочитая ночевать на постоялых дворах, где готовил себе еду; днём же он заходил в придорожные кабачки.

Однажды, следуя намеченным путём, Лу Чжи-шэнь так засмотрелся на красоту окружающей природы, что не заметил, как наступил вечер. До постоялого двора было далеко, и он оказался без ночлега. Как на беду, на дороге не было никого, кто мог бы составить ему компанию, и он не знал, где устроиться на ночлег. Пройдя ещё двадцать ли и миновав какой-то деревянный мостик, Лу Чжи-шэнь заметил вдалеке мелькающие огни и вскоре подошёл к поместью, расположенному в лесу. Сразу за поместьем поднимались крутые горы, словно нагромождённые друг на друга. «Что поделаешь! — подумал Лу Чжи-шэнь, — придётся попроситься ночевать здесь». Он поспешил к поместью и увидел несколько десятков поселян, бегавших взад и вперёд и что-то перетаскивавших.

Подойдя к ним вплотную, Лу Чжи-шэнь оперся на свой посох и с поклоном их приветствовал.

— Монах, зачем ты пришёл сюда в такое позднее время? — спросили поселяне.

— Я не успел добраться до ближайшего постоялого двора, — отвечал Лу Чжи-шэнь, — и хотел попросить у вас разрешения переночевать здесь. Завтра я пойду дальше.

— Ну, здесь с ночлегом у тебя ничего не выйдет, — отвечали селяне. — У нас и так сегодня хлопот хоть отбавляй!

— На одну-то ночь, уж наверно, можно найти приют, — возразил Чжи-шэнь, — ведь завтра я уйду!

— Проваливай-ка лучше, монах, — закричали крестьяне, — или тебе жить надоело!

— Что за чудеса? — удивился Чжи-шэнь. — Что же тут особенного, если я проведу здесь одну ночь. И причём тут моя жизнь?

— Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову! А не уйдёшь — мы тебя свяжем!

— Ах, деревенщина неотёсанная! — рассердился Чжи-шэнь. — Я ничего плохого вам не сказал, а вы вязать меня вздумали!

Некоторые из селян принялись ругаться, другие же старались уговорить его уйти. А Лу Чжи-шэнь, схватив свой посох, совсем было собрался пустить его в ход, как увидел, что из усадьбы вышел какой-то пожилой человек. Чжи-шэнь сразу решил, что ему было за шестьдесят. Старик шёл, опираясь на посох, который был выше его. Приблизившись, он крикнул крестьянам:

— Что это вы раскричались?

— Да как нам тут не кричать, — отвечали те, — ведь этот монах собрался нас бить!

— Я из монастыря, что на горе Утай, — выступив вперёд, сказал Лу Чжи-шэнь, — держу путь в Восточную столицу, где буду служить. Я не успел дойти до ближайшего постоялого двора и решил просить ночлега в вашем поместье, а эти невежи собрались вязать меня!

— Ну, если вы духовный отец с горы Утай, — сказал старик, — то следуйте за мной.

Лу Чжи-шэнь прошёл следом за стариком в парадный зал, где они уселись, один заняв место хозяина, другой — гостя, как того требовал обычай.

— Вы не обижайтесь, святой отец, — начал старик, — крестьяне не знают, что вы пришли из обиталища живого Будды — и смотрят на вас, как на простого человека. Я же всегда глубоко почитаю три сокровища буддизма: Будду, его законы и буддийскую общину. И хотя сегодня вечером в поместье много хлопот, я прошу вас переночевать в моем доме.

Чжи-шэнь, поставив свой посох к стене, поднялся с места и, низко поклонившись хозяину, промолвил с благодарностью:

— Я тронут вашей добротой, мой благодетель. Разрешите спросить, как называется это поместье и ваше уважаемое имя?

— Фамилия моя Лю, — отвечал старик. — А наша деревня называется Таохуа — «Цветы персика». Жители всей округи называют меня дедушкой Лю из поместья Таохуа. Осмелюсь ли и я узнать ваше монашеское имя?

— Мой духовный наставник, игумен монастыря Чжи-чжэнь, нарёк меня именем Чжи-шэнь. Фамилия же моя Лу, и потому теперь меня зовут Лу Чжи-шэнь.

— Разрешите пригласить вас отужинать со мной, — сказал хозяин. — Но я не знаю, дозволяете ли вы себе скоромную пищу?

— Я не избегаю ни скоромного, ни вина, — отвечал Чжи-шэнь. — Всё равно, что пить — водку ли из проса, или вино, я не привередничаю. Меня мало также интересует, что передо мной — говядина или собачина, — что есть, то и ем.

— Ну, если вы разрешаете себе мясную пищу и хмельное, — сказал хозяин, — то я сейчас же прикажу слугам принести вина и мяса.

Вскоре был накрыт стол, и перед Лу Чжи-шэнем стояли блюда с мясом и несколько тарелочек с закусками, возле которых лежали палочки для еды. Чжи-шэнь развязал пояс, снял сумку и уселся за стол. Между тем слуга принёс чайник с вином, чашку, налил в неё вина и подал Чжи-шэню. Лу Чжи-шэнь не заставил себя упрашивать и без дальнейших церемоний принялся за еду и питье. Вскоре и вино, и мясо были уничтожены. Сидевший за столом против Чжи-шэня хозяин так изумился, что не мог вымолвить слова. Снова были принесены кушанья, и Чжи-шэнь снова все съел. Лишь после того как слуга убрал со стола, хозяин сказал:

— Вам, учитель, придётся переночевать в боковой пристройке. Если вы услышите ночью какой-нибудь шум — не тревожьтесь и не выходите из дома.

— Разрешите спросить, что у вас сегодня ночью должно произойти? — обратился Лу Чжи-шэнь к хозяину.

— Ну, это для монахов не представляет интереса, — ответил старик.

— Вы чем-то расстроены, почтенный хозяин, — продолжал Лу Чжи-шэнь. — Быть может, вы недовольны тем, что я потревожил вас своим появлением? Поутру я отблагодарю за все хлопоты и покину ваше жилище. — Я уже говорил вам, — возразил хозяин, — что постоянно принимаю у себя монахов и делаю им подношения. Чем же может помешать мне один человек? Я огорчён тем, что сегодня вечером в наш дом приезжает жених моей дочери и у нас состоится свадьба.

Лу Чжи-шэнь в ответ на слова старого Лю засмеялся и сказал:

— Да ведь это обычное событие в жизни человека! Всегда так бывает, что взрослый мужчина женится, а девушка — выходит замуж. Зачем же вам печалиться?

— Вы далеко не все знаете, почтенный отец, — возразил хозяин. — Эту свадьбу мы устраиваем не по доброй воле.

Тут Чжи-шэнь громко расхохотался.

— Какой же вы чудак, почтенный хозяин! — воскликнул он. — Если на этот брак нет согласия обеих сторон, так чего ради вы выдаёте дочь замуж и принимаете к себе в дом зятя!

— У меня одна-единственная дочь, — ответил хозяин. — Ей только что минуло девятнадцать лет. Поблизости от нашей деревни есть гора, которая называется Таохуа. Недавно там появились два смелых атамана, которые собрали человек пятьсот — семьсот, построили крепость и занимаются в окрестностях грабежом и разбоем. Цинчжоуские власти посылали войска для расправы с ними, но ничего не смогли поделать. Один из этих главарей пришёл в наше поместье, чтобы вынудить у нас денег и продуктов, но когда увидел мою дочь, то оставил двадцать лян золота и кусок шелка в качестве свадебного подарка и назначил свадьбу на сегодняшний день. К вечеру он обещал прийти в наш дом. Я, конечно, не мог с ним спорить и должен был дать своё согласие. Вот что меня тревожит, а вовсе не ваш приход.

Выслушав старика, Лу Чжи-шэнь воскликнул:

— Ах, вот в чем дело! Ну, так я сумею отговорить его от женитьбы на вашей дочери. Что вы на это скажете?

— Да ведь это — сущий дьявол. Для него убить человека — пустое дело! — воскликнул хозяин. — Как же вы заставите его отказаться от свадьбы?

— У игумена монастыря на горе Утай я научился познанию законов связи событий, — ответил Чжи-шэнь. — Будь этот атаман даже сделан из железа, и то я могу заставить его изменить своё решение. Спрячьте куда-нибудь свою дочь, а меня впустите в ею спальню. Я сумею его переубедить.

— Что и говорить, — произнёс хозяин, — хорошо, если бы так случилось. Но смотрите, не дёргайте тигра за усы.

— Что же, мне самому жизнь не дорога, что ли? — отвечал Лу Чжи-шэнь. — Вы только сделайте все, как я сказал.

— Ах, если бы вы действительно могли нам помочь! — воскликнул хозяин. — Моему дому посчастливилось. Словно живой Будда сошёл к нам!

Но крестьяне, слышавшие этот разговор, сильно испугались.

— Не хотите ли ещё подкрепиться? — спросил хозяин, обращаясь к Лу Чжи-шэню. — Есть-то я больше не хочу, — произнёс Чжи-шэнь, — а вот вина, если оно у вас имеется, я выпил бы ещё.

— Как же, как же, — засуетился хозяин и велел слуге немедленно принести жареного гуся и большой кувшин вина, а Чжи-шэня просил есть и пить, сколько душе угодно.

Лу Чжи-шэнь выпил ещё чашек двадцать-тридцать вина, съел он также и гуся, а затем приказал слуге снести свой узел в комнату хозяйской дочери.

Взяв жезл и кинжал, он спросил, обращаясь к хозяину.- Вы уже спрятали свою дочь?

— Я отправил ею в соседнюю деревню, — ответил тот.

— Ну, тогда ведите меня в спальню невесты!

Когда они подошли туда, хозяин сказал:

— Вот это и есть ею комната.

— Хорошо, а теперь уходите и спрячетесь сами — произнёс Чжи-шэнь.

Старик Лю и его слуга вышли из спальни и занялись приготовлениями к предстоящему пиру.

Тем временем Лу Чжи-шэнь привёл в порядок находившуюся в комнате мебель, свой кинжал он спрятал в изголовье постели, а посох прислонил к спинке кровати. Затем он спустил расшитый золотом полог и, раздевшись догола, забрался на кровать.

Когда стемнело, хозяин распорядился зажечь свечи и фонари, чтобы всё поместье было ярко освещено, а току был поставлен стол, на котором расставили вперемешку свадебные свечи блюда с яствами и кувшины с подогретым вином.

Наступил час первой ночной стражи. И со стороны горы послышались бой барабана и удары в гонг. Звуки эти вызвали у хозяина поместья, старого Лю, большую тревогу, а жителей деревни от страха прошиб пот. Они вышли на дорогу и вдали увидели сорок — пятьдесят человек с зажжёнными факелами в руках, от которых кругом было светло, как днём. Толпа быстро приближалась к поместью.

Старый хозяин приказал работникам широко распахнуть ворота и вышел навстречу огромной толпе людей, которые окружали своего вожака. Яркое пламя факелов сверкало на оружии и знамёнах. Мечи и палицы были перевязаны шёлковыми лентами красного и зелёного цвета. Головы разбойников украшали полевые цветы. Впереди несли несколько пар затянутых красным шёлком больших фонарей, свет этих фонарей ярко освещал восседавшего на коне атамана. На голове его была повязка, примятая посередине и падающая на уши. Лицо его обрамляли яркие шёлковые цветы. Одет он был в роскошный халат из зелёной парчи с широким поясом, расшитым золотом. Ноги его облегали нарядные сапоги из тонкой кожи. Ехал атаман на высоком, статном белом коне с вьющейся гривой.

Приблизившись к поместью, атаман сошёл с коня, а его разбойничья свита принялась хором выкрикивать свадебные приветствия:

— Прекрасный убор сияет на твоей голове!

— Сегодня ты несравненный жених!

— Твоя одежда роскошна!

— Сегодня ты станешь зятем и мужем!

Старый Лю поспешно взял со стола чашу, налил в неё ароматного вина и, почтительно опустившись на колени, двумя руками поднёс атаману. Вслед за ним преклонили колени и все его слуги. Атаман подошёл к хозяину и, подымая его, сказал:

— Вы мой тесть, и вам не подобает стоять передо мной на коленях!

— Не говорите так, — отвечал старый Лю, — я всего лишь простой смертный, находящийся под вашим покровительством.

Успевший уже сильно захмелеть, главарь разбойников расхохотался и сказал:
— Скоро я стану вашим зятем и войду в вашу семью. Вам не придётся меня стыдиться. У вашей дочери будет неплохой муж.

Лю поднёс ему ещё чашу вина, а затем они прошли в дом. Когда разбойничий атаман увидел расставленные там столы, освещённые горящими свадебными свечами, он воскликнул:

— Дорогой тесть! Зачем вы устраиваете мне такую пышную встречу?!

Здесь они выпили ещё по три чаши вина, и после этого вошли в дом. Главарь велел привязать свою лошадь к дереву, а музыканты, сопровождавшие разбойников, расположились перед домом и начали играть. Войдя во внутренние покои, жених спросил хозяина:

— Где же моя будущая супруга, дорогой тесть?

— Она стесняется и не решается выйти, — ответил Лю.

— Тогда разрешите мне выпить в знак глубокого почтения к вам, — промолвил атаман, самодовольно улыбаясь, но тут же, отставив чашу, произнёс:

— Впрочем, нет, пожалуй, я сначала повидаю свою жену. Выпить можно и потом.

В это время старый Лю размышлял о том, как же спрятавшийся в спальне монах сумеет убедить атамана отказаться от свадьбы, но вслух он только сказал:

— Я сам провожу вас туда.

Взяв со стола подсвечник, он повёл главаря за ширмы и, указывая на дверь в комнату дочери, сказал:

— Она здесь. Прошу вас, войдите. — И, унося с собой свечу, тотчас же ушёл.

Не будучи уверен в удаче всей этой затеи, он решил заранее приготовиться к бегству. Тем временем атаман с шумом распахнул дверь в спальню. В комнате было темно, как в пещере, и он недовольно проворчал:

— Ну и скупой же человек мой тесть! Даже плошки не мог в спальне зажечь, держит мою жену в темноте! Завтра же пошлю моих молодцов в крепость, чтобы они привезли оттуда бочонок хорошего масла. Пусть у нас будет светло!

Лу Чжи-шэнь, притаившись за пологом, слышал ё это и едва сдерживал смех. А атаман-жених ощупью пробирался вглубь комнаты, приговаривая:

— Жёнка! Почему же ты не встречаешь меня? Тебе не следует стыдиться. Завтра ты будешь госпожой нашего стана.

Наконец, нащупав полог кровати, атаман откинул его и, протянув руку, попал Лу Чжи-шэню прямо в живот. Тогда Лу Чжи-шэнь схватил атамана за головную повязку и крепко прижал к кровати. Разбойник начал было вырываться, но Лу Чжи-шэнь со словами: «Ах ты, негодяй проклятый!» — ударил его правой рукой пониже уха. Тут жених не вытерпел и заорал:

— Как же ты смеешь так обращаться со своим мужем!

— А это, чтоб ты получше узнал, какая у тебя жена! — крикнул Чжи-шэнь.

Тут он свалил разбойника около кровати и принялся так избивать его кулаками, что тот во весь голос завопил:

— Спасите! Помогите!

Услышав этот вопль, хозяин Лю застыл на месте от испуга. Он надеялся, что монах сумеет как-то уговорить разбойника отказаться от задуманного плана, и был поражён, когда до него донеслись крики о помощи!.. Быстро схватив подсвечник, он в сопровождении нескольких разбойников ворвался в спальню.

При мерцающем свете свечи они увидели совершенно голого человека, который, сидя верхом на спине атамана, избивал его. Старший из прибежавших разбойников крикнул:

— Эй вы, молодцы, скорей на помощь нашему предводителю!

Разбойники мигом схватили пики и палицы, и собрались было напасть на Лу Чжи-шэня, но тот заметил их и, бросив главаря, схватил стоявший рядом с кроватью посох. Размахивая им, Лу Чжи-шэнь ринулся вперёд. При виде рассвирепевшего монаха разбойники с криками разбежались; а хозяин Лю пришёл в полное отчаяние.

Воспользовавшись суматохой, главарь разбойников выскользнул из спальни и побежал к воротам. Кое-как отыскав в темени своего коня, он вскочил на него и ударил коня веткой, отломанной от дерева. Тот рванулся вперёд, но тут же стал. Всадник воскликнул:

— Вот беда! Даже конь — и тот против меня!

Приглядевшись, он увидел, что впопыхах забыл отвязать уздечку. Освободив коня от привязи, атаман вихрем вылетел из ворот. Выбравшись за пределы поместья, он погрозил кулаком и крикнул:

— Ну, погоди, старый осёл! Ты от меня никуда не уйдёшь!

Стуча копытами, неосёдланный конь, подгоняемый ударами ветки, уносил своего седока в горы.

А в это время хозяин Лю, ухватившись за Лу Чжи-шэня, причитал:

— Почтенный отец! Какую беду вы накликали на мой дом!

— Простите меня за непристойный вид, — сказал ему в ответ Лу Чжи-шэнь. — Принесите, пожалуйста, мою одежду. Я облачусь, и тогда мы все обсудим.

Слуги принесли из другой комнаты его платье, и он оделся.

— А ведь я, было, совсем поверил, — продолжал Лю, — что своим красноречием вам удастся уговорить разбойника отказаться от своего замысла. Кто же мог подумать, что вы начнёте избивать его! Теперь он, конечно, отомстит мне. Приведёт сюда всех своих людей и уничтожит мою семью!

— Не тревожьтесь, — ответил ему Чжи-шэнь. — Я скажу вам всю правду. Ведь я не кто иной, как начальник управления пограничных войск старого Чуна в Яньнаньфу. Случилось так, что я убил человека, и мне пришлось постричься в монахи. Я бы не испугался и двухтысячного войска, приди оно сюда, а не то, что каких-то негодяев! Если не верите, попробуйте поднять мой посох!

Слуги попытались было сделать это, но не смогли. А Лу Чжи-шэнь схватил посох и стал вращать им, как хворостиной.

— Почтенный отец! — воскликнул старый хозяин. — Уж вы, пожалуйста, не покидайте нашу семью в опасности!

— Ну, это само собой разумеется! — отвечал Лу Чжи-шэнь. — Я не уйду отсюда, даже если мне будет грозить гибель!

— Принесите вина для почтенного монаха, — приказал Лю своим слугам. — Только, прошу вас, не пейте лишнего, — добавил он, обращаясь к Лу Чжи-шэню.

— Чем больше я пью, тем становлюсь сильнее. Выпью немного — и сразу силы прибавляется, выпью полную меру — тогда-то вся моя сила и проявляется!

— Ну раз так, то тем лучше! — воскликнул Лю. — Вина и мяса у нас вдосталь, и вы можете пить и есть, сколько пожелаете.

Между тем другой атаман разбойников, остававшийся в стане на горе Таохуа, собирался послать гонцов, чтобы узнать, как себя чувствует его собрат-молодожён, но в это время на гору вбежали несколько запыхавшихся разбойников:

— Беда! Беда!

Старший атаман спросил:

— Что случилось? почему вы здесь?

— Избили нашего атамана! — закричали разбойники.

Это известие испугало старшего главаря. Он захотел узнать подробности о происшедшем, но в этот момент ему доложили, что вернулся незадачливый жених.

Взглянув на своего товарища, старший атаман увидел, что на голове у того уже нет красной повязки и парчовый халат весь изодран в клочья. Всадник свалился на землю и с трудом проговорил:

— Помоги мне, старший брат!

— Да что с тобой приключилось?

— Когда я спустился с горы, — начал рассказывать атаман, — и приехал в поместье, я прошёл прямо в спальню. Мог ли я думать, что этот старый осел Лю спрячет свою дочь и вместо неё положит на её кровать огромного толстого монаха! Ничего не подозревая, я отбросил полог и стал искать невесту, а этот негодяй схватил меня и так избил кулаками и ногами, что я еле жив остался! Когда же этот мерзавец увидел, что в комнату вбежали мои люди, он бросил меня, схватил посох и принялся их избивать. В суматохе удалось мне кое-как выбраться оттуда и спасти свою жизнь. Надеюсь, брат мой, ты поможешь мне отомстить!

— Раз уж такое дело, — отвечал старший атаман, — то ложись отдыхать, а я отправлюсь в поместье и дам хорошую взбучку этому лысому проходимцу. Эй, подать мою лошадь! — приказал он стоявшим возле него разбойникам.

Вскочив на осёдланную лошадь, старший атаман вместе с остальными разбойниками с боевым кличем стал спускаться с горы.

Лу Чжи-шэнь пил вино, когда вбежал работник и доложил:

— Сюда едет старший вожак, и с ним все разбойники!

— Ну что же, бояться нам нечего! — сказал на это Лу Чжи-шэнь. — Я буду сбивать их с ног, а вы, знай, вяжите. Потом вы передадите их властям и получите вознаграждение. Подай-ка мне кинжал!

Лу Чжи-шэнь тотчас снял рясу, подоткнул полы халата, подвесил к поясу кинжал.

Затем он большими шагами, с посохом в руке, вышел на ток. Там он увидел, что к поместью приближается главный атаман разбойников, окружённый большой толпой с факелами в руках. Подъехав к дому, атаман вытянул вперёд свою пику и вскричал:

— Где этот лысый осел? Давайте-ка его сюда, — посмотрим, кто кого!

Эти слова взбесили Лу Чжи-шэня.

— Ах ты, грязная тварь! Я тебе покажу, кто я такой! — закричал он и с силой начал вращать над головой своим посохом.

Но предводитель разбойников опустил свою пику и громко крикнул:

— Обожди, монах! Не двигайся! Твой голос мне очень знаком. Скажи, как тебя зовут?

— Моё имя — Лу Да, — отвечал Лу Чжи-шэнь. — Я командир пограничных войск старого Чуна. Мне пришлось уйти из мира, постричься в монахи, и теперь меня зовут Лу Чжи-шэнь.

При этих словах старший атаман расхохотался и, соскочив с коня, низко поклонился Чжи-шэню.

— Старший брат мой, — сказал он, — как ты жил после нашей разлуки? Ну, теперь-то мне понятно, в чьих могучих руках побывал мой приятель.

Не разобрав как следует, в чём дело, и боясь какого-нибудь подвоха, Лу Чжи-шэнь отскочил на несколько шагов назад, однако посохом размахивать перестал. Присмотревшись к своему противнику, лицо которого освещали факелы, он узнал в нём бродячего продавца лекарств, учителя фехтования Ли Чжуня по прозвищу «Победитель тигров». Отвесив низкий поклон, Ли Чжун выпрямился, подошёл к Лу Чжи-шэню и сказал:

— Старший брат мой, почему ты стал монахом?

— Пойдём в комнату, расскажу, — ответил ему Чжи-шэнь.

Наблюдавший эту сцену хозяин поместья подумал: «Верно, этот монах одного с ними поля ягода», — и от такой мысли ему стало не по себе.

Войдя в дом, Лу Чжи-шэнь надел рясу. Затем они с Ли Чжуном уселись в гостиной и начали подробно вспоминать прошлое. Лу Чжи-шэнь занял главное место и позвал хозяина Лю. А старик не осмеливался даже показаться. Тогда Лу Чжи-шэнь крикнул ему:

— Да ты не бойся, хозяин, этот человек все равно, что мой брат.

Услышав слово «брат», старик ещё больше испугался и, не решаясь перечить Чжи-шэню, вошёл. Они расселись, второе место занял Ли Чжун, а хозяину досталось третье.

— Вам двоим, — начал Лу Чжи-шэнь, — я могу рассказать всю правду о том, что со мной произошло. После того как тремя ударами кулака я убил в Вэйчжоу мясника Чжэна, я бежал в уездный город Яньмынь, в округе Дайчжоу. Здесь я встретил старика Цзиня, которому помог выбраться из города. Старик не поехал, как предполагал, в Восточную столицу. Встретив по дороге своего знакомого, он отправился в Яньмынь, где и остался жить. Дочь свою он отдал в жены местному богачу Чжао. Когда я познакомился с этим богачом, мы понравились друг другу. На мою беду власти продолжали усиленно разыскивать меня, и поэтому Чжао помог мне постричься в монахи в монастыре на горе Утай. Игумен этого монастыря — Чжи-чжэнь, считался его сводным братом. Устроив меня в монастыре, Чжао оплатил все связанные с этим расходы. Став монахом и находясь в монастыре, я дважды напился пьяным, наскандалил в храме, и игумен дал мне письмо и отправил в Восточную столицу, в монастырь Дасянго. В письме он просит настоятеля этого монастыря Чжи-цина принять меня и определить на какую-нибудь должность при монастыре. Все это и привело меня сюда. В эту деревню я попал вечером в поисках ночлега. И, конечно, уж я никак не ожидал встретить здесь тебя, брат. Однако какого же это молодца я здесь вздул? И как ты сам очутился здесь?

Теперь пришёл черёд Ли Чжуну рассказать о своих делах:

— На другой день после того, как я расстался с тобой, и с Ши Цзинем в кабачке в Вэйчжоу, — начал он, — я услышал, — что ты убил мясника Чжэна. Я решил найти Ши Цзиня и посоветоваться с ним об этом деле, но он куда-то исчез. После я узнал, что уже посланы люди для ареста убийцы, и тоже решил побыстрее скрыться. Когда я проходил мимо горы Таохуа, я встретил здесь того молодца, которого ты только что отколотил. Его зовут Чжоу Тун. Он давно обосновался на этой горе и, когда я пришёл сюда, он со своей компанией напал на меня. Я победил его в схватке. Тогда он уговорил меня остаться в его стане и уступил мне здесь первое место. Так я и очутился тут и стал заниматься разбоем.

— Ну, уж если так все сложилось, — сказал Лу Чжи-шэнь, — то давайте договоримся, что свадьбы в доме почтенного Лю не будет. У него одна-единственная дочь, и надо, чтобы она оберегала отцовскую старость. Нельзя отнимать у старика последнюю опору и заставлять его одиноко доживать свои дни.

Услышав это, старый Лю так обрадовался, что приказал принести вина и разной снеди, и начал потчевать своих гостей. Не были забыты и остальные разбойники. Им выдали по две пампушки, по два куска мяса и поднесли по большой чаше вина. Все были сыты и довольны.

А хозяин Лю тут же вынес золото и шёлк, предназначавшиеся для свадебных подарков. Лу Чжи-шэнь, увидев драгоценности, сказал Ли Чжуну:

— Дорогой брат, ты уж как-нибудь уладь это дело, а эти вещи передай своему приятелю.

— Стоит ли об этом говорить? Я хочу пригласить тебя, старший брат мой, погостить немного у нас в стане. Хорошо было бы, если б и почтенный Лю отправился с нами.

Старик Лю тотчас же отдал распоряжение приготовить носилки. В одни усадил он Лу Чжи-шэня, туда же положили его вещи: узел, посох и кинжал. Сам он уселся в другие носилки. Ли Чжун вскочил на лошадь, и все они тронулись в путь. К рассвету они были на вершине горы.

Прибыв к месту, Лу Чжи-шэнь со старым Лю вылезли из носилок. Ли Чжун спешился и пригласил Лу Чжи-шэня и Лю войти в стан. Здесь он провёл их в самое лучшее помещение стана, где все они и уселись. Ли Чжун послал людей позвать Чжоу Туна. Когда тот — пришёл и увидел монаха, он пришёл в ярость.

— Дорогой брат мой, — воскликнул он, — ты не только не отомстил за меня, но ещё и пригласил к нам в стан моего врага и усадил его на почётное место!

— А знаешь ли ты, кто этот монах, брат мой? — спросил его Ли Чжун.

— Если бы мы были знакомы, то он уж, наверное, не избил бы меня, — сказал на это Чжоу Тун.

— Этот монах, — смеясь, продолжал Ли Чжун, — тот самый богатырь, который тремя ударами кулака уложил насмерть мясника и о котором я тебе не раз рассказывал.

— Вот так-так! — только и мог воскликнуть Чжоу Тун, потихоньку ощупывая свою голову. Затем он обернулся к Лу Чжи-шэню и отвесил ему глубокий поклон. Лу Чжи-шэнь, почтительно отвечая на его поклон, произнёс:

— Ты уж прости меня за грубость.

После этого они втроём уселись, а старик Лю остался стоять в сторонке, и Лу Чжи-шэнь начал следующую речь:

— Послушай меня, брат Чжоу! Своим сватовством к почтенному Лю ты допустил ошибку. У него единственная дочь, которая оберегает его старость, возжигает свечи перед табличкой предков и заботится о доме. Если ты увезёшь её, то оставишь старика совершенно одиноким. Сам он боялся тебя и не смел, конечно, высказать тебе все это. Но ты послушайся моего совета: откажись от этой невесты, ты можешь выбрать себе другую, не хуже. Золото и шёлк, которые ты преподнёс в качестве свадебных подарков, мы привезли обратно. Что ты думаешь по этому поводу?

— Брат мой, я готов во всем следовать твоему совету, — отвечал Чжоу, — и после нашего разговора не осмелюсь даже и приблизиться к дому старого Лю.

— Когда достойный муж совершает какой-нибудь поступок или принимает решение, он не должен в этом раскаиваться, — сказал Лу Чжи-шэнь.

В знак клятвенного обещания Чжоу Тун переломил пополам стрелу. Старик Лю почтительно поблагодарил его за великодушное решение, отдал обратно свадебные подарки — золото и шёлк — и вернулся в своё поместье.

Тем временем Ли Чжун и Чжоу Тун распорядились зарезать баранов и приготовить всё для пиршества. В течение нескольких дней они всячески ухаживали за своим гостем, водили его по горам и показывали ему окрестности. И действительно, на горе Таохуа было что посмотреть! Хребты её были высоки и неприступны, ниспадая отвесными обрывами; на гору вела только одна-единственная дорога; склоны были покрыты буйной растительностью. Оглядевши местность, Лу Чжи-шэнь сказал:

— Да, место здесь поистине неприступно!

Прожив в укреплённом стане несколько дней, Лу Чжи-шэнь увидел, что его хозяева не такие уж радушные люди. Во всём проявлялась их скаредность, и он решил отправиться в дальнейший путь. Хозяева стана настойчиво удерживали его и уговаривали остаться с ними, но он твёрдо стоял на своём.

— Ведь я покинул грешный мир и постригся в монахи, — говорил он, — как же я могу заниматься разбоем? — Ну если уж ты, брат, в самом деле не хочешь оставаться с нами и решил уйти от нас, — сказали ему Ли Чжун и Чжоу Тун, — то завтра мы отправимся на разбой, и всё, что нам в этот раз удастся добыть, отдадим тебе.

На следующий день в разбойничьем стане принялись резать баранов и свиней для прощального пиршества. На больших столах расставили богатую посуду из золота и серебра. Перед самым началом пира вдруг появился один из разбойников и сообщил, что у подножья горы показались две повозки, которые сопровождают более десяти человек стражи. Ли Чжун и Чжоу Тун тотчас же собрали всех разбойников, и, оставив двух человек обслуживать Лу Чжи-шэня, выступили в поход. Перед тем как покинуть стан, они сказали Лу Чжи-шэню:

— Брат наш, мы отправляемся на дело, а ты пока угощайся сам. Всю нашу добычу мы подарим тебе.

Оставшись один, Лу Чжи-шэнь стал раздумывать: «Какие скряги! — говорил он себе. — Сколько у них здесь золота и серебра, но они и не подумали подарить мне что-нибудь из этих вещей. Чтобы сделать мне подарок, они решили ограбить других. Нечего сказать, хорошо проявлять свои добрые чувства за счёт ближних. Ну, проучу же я вас, мерзавцев, — решил он, — будете меня помнить!»

Лу Чжи-шэнь приказал оставшимся с ним разбойникам подать вино и мясо и принялся за еду. После двух чаш вина, он неожиданно вскочил на ноги, кулаком свалил обоих разбойников и, сняв пояс, связал их вместе и заткнул им рты зелёными плодами дикого ореха. После этого Чжи-шэнь выбросил из своего узла всё, что не имело особой ценности, собрал со стола всю золотую и серебряную посуду, смял её, чтобы она занимала поменьше места, и засунул в свой узел. Спрятав за пазуху письмо игумена, он прицепил к поясу кинжал, взял в руки посох и взвалил на плечи узел. Выйдя из стана, Лу Чжи-шэнь огляделся по сторонам. Вокруг были только скалы и обрывы. «Если я пойду по единственной удобной дороге, — подумал он, — то обязательно столкнусь с этими негодяями. Спущусь-ка я лучше по этим зарослям». Недолго думая, он сунул кинжал в узел и сбросил его вниз, а за узлом полетел и посох. Вслед за тем он сам с шумом и треском скатился по заросшему кустарником крутому склону горы и остался целым и невредимым.

Проворно вскочив на ноги и отряхнувшись, он отыскал свой узел, прицепил к поясу кинжал, схватил посох и пустился в путь.

Тем временем Ли Чжун и Чжоу Тун, спустившись с горы, увидели две повозки и охрану, о которой им донесли. Вся охрана была вооружена. Подняв свои пики, атаманы во главе шайки разбойников кинулись вперёд, издавая боевой клич.

— Эй, вы! Торговцы! — кричали они — Если у вас есть голова на плечах, давайте выкуп!

Один из путников отделился от своих и, размахивая мечом, бросился на Ли Чжуна. Они схватывались более десяти раз, то съезжаясь, то разъезжаясь, но не могли одолеть друг друга. Тогда Чжоу Тун пришёл в ярость и тоже ринулся вперёд, увлекая за собой остальных разбойников. Путники не выдержали этого натиска и обратились в бегство. Человек восемь из них замешкались, и все они были убиты. Захватив повозки с добром, разбойничий шайка потихоньку двинулась в гору, распевая победные песни.

Возвратившись в стан, они увидели, что со стола исчезла золотая и серебряная посуда, а двое разбойников, остававшиеся с Лу Чжи-шэнем, привязаны к столбу.

Чжоу Тун тотчас освободил их и начал подробно расспрашивать, куда исчез гость. Разбойники ответили:

— Он свалил нас с ног, связал, затем сплющил всю посуду, засунул её в свой узел и ушёл.

— Видно, этот бритый проходимец уж не очень-то хороший парень! — заметил Чжоу Тун. — Похоже на то, что мы ошиблись в нем! Но куда он смог уйти?

Разбойники тщательно осмотрели все кругом и, наконец, заметили в одном месте узкую полоску примятой травы.

— Вот лысый черт! — воскликнул Чжоу Тун. — Да он самый что ни на есть матёрый разбойник! С такой кручи он решился кинуться вниз!

— Надо догнать его, да как следует проучить! — предложил Ли Чжун.

— Нет, не стоит, — возразил Чжоу Тун. — Правильно говорится: «К чему запирать двери, коли вор ушёл». Где уж там догонять его! Да если бы и догнали — потерянного всё равно не вернуть. Ведь не отдаст же он посуду сам, а нам с ним ни за что не справиться. Лучше оставить это дело так. Это пойдёт нам на пользу, если приведётся когда-нибудь встретиться с ним. Давай лучше вскроем тюки и поделим добычу на три части. По одной — возьмём себе, а третью отдадим нашим людям.

— Я привёл этого монаха на гору, — сказал тут Ли Чжун, — и его приход причинил тебе большой ущерб. Возьми себе мою долю добра.

— Дорогой мой брат, — возразил на это Чжоу Тун, — мы по гроб жизни связаны вечной дружбой и не будем считаться в таких мелочах.

Читатель, крепко запомни, что Ли Чжун и Чжоу Тун остались разбойничать на горе Таохуа.

Что касается Лу Чжи-шэня, то, спустившись с горы, он за день прошёл не меньше шестидесяти ли. Его мучил голод, но он не повстречал ни одного места, где можно было бы развести огонь и приготовить пищу. Оглядываясь по сторонам, он думал: «Что ж это, иду я с самого утра, а во рту за весь день не было ни крошки. Надо во что бы то ни стало найти место для ночлега».

И вдруг издалека до него донёсся звон колокольчиков.

«Мне везёт! — подумал Лу Чжи-шэнь, — это, несомненно, монастырь, если не буддийский, то даосский. Пойду-ка я на звук этих колокольчиков».

Если бы Лу Чжи-шэнь не пошёл туда, не пришлось бы нам рассказывать о том, как за каких-нибудь полдня 6олее десяти человек расстались с жизнью и как от одного факела сгорел древний монастырь в Линшаньских горах.

Так уж, видно, было предопределено судьбой:

Огонь поднялся красный над храмом золотым.
В нефритовом чертоге всклубился чёрный дым.

О том, в какой монастырь попал Лу Чжи-шэнь, ты, читатель, узнаешь из следующей главы.

Глава 5
рассказывающая о том, как Ши Цзинь промышлял разбоем в сосновой роще, и как Лу Чжи-шэнь сжёг монастырь

Перевалив через несколько холмов, Лу Чжи-шэнь подошёл к большому сосновому бору и заметил тропинку, которая уходила в лесную чащу. Следуя по этой тропинке и пройдя около половины ли, он увидел перед собой полуразрушенный монастырь. Висевшие на выступах монастырской крыши колокольчики раскачивались под ветром и издавали мелодичный звон. Взглянув па ворота, Лу Чжи-шэнь увидел полустёртую вывеску. На красном фоне едва можно было различить золотые иероглифы, гласившие: «Монастырь Вагуань». Сделав ещё шагов сорок, Лу Чжи-шэнь, пройдя каменный мостик, вошёл в монастырь и направился к флигелю, предназначенному для постояльцев. Подойдя ближе, он увидел, что ни стен, ни ворот, которыми обычно бывают обнесены такие помещения, около здания нет.

«Что здесь произошло? Почему этот монастырь пришёл в такой упадок?» — подумал про себя Лу Чжи-шэнь и пошёл дальше к помещению, где обычно находятся покои игумена, но и здесь двери были закрыты на замок, уже завелась густая паутина, и никаких следов вокруг не было, кроме помёта ласточек.

Лу Чжи-шэнь стукнул посохом и крикнул:

— Прохожий монах просит накормить его!

Он несколько раз повторил эти слова, но ответа не последовало. Тогда он двинулся в ту сторону, где положено быть кухне и кладовым, по и там все было разрушено: не видно было ни очагов, ни котлов.

Оставив свои узел на земле возле кельи эконома, Чжи-шэнь взял посох и снова отправился на поиски. И вот в небольшой комнатушке, расположенной за кухней он вдруг обнаружил несколько старых монахов, неподвижно сидевших на земле. У монахов были жёлтые, измождённые лица. Лу Чжи-шэнь с возмущением воскликнул:

— Какие же вы бессовестные люди! Где у вас чувство долга, монахи? Сколько я вас ни звал, никто мне не ответил!

Но монахи только замахали руками и произнесли предостерегающим тоном:
— Тише! не говори так громко!

— Я только странствующий монах, — ответил Лу Чжи-шэнь, — и прошу дать мне немного еды. Ничего плохого я вам не сделаю!

— Мы сами три дня сидим с пустыми желудками, — отвечал один из монахов, — что же мы можем дать тебе?

— Я пришёл из монастыря на горе Утай, — продолжал Лу Чжи-шэнь, — и уж, наверно, вы могли бы предложить мне хоть полмиски жидкой кашицы!

— Ты пришёл к нам из обиталища живого Будды, — ответил старый монах, — и по положению мы должны были бы оказать тебе соответствующий приём. Но вот беда! Все наши монахи разбрелись в разные стороны. В монастыре нет никакой пиши. Остались только мы, старики, да и то уже третий день сидим голодные.

— Глупости! — воскликнул Лу Чжи-шэнь. — Ни за что не поверю, чтобы в таком большом монастыре не нашлось какой-нибудь еды!

— Это верно, что наш монастырь не маленький, — отвечали монахи, — здесь раньше всего было вдосталь. Наше богатство привело сюда бродячего монаха, который обосновался здесь. К тому же он привёл с собой ещё даоса. Все наши постройки они порушили и своими безобразиями разогнали монахов. А нам, старикам, некуда деться, вот мы и сидим здесь голодные. Никакой еды у нас нет…

— Довольно вам чепуху городить! — снова закричал Лу Чжи-шэнь. — Ничего такого не может совершить один бродячий монах да один даос! Почему вы не сообщите о них властям?

— Отец наш! — отвечали монахи. — Ты, наверно, не знаешь, что ямынь отсюда далеко, к тому же никакие власти все равно ничего не смогли бы с ними сделать. Эти люди — настоящие разбойники. Им ничего не стоит убить человека или совершить поджог! Они и сейчас преспокойно устроились за кельей игумена.

— Как зовут этих людей? — спросил Лу Чжи-шэнь.

— Фамилия монаха — Цуй, — ответил старый монах, — его монашеское имя — Дао-чэн, а прозвище «Чугунный Будда». Фамилия же мирянина Цю, имя Сяо-и. У него буддийское прозвище «Взлетающий в небо Якша» или «Злой демон». Даже с виду эти люди не похожи на монахов, отрёкшихся от мира, это — самые настоящие лесные разбойники. А монашеское одеяние только прикрывает их бесчинства.

Во время этого разговора Лу Чжи-шэнь вдруг почувствовал запах еды. Он взял посох, огляделся по сторонам и увидел позади себя глиняный очаг, прикрытый циновкой, из-под которого шёл пар. Чжи-шэнь приподнял циновку и обнаружил, что под ней в котле варится пшённая каша.

Эх вы, монахи!.. Совести у вас нет! — принялся укорять их Лу Чжи-шэнь, — говорите, что три дня ничего не ели, а у самих полон котёл каши. Монахи, а врёте без зазрения совести!

Почуяв беду, монахи похватали свои чашки, тарелки, миски, ковши и наперебой бросились к котлу.

При виде еды Лу Чжи-шэнь снова почувствовал невыносимый приступ голода. Ему очень захотелось каши, но никакой посуды у него не было. Тут он заметил у очага полуразвалившийся лакированный столик, густо покрытый золой и пылью.

«Голь на выдумки хитра», — говорит пословица. Прислонив посох к стене и схватив пучок соломы, наваленной возле очага, Лу Чжи-шэнь смахнул ею пыль со столика, а затем обеими руками поднял котёл и вывалил кашу на столик. Старики-монахи так и ринулись к столику, но Чжи-шэнь с такой силой начал расталкивать их, что те, кто не успел отскочить в сторону, полетели на землю. Чжи-шэнь принялся загребать кашу обеими руками и запихивать её в рот. Но едва успел он проглотить несколько пригоршней, как монахи снова запричитали:

— Мы правду говорим, что ничего не ели три дня! Вот только недавно собрали немного пшена и сварили его, а ты отнимаешь у нас и эти последние крохи.

Услышав такие слова, Чжи-шэнь сразу же оставил кашу. В это время за стеной послышалось пение. Чжи-шэнь вытер руки и взял посох. Внезапно в проломе стены он увидел человека, на голову которого была накинута чёрная косынка. На человеке был халат, подвязанный пёстрым поясом, на ногах верёвочные туфли. Человек этот нёс на коромысле бамбуковую корзину, из которой торчали рыбий хвост и кусок мяса, завёрнутые в листья лотоса. На другом конце коромысла висел кувшин с вином, также покрытый листьями лотоса. На ходу человек напевал:

Ты – на востоке, на западе – я.
Разлучены мы, о жёнка моя!
Быть не беда без жены мне года.
Но для тебя быть без мужа – беда!

Монахи придвинулись к Лу Чжи-шэню, делая ему знаки руками, чтобы он вёл себя потише, и, указывая пальцами на неизвестного, прошептали:

— Это и есть Цю Сяо-и по прозвищу «Злой демон».

Чжи-шэнь торопливо вышел, сжав посох. А даос, не подозревая, что за ним кто-то идёт, направился прямо за келью игумена. Следуя за ним, Лу Чжи-шэнь увидел зелёный вяз, под которым стоял столик. На столе были разные яства, три чашечки и три пары палочек. На главном месте восседал толстый монах. Лицо у него было тёмное, торчком стояли, как щётка, ещё более чёрные брови. Вся грудь его была покрыта прыщами, а пониже из-под одежды выпирал безобразный чёрный живот. Рядом с монахом сидела совсем молодая женщина. Подойдя к ним, даос опустил коромысло с ношей на землю и сел рядом.

Завидев Лу Чжи-шэня, монах сильно испугался, вскочил на ноги и, обращаясь к нему, сказал:

— Прошу вас, брат, присядьте и выпейте с нами чашку вина!

Но Лу Чжи-шэнь, подняв посох, спросил:

— Как же это вы осмелились разорить такой богатый монастырь?

— Присядьте, брат, — продолжал упрашивать монах, — и выслушайте нас…

— Ну, говори, да побыстрей! — закричал Лу Чжи-шэнь, сердито уставив глаза на монаха.

— …Да что тут говорить, — продолжал монах. — Замечательным местом прежде был наш монастырь. Он владел большими землями, и монахов здесь жило множество. А потом монахи, которые прячутся сейчас вон там, начали пьянствовать, безобразничать, тратить деньги на женщин. Какие только меры не принимал игумен, чтобы обуздать их, но ничего не мог с ними поделать. А они между тем послали на него ложный донос и выжили отсюда. Вот так монастырь и пришёл в запустение. Монастырские земли были проданы, а монахи разбрелись кто куда. Мы с этим послушником пришли сюда совсем недавно и, взяв дело в свои руки, решили исправить ворота и привести в порядок храм.

— А что это за женщина распивает с вами вино? — спросил Лу Чжи-шэнь.

— Разрешите сказать вам, почтенный отец, — продолжал монах, — эта женщина — дочь Ван Ю-цзиня, проживавшего в деревне, неподалёку отсюда. Раньше её отец был жертвователем нашего монастыря, но потом прожил все своё состояние и теперь находится в бедственном положении. В доме у них ничего не осталось, а муж этой женщины лежит больной. Вот она и пришла в монастырь одолжить немного риса. Из уважения к её отцу мы решили угостить эту женщину. Вот и всё. Никаких других мыслей у нас и не было. А вы, почтенный учитель, не верьте тому, что говорят эти старые скоты.

Выслушав монаха, и будучи введён в заблуждение его почтительным тоном, Лу Чжи-шэнь решительно заявил:

— Ну ладно, я не позволю этим старикам дурачить себя! — И с посохом в руках отправился обратно.

Голодные монахи только принялись за кашу, как вдруг перед ними снова выросла фигура разгневанного Лу Чжи-шэня. Угрожающе показывая на них пальцем, он вскричал:

— Так это вы, оказывается, разорили монастырское хозяйство, да ещё вздумали меня обманывать!..

— Почтенный отец, — взмолились монахи, — не слушай ты этих бродяг! Ведь ты мог убедиться сам, что они даже женщину у себя держат. Они не отважились дать тебе отпор только потому, что у тебя был посох и кинжал, а у них под руками не было никакого оружия. Если ты не веришь, пойди туда ещё раз и посмотри, чем они занимаются. Подумай, почтенный учитель, они там и вино пьют, и рыбу едят, а у нас даже пшена нет. Понятно, что мы испугались, когда увидели, что ты отнимаешь у нас последнюю еду.

— И то верно, — заметил Лу Чжи-шэнь.

И снова, взяв посох, пошёл за покои игумена, но калитка была уже заперта. Взбешённый Лу Чжи-шэнь одним ударом ноги высадил её и ворвался во двор. В ту же минуту из покоев с мечом в руке выбежал «Чугунный Будда» — Цуй Дао-чэн, и бросился навстречу Лу Чжи-шэню. А тот, увидев это, взревел от гнева и, вращая посохом над головой, ринулся на Цуй Дао-чэна. Они сходились раз пятнадцать, но одолеть Лу Чжи-шэня «Чугунному Будде» оказалось не под силу. Он едва успевал уклоняться от ударов и кое-как отражать их. Наконец, даже защищаться ему стало трудно, и он уже готов был бежать с поля боя. Но в это время «Злой демон» — Цю Сяо-и, видя, что его приятель долго не продержится, схватил меч и напал на Лу Чжи-шэня сзади.

В самый разгар боя тот заслышал позади себя шаги, но, осыпая ударами противника, он не мог обернуться и, только заметив рядом с собой человеческую тень, понял, какая ему угрожает опасность. Чтобы как-нибудь отпугнуть того, кто готовил удар в спину, Лу Чжи-шэнь что есть силы рявкнул:

— На! Получай!

Цуй Дао-чэн вздрогнул. Ему показалось, что эти слова относятся к нему и что Лу Чжи-шэнь сейчас сразит его посохом. Он отступил и тем самым дал Лу Чжи-шэню возможность прервать на несколько мгновений бой и оглянуться. Теперь все трое стояли друг против друга. Цуй Дао-чэн и Цю Сяо-и вместе напали на Лу Чжи-шэня. Тот выдержал десять схваток, но положение его становилось все более и более тяжёлым. С утра он почти ничего не ел, к тому же за день прошёл большое расстояние и очень устал. Он не мог дать отпор сразу двум противникам, нападавшим на него со свежими силами, и решил, пока не поздно, отступить. Прихватив посох, Лу Чжи-шэнь покинул поле боя. Враги гнались за ним, и Лу Чжи-шэню всё время приходилось отражать их натиск. Только у самого мостика они прекратили преследование и уселись на перила.

Когда противники остались далеко позади, Лу Чжи-шэнь остановился, чтобы перевести дух. Тут-то он и вспомнил, что оставил свой узел в монастыре около кухни. «Как же мне теперь быть? — думал он, — денег у меня нет, и я погибну от голода. Что теперь делать?»

Он уж совсем собрался было идти за своими пожитками, но тут же передумал. «Их двое, а я один, — размышлял он. — Здесь и пропасть не долго». В тяжёлом раздумье он не спеша двинулся вперёд. Пройдя несколько ли, он увидел перед собой большой сосновый лес, стволы деревьев были красного цвета. Взглянув на сосны, Лу Чжи-шэнь невольно подумал:

«Какой зловещий лес!» — и тут неожиданно он заметил человека, который выглядывал из чащи. А тот посмотрел на Лу Чжи-шэня, плюнул со злости и скрылся за деревьями.

— Сдаётся мне, — пробормотал Лу Чжи-шэнь, — что этот негодяй промышляет разбоем. Как только он разглядел, что я монах и с меня взятки гладки, он тут же скрылся. Да, этому разбойнику и вправду не повезло. Надо же ему было повстречаться со мной, когда меня довели до бешенства. Ну, теперь я хоть на нем отыграюсь, сейчас отберу у него одежду. На выпивку хватит.

Лу Чжи-шэнь поднял свой посох и бросился в лес.

— Эй, ты там, разбойник! Поди-ка сюда!

Тот рассмеялся:

— Вот дьявол! Мне и так не везёт, а гут ещё этот привязался!

С этими словами человек выскочил из лесной чаши и, выхватив из ножен меч, бросился на Лу Чжи-шэня, громко приговаривая:

— Ах ты, лысый осел! Я ведь тебя не трогал, ты сам захотел своей гибели.

— Вот я покажу тебе, кто я такой! — завопил в ответ Лу Чжи-шэнь и прыгнул вперёд, вращая посохом над головой.

Незнакомец тоже размахивал своим мечом и наступал на Лу Чжи-шэня. Но в этот момент ему вдруг пришло в голову: «А ведь я где-то слышал голос этого монаха».

— Эй ты, монах! — закричал он. — Я где-то встречался с тобой. Как тебя зовут?

— Вот разиков триста схвачусь с тобой, тогда и назову своё имя, — отвечал Лу Чжи-шэнь.

Тут незнакомец в дикой ярости взмахнул мечом и ринулся в бой. На десятой схватке он одобрительно подумал: «Ну и здоров же этот монах!» и, не прерывая поединка, обратился к противнику:

— Остановись, я хочу поговорить с тобой!

И оба выскочили из круга.

— Назови своё имя! — настаивал незнакомец. — Мне ведь знаком твой голос!

Наконец, Лу Чжи-шэнь назвал себя, тогда его противник отбросил меч и, поклонившись до земли, произнёс:

— А вы не узнаёте Ши Цзиня?

— Так ты, оказывается, Ши Цзинь! — рассмеялся Лу Чжи-шэнь.

Обменявшись приветствиями, они вошли в чащу леса и там уселись.

— Где же ты побывал с тех пор, как ушёл из Вэйчжоу? — спросил Лу Чжи-шэнь, обращаясь к Ши Цзиню.

— Мой старший брат, — начал свой рассказ Ши Цзинь, — на следующий день, после того как мы расстались с вами в кабачке, я узнал, что вы убили мясника Чжэна и скрылись. Потом мне сказали, будто страже стало известно, что мы совместно помогли старику Цзиню уехать из Вэйчжоу. Тут уж и я поспешил выбраться из города и отправился на поиски своего старого учителя Ван Цзиня. Я пошёл прямо к Яньчжоу, но не нашёл его там и вернулся в Северную столицу, где прожил все свои деньги, и тогда мне пришлось уйти в лес, чтобы добывать себе средства к существованию. Вот уж никак не ожидал, что мы здесь встретимся с вами! А как случилось, что вы стали монахом?

Лу Чжи-шэнь подробно рассказал ему свою историю.

— Старший брат, вы голодны, — произнёс Ши Цзинь, — а у меня есть немного сушёного мяса и лепёшек. — Он достал припасы, предложил их Лу Чжи-шэню и продолжал: — Раз ваш узел остался в монастыре, давайте пойдём вместе и вызволим его. Если монахи не отдадут его добром, — мы их просто прикончим.

— Правильно, — согласился Чжи-шэнь.

Подкрепившись едой, они взяли оружие и направились к монастырю. Приблизившись к монастырским стенам, они увидели, что Цуй Дао-чэн и Цю Сяо-и всё ещё сидят на перилах мостика.

— Эй вы, олухи! — громко крикнул Чжи-шэнь, выступая вперёд. — Выходите-ка сюда! Уж на этот-то раз мы будем биться с вами до конца.

— Эх ты, горе-вояка! Ведь тебе уже как следует влетело, а ты опять туда же лезешь? Тут Чжи-шэнь рассвирепел и, размахивая посохом над головой, вбежал на Мост. «Чугунный Будда» тоже пришёл в ярость и, схватив меч, ринулся ему навстречу. Но теперь Лу Чжи-шэнь был не один и чувствовал себя вдвое сильнее; придало ему силы и то, что он подкрепился едой. На десятой схватке Чжи-шэнь стал теснить Цуй Дао-чэна, и тот уже начал подумывать, как бы убраться подобру-поздорову. В это время Цю Сяо-и, видя, что его приятелю приходится туго, выхватил свой меч и бросился ему на помощь.

Ши Цзинь в свою очередь в несколько прыжков выскочил из лесу и подбежал к месту боя, громко выкрикивая:

— Не выпустим их отсюда живыми!

С этими словами он сбросил назад шляпу и, высоко подняв меч, вступил в борьбу с Цю Сяо-и. Теперь уже четверо бились друг против друга парами.

Лу Чжи-шэнь и Цуй Дао-чэн сражались у самого края горного потока. Улучив момент, Чжи-шэнь с криком: «Получай!» — нанёс своему противнику такой удар посохом, что тот полетел с моста вниз. Цю Сяо-и, увидев, что случилось с монахом, сразу потерял всякое желание продолжать драку, и решил во что бы то ни стало выбраться живым с поля боя. Заметив это, Ши Цзинь завопил:

— Куда бежишь?!

Нагнав своего противника, он нанёс ему в спину такой удар мечом, что тот плашмя повалился на землю. Ши Цзинь подбежал к упавшему и сверху вниз вонзил ему в спину меч.

Тем временем Чжи-шэнь сбежал с моста и ещё раз ударил посохом свалившегося Цуй Дао-чэна. Так закончилось земное существование этих двух жалких негодяев, и они отошли в вечность.

Чжи-шэнь и Ши Цзинь связали трупы убитых и сбросили их в поток, а сами направились в монастырь и отыскали там узел с вещами. Старых монахов они уже не застали в живых: после того как Чжи-шэнь потерпел поражение и покинул монастырь, они решили, что Цуй Дао-чэн и Цю Сяо-и, вернувшись, все равно их убьют, и со страха повесились. Чжи-шэнь и Ши Цзинь направились к храму и там увидели, что женщина, которая находилась в плену у разбойников, также покончила жизнь самоубийством, бросившись в колодец. Они вошли в помещение, осмотрели несколько комнат, но никого больше не нашли; только на кроватях лежало четыре узла с платьем. Развязав их, Ши Цзинь увидел, что в одежду было завёрнуто золото и серебро. Он выбрал, что получше, и увязал в отдельный узел. В кухне друзья нашли рыбу, вино и мясо. Они принесли воды, развели огонь, приготовили себе пищу и плотно закусили.

Покончив с едой, они взяли узлы, разломали очаг и по всему помещению разбросали горящие головни. Вспыхнул огонь и охватил сначала небольшие задние комнаты, а потом запылал и весь дом. Тут Чжи-шэнь и Ши Цзинь взяли несколько факелов и подожгли храм. К этому времени ветер усилился, и огонь с гулом и треском, вздымаясь к небу, охватил весь монастырь.

Чжи-шэнь и Ши Цзинь задержались ещё на некоторое время, любуясь пожаром.

— Хорошее это место, только делать нам здесь нечего, — сказали они. — А теперь нам лучше всего отправиться своей дорогой.

Они тронулись в путь и шли всю ночь, не останавливаясь. На рассвете они заметили вдали какие-то дома и, присмотревшись, убедились, что это было небольшое селение. Путники направились туда и около узкого, состоящего всего из одной доски, мостика увидели маленький кабачок. Они вошли и заказали вина, а потом договорились с трактирным слугой, чтобы он достал крупы и мяса и приготовил им поесть. Попивая вино, друзья вспоминали о тех приключениях, которые выпали на их долю во время странствий.

После того как они выпили и закусили, Чжи-шэнь спросил Ши Цзиня:

— Ну, а куда же ты теперь думаешь направиться?

— Пожалуй, опять пойду на гору Таохуа в стан атамана Чжу У, — ответил Ши Цзинь. — Поживу с ними, а там посмотрю, что делать.

— И то верно, — согласился Чжи-шэнь.

Он тут же вынул из своего узла часть дорогой посуды и передал се Ши Цзиню. Затем они расплатились со слугой и, взяв своё оружие и вещи, отправились в путь.

Пройдя, не более пяти-семи ли, друзья оказались на перекрёстке трёх дорог.

— Ну, брат мой, — промолвил Чжи-шэнь, — здесь мы должны расстаться. Мой путь лежит в Восточную столицу, и ты не провожай меня. В округ Хуачжоу тебе надо идти вон той дорогой… — И добавил: — Когда-нибудь мы с тобой ещё встретимся. А будет случаи, пришли о себе весточку.

Друзья обменялись прощальными поклонами и разошлись в разные стороны.

Спустя восемь или девять дней, поутру, Лу Чжи-шэнь увидел перед собой Восточную столицу. Войдя в город, он растерялся от уличной сутолоки и оглушительного шума. Наконец, он решился почтительно спросить у одного из прохожих, где находится монастырь Сянго. Ему объяснили, что надо идти ещё дальше к мосту Чжоуцяо. Лу Чжи-шэнь пошёл указанной дорогой и вскоре увидел монастырь. Войдя в ворота, он огляделся по сторонам и направился прямо в подворье. Находившийся гам послушник доложил о нем монаху, ведающему приёмом гостей. Последний вскоре пришёл и при первом взгляде на незнакомца с большим узлом за плечами испугался его свирепого вида, тяжёлого железного посоха и висевшего сбоку кинжала.

— Откуда пожаловали, брат монах? — осторожно осведомился он.

Лу Чжи-шэнь, опустив на землю свой узел, прислонил к стене посох и приветствовал монаха поклоном. Тот учтиво ответил.

— Я прибыл с горы Утай, — начал Чжи-шэнь. — Мой наставник, игумен тамошнего монастыря, прислал меня с письмом к вашему почтенному настоятелю и сказал, что здесь мне дадут службу.

— Ну, раз у тебя есть письмо от почтенного настоятеля — следуй за мной, — сказал монах и провёл Чжи-шэня прямо в покои игумена.

Чжи-шэнь развязал узел, достал оттуда письмо и продолжал стоять, держа его в руках. Тогда монах обратился к Чжи-шэню:

— Дорогой брат, разве ты не знаешь правил? Сейчас сюда придёт игумен, и тебе следует встретить его, как положено. Сними кинжал, приготовь свечи для возжигания, одень рясу и положи подстилку для поклонов.

— Так что же ты мне сразу об этом не сказал? — возмутился Чжи-шэнь.

Он поспешно отвязал кинжал, затем вынул из узла пачку свечей и подстилку, но ему никак не удавалось сделать все, как полагается. Монах набросил ему на плечи монашеское одеяние и показал, как следует расставлять свечи.

Вскоре из своей кельи вышел игумен монастыря Чжи-цин. Монах, встретивший Чжи-шэня, выступил вперёд и доложил:

— Этот брат прибыл с горы Утай и принёс вам письмо тамошнего игумена Чжи-чжэня.

— Давно не имел я писем от брата игумена, — заметил глава монастыря.

Монах, ведающий приёмом гостей, сказал, обращаясь к Чжи-шэню:

— Брат, поспеши приветствовать игумена! — Но тут он заметил, что Чжи-шэнь не успел поставить свечи в курильницу, и, не в силах удержать улыбку, пришёл ему на помощь.

Затем Чжи-шэнь, стоя на коленях, начал отбивать поклоны перед игуменом. Наблюдавший за ним монах вовремя остановил его после третьего поклона и, взяв письмо, передал его игумену. Тот вскрыл письмо и погрузился в чтение. В послании с горы Утай подробно излагались все обстоятельства, при которых Чжи-шэнь принял постриг, и объяснялось, почему он должен был покинуть монастырь. Далее было написано: «Я выражаю самую искреннюю надежду, что вы будете милостивы и не откажетесь принять к себе Чжи-шэня, назначив его на какую-нибудь монастырскую должность. Этот монах в будущем, несомненно, исправится и проявит себя с хорошей стороны, и потому я прошу вас не отказать в моей просьбе».

Прочитав письмо, игумен сказал, обращаясь к Чжи-шэню:

— Вы, брат, проделали большой путь, отправляйтесь пока в помещение монахов, отдохните и подкрепитесь с дороги, чем бог послал.

Чжи-шэнь почтительно поблагодарил и, подняв подстилку, свечи, узел, посох и кинжал, отправился вслед за послушником.

Тем временем игумен призвал в свои покои всех старших монахов и обратился к ним со следующими словами:

— Сейчас, когда все вы собрались здесь, я должен сообщить вам, что наш брат — игумен Чжи-чжэнь — поставил нас и очень затруднительное положение. Он прислал к нам монаха, который прежде был начальником в пограничных войсках. Он убил человека и постригся в монахи, но вскоре дважды учинил в монастыре бесчинства, и тамошние монахи уже не могли больше держать ею в своей обители. Так вот, не желая оставлять у себя этого буяна, они спихнули его нам! Мы не можем отказаться от этого монаха, потому что игумен умоляет принять его, но если мы оставим его, то он начнёт нарушать наши порядки. Вот и подумайте, как с ним быть.

— Я думаю, — начал монах, ведающий приёмом гостей, — что этот человек даже с виду не похож на монаха, как же мы можем оставлять ею в нашем монастыре? — А мне, братья, пришла в голову другая мысль, — сказал тут келарь. — Наши огороды находятся за воротами Суаньцзао и постоянно подвергаются нашествиям солдат из ближних казарм, а также обосновавшейся неподалёку шайки проходимцев. Они пускают в огород скотину и вообще творят всякие безобразия. Старый монах, который сейчас там присматривает за огородом, конечно, не может справиться с этой шайкой. Почему бы нам не послать нового монаха сторожить эти огороды. Уж с этим-то делом он, конечно, справится.

— Согласен, сказал игумен. И тут же велел послушнику привести Чжи-шэня, когда тот покончит с едой.

Вскоре послушник возвратился вместе с Чжи-шэнем.

— Поскольку брат Чжи-чжэнь просит дать тебе какую-нибудь монастырскую должность, — обратился игумен к Чжи-шэню, — мы решили отдать под твоё наблюдение наши монастырские огороды, которые находятся за воротами Суаньцзао, неподалёку от кумирни Юэмяо. Там ты будешь жить и распоряжаться всеми делами. Десять коромысел овощей тебе надлежит доставлять в монастырь, эти овощи будут приносить рабочие, обрабатывающие огороды, все остальное можешь брать себе.

— Наш игумен, — ответил на это Чжи-шэнь, — отправляя меня к вам, обещал, что я получу здесь должность при монастыре. Почему же вы, вместо того чтобы назначить меня на почётное место келаря или казначея, посылаете сторожить огороды?

— Брат мой, — возразил на это настоятель храма. — Ты плохо разбираешься в порядках. Ты ведь только что прибыл к нам и не успел ещё ничем проявить себя. Как же ты хочешь получить старшую монашескую должность? Впрочем, и наблюдение за монастырскими огородами тоже немалое дело.

— Не буду я работать на огороде, — проворчал Лу Чжи-шэнь. — Как хотите, а назначьте меня или казначеем, или келарем!

— Послушай, — вмешался в свою очередь монах, ведающий приёмом гостей. — Каждый, кто состоит на монастырской службе, отвечает за какое-нибудь определённое дело. Я, например, ведаю исключительно приёмом гостей, приезжающих в монастырь, и уходом за ними. Что касается ближайших помощников настоятеля, келаря и других, то всё это — старшие монашеские должности, и заслужить их нелегко. Монахи, несущие службу келаря, казначея, надзирателя, эконома, ведают всеми хозяйственными делами монастыря. А ты только появился здесь и сразу же хочешь получить такой высокий пост! В монастыре есть и другие, второстепенные должности, вот, например, смотритель амбаров, смотритель залов для приёма, хранитель священных книг, главный сборщик податей. Кроме того, у нас есть должности монахов, ведающих башнями, снабжением трапезной, чаепитием, чисткой уборных, а также ведающего огородом. Это низкий разряд монастырских должностей. Если ты, брат, хорошо поработаешь на своём месте, ну, скажем, год, тогда можно будет говорить о том, чтобы тебя назначили ведать башней. Ещё через год тебе можно будет доверить наблюдение за банями, а ещё через год, пожалуй, тебя назначат на должность надзирателя.

— Ну, если и вправду я смогу получить повышение, то завтра же отправлюсь на огороды, — согласился Чжи-шэнь.

После этого игумен оставил его у себя с покоях отдохнуть. В этот же день были определены обязанности Чжи-шэня и заготовлен приказ о его назначении; а на огороды была послана бумага о том, что с завтрашнего дня Лу Чжи-шэнь вступает в должность. Когда со всем этим делом было покончено, монахи разошлись по своим кельям.

На следующий день игумен вышел в зал, подписал приказ о назначении нового смотрителя огородов и вручил его Чжи-шэню. Последний, получив назначение, поклонился игумену, забрал свои вещи и в сопровождении двух монахов отправился к месту своей службы.

Необходимо сказать, что по соседству с огородами проживала ватага лодырей и бездельников, человек около тридцати. Они проводили время в кутежах и азартных играх и частенько заглядывали на монастырские огороды, где воровали овощи, чтобы чем-нибудь прокормиться. Забравшись в этот день на огород, они заметили на сторожевой будке бумагу, которая гласила: «Монастырь Сянго назначает смотрителем огородов монаха Лу Чжи-шэня, который с завтрашнего дня приступает к исполнению своих обязанностей. Настоящим сообщается всем, что посторонним лицам вход на огороды запрещён». Бездельники тотчас же сообщили эти новости всей своей шайке и собрались, чтобы обсудить создавшееся положение и выяснить, кто такой этот Лу Чжи-шэнь. Шайка решила устроить ему достойный приём. Бездельники надумали завязать ссору и так вздуть его, чтобы новый смотритель сразу стал послушным и покорным.

— А я вот что предлагаю, — объявил один из них. — Монах этот нас ещё не знает, и нам даже ссориться с ним не из-за чего. Пусть он явится сюда, а мы заманим его к мусорной яме и сделаем вид, что пришли поздравить с назначением. Он и оглянуться не успеет, как мы схватим его за ноги и столкнём и яму. Вот будет весело!

Остальные лодыри одобрили эту затею и решили ждать прихода Лу Чжи-шэня. А тот, войдя в сторожевую будку, разложил там свои пещи, прислонил к стене посох и повесил на стену кинжал. Все работающие на огороде пришли его приветствовать, и Лу Чжи-шэнь немедленно ознакомился со своими новыми обязанностями. После того как ему были переданы все ключи и показаны все запоры, старик-монах, бывший смотритель огорода, а также монахи, провожавшие Чжи-шэня, попрощались с ним и возвратились в монастырь. Вслед за тем Чжи-шэнь прошёл на огороды и стал их осматривать. Тут он заметил толпу молодцов, человек в тридцать, которые, радостно улыбаясь, направлялись к нему с фруктами и вином. Обращаясь к Чжи-шэню, один из них произнёс:

— Узнав о том, что вы, почтенный монах, посланы сюда наблюдать за огородами, мы, ваши соседи, пришли поздравить вас с назначением.

Не подозревая, что ему готовят ловушку, Чжи-шэнь приблизился к ним и оказался возле мусорной ямы. Тогда озорники окружили Чжи-шэня, и один из них уже нацелился, чтобы схватить его за левую, а другой — за правую ногу и столкнуть в яму. Но они не знали Чжи-шэня: он мог так ударить ногой, что сам тигр испугался бы, а когда пускал в ход кулаки, то пугался даже морской дракон. Поистине можно сказать: столь тихое место, как огород, превратилось в поле боя.

Что вышло из затеи проходимцев, задумавших сбросить Чжи-шэня в мусорную яму, вы узнаете из следующей главы.

Глава 6
повествующая о том, как Лу Чжи-шэнь с корнем вырвал плакучую иву, и как Линь Чуна обманом ввели в Зал белого тигра

Нужно вам сказать, что главарями этой шайки были самые пронырливые бездельники, жившие за воротами Суаньцзао. Одного из них по имени Чжан-сань прозвали «Крыса, перебегающая улицу», другой был Ли-сы, по прозвищу «Змея в траве». Вот они выступили вперёд и направились к Чжи-шэню.

Лу Чжи-шэнь приблизился, было, к яме, но заметил, что толпа всё так же неподвижно стоит возле ямы. Тем временем Чжан-сань и Ли-сы в один голос стали выкрикивать:

— Духовный отец! Мы пришли сюда принести вам свои поздравления.

— Раз вы мои соседи, — отвечал Лу Чжи-шэнь, — прошу вас войти в дом.

Чжан-сань и Ли-сы опустились на колени, ожидая, что Чжи-шэнь, как полагается, подойдёт к ним и поможет подняться. Тогда-то они и осуществят свои замыслы.

Но в душу Лу Чжи-шэня уже закралось сомнение, и он подумал: «Видно, это не порядочные люди, а какие-то проходимцы. Почему они не хотят подойти поближе? Уж не помышляют ли столкнуть меня в яму?.. Ну, несдобровать же им, если они вздумают засунуть голову в пасть тигра! Ладно! Сам подойду к ним, — пусть познакомятся с моими кулаками!»

Широко ступая, он приблизился к толпе.

— Мы, ваши ничтожные братья, — заговорили Чжан-сань и Ли-сы, — хотим засвидетельствовать вам своё почтение, учитель!

С этими словами они стали наступать па него, решив, что один схватит Чжи-шэня за левую ногу, а другой за правую. Но Лу Чжи-шэнь не стал ждать и так наподдал Ли-сы правой ногой, что тот кубарем полетел в яму. Чжан-сань хотел было улизнуть, но Лу Чжи-шэнь и его настиг ударом левой ноги; так оба мошенника очутились в грязной яме. Остальные молодчики даже рты раскрыли от изумления и испуга и приготовились бежать. Но Лу Чжи-шэнь закричал:

— Кто двинется с места — попадёт в яму!

После этого никто уже не решился бежать. Им пришлось наблюдать, как Чжан-сань и Ли-сы барахтались в мутной жиже. Яма была очень глубока, и бездельники с головы до ног были облеплены всякой мерзостью; на голове у них шевелились черви.

— Учитель, прости нас! — взмолились они, барахтаясь в грязи.

— Эй вы, мошенники! — загремел Лу Чжи-шэнь. — Живее помогайте своим дружкам! Прощаю вас всех!

Бродяги помогли своим приятелям выбраться из ямы и потащили их к решётке, на которой стоял кувшин из тыквы, наполненный водой. Но от негодяев шло такое зловоние и они были до того грязны, что к ним невозможно было подойти.

Лу Чжи-шэнь разразился хохотом и сказал:

— Эх вы, дурачьё! Идите, вымойтесь в пруду на огороде; а потом приходите ко мне: я хочу с вами поговорить.

Когда Чжан-сань и Ли-сы помылись, приятели напялили на них свою одежду — кто что мог. Затем Лу Чжи-шэнь снова позвал их:

— Заходите все и рассаживайтесь. Мне надо сказать вам кое-что!

Усевшись, Лу Чжи-шэнь начал так:

— Смотрите вы, окаянная шатия, не вздумайте ещё раз выкинуть подобную штуку! Надо быть последним негодяем, чтобы решиться прийти сюда и позволить себе такую наглую выходку!

Тогда Чжан-сань и Ли-сы, а за ними и все остальные встали перед Лу Чжи-шэнем на колени и сказали:

— Мы, недостойные, как и весь наш род, испокон веков жили в этих местах, добывая на кусок хлеба азартными играми и попрошайничеством, и в этом огороде находили себе пропитание. Хотя монастырь не раз пытался откупиться от нас деньгами, ничего из этого не выходило. Откуда же вы явились, учитель? Вы обладаете невероятной силой! Мы прежде никогда не видели вас в монастыре, но хотели бы, чтобы с сегодняшнего дня вы стали нашим главарём.

— Раньше я был командиром пограничного управления на западе в Яньаньфу — отвечал Лу Чжи-шэнь. — Служил у большого военачальника, но так как пришлось убить немало людей, я решил уйти из мира. Сюда я пришёл с горы Утай. Фамилия моя Лу, монашеское имя Чжи-шэнь. Ваша шайка в двадцать — тридцать человек для меня ничто; я мог бы проложить себе путь и сквозь тысячное вражеское войско.

Слова эти вызвали восторженные возгласы бездельников; затем они почтительно поклонились и ушли. Тогда Лу Чжи-шэнь вернулся в свою сторожку, постлал постель и лёг спать. На следующий день вся шайка держала совет. Было решено собрать деньги на покупку десяти кувшинов вина и заколоть свинью. Затем они отправились к Лу Чжи-шэню и попросили у него разрешения устроить пир в его честь.

На пиру они усадили Лу Чжи-шэня на почётное место, в центре, а сами сели по обе стороны от него. Когда все разместились, Лу Чжи-шэнь спросил:

— Чего ради вы так потратились?

— Мы счастливы, что нашим вожаком стал такой человек, как вы, учитель! — отвечали ему бездельники.

Лу Чжи-шэню этот ответ пришёлся по вкусу. Когда все изрядно выпили, за столом стало очень оживлённо: кто пел, кто рассказывал истории, а некоторые просто хлопали в ладоши от удовольствия и хохотали.

В самый разгар веселья пирующие вдруг услышали снаружи карканье старого ворона: «Кар-кар-кар!» Этот зловещий крик, который, по народному поверью, предвещает ссоры и разлад между людьми, вызвал большое замешательство среди бездельников. Чтобы предотвратить несчастье, они, как полагалось в подобном случае, стали стучать зубами и разом произнесли заклинание: «Пусть все сутяжники и смутьяны взлетят на воздух, а драчуны и забияки провалятся сквозь землю!»

— Какого черта вы заволновались? — спросит Лу Чжи-шэнь.

— Да вот старый ворон кричит, — ответили они, — как бы не накаркал беды.

— Откуда вы это взяли? — спросил Лу Чжи-шэнь.

Находившиеся поблизости монастырские работники, смеясь, объяснили ему, что на зелёной иве у забора вороны свили себе гнездо и теперь каркают с утра до вечера.

— Давайте подставим лестницу и разорим это гнездо, — предложил кто-то.

— Правильно! — поддержали другие. — Пошли! Лу Чжи-шэнь был немного пьян, вместе со всеми вышел проветриться и действительно увидел на иве воронье гнездо.

— Несите лестницу! — снова раздались крики. — Мы сейчас разорим гнездо, все спокойнее будет.

— Я могу и так взобраться, — предложил Ли-сы. — Не надо никакой лестницы!

Подумав немного, Лу Чжи-шэнь подошёл к дереву и снял с себя рясу. Затем он опустил правую руку вниз, наклонился вперёд, обхватил ствол левой рукой и, вдруг выпрямившись, с корнем вырвал дерево из земли.

При виде такого зрелища разбойники упали перед ним на колени и, отвешивая земные поклоны, воскликнули:

— Учитель! Вы не простой смертный. Вы всесильны, как бог. Разве может простой смертный вырвать дерево с корнем?

— Да это же сущий пустяк! — ответил Лу Чжи-шэнь. — Завтра я покажу вам своё военное искусство и уменье владеть оружием.

Время было уже позднее, и бездельники покинули огород. С этого дня они во всем старались угодить Лу Чжи-шэню. Они приносили вино и мясо, приглашали Лу Чжи-шэня отведать их угощенье и с интересом смотрели, когда он показывал им приёмы фехтования и борьбы.

Так прошло несколько дней. Однажды Лу Чжи-шэнь подумал: «Каждый день я ем у них мясо и пью вино. Устрою-ка я им пир».

Он послал в город работников купить несколько цзиней фруктов и три-четыре меры вина; затем приказал заколоть свинью и зарезать овцу. Дело было в конце третьего месяца, погода стояла жаркая, и поэтому Лу Чжи-шэнь велел расстелить камышовые циновки прямо под деревьями.

После этого он пригласил всех бездельников, усадил их в круг и пригласил есть и пить вволю, а работники всё подносили вино и фрукты.

Когда веселье уже было в полном разгаре, бездельники обратились к Лу Чжи-шэню:

— Все эти дни, учитель, мы любовались вашей силой и ловкостью, но ни разу не видели, как вы владеете боевым оружием. Доставьте нам, духовный отец, сегодня такое удовольствие.

— Что же, это дело, — согласился Лу Чжи-шэнь.

Он пошёл в сторожку и принёс оттуда свой железный посох длиной в пять чи, а весом в шестьдесят два цзиня. Бездельники так и ахнули.

— Этим посохом может владеть лишь тот, у кого сила буйвола, — говорили они между собой.

Тогда Лу Чжи-шэнь взял у них посох и начал вертеть им во все стороны, перебрасывая из одной руки в другую, да так быстро, что в воздухе поднялся свист. Все движения его были чёткими и точными. Бездельники громкими возгласами выражали ему своё одобрение.

В тот момент, когда посох, как живой, носился вокруг Лу Чжи-шэня, последний вдруг заметил, что какой-то военный наблюдает за ним из-за стены, окружающей огород. Выражая своё одобрение, человек этот громко воскликнул:

— Какое мастерство!

Лу Чжи-шэнь сразу же прекратил свои упражнения и обернулся к незнакомцу.

На голове у военного была повязка из тёмного шёлка с двумя концами, завязанными в виде рогов; сзади повязка была скреплена двумя застёжками из белого нефрита, а сбоку свисала нитка драгоценных бус. На нем был боевой халат из зелёного полосатого шёлка без подкладки, с ткаными узорами из круглых цветов. Пояс из бобровых шкурок был украшен серебром и черепахами. Обут он был в высокие черные сапоги формы выдолбленной тыквы, а в руках держал сложенный бумажный сычуаньский веер. Голова его походила на голову барса, с большими круглыми глазами, толстая шея напоминала шею ласточки, а редкие усы были, как у тигра. Рост его достигал восьми чи; на вид ему было лет около сорока.

— Разве может простой монах так владеть оружием? — воскликнул незнакомец.

— Ну уж если военный наставник хвалит, — заговорили все, — то это и вправду хорошо!

— Кто этот военный? — спросил Лу Чжи-шэнь.

— Его зовут Линь Чун. Он наставник по фехтованию восьмисоттысячного войска, — ответили бездельники.

— Почему бы ему не зайти сюда и не познакомиться с нами? — спросил Лу Чжи-шэнь.

Наставник фехтования Линь Чун перепрыгнул через забор, подошёл к деревьям и познакомился с Лу Чжи-шэнем.

— Дорогой учитель, — сказал Линь Чун, откуда вы прибыли и как ваше почтенное монашеское имя?

— Зовут меня Лу Да. Я из Западных районов, — ответил Лу Чжи-шэнь. — И так как я убил немало людей, то решил покинуть мир и стать монахом. В молодые годы мне приходилось бывать в Восточной столице. Там я познакомился с вашим почтенным отцом.

Линь Чун, польщённый этим, тут же предложил Лу Чжи-шэню побрататься и отвесить друг другу полагающиеся по обычаю поклоны.

— Что же привело тебя сегодня к нашему огороду? — поинтересовался Лу Чжи-шэнь.

— Я шёл с женой в кумирню выполнить данный мной обет и возжечь благовония, но, когда увидел, как ты проделываешь свои упражнения, отправил жену в кумирню со служанкой Цзинь-эр, а сам решил остаться здесь. Вот уж не думал, что повстречаюсь здесь с тобой, дорогой друг мой!

— Когда я прибыл сюда, — сказал Лу Чжи-шэнь, — то никого не знал. Потом я познакомился с этой компанией, и с ней провожу все дни. А теперь и ты не только не погнушался знакомством со мной, но даже и побратался. До чего же все хорошо получилось!

Он тут же распорядился принести ещё вина, чтобы потчевать гостя. Но не успели они выпить по три чашки, как Линь Чун заметил свою служанку.

Красная от возбуждения, она появилась в проломе стены и крикнула:- Господин! Скорее на помощь! С вашей женой в кумирне случилась беда.

— В чем дело? — всполошился Линь Чун.

— Когда мы выходили из храма и спускались по лестнице, — ответила служанка Цзинь-эр, — мы встретились с каким-то дурным человеком, который преградил госпоже дорогу и не давал пройти.

— Извините меня! Я должен оставить вас, но я ещё приду, — произнёс Линь Чун, сильно взволнованный.

Простившись с Лу Чжи-шэнем, он мигом выпрыгнул в пролом стены и вместе с Цзинь-эр побежал к храму.

Там они увидели толпу людей с арбалетами, трубами и бамбуковыми палками. Все они собрались у террасы. На лестнице, спиной к подходившим, стоял молодой человек, преграждавший дорогу жене Линь Чуна.

— Подождите немного, — говорил он, — я хочу поговорить с вами!

— Как вы смеете перед всем честным народом издеваться над порядочной женщиной? — кричала жена Линь Чуна.

Лицо её пылало от гнева и стыда. Линь Чун быстро подбежал к ним, схватил неизвестного за плечо и, повернув к себе, закричал:

— Знаешь ли ты, что оскорбить жену порядочного человека — это преступление?!

Но, когда Линь Чун уже занёс руку и готовился ударить юношу, он узнал в нем молодого господина Гао — приёмного сына своего начальника Гао Цю.

Когда Гао Цю достиг высокого положения в обществе, он, не имея собственных детей, которые были бы ему опорой под старость, решил кого-нибудь усыновить. В приёмные сыновья он выбрал юношу, который приходился ему двоюродным братом, поэтому-то Гао Цю и полюбил его, как родного.

Пользуясь его привязанностью, а также тем, что его приёмный отец занимал высокое положение, молодой шалопай бесчинствовал вовсю. Его любимым занятием было позорить и бесчестить чужих жён и дочерей. Все население столицы боялось его, и никто не осмеливался вступать с ним в пререкания. Его прозвали «Забияка».

Когда Линь Чун узнал молодого господина Гао, его рука невольно опустилась, А молодой человек сказал:

— Линь Чун! Почему вы вмешиваетесь не в своё дело?

Молодой человек не знал, что эта женщина была женой Линь Чуна, в противном случае он не стал бы так себя вести. Но, видя, что Линь Чун стоит в нерешительности, он осмелел. Люди же из свиты молодого Гао, заметив, что дело принимает плохой оборот, окружили спорящих и, обращаясь к Линь Чуну, заговорили:

— Господин наставник фехтования, не сердитесь на молодого господина, он не знал, что это ваша супруга. Он, конечно, виноват перед вами!

Но гнев Линь Чуна ещё не прошёл, и он свирепо смотрел на молодого Гао. Тем временем собравшиеся люди успокаивали Линь Чуна, в то же время уговаривая Гао покинуть кумирню. Вскоре Гао и его свита сели на лошадей и ускакали.

Линь Чун с женой и служанкой также вышли из кумирни и тут же на улице увидели Лу Чжи-шэня. Держа в руках железный посох, он со всех ног бежал к кумирне во главе шайки бездельников.

— Куда ты, брат? — крикнул Линь Чун, завидев его.

— Я спешу тебе на помощь, чтобы расправиться с этим проходимцем, — ответил Лу Чжи-шэнь.

— Это был сын Гао Цю, — сообщил Линь Чун. — Он не узнал моей жены и потому вёл себя неподобающим образом. Я чуть не избил его, но если бы я это сделал, то оскорбил бы его отца. В древности говорили: «Не так бойся самого чиновника, как его власти». Я не хотел навлечь на себя неприятностей и потому отпустил этого молодого человека.

— Что ты побоялся своего начальника, это понятно. Ну, а мне нечего его бояться! Если я ещё раз встречу этого мерзавца, то угощу его тремястами ударами моего посоха, — заявил Лу Чжи-шэнь.

— Ты, конечно, прав, — стал успокаивать его Линь Чун, заметив, что его друг сильно пьян, — но меня уговорили простить этого человека.

Однако Лу Чжи-шэнь не унимался:

— Если у тебя будут неприятности, обязательно позови меня, я тебе помогу.

Сопровождавшие Лу Чжи-шэня бездельники, видя, что он пьян, увещевали его:

— Учитель, пойдёмте домой, — завтра мы сведём с ними счёты.

Лу Чжи-шэнь поднял свой посох и обратился к жене Линь Чуна:

— Не осуждайте меня, госпожа, и не смейтесь надо мной. Надеюсь, завтра мы снова встретимся.

Тут он простился и ушёл со своими бездельниками.

Линь Чун с женой и служанкой также отправился домой, но на душе у него было неспокойно.

А теперь вернёмся к молодому Гао. После того как он увидел жену Линь Чуна и в сопровождении своей свиты вынужден был уехать ни с чем, его словно сглазили, и он в грустном настроении вернулся домой.

Прошло дня два-три. Приятели по-прежнему навещали Гао, стараясь развеселить его, но, видя, что душу молодого господина тяготит какая-то забота и что он не находит себе места, оставили его в покое.

Одного из приятелей Гао звали Фу Ань. Этот человек понял, что мучило его господина, и из всей компании он единственный оставался возле него, готовый помочь в любом деле.

Однажды, заметив, что Гао сидит в библиотеке и ничего не делает, он подошёл к нему и сказал:

— Вы похудели и даже изменились в лице, молодой господин! Вы стали грустны, видно, на сердце у вас какое-то горе!

— Почему ты так думаешь? — спросил молодой Гао.

— Я догадался, что вас печалит, — ответил Фу Ань.

— Что же, по-твоему, меня тревожит? — спросил Гао.

— Вы думаете о женщине, имя которой состоит из двух иероглифов, изображающих дерево, — ответил Фу Ань, — её зовут Линь! Ну как, отгадал?!

— Верно! — рассмеялся молодой господин. — Но что же мне делать? Я никак не могу заполучить её!

— Да что же тут трудного?! — сказал Фу Ань. — Молодой господин, правда, не решится оскорбить Линь Чуна, человека отважного. Но ведь человек этот находится на службе у вашего отца и должен выполнять любое его распоряжение. Как же он посмеет не подчиниться своему начальнику? За неповиновение в малом деле начальник имеет право заклеймить его и отправить в ссылку, а за неповиновение в серьёзном деле подчинённый может поплатиться жизнью. Я знаю, как устроить все это.

— Я видел много красивых женщин, — ответил молодой Гае, — и, сам не знаю, почему полюбил именно её; меня словно заколдовали. Поэтому-то ничто меня не радует, и сердце гложет тоска. Открой мне свой план! Если ты поможешь мне заполучить красавицу, я щедро награжу тебя.

— В вашем доме есть один человек по имени Лу Цянь, который очень дружен с Линь Чуном. Отправляйтесь завтра в дом Лу Цяня и спрячьтесь в одной из внутренних комнат; да позаботьтесь о том, чтобы там заранее было приготовлено вино и закуски. Лу Цяню прикажите пригласить Линь Чуна куда-нибудь подальше, в кабачок. Немного спустя мы пошлём в дом Линь Чуна человека, который скажет его жене: «Ваш муж сейчас пирует с Лу Цянем. Что-то рассердило его настолько, что от ярости он потерял сознание и лежит замертво в верхних комнатах дома Лу Цяня». Это заставит женщину отправиться туда, чтобы взглянуть, что случилось. Так мы и заманим её наверх. А сердце женщины не камень! Когда она увидит вас, господин, такого красивого и обворожительного, да ещё когда вы скажете ей несколько ласковых слов, она, конечно, не устоит. Ну, как вы находите мой замысел? — закончил свою речь Фу Ань.

— Здорово придумано! — обрадовался молодой Гао. В тот же вечер он вызвал слугу и послал его за Лу Цянем, который жил в доме напротив.

На следующий день они ещё раз обсудили весь план. Лу Цянь сразу же на все согласился, да он и не мог ослушаться молодого господина, если бы даже ему пришлось отказаться от старой дружбы.

Продолжим же нашу историю. Мрачный и встревоженный Линь Чун целыми днями сидел дома, белый свет стал ему не мил. Однажды утром он услышал, как кто-то у дверей спрашивает:

— Дома наставник фехтования?

Линь Чун вышел посмотреть, кто пришёл, и увидел Лу Цяня.

— А, Лу Цянь, какими судьбами?

— Я пришёл навестить тебя и потолковать, — ответил Лу Цянь. — Что случилось, почему уже несколько дней тебя не видно?

— Тяжело у меня на сердце, вот и не хочется выходить из дому, — отвечал Линь Чан.

— А я решил вытащить тебя. Пойдём, выпьем несколько чашек вина. Может быть, и тоску твою разгоним, — продолжал Лу Цянь.

— Присаживайся, выпьем чаю, — ответил Линь Чун. Попив чаю, они поднялись со своих мест, и Лу Цянь, обращаясь к жене Линь Чуна, объявил:

— Мы пойдём с Линь Чуном выпить несколько чашек вина.

На это жена Линь Чуна из-за дверной занавески ответила:

— Дорогой мой! Смотри, поменьше пей да скорее возвращайся!

После этого Линь Чун и Лу Цянь вышли из дому, немного побродили по улицам, и тут Лу Цянь сказал:

— Да что нам идти ко мне. Давай-ка лучше зайдём в кабачок и выпьем там парочку чашек вина.

Они вошли в кабачок и поднялись наверх. Тут они уселись за стол, позвали слугу и заказали два кувшина лучшего вина и хорошую закуску.

Понемногу у них завязалась беседа, и Линь Чун невольно вздохнул.

— О чем ты, брат, вздыхаешь? — спросил Лу Цянь. — И говорить про это не стоит, дорогой брат! — ответил Линь Чун. — К чему человеку способности, если нет такого начальника, который сумел бы их оценить. Приходится подчиняться какому-то ничтожеству и сносить всякие оскорбления. Это меня и гнетёт!

— Среди восьмисоттысячного войска имеется несколько наставников фехтования, но разве хоть один из них может равняться с тобой, брат мой? — сказал Лу Цянь. — Командующий также ценит тебя. Кто же мог оскорбить тебя?

Тогда Линь Чун рассказал о ссоре, что произошла у него с молодым Гао несколько дней тому назад.

— Но ведь молодой господин не знал, что это твоя жена, — сказал Лу Цянь, — не сердись на него, дорогой друг! Давай-ка лучше выпьем ещё.

После того как Линь Чун осушил восемь-девять чашек, он почувствовал потребность выйти. Поднявшись, он сказал:

— Я сейчас приду, схожу только оправлюсь.

Спустившись с лестницы, он вышел из кабачка и завернул в переулок с восточной стороны. Справив свою нужду, он хотел возвратиться, когда вдруг увидел свою служанку Цзинь-эр, с криком бросившуюся к нему:

— Господин, я с ног сбилась, разыскивая вас, а вы, оказывается, здесь?

— Что случилось? — встревожился Линь Чун.

— Не прошло и часа после того, как вы ушли с Лу Цянем, — сказала Цзинь-эр, — как вдруг какой-то человек быстро подошёл к нашему дому и сказал: «Я сосед господина Лу Цяня. Они выпивали, и с вашим мужем что-то случилось. Он почти без чувств лежит на полу, идите, госпожа, быстрее». Услышав это, госпожа тут же попросила соседку старушку присмотреть за домом, а сама вместе со мной отправилась вслед за этим человеком. Тот дом оказался против дома командующего, только немного дальше по улице. Поднявшись наверх, мы увидели на столе вина и закуски, но вас там не было. Едва мы собрались сойти вниз, как вдруг увидели того самого молодого человека, который несколько дней тому назад приставал к вашей жене в кумирне. Он вошёл и сказал: «Госпожа, посидите немного. Ваш муж сейчас придет!» Как только я увидела его, то сразу же бросилась вниз по лестнице и, убегая, слышала, как ваша жена зовёт на помощь. Вот почему я ищу вас по всем улицам! Аптекарь Чжан навёл меня на ваш след. Он сказал мне, что видел, как вы с кем-то вошли в кабачок и здесь выпиваете. Пойдёмте же, господин, быстрее!

Услышав это, Линь Чун взволновался. Не обращая больше внимания на Цзинь-эр, он помчался к дому Лу Цяня и вихрем взлетел наверх. Дверь в комнату была заперта, но он слышал, как его жена громко кричала:

— Какое вы имеете право держать меня здесь и позорить перед всем светом, меня — жену порядочного человека?!

Вслед за тем он услышал голос молодого человека:

— Госпожа, пожалейте меня! Даже человек с каменным сердцем — и то смягчился бы.

— Жена! Открой дверь! — крикнул Линь Чун с лестницы.

Услышав голос мужа, женщина бросилась отворять дверь. Молодого Гао охватил страх, и он, распахнув окно, выскочил во двор, перепрыгнул через стену и убежал прочь. Когда Линь Чун ворвался в комнату, Гао там уже не было.

— Этот мерзавец обесчестил тебя?! — спросил он жену.

— Нет, не успел! — ответила она.

Линь Чун разнёс вдребезги все, что нашёл в комнате, свёл жену вниз по лестнице и, выйдя из дому, осмотрелся кругом. Все соседи позакрывали свои двери. Около крыльца их встретила только Цзинь-эр, и вместе с ней они отправились домой.

Придя к себе, Линь Чун схватил кинжал и сейчас же побежал обратно в кабачок, где рассчитывал ещё застать Лу Цяня, но того и след простыл. Тогда он отправился к воротам дома Лу Цяня и подкарауливал его там до глубокой ночи, но, не дождавшись, вернулся домой. Жена Линь Чуна старалась успокоить своего мужа.

— Не принимай этого так близко к сердцу, — говорила она, — ему ведь ничего не удалось со мной сделать!

— Какая же скотина этот Лу Цянь! — возмущался Линь Чун. — Сам предложил мне побрататься с ним, а, оказывается, пришёл сюда, чтобы обмануть меня. Боюсь, что мне не удастся отомстить молодому Гао, но этому-то мерзавцу не сносить головы!
Жена всеми силами старалась унять его и ни за что не хотела выпускать из дому.

Лу Цянь же спрятался в доме командующего и не решался вернуться к себе домой. Линь Чун трое суток тщетно ждал Лу Цяня у его ворот. Вид у Линь Чуна был такой свирепый, что ни один из слуг командующего не осмелился обратиться к нему.

На четвёртый день в полдень к Линь Чуну пришёл Лу Чжи-шэнь.

— Куда это ты пропал, дорогой друг? — спросил он первым делом.

— Эти дни я был немного расстроен, — отвечал ему Линь Чун, — и не имел возможности тебя навестить. Но раз сегодня ты оказал мне честь своим посещением, мы должны распить несколько чашек вина. Извини только, что у нас так скромно, я не знал, что будет гость, и не приготовился. А может быть, мы пройдёмся немного по городу, а потом зайдём в какой-нибудь кабачок? Что ты на это скажешь?

— Прекрасно! — воскликнул Лу Чжи-шэнь.

Они отправились в город и целый день пили. Вечером они условились, что на следующее утро увидятся снова. Теперь они встречались каждый день и отправлялись вместе пьянствовать. Постепенно Линь Чун начал забывать о неприятной истории, случившейся с ним. Вернёмся же к молодому Гао. Он не осмелился рассказать своему отцу, командующему, о происшествии в доме Лу Цяня, о том, как ему пришлось выпрыгнуть из окна и в страхе бежать со двора. Он сказался больным и не выходил из комнаты, и только Лу Цянь и Фу Ань неотлучно находились при нём. Они видели, что молодой человек очень изменился и стал безразличен ко всему. Тогда Лу Цянь сказал ему:

— Молодой господин! Что с вами, о чем вы грустите?

— Мне незачем обманывать тебя, — отвечал молодой Гао, — виной тому женщина Линь! Я дважды пробовал заполучить ею — и все тщетно. Да ещё пережил из-за неё такой страх, что теперь чувствую себя совсем скверно. Если так будет продолжаться, я не выдержу и умру!

— Успокойтесь, господин! — отвечали ему друзья. — Мы берём это на себя. Любым способом мы доставим ею вам, если, конечно, она раньше не повесится.

В этот момент в комнату вошёл управляющий домом, явившийся осведомиться о здоровье молодого Гао. А тем временем Лу Цянь и Фу Ань посоветовались между собой и решили: «Другого выхода нет!..»

Когда управляющий, побыв немного у больного, уже выходил из комнаты, они отозвали его в сторонку и сказали ему:

— Чтобы излечить молодого господина, необходимо доложить командующему о том, что нужно покончить с Линь Чуном и отдать его жену молодому Гао. Иначе спасти его невозможно.

— Это дело несложное, — ответил управляющий, — я сегодня же вечером доложу командующему.

— У нас уже все обдумано, — отвечали они ему, — и мы будем ждать вашего ответа.

В тот же вечер управляющий направился к командующему Гао Цю и сказал ему:

— Вся болезнь молодого господина происходит от его страсти к жене Линь Чуна.

— К жене Линь Чуна?! — удивился Гао Цю. — А когда же он видел ею?

— Он увидел её в кумирне в двадцать восьмой день прошлой луны, — почтительно отвечал управляющий. — С тех пор уже прошло больше месяца.

И тут он подробно изложил всё, что ему сообщили Лу Цянь и Фу Ань.

— Так вот в чем дело-то! — воскликнул Гао Цю. — Но если тут замешана жена Линь Чуна, как же мы сможем избавиться от него?.. Это надо хорошенько продумать. Если пожалеть Чуна, то жизнь моего сына окажется в опасности. Что же тут можно сделать?

— У Лу Цяня и Фу Аня уже есть план, — ответил управляющий.

— Ну, раз так, пусть они явятся сюда. Мы обсудим это дело вместе, — сказал Гао Цю.

Управляющий сразу же ввёл в зал Лу Цяня и Фу Аня. Войдя, они почтительно склонились перед Гао Цю.

— Расскажите, что вы придумали, чтобы вылечить молодого господина? — спросил командующий Гао. — Если вы спасёте моего сына, и он снова будет здоров, я повышу вас в должности.

— Милостивейший господин, — сказал Лу Цянь, — для этого есть только один способ, — и Лу Цянь выложил Гао Цю свой план.

— Ну что же, завтра приступайте к делу, — сказал командующий Гао.

И об этом мы больше не станем рассказывать. Вернёмся теперь к Линь Чуну. Он ежедневно пьянствовал с Лу Чжи-шэнем и совсем уже забыл о деле, которое его прежде так мучило. Но вот однажды, проходя неподалёку от военного плаца, они увидели здоровенного детину, на голове у которого была повязка, стянутая по углам в виде рогов. Одет он был в старый военный халат, а в руках держал меч дорогой работы, с прикреплённым сверху рисовым стеблем в знак того, что он продаётся. Парень стоял на улице и сам с собой рассуждал:

— Я не встретил ещё никого, кто смог бы оценить его по достоинству. Так и пропадёт зря мой меч.

Однако Линь Чун был так занят разговором с Лу Чжи-шэнем, что не обратил на него особого внимания. Но человек пошёл за ними следом, твердя:

— Взгляните на этот замечательный меч! Жаль, что здесь нет никого, кто знал бы ему цену.

Линь Чун по-прежнему был увлечён разговором и не останавливался. Но, когда они свернули в переулок, шедший за ними мужчина сказал:

— Даже в таком большом городе, как Восточная столица, и то нет никого, кто знает толк в оружии.

Тут Линь Чун обернулся. Человек сразу же выхватил меч из ножен, и он так засверкал на солнце, что даже больно было смотреть на него.

Линь Чун, которого, видно, преследовала злая судьба, вдруг сказал:

— Ну-ка, покажи мне его!

Человек передал ему меч, и, взглянув на него, Линь Чун в восхищении воскликнул:

— Вот это меч! Сколько ты просишь за него?

— Я хотел бы получить три тысячи связок, — ответил продавец, — но согласен отдать меч и за две тысячи.

— Он стоит таких денег, — сказал Линь Чун, — но здесь ты не найдёшь знатока, который по-настоящему оценил бы твой меч. Если ты согласишься уступить его за тысячу связок, я возьму его.

— Я очень нуждаюсь в деньгах, — сказал человек, — и если вы действительно хотите купить этот меч, я сбавлю пятьсот связок. Мне необходимо иметь тысячу пятьсот связок.

— За тысячу связок я его возьму, — стоял на своём Линь Чун.

Продавец тяжело вздохнул и сказал:

— Золото идёт за простое железо. Эх! Пусть будет по-вашему! Но уж ни одного медяка больше я не уступлю.

— Пойдём ко мне домой, и я расплачусь с тобой, — предложил Линь Чун и, повернувшись к Лу Чжи-шэню, прибавил, — подожди меня в чайной, дорогой брат, я скоро вернусь.

— Я лучше пойду к себе, а завтра мы снова встретимся, — ответил на это Лу Чжи-шэнь.

Они простились, и Линь Чун с продавцом отправился домой. Отсчитав требуемую сумму, Линь Чун спросил его:

— Откуда у тебя такой меч?

— Он достался мне от предков, — отвечал тот. — Но сейчас у нас в доме нужда, и мне приходится продавать его.

— Из какого же ты рода? — поинтересовался Линь Чун. — Если я отвечу на ваш вопрос, — сказал продавец, — это будет для меня таким позором, какого я не перенесу.

И Линь Чун ни о чем больше не спрашивал его. Продавец, получив деньги, ушёл, а Линь Чун остался один и без конца любовался мечом.

— Чудесный меч! — сказал он себе. — Правда, у командующего Гао тоже есть превосходный меч, но он его прячет. Сколько ни просил я командующего показать этот меч, он так и не дал мне его. Теперь у меня тоже не плохой меч, и когда-нибудь мы посмотрим, чей лучше!

Весь этот вечер Линь Чун не выпускал меча из рук и никак не мог на него наглядеться. На ночь повесил его над постелью и то и дело на него поглядывал.

На следующее утро Линь Чун увидел, что к воротам его дома подошли посыльные командующего, и один из них громко произнёс:

— Наставник Линь! Командующий Гао зовёт вас к себе. Он услышал, что вы купили хороший меч, и приказывает вам принести его, чтобы сравнить со своим. Он ждёт вас в управлении.

Услышав это. Линь Чун подумал: «Кто успел уже наболтать об этом командующему?»

Между тем посланцы просили его поторопиться. Одевшись и захватив с собой меч, он последовал за ними.

— Я служу в управлении, но что-то никогда вас там не видел, — сказал Линь Чун своим спутникам.

— Мы только что стали там служить, — отвечали те, Вскоре они подошли к зданию управления. Войдя туда, Линь Чун остановился, тогда посыльные сказали:

— Командующий в дальних покоях.

Они прошли все внутренние комнаты, но командующего нигде не было.

Линь Чун снова остановился, и опять посыльные сказали ему:

— Командующий в дальних покоях и приказал провести вас туда.

Миновав ещё две или три двери, они подошли к месту, окружённому зелёной перегородкой. Тут посыльные остановились и сказали Линь Чуну:

— Подождите немного здесь, господин наставник фехтования. Мы пойдём и доложим о вас командующему.

Они ушли, а Линь Чун с мечом в руках остался стоять в передней части зала. Прошло уже столько времени, сколько нужно, чтобы выпить чашку чая, но служащие все ещё не возвращались. В сердце Линь Чуна закралось подозрение.

Он огляделся, поднял голову и увидел над дверями надпись из четырёх черных иероглифов: «Тайный Зал белого тигра». При виде этого у Линь Чуна мелькнула мысль: «Да ведь в этом зале принимаются важнейшие военные решения. Как же меня без всякой причины могли привести сюда?!»

И в тот момент, как Линь Чун повернулся, чтобы уйти прочь, послышались шаги, и в зал вошёл сам командующий Гао Цю. Не выпуская из рук меча. Линь Чун выступил вперёд, готовясь приветствовать командующего, но тот закричал:

— Линь Чун! Как осмелился ты войти в Зал белого тигра? Никто не звал тебя сюда! Разве ты не знаешь законов? В руках у тебя меч, ты проник сюда, чтобы меня убить! Мне уже говорили, что несколько дней тому назад ты с кинжалом в руках стоял около управления. Ты, верно, пришёл сюда с преступными намерениями?

Линь Чун с глубоким поклоном отвечал ему:

— Милостивейший господин! Сейчас двое ваших посыльных привели меня сюда, чтобы сравнить этот меч с вашим.

— Где же эти посыльные? — продолжал кричать Гао.

— Они вошли во внутренние покои, господин командующий.

— Чепуха! — прервал его Гао Цю. — Кто же из служащих посмеет войти во внутренние покои?

И он приказал слугам:

— Взять этого человека!

Едва успел он отдать это распоряжение, как с обеих сторон появилось более тридцати человек, которые схватили Линь Чуна и потащили его из зала.

А командующий все больше и больше распалялся и кричал:

— Ты — наставник фехтования в моем войске — не знаешь законов?! Почему у тебя в руках меч? Ты пришёл убить меня!

И он приказал увести Линь Чуна.

Как сложилась жизнь Линь Чуна в дальнейшем — история пока умалчивает. Однако из-за того, что с ним произошло, он натворил много бед, и не было никого, кто мог бы помешать ему, а самому Линь Чуну пришлось исколесить всю страну. Об этом деле можно было бы сказать:

До поры, пока крестьянин на спине нёс новый знак.
До поры, пока рыбак новый флаг к ладье приладил.

Историю о том, что случилось потом с Линь Чуном, прошу вас прочесть в следующей главе.

Глава 7
о том, как Линь Чуну поставили на лице клеймо и отправили в ссылку в Цанчжоу, и о происшествии в лесу Диких кабанов

События развернулись следующим образом. Командующий приказал страже схватить Линь Чуна и обезглавить его.

— Я не виновен — воскликнул Линь Чун.

— В таком случае, зачем ты пришёл в Зал белого тигра да ещё с мечом в руках? — возразил командующий. — Не иначе, чтобы убить меня?

— Разве осмелился бы я прийти сюда, если бы вы, господин командующий, не вызвали меня? — ответил Линь Чун. — Ваши посыльные заманили меня в этот зал.

— Ложь! Где они, эти посыльные? Ты, олух, смеешь ещё мне возражать! — завопил он и приказал, — отправить его в областной суд в Кайфын да передать судье, чтобы хорошенечко разобрался в этом деле и вынес надлежащий приговор! Отобрать у него меч и отправить в суд, как вещественное доказательство!

Стража командующего доставила Линь Чуна в кайфынский областной суд как раз в тот момент, когда судья занимался разбирательством дел. Стражники подвели Линь Чуна к возвышению, на котором сидел судья, и заставили опуститься на колени. Затем они передали судье приказ командующего, а принесённый меч положили перед Линь Чуном.

— Линь Чун! — сказал судья. — Ты военный наставник войск! Разве ты не знаешь законов? С мечом в руках ты посмел переступить порог запретного зала. Ведь подобное преступление карается смертью!

— Милостивейший и мудрый судья! — почтительно отвечал Линь Чун. — Будьте ко мне милосердны, ибо я ни в чем не виновен. Я человек невежественный, но законы знаю, и никогда по собственной воле не переступил бы порога этого зала. Дело в том, что в двадцать восьмой день прошлой луны мы с женой отправились в кумирню, и там её оскорбил сын командующего. Я же осмелился вступиться и обругал его. Вскоре после этого он подослал ко мне некоего Лу Цяня из стражи командующего. Тот затащил меня в кабачок, а тем временем велел другому человеку по имени Фу Ань заманить мою жену в дом Лу Цяня, где её пытались обесчестить. Но я и на этот раз прогнал молодого господина. Моя вина лишь в том, что я изломал мебель в доме Лу Цяня. Мою жену дважды оскорбили, но обидчикам так и не удалось довести дела до конца. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить мои слова. Вчера я купил этот меч, а сегодня командующий послал за мной двух человек, приказав принести меч, чтобы сравнить его со своим. Я пришёл с посыльными в этот зал и стал ждать. А когда они удалились во внутренние покои, появился командующий. Все это было сделано для того, чтобы погубить меня, и я умоляю вас, милосердный судья, спасти меня.

Выслушав Линь Чуна, судья приказал написать командующему ответ и тут же распорядится принести кангу. Линь Чуна заковали и отправили в тюрьму. Вскоре из дому Линь Чуну принесли пищу и немного денег. Тесть его — военный наставник — пытался подкупить чиновников деньгами и шелками.

Случилось так, что одним из судебных чиновников, занимавшихся делом Линь Чуна, оказался некто по имени Сунь Дин. Это был безупречно честный и прямой человек. Он любил делать добро людям, помогал им, за что его и почитали, как Будду. Он внимательно разобрался в деле Линь Чуна и решил его спасти. Поэтому в докладе судье он изложил всю правду.

— Совершенно очевидно, — сказал он, — что Линь Чун обвинён ложно. Мы должны спасти его.

— Он обвиняется в тяжком преступлении, — возразил судья. — Гао Цю говорит, что он с оружием в руках проник в запретный зал, чтобы его убить. Как же можем мы не наказать его?

— Выходит, суд в нашем городе является вотчиной Гао Цю? — спросил Сунь Дин. — Или мы не подведомственны императору?

— Не болтай глупостей! — оборвал его судья.

— Да кто же не знает, что Гао Цю, пользуясь своей властью, угнетает и обманывает народ? Нет такого зла, которое при нем не процветало бы. Провинится кто-нибудь, его сразу же присылают к нам. Захочет Гао Цю кого-нибудь казнить — вы казните. Пожелает, чтобы человека разрезали на куски, вы и это сделаете. Разве Гао Цю не хозяин у нас?!

— Ладно! — сказал судья. — Допустим, мы сделаем по-твоему, но как же ты сможешь и Линь Чуну помочь, и вынести законный приговор?

— Надо верить показаниям Линь Чуна — он пострадал невинно, — сказал Сунь Дин, — а посыльных, которые ходили за ним, все равно не разыскать. Поэтому мы должны судить Линь Чуна лишь за то, что он необдуманно отправился в Зал белого тигра, да ещё принёс с собой меч. Мы можем наказать его двадцатью ударами палок, поставить клеймо на лицо и отправить в далёкую ссылку.

Теперь и для судьи положение стало ясным. Он лично несколько раз побывал у командующего Гао Цю и докладывал ему о показаниях Линь Чуна. Гао Цю и сам понял, что не должен больше настаивать на своих требованиях, так как этим ставит судью в затруднительное положение. Поэтому не оставалось ничего другого, как согласиться с доводами суда.

Однажды, вернувшись в присутствие, судья велел привести Линь Чуна, снять с него кангу и наказать двадцатью палочными ударами. Затем приказал позвать татуировщика и поставить на лице Линь Чуна клеймо.

Окончательно установив степень преступления Линь Чуна, судья решил приговорить его к ссылке в древний город Цанчжоу. На Линь Чуна надели круглую железную кангу весом в семь с половиной цзиней с казённой печатью. Сопровождать Линь Чуна были назначены охранники по имени Дун Чао и Сюэ Ба.

Получив казённые бумаги, охранники вывели Линь Чуна из здания суда. Там собрались соседи обвиняемого. Здесь же был и его тесть. Он пригласил Линь Чуна вместе с охранниками в кабачок около моста Чжоу.

— Если бы не писарь Сунь Дин, — сказал Линь Чун, — мне дали бы гораздо больше двадцати палок. Только благодаря ему я ещё могу двигаться.

Тесть Линь Чуна приказал слугам принести вина и фруктов и стал угощать охранников. Когда они выпили по нескольку чашек вина, он дал им денег.

— Почтенный отец мои! — сказал Линь Чун, сложив руки и кланяясь тестю. — Судьба послала мне большие испытания. Из-за злосчастного столкновения с молодым Гао я должен понести несправедливую кару. Сегодня я хочу сказать вам несколько слов. Вы оказали мне незаслуженную честь быть вашим зятем. Три года тому назад вы отдали за меня свою дочь, и с тех пор между нами не было раздоров. И хотя у нас с женой не было детей, мы жили в согласии и никогда не ссорились. Меня постигло жестокое несчастье — ссылка в Цанчжоу, и кто знает, останусь ли я жив. Жена моя остаётся дома, и когда я стану думать о ней, моё сердце не будет спокойным. Я боюсь, что командующий Гао Цю, пользуясь своим положением, будет притеснять вас. Жена моя ещё молода, я не хочу, чтобы из-за меня она отказывалась от своего будущего счастья. Все это я говорю по своей доброй воле. Сейчас, в присутствии наших уважаемых соседей, я хотел бы написать бумагу, которая освободила бы мою жену от всяких обязательств передо мной. Если она захочет снова выйти замуж, я не буду ей в этом препятствовать. Тогда я со спокойной душой отправлюсь в изгнание и не буду думать, что молодой Гао причинит вам зло.

В ответ на это тесть Линь Чуна сказал:

— Дорогой мой зять! Что это ты выдумал?! С тобой стряслась беда, но ты ни в чем не виноват. Пережди в Цанчжоу, а когда-нибудь небо сжалится над тобой, и ты сможешь вернуться в свой дом, к жене. Средства у меня есть; я возьму дочь и Цзинь-эр к себе, и уж как-нибудь прокормлю их эти несколько лет. Твоя жена никуда не будет ходить, и молодой Гао не сможет её увидеть. Предоставь все мне и не беспокойся. Я буду постоянно писать тебе и присылать одежду. Не расстраивай себя всякими глупостями и спокойно отправляйся в путь.

— Я очень благодарен, вам, дорогой тесть, за доброе и сердечное отношение ко мне, — отвечал Линь Чун. — Но все же не могу быть спокоен: мы только напрасно будем связывать друг друга. Пожалейте меня, дорогой тесть, согласитесь со мной. И если придётся мне проститься с жизнью, я умру спокойно.

Но старик никак не хотел согласиться с тем, что предлагал Линь Чун. Присутствовавшие при этом соседи также были на стороне тестя и убеждали Линь Чуна отказаться от своей затеи. Тогда Линь Чун решительно заявит:

— Раз вы не хотите согласиться с моим предложением, то я открыто заявляю, что не буду жить со своей женой, даже если мне удастся каким-нибудь образом вернуться домой.

— Ну, если ты так настаиваешь, то пусть будет по-твоему. Пиши, — сказал его тесть, — а только дочь свою я ни за кого замуж не отдам.

Они приказали трактирному слуге позвать писца и купить бумаги. Когда писец пришёл. Линь Чун продиктовал ему следующее:

— «Я, наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы, Линь Чун, за совершенное мною тяжкое преступление приговорён к ссылке в город Цанчжоу, и неизвестно, останусь ли в живых. У меня есть молодая жена из семейства Чжан. Настоящим я освобождаю её от нашего союза и предоставляю ей право вступить в новый брак. Никаких претензий к ней предъявлять не буду. Прошу считать настоящее свидетельство законным, составленным по доброй воле без какого бы то ни было принуждения. В подтверждение чего и выдано настоящее свидетельство».

В конце бумаги были проставлены год, месяц и число.

Когда писец кончил. Линь Чун взял у него кисточку, поставил свою подпись и приложил отпечаток пальца.

В тот момент, когда он собирался вручить бумагу тестю, в кабачок, громко рыдая, вбежала его жена; вслед за ней с узлом в руках шла служанка Цзинь-эр. Увидев жену, Линь Чун подошёл к ней со словами:

— Дорогая жена моя! Я хочу рассказать тебе о нашем уговоре с твоим отцом. Настали тяжёлые времена. Я отправляюсь в ссылку в Цанчжоу, и неизвестно, останусь ли жив. Ты ещё молода, и я не желаю тебе зла. Поэтому я составил бумагу, в которой изъявил свою волю, чтобы ты не ждала меня понапрасну, не мучила себя и, если встретишь хорошего человека, вышла бы за него замуж. Не губи свою молодость из-за меня.

Выслушав Линь Чуна, жена с рыданьем сказала:

— Муж мой! Я никогда и ни в чём перед тобой не провинилась. Зачем же ты отказываешься от меня?

— Дорогая жена! — отвечал Линь Чун. — У меня к тебе только самые хорошие чувства. Но я боюсь, что в дальнейшем мы будем лишь связывать друг друга, и я окажусь виноватым перед тобой.

— Не волнуйся, дочь моя! — вмешался отец. — Хотя зять и настаивает на разводе, я никогда не отдам тебя за другого. Мы соглашаемся на просьбу твоего мужа лишь для того, чтобы успокоить его. Если Линь Чуну не суждено вернуться, я обеспечу тебя до конца жизни, и ты сможешь поступать по своему усмотрению.

Слушая отца, молодая женщина горько плакала, но когда увидела заготовленное свидетельство о разводе, тут же упала без памяти. Линь Чун с тестем бросились к ней и долго не могли привести её в чувства. Придя в себя, она продолжала рыдать.

Линь Чун передал старику свидетельство о разводе, а присутствовавшие при этой сцене соседки, как могли, утешали молодую женщину и, поддерживая под руки, увели домой.

— Отправляйся в путь, — наставлял Линь Чуна тесть на прощанье. — Если тебе удастся выбраться из ссылки, мы снова увидимся. Твою семью я завтра же заберу к себе, и она будет жить со мной, пока ты не возвратишься. Ни о чем не беспокойся и не думай; если будет оказия, пиши нам.

Линь Чун встал, поблагодарил тестя и соседей, простился с ними и, взвалив на плечи узел, вышел из кабачка в сопровождении охранников. Затем все разошлись по домам. Но о них говорить мы больше не будем.

Линь Чуна привели в тюрьму для ссыльных, а охранники Дун Чао и Сюэ Ба отправились по домам собраться в дорогу. И вот, когда Дун Чао увязывал свои вещи, к нему подошёл слуга из соседнего кабачка и сказал:

— Простите, господин служивый! Один важный гость, который сейчас находится в кабачке, хотел бы поговорить с вами.

— А кто он такой? — спросил Дун Чао.

— Этого я не знаю, — ответил слуга. — Он сказал мне только, чтобы я поскорее позвал вас, вот и все.

Когда в сопровождении слуги Дун Чао вошел в кабачок, он увидел человека, голова которого была повязана платком в виде иероглифа «вань». На нем была тёмная шёлковая безрукавка, черные туфли и белые носки. Заметив Дун Чао, незнакомец поспешно встал со своего места и, поклонившись, сказал:

— Прошу вас, садитесь!

— Я не имел чести встречаться с вами раньше, — отвечал Дун Чао, — и потому не знаю, как прикажете вас величать, и чем могу быть вам полезен.

— Присаживайтесь, — отвечал незнакомец, — сейчас вы обо всем узнаете.

Дун Чао сел против незнакомца. Когда слуга расставил на столе чашки, закуски, фрукты и вино, незнакомец спросил:

— Скажите, пожалуйста, где живёт служивый Сюэ Ба?

— А вот, в переулке напротив, — ответил Дун Чао.

Тогда незнакомец подозвал слугу и сказал:

— Сходи, пригласи его к нам.

Через некоторое время, в течение которого едва можно выпить чашку чая, в кабачке появился Сюэ Ба.

— Начальник пригласил нас поговорить о каком-то деле, — сказал Дун Чао.

— Осмелюсь спросить фамилию господина? — обратился Сюэ Ба к незнакомцу.

— Скоро вы все узнаете, — ответил тот, — а пока прошу вас выпить и закусить.

Затем они все принялись за угощение, а слуга подливал им вина. Когда выпили по нескольку чашек, незнакомец вынул из рукава десять лян золота и, положив его на стол, сказал:

— Это золото предназначается вам, господа служивые, по пяти лян на каждого. У меня есть к вам небольшое дело.

— Мы никогда не были с вами знакомы, господин начальник, и не, знаем, за что вы нам платите, — возразили ему охранники.

— Кажется, вас направляют с поручением в Цанчжоу? — заметил незнакомец.

— Да, по распоряжению суда мы должны доставить туда преступника Линь Чуна, — ответил ему Дун Чао. — Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить, — заявил незнакомец. — Меня зовут Лу Цянь, и я являюсь доверенным лицом командующего Гао Цю.

Эти слова привели Дун Чао и Сюэ Ба в большое замешательство, и они в один голос воскликнули:

— Мы, маленькие люди, не смеем сидеть за одним столом с таким высокопоставленным господином!

— Вам, конечно, известно, — продолжал Лу Цянь, — что Линь Чун чем-то не угодил командующему. И вот сейчас командующий приказал мне передать вам эти десять лян. Надеюсь, вы примете их. Незачем так далеко вести Линь Чуна, найдите по дороге какое-нибудь укромное местечко и кончайте с ним. В ближайшем городе вы заявите о его смерти и с официальной бумагой вернётесь обратно, вот и все. А если начнутся какие-нибудь разговоры в областном управлении Кайфына, то командующий сумеет их прекратить, и никаких неприятностей у вас не будет.

— Боюсь, нам трудно будет выполнить ваше поручение, — ответил Дун Чао. — Ведь в бумаге областного управления сказано, что он должен быть доставлен живым. К тому же мы ещё молоды; можем ли мы пойти на такое дело?! А если об этом узнают люди, нам несдобровать.

— Дорогой Дун! — перебил его Сюэ Ба. — Послушай, что я тебе скажу. Если бы командующий приказал нам пойти на смерть, мы и тогда должны были бы выполнить его распоряжение. А сейчас он поручил господину начальнику поговорить с нами да ещё послал нам денег. О чем же тут рассуждать? Давай поделим деньги, и не будем распространяться о высоких чувствах. Когда-нибудь нас ещё отблагодарят за это. По пути нам предстоит пройти густой сосновый бор. Место там глухое, и расправиться с Линь Чуном будет нетрудно.

С этими словами он взял деньги и, обращаясь к Лу Цяню, сказал:

— Не беспокойтесь, господин. Самое большее через пять, а то и через два дня дело будет сделано.

— Служивый Сюэ Ба, вы, оказывается, очень решительный человек, — одобрительно заметил Лу Цянь. — Когда вы все это уладите, вырежьте в доказательство с лица Линь Чуна клеймо. А за труды я обещаю вам ещё десять лян золота. Ну, буду ждать хороших вестей от вас, смотрите не подведите.

В сунскую эпоху существовал обычай ставить клеймо на лице ссыльного. Чтобы не вызывать у народа возмущения, это называлось «ставить золотую печать». Отсюда и само клеймо называлось «золотая печать».

Дун Чао и Сюэ Ба посидели в кабачке, выпили, закусили. Потом Лу Цянь расплатился, и они пошли по домам. Охранники поделили между собой деньги, отнесли их домой и, захватив узлы и дубинки, направились в тюрьму. Здесь они взяли Линь Чуна и под конвоем вывели на улицу.

Выйдя из ворот города и пройдя более тридцати ли, они остановились отдохнуть. В сунскую эпоху на дорогах, на определённом расстоянии один от другого, находились постоялые дворы. Там останавливались стражники, сопровождавшие ссыльных, причём за постой они не платили. В одном из таких дворов остановились на ночь Сюэ Ба и Дун Чао с Линь Чуном. На следующий день они поднялись с рассветом, приготовили себе завтрак и, подкрепившись, отправились в дальнейший путь по направлению к Цанчжоу.

Была седьмая луна. Жара стояла невыносимая. Линь Чуну, впервые перенёсшему наказание палочными ударами, каждый шаг доставлял невероятные мучения. Он едва передвигал ноги.

— Ты что ж, не понимаешь, что ли? — обратился к нему Сюэ Ба. — До Цанчжоу две с лишним тысячи ли, а если ты этак будешь идти, когда ж мы туда доберёмся?!

— Я перенёс много горя, — отвечал Линь Чун, — и к тому же только позавчера подвергся наказанию палочными ударами. Раны мои от жары ещё больше разболелись. Пожалейте меня, господа служивые.

— Ничего, ничего, иди помедленнее, не обращай на него внимания, — заметил на это Дун Чао.

А Сюэ Ба всю дорогу продолжал ворчать:

— Вот уж поистине злая судьба столкнула нас с этим упрямым дьяволом.

Дело шло к вечеру, и они направились к постоялому двору. Придя туда, охранники положили дубинки и сняли с себя узлы; опустил свои узел на землю и Линь Чун. Не дожидаясь, пока охранники что-нибудь скажут, он вынул из узла немного мелочи и попросил слугу сходить за вином, мясом и рисом и приготовить ему поесть; своих охранников он пригласил откушать вместе с ним. Дун Чао и Сюэ Ба заказали ещё вина и так напоили Линь Чуна, что он свалился замертво. Тогда Сюэ Ба вскипятил котёл воды и налил её в таз, который поставил у ног Линь Чуна.

— Наставник Линь! — позвал он. — Ты бы вымыл ноги, лучше спать будешь.

Линь Чун с трудом раскрыл глаза и хотел было опустить ноги в таз, но не мог согнуться — колодка мешала ему.

— Дай я помою, — предложил Сюэ Ба.

— Что ты, что ты, разве можно? — запротестовал Линь Чун.

— Ну, вот ещё! — возразил Сюэ Ба. — Что за счёты в дороге!

Ничего не подозревая, Линь Чун вытянул ноги, и Сюэ Ба быстро окунул их в кипяток.

— Ай-я! — только и мог крикнуть Линь Чун, поспешно отдёрнув ошпаренные ноги.

— Я не могу этого вытерпеть, — тихо добавил он.

— Обычно преступники ухаживают за охраной, — заявил Сюэ. Ба, — а не охрана прислуживает преступникам. Я от чистого сердца хотел помочь ему вымыть ноги, а он ещё кривляется-то ему холодно, то жарко. Вот уж недаром говорится, что за добрые чувства платят чёрной неблагодарностью.

Он долго ещё ворчал и ругался, а Линь Чун не осмеливался ничего возразить и только молча повалился на бок. Охранники же, вылив кипяток и налив себе другой воды, помыли ноги и устроились на ночь. Проспав до четвертой стражи, Сюэ Ба встал. Так рано не вставали даже слуги на постоялом дворе. Он сварил суп и приготовил еду. Вскоре встал и Линь Чун, но у него кружилась голова, и он не мог ни есть, ни двигаться.

Сюэ Ба, взяв свою дубинку, начал торопить его в дорогу. Тогда Дун Чао развязал пояс, достал оттуда пару новых соломенных туфель с завязками из пеньки и велел Линь Чуну надеть их. Линь Чун подумал, что ноги его в волдырях и, пожалуй, легче было бы идти в старых туфлях. Но те куда-то исчезли, и ему ничего не оставалось, как взять новые. Пока Линь Чун расплачивался со слугой, а охранники собирались в дорогу, пробили уже пятую стражу.

Не прошёл Линь Чун и трёх ли, как волдыри на его ногах, натёртые новыми туфлями, лопнули, и из них стала сочиться кровь. Он совсем уже не мог двигаться и только стонал.

— Если идти, так идти, — ругался Сюэ Ба. — Не пойдёшь, придётся подгонять тебя палкой!

— Будьте милостивы, сжальтесь надо мной, — простонал Линь Чун. — Разве я посмел бы нарочно задерживать вас? У меня и вправду болят ноги, и я не могу двигаться.

— Давай я помогу тебе, — предложил Дун Чао и взял Линь Чуна под руку.

Так они с грехом пополам прошли ещё четыре-пять ли. Теперь охранникам стало ясно, что Линь Чун дальше идти не может. Между тем они давно уже заметили впереди мглу, похожую на пелену дыма. Это и был тот зловещий лес, который называли лесом Диких кабанов — первое опасное место на пути от Восточной столицы до Цанчжоу. В сунскую эпоху в этом лесу обычно происходила расправа. Делалось это так: охранников подкупали, они приводили сюда того или иного человека и здесь его приканчивали. Много хороших людей погибло в лесу Диких кабанов.

А сейчас охранники привели сюда Линь Чуна.

— Идём целое утро, — заговорил теперь Дун Чао, — а никак не можем пройти и десяти ли. Как же мы доберёмся до Цанчжоу?!

— Мне что-то тоже стало невмоготу идти, — отозвался Сюэ Ба. — Может быть, отдохнём здесь?

Все втроём они вошли в лес, сняли с плеч свои узлы и расположились в тени; Линь Чун со стоном повалился на землю около большого дерева.

— После каждого шага нам приходится останавливаться, и мы тоже очень утомились, — объявили Дун Чао и Сюэ Ва. — Соснём немножко, а потом двинемся дальше.

Они положили на землю дубинки и приготовились спать. Однако не успел Линь Чун и глаз закрыть, как охранники закричали, чтобы он подымался.

— Зачем же мне вставать? — удивлённо спросил их Линь Чун.

— Мы хотели немного отдохнуть, — ответили ему Дун Чао и Сюэ Ба, — но нельзя же тебя приковать. Мы боимся, что ты убежишь, вот и не можем заснуть.

— Я человек честный, — ответил Линь Чун. — Раз меня приговорил суд, я никогда не убегу.

— С какой стати мы должны верить тебе? — сказал Сюэ Ба. — Уж лучше свяжем тебя, все спокойнее будет.

— Тогда свяжите меня, — согласился Линь Чун. — Что же я могу поделать?

Сюэ Ба снял намотанную вокруг тела верёвку и крепко привязал к дереву руки, ноги и кангу Линь Чуна. Затем они вместе с Дун Чао отскочили в сторону и, схватив дубинки, обратились к Линь Чуну:

— Не по своей воле мы решили покончить с тобой. В тот день, когда мы отправлялись в путь, к нам пришёл человек по имени Лу Цянь и передал нам приказ командующего Гао Цю довести тебя до этого места и здесь с тобой расправиться. Затем мы должны вырезать клеймо, что у тебя на лице, вернуться обратно и доложить, что выполнили поручение. Рано или поздно все равно тебе конец! И раз уж мы попали сюда, лучше поскорее покончить с этим делом. Ты не должен винить нас. Пойми, что мы совершаем это не по доброй воле, а по приказу начальства. В будущем году в этот самый день мы справим по тебе поминки. На исполнение приказания нам дан определённый срок, после чего мы должны явиться с ответом.

Когда Линь Чун услышал это, из глаз его полились слезы, и он сказал:

— Ни раньше, ни теперь я не чувствовал вражды к вам. Если бы вы помогли мне спастись, я никогда бы не забыл этого.

— Да что тут разговаривать попусту?! — оборвал его Дун Чао. — Спасти тебя мы не можем!

В этот момент Сюэ Ба занёс дубинку над головой Линь Чуна. Увы! Руки Линь Чуна были связаны, и даже такой герой, как он, был обречён на гибель.

Ни гостиниц, ни подворий не найти в загробном мире —
Где ж приют себе отыщут души этих трёх людей?

О том, что случилось с Линь Чуном, читатель узнает из следующей главы.

Глава 8
в которой говорится о том, что дом Чай Цзиня был открыт для путников, и о том, как Линь Чун победил наставника Хуна в единоборстве на палицах

Мы остановились на том, как Сюэ Ба обеими руками занёс дубинку над головой Линь Чуна. Произошло это гораздо быстрее, чем мы успели рассказать. Но вдруг из-за ближайшей сосны раздался крик, и оттуда вылетел железный посох. Он с такой силой отразил удар дубинки, что она полетела прямо под облака. Из лесу выскочил владелец посоха и громовым голосом заорал:

— Я давно наблюдаю за вами; что же это вы делаете?

Тут охранники увидели здоровенного монаха в чёрной рясе; сбоку у него висел кинжал. Подняв свой посох, монах замахнулся на охранников. В этот момент Линь Чун приоткрыл глаза и сразу же узнал Лу Чжи-шэня.

— Не трогай их, брат мой! — крикнул Линь Чун. — Прежде выслушай меня!

Лу Чжи-шэнь опустил посох; охранники же настолько растерялись, что не могли даже пошевелиться.

— Они не виноваты, — продолжал Линь Чун. — Все это козни командующего Гао Цю. Через Лу Цяня он передал этим людям приказание покончить со мной. Разве могли они не подчиниться приказу? И если ты прикончишь их, это будет несправедливо!

Тут Лу Чжи-шэнь вытащил кинжал, разрезал верёвки и помог Линь Чуну освободиться от них.

— Брат мой, — сказал монах, — после того как ты купил меч и мы расстались, мне было очень тяжело думать о том, что тебе пришлось перенести столько бедствий. Даже когда тебя приговорили к наказанию, я ничем не мог помочь тебе. Услышав, что ты приговорён к ссылке в Цанчжоу, я пытался встретиться с тобой возле областного управления в Кайфыне, но это мне не удалось. Я разузнал лишь о том, что ты в пересыльной тюрьме. Потом я услышал, что трактирщик приходил за твоими охранниками и передал, что с ними хочет поговорить какое-то важное лицо. У меня сразу возникло подозрение, и я начал сильно беспокоиться за твою судьбу. Опасаясь, что по дороге эти мерзавцы могут причинить тебе какое-нибудь зло, я решил следовать за вами по пятам. Я видел, как эти скоты привели тебя на постоялый двор, и тоже остановился там. Ночью я слышал, как они обсуждали своё чёрное дело и ошпарили тебе ноги. В тот момент мне хотелось прикончить мерзавцев, и я не сделал этого лишь потому, что на постоялом дворе было много народу и кто-нибудь мог прийти им на помощь. Я уже не сомневался, что ничего хорошего ты ждать от них не можешь, и поэтому стал ещё больше беспокоиться за тебя. Когда же на рассвете вы отправились в путь, я опередил вас, спрятался в этом лесу и решил, что дождусь здесь тебя, этих мерзавцев прикончу. А раз они завели тебя сюда, чтобы убить, я расправлюсь с ними без всякой пощады!

Но Линь Чун продолжал уговаривать его:

— Брат! Ты уже спас меня, зачем же их лишать жизни?

— Ну вы, мерзавцы! — крикнул Лу Чжи-шэнь. — Только из уважения к моему брату я щажу вас, не то искромсал бы на куски, как говядину. — Потом, вложив кинжал в ножны, он приказал: — Сейчас же помогите моему брату идти и ступайте за мной! — и, взяв посох, двинулся вперёд.

Охранники не прекословили и лишь бормотали: «Наставник Линь, спаси нас!» Они взвалили на спину свои узлы вместе с узлом Линь Чуна и, поддерживая его, пошли прочь из леса. Пройдя около четырёх ли, они увидели на окраине деревни крошечный кабачок. Они вчетвером зашли туда и расположились. Затем велели хозяину кабачка принести цзиней пять — семь мяса, два кувшина вина, а также достать муки для лепёшек.

Хозяин кабачка тут же приступил к делу: начал готовить еду, принёс вина и налил его гостям. Тогда охранники обратились к Лу Чжи-шэню:

— Смеем ли мы спросить, почтенный монах, в каком монастыре вы служите?

— Ах вы, мерзавцы этакие! — рассмеялся Лу Чжи-шэнь. — Для чего это вам? Уж не для того ли, чтобы доложить об этом Гао Цю и учинить мне какую-нибудь пакость? Так знайте, что Гао Цю хоть и страшен другим, а я его ничуть не боюсь. И если мне когда-нибудь придётся столкнуться с ним, я убью его своим посохом.

После этого охранники больше не решались о чем-нибудь спрашивать Лу Чжи-шэня. Выпив немного вина, закусив и расплатившись с хозяином, путники собрали свои пожитки и покинули деревню.

— Куда ты думаешь направиться, брат мой? — спросил Линь Чун своего спасителя.

— Пословица гласит, — отвечал Лу Чжи-шэнь, — «Если убьёшь кого-нибудь, посмотри на его кровь, если же спасёшь человека, убедись, что он жив». Я боюсь за тебя, брат мой, и решил идти с тобой до Цанчжоу!

Услышав это, охранники подумали: «Плохи наши дела! Что скажем мы, когда вернёмся? Теперь нам остаётся лишь подчиниться этому монаху и идти за ним». Так как монах не только покрикивал, но и отпускал тумаки, всю дорогу они беспрекословно выполняли все его желания: шли, когда он приказывал, отдыхали, где велел. Они не решались даже громко разговаривать, боясь вызвать раздражение Лу Чжи-шэня. Так проделали они два перехода, затем наняли повозку и посадили на неё Линь Чуна, чтобы дать ему немного отдохнуть; остальные шли за повозкой.

Несладко было на душе у Дун Чао и Сюэ Ба. Каждый из них боялся за свою шкуру, и потому они вели себя тихо и мирно. Во время путешествия монах покупал вино и мясо и делал все, чтобы Линь Чун окреп. Охранники также питались за счёт Лу Чжи-шэня. Теперь они не пропускали ни одного постоялого двора, раньше останавливались на отдых и позднее отправлялись в путь. Пищу готовили сами охранники. Да разве осмелились бы они хоть в чем-нибудь перечить Лу Чжи-шэню?

Тайком они все же совещались между собой, как лучше поступить. «Мы теперь во власти этого монаха, он глаз с нас не сводит. Что сделает с нами командующий, когда мы вернёмся?» — говорили они.

— Я слышал, — сказал Сюэ Ба, — что в огородах монастыря Дасянго появился недавно какой-то монах но имени Лу Чжи-шэнь. Видно, это он и есть. Вернувшись в столицу, мы честно расскажем, что в лесу Диких кабанов собирались, было, покончить с Линь Чуном, но этот монах спас его. Расскажем и о том, как он сопровождал нас до Цанчжоу и помешал выполнить приказ. Золото мы вернём, и пусть Лу Цянь сам идёт разыскивать монаха. Только бы нам с тобой выпутаться из этого дела.

— Правильно! — согласился Дун Чао. — Так и сделаем.

На этом они и порешили.

Не вдаваясь в подробности, скажем, что Лу Чжи-шэнь ещё семнадцать или восемнадцать дней шёл вместе с охранниками, и неотступно за ними наблюдал. До Цанчжоу оставалось уже немногим более семидесяти ли. Дорога была оживлённая, то и Дело встречались люди, и все глухие места остались позади.

Подробно разузнав о дальнейшем пути, Лу Чжи-шэнь сделал привал в сосновом лесу. Здесь он сказал Линь Чуну:

— Брат мой! До Цанчжоу уже недалеко. Я узнал, что никаких опасных мест больше не будет — дорога людная. Поэтому мы можем с тобой проститься. Когда-нибудь ещё встретимся.

— Что ж, брат, — отвечал Линь Чун, — когда вернёшься, расскажи моему тестю все, что произошло. Если я останусь жив, то, может быть, ещё смогу отблагодарить тебя за добро.

Лу Чжи-шэнь достал лян двадцать серебра и вручил их Линь Чуну. Охранникам он также дал по три ляна, заметив при этом:

— А вам, мерзавцам, надо было бы головы поотрубать. Только ради брата я пощадил вашу паршивую жизнь! Теперь осталось пройти уж немного. Смотрите, не вздумайте совершить ещё какую-нибудь подлость!

— Разве мы посмеем, — отвечали охранники, с благодарностью принимая серебро. — Да и в том, что было, виноват лишь командующий.

— Когда пришло время расставаться, Лу Чжи-шэнь строго посмотрел на охранников и ещё раз спросил:

— Как вы думаете, ваши глупые головы такие же крепкие, как это дерево?

— Наши головы, — отвечали охранники, — всего лишь черепа, обтянутые кожей. Они достались нам от отца с матерью.

Тогда Лу Чжи-шэнь взмахнул посохом и с такой силой ударил по дереву, что на стволе его образовалась трещина в два цуня, и дерево повалилось, словно подкошенное.

— Смотрите, негодяи! — крикнул Лу Чжи-шэнь. — Если вы хоть в чем-нибудь провинитесь, с вашими головами случится то же, что с этим деревом.

Затем, помахав рукой и крикнув Линь Чуну: — Береги себя, брат! — он взял посох и отправился в обратный путь.

Дун Чао и Сюэ Ба стояли, как истуканы, и даже языки высунули от изумления.

— Ну, почтенные, — сказал Линь Чун, — пора и нам в путь.

— Вот здоровенный монах! — только и могли воскликнуть охранники. — Одним ударом свалил целое дерево!

— Да для него это сущий пустяк! — отвечал Линь Чун. — Однажды в монастыре Дасянго он с корнем вырвал из земли целое дерево.

Охранники только головами качали. Они теперь не сомневались, что это был Лу Чжи-шэнь. Вскоре путники вышли из леса и отправились дальше. В полдень они увидели на дороге трактир, куда и вошли. Линь Чун пригласил охранников занять почётные места. Только теперь Дун Чао и Сюэ Ба почувствовали себя немного свободнее. В трактире было полно народу. Человек пять слуг, и сам хозяин с ног сбились, обслуживая посетителей. Линь Чун со своими охранниками просидел уже с час, но к ним все ещё никто не подходил. Наконец, Линь Чуну надоело ждать, и он, постучав по столу рукой, крикнул:

— Эй, хозяин! Что же это ты обижаешь своих гостей?! Если я преступник, то решил и внимания на меня не обращать? Ведь я недаром у тебя есть буду.

Тогда хозяин подошёл к ним и сказал:

— Ты, верно, не понимаешь, что я желаю тебе добра!

— Где ж твои добрые намерения, если ты не даёшь мне ни вина, ни мяса? — удивился Линь Чун.

— Разве тебе неизвестно, — возразил хозяин, — что в нашей деревне проживает один богач по имени Чаи Цзинь? Здесь все зовут его «сановник Чай», а среди бродячего и бездомного люда он известен ещё под кличкой «Маленький вихрь». Он — потомок Чай Ши-цзуна, императора великой Чжоуской династии. С того времени как в Чэнь Цяо их предок отказался от трона, император У Дэ выдал им охранную грамоту, которая освобождает весь их род от всех повинностей и обеспечивает им полную неприкосновенность. Эта грамота хранится в доме Чай Цзиня, и никто не смеет оскорбить его. Он собрал со всей страны несколько десятков удальцов, кормит и содержит их. Нас, кабатчиков, он постоянно предупреждает, чтобы мы направляли к нему в поместье каждого сосланного преступника, который забредёт в наши края. Таким людям он сам оказывает помощь. Если бы я накормил тебя сейчас, лицо твоё раскраснелось бы от вина и еды, и господин Чай, узнав, что ты имеешь деньги на расходы, не стал бы тебе помогать. Вот почему, желая тебе добра, я и не сделал этого.

Тогда Линь Чун сказал охранникам:

— Когда я служил в Восточной столице, я часто слышал от военных имя сановника Чай Цзиня. Так вот где он, оказывается, живёт! Почему бы нам и в самом деле не сходить к нему?

Поразмыслив, Сюэ Ба и Дун Чао решили, что это не так уж плохо, собрали свои пожитки и приготовились идти. Они сообщили об этом хозяину трактира и попросили ещё раз объяснить дорогу.

— Идите прямо, — ответил кабатчик. — Когда пройдёте два-три ли, сверните у большого каменного моста; там и находится это поместье.

Поблагодарив хозяина, они покинули трактир и, пройдя два-три ли, действительно увидели большой каменный мост. Пройдя мост, они вышли на широкую ровную дорогу и вскоре увидели поместье, крыши которого мелькали в гуще зелёных ив. Со всех сторон оно было окружено широким рвом, наполненным водой, а над водой склонились плакучие ивы; из-за ив выглядывал выбеленный забор. Когда путники, свернув с дороги, подошли к поместью, они увидели, что к нему ведёт широкий деревянный мост, там, сидя на перилах, отдыхали в тени четверо или пятеро работников. Приблизившись, Линь Чун и стражники поклонились сидевшим.

— Простите, уважаемые, за беспокойство, — сказал Линь Чун. — Не можете ли вы доложить своему господину, что с ним хочет повидаться один человек по фамилии Линь, который сослан в старый город и прибыл из столицы.

— Вам не повезло, — ответили ему крестьяне. — Если бы чаш господин был дома, он накормил бы вас, угостил вином и даже снабдил деньгами, но сегодня утром он отправился на охоту.

— Когда же он вернётся? — спросил Линь Чун.

— Трудно сказать, — отвечали крестьяне. — Возможно, что он отправился в своё восточное поместье и будет там отдыхать. Точно мы ничего не знаем.

— Нам и впрямь не повезло, — заметил Линь Чун. — Что ж, не суждено нам с ним встретиться. Придётся идти.

Простившись с работниками, они отправились обратно; от голода у них ныло под ложечкой.

Но, пройдя около ли, они увидели вдалеке группу всадников, выехавшую из леса и поскакавшую прямо к поместью. В центре, на белоснежном коне с пышной гривой, ехал статный всадник лет тридцати пяти. У него были густые брови, большие глаза. Красные губы подчёркивали белизну зубов. Его длинные усы свешивались вниз и вместе с бородой образовывали нечто вроде трезубца. На голове он носил пёструю шёлковую повязку, завязанную в виде рогов. На нем был расшитый цветной халат с поясом, украшенным драгоценными камнями, на ногах черные, расшитые по краям золотом туфли. В руках он держал лук, а за спиной у него виднелся колчан со стрелами. В сопровождении всадников сановник приближался к поместью.

Увидев его, Линь Чун подумал: «Это, наверное, и есть господин Чай Цзинь…», однако спросить об этом не решился. Но тут молодой всадник повернул свою лошадь и, подъехав, спросил охранников:

— Эй вы, что это за человек, закованный в колодки?

— Ваш покорный слуга, — поспешил ответить Линь Чун, почтительно кланяясь, — наставник войск в Восточной столице по фамилии Линь. Я не угодил командующему Гао Цю, за что кайфынский суд приговорил меня к ссылке в Цанчжоу. В трактире, который находится неподалёку отсюда, нам сказали, что здесь проживает благородный человек и гостеприимный хозяин, сановник Чай, и мы пришли сюда повидать его. К сожалению, нам не повезло, и мы не смогли встретиться с ним.

Тут сановник соскочил с коня, быстро подошёл к Линь Чуну и, низко поклонившись ему, произнёс:

— Простите, Чай Цзинь — это я. Очень рад познакомиться с вами.

Линь Чун поспешил отвесить ему поклон, после чего сановник взял его за руку и повёл к поместью. Заметив их приближение, работники распахнули ворота, и Чай Цзинь провёл гостя прямо в парадную залу, где они снова обменялись приветствиями. Тогда Чай Цзинь заговорил:

— Я давно уже слышал о вас, господин наставник, но никак не ожидал, что сегодня вы навестите меня. Вот уж поистине сбылась моя давнишняя мечта!

— Я маленький человек, — сказал Линь Чун, — но давно слышал ваше славное имя, — оно ведь известно всей стране и у каждого вызывает чувство уважения. Я никак не думал, что сейчас, когда осуждён и сослан как преступник, смогу посетить ваш дом и познакомиться с вами. Это самая счастливая минута в моей жизни.

После долгих уговоров Линь Чун согласился, наконец, занять место гостя. Вместе с ним за стол сели также Дун Чао и Сюэ Ба. Сопровождавшие Чай Цзиня люди отвели своих лошадей и ушли отдыхать в дальнюю часть двора, и о них мы рассказывать больше не будем.

Между тем Чай Цзинь распорядился, чтобы работники принесли вина. Скоро они вернулись, неся блюда с мясом и лепёшками и кувшин подогретого вина. На третьем блюде была мера риса, поверх которого лежали десять связок монет. Когда Чай Цзинь увидел это, он воскликнул:

— Ах вы, деревенщина! Что же вы не видите, кто к нам пришёл! Ведь это военный наставник, а вы унижаете его какой-то мелочью! Сейчас же уберите все это и подайте засахаренных фруктов и вина, а потом в честь гостя зарежьте барана. Да поворачивайтесь живей!

— Вы слишком великодушны, господин мой, — сказал Линь Чун, вставая, — вполне достаточно и того, что здесь есть.

— Не говорите так, — возразил Чай Цзинь. — В кои-то веки вы попали сюда, а мы не можем принять вас, как подобает!

Слуги моментально принесли фрукты и вино, а Чай Цзинь поднялся со своего места и налил его гостям. Линь Чун поблагодарил хозяина и выпил; за ним вылили и охранники. После этого Чай Цзинь обратился к Линь Чуну:

— Прошу вас, господин наставник, пройти во внутренние комнаты. — С этими словами он снял с себя лук и колчан со стрелами, а затем пригласил охранников выпить и закусить вместе с ними. Чан Цзинь занял место хозяина. Линь Чун место гостя, а охранники сели рядом с ним. Тут пошли истории из жизни вольного люда, и никто не заметил, как наступил вечер. На столе снова появились вина, фрукты и всевозможные яства. Хозяин трижды поднимал свою чашку, приглашая гостей выпить с ним, а затем приказал:

— Подать суп!

Они уже съели по чашке супа и выпили пять — семь чашек вина, когда вошёл слуга и доложил, что прибыл наставник.

— Отлично! — воскликнул Чай Цзинь. — Пригласите его откушать с нами. Я рад, что вы познакомитесь. Принесите ещё прибор! — приказал он слугам.

Линь Чун привстал и увидел, как в зал, горделиво выпятив грудь, вошёл человек. Повязка на голове его была небрежно навязана. «Слуга назвал его наставником, — подумал Линь Чун, — очевидно, он учитель сановника».

Линь Чун поспешно поднялся, и, склонясь перед вошедшим, почтительно приветствовал его:

— Линь Чун имеет честь приветствовать вас.

Однако вошедший не ответил на приветствие и даже не взглянул на него. Лянь Чун же не решался поднять головы. Тогда Чаи Цзинь, указывая на гостя, обратился к наставнику Хуну:

— Этот господин — военный наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы по имени Линь Чун. Прошу вас быть знакомыми.
При этих словах Линь Чун, глядя на Хуна, пал ниц.

— Хватит кланяться, встань! — бросил наставник. На поклон он ответил пренебрежительно, едва кивнув головой.

Поведение Хуна очень не понравилось Чай Цзиню. Линь Чун же, дважды поклонившись до земли наставнику, поднялся и попросил Хуна занять почётное место, Хун не заставил себя упрашивать и без всяких церемоний уселся. Этот поступок ещё более огорчил Чай Цзиня. Линь Чун занял место пониже; переместились так же и охранники. А Хун обратился к Чай Цзиню:

— Чего ради господин сановник решил устроить такой роскошный приём в честь сосланного преступника?

— Наш уважаемый гость, — отвечал Чай Цзинь, — не кто иной, как наставник восьмисоттысячного войска. Как можете вы, господин наставник, относиться к нему с таким пренебрежением?

— Господин мой, — возразил Хун, — ваше пристрастие к фехтованию привлекает сюда много военных, сосланных на поселение, здесь они ищут помощи. Все они выдают себя за наставников фехтования, и являются в ваше поместье выманить вина, пищи и денег. Почему, господин, вы так легко доверяетесь этим людям?

Линь Чун ничего не сказал на это, но Чай Цзинь возразил за него:

— Нельзя судить о людях с первого взгляда, и вам не следовало бы унижать его.

Слова сановника Чай Цзиня вывели Хуна из себя, и, вскочив из-за стола, он закричал:

— Я не верю ему! Пусть сразится со мной на палицах, и тогда мы посмотрим, наставник ли он!

— Вот это верно! — смеясь, согласился Чай Цзинь. — Что вы на это скажете, господин наставник?

— Я не осмелюсь вступить в такой поединок, — ответил Линь Чун.

Ответ этот сбил с толку Хуна, и он подумал: «Он не умеет фехтовать, он трусит!» — и стал ещё решительнее настаивать на том, чтобы гость показал своё искусство. Чай Цзиню очень хотелось посмотреть, на что способен Линь Чун, но ещё больше хозяин желал, чтобы новый наставник победил Хуна и сбил с него спесь. Поэтому Чай Цзинь сказал:

— Пока что давайте выпьем, закусим и подождём, когда взойдёт луна.

Когда они осушили пять или семь чашек вина, луна взошла и все вокруг залила своим светом; в зале стало светло, как днём. Тогда Чай Цзинь встал и промолвил:

— Теперь попросим наставников помериться силами.

Линь Чун призадумался: «Этот Хун — учитель самого сановника, и если я первым же ударом опрокину его, мне будет неудобно перед хозяином».

Заметив нерешительность Линь Чуна, Чай Цзинь обратился к нему со следующими словами:

— Наставник Хун прибыл сюда недавно. Здесь у него нет соперников. И я очень просил бы вас, господин Линь Чун, не отказываться от поединка. Кроме того, мне хотелось бы полюбоваться искусством обоих уважаемых наставников.

Все это Чай Цзинь сказал умышленно, так как опасался, что Линь Чун из уважения к нему не проявит в этом поединке всех своих способностей. Откровенное заявление хозяина полностью успокоило Линь Чуна. В это время Хун поднялся с места и стал выкрикивать:

— Ну-ка, попробуй со мной сразиться!

Все остальные встали и вслед за ним толпой вышли на площадку позади зала. Слуги принесли связку палиц и положили их на землю. Хун снял с себя одежду, подоткнул рубашку, выбрал палицу и, проделав несколько приёмов, крикнул:

— А ну, начинай!

— Прошу вас, господин Линь Чун, — сказал Чай Цзинь, подбадривая его, — померяйтесь с ним силами.

— Надеюсь, господин сановник, вы не будете надо мной смеяться, — отвечал Линь Чун.

Затем он также выбрал себе палицу и обратился к Хуну:

— Прошу вас, наставник, поучить меня!

Тут Хун пришёл в такую ярость, что, казалось, готов был живьём съесть Линь Чуна. А тот, взяв своё оружие, также проделал несколько боевых приёмов. Со всего размаха Хун ударил палицей по земле и приготовился броситься на Линь Чуна. Так, при лунном свете, началась борьба между двумя наставниками.

На шестой схватке Линь Чун выскочил из круга и закричал:

— Передохнем немножко!

— Почему вы не хотите показать своё искусство? — спросил его Чан Цзинь.

— Я уже, можно сказать, проиграл! — сказал Линь Чун.

— Как могли вы проиграть, — протестовал Чай Цзинь, — когда настоящая борьба ещё и не начиналась?

— Да ведь на мне канга, — заявил Лини Чун, — вот и давайте считать, что я проиграл.

— Как мог я забыть об этом? — сказал Чай Цзинь. — Ну, это дело поправимое, — добавил он, смеясь, и тут же послал слугу в дом принести десять лян серебра, что и было мгновенно исполнено.

Тогда, обращаясь к сопровождавшим Линь Чуна охранникам, Чай Цзинь сказал:

— Осмелюсь обратиться к вам с просьбой: снимите с наставника Линь Чуна кангу и не бойтесь, что у вас будут из-за этого какие-нибудь неприятности в Цанчжоу. Положитесь на меня, я все устрою. А пока прошу вас принять в подарок десять лян серебра.

Дун Чао и Сюэ Ба не решились отказать такому важному лицу. Им очень хотелось показать себя с хорошей стороны, да к тому же они не боялись, что Линь Чун убежит от них. Поэтому, получив серебро, охранники сняли печати и освободили Линь Чуна от колодок.

— А теперь, господа наставники, продолжайте ваше состязание, — сказал довольный Чай Цзинь.

Заметив, что Линь Чун хорошо владеет оружием, Хун струсил, но решил во что бы то ни стало одержать над ним верх. Он снова взял палицу и совсем уже было приготовился к бою, как вдруг Чай Цзинь крикнул:

— Обождите немного! — и тут же послал слугу за слитком серебра в двадцать пять лян весом. Серебро тут же принесли, и хозяин продолжал: — Ваше состязание, господа, является необычным, и его трудно сравнить с каким-либо другим. Так пусть это серебро будет наградой победителю.

С этими словами Чай положил слиток на землю.

Этим он хотел подбодрить Линь Чуна и заставить его проявить все своё искусство.

Между тем неприязнь Хуна к противнику все возрастала. А тут ещё у него глаза разгорелись на серебро. Боясь, что пыл его пройдёт, он начал проделывать палицей самые сложные выпады. Один из приёмов назывался «поджечь факелом небо». Линь Чун же подумал: «Господин Чай желает, чтобы я победил Хуна». И, взяв палицу за середину, тоже начал выделывать ею сложнейшие приёмы, один из которых назывался «искать змею в траве». В это время Хун крикнул:

— Давай, давай! — и выставил палицу вперёд. Линь Чун немного отступил. Тогда Хун сделал шаг вперёд и, подняв палицу, описал ею в воздухе дугу. Линь Чун, заметив, что его противник забыл порядок приёмов, рывком выбросил свою палицу снизу вверх. Не успел Хун отразить удар, как Линь Чун одним прыжком перевернулся на месте и со всего размаха нанёс ему удар в берцовую кость. Оружие вылетело из рук врага, а сам он с шумом повалился наземь.

Чай Цзинь пришёл в восторг и приказал принести вина, чтобы выпить за победу Линь Чуна. Все были веселы и довольны.

Что же касается Хуна, то он не мог даже подняться с земли, и слуги со смехом помогли ему встать. Лицо его горело от стыда, и, еле передвигая ноги, он потихоньку удалился из поместья. А Чай Цзинь взял Линь Чуна за руку и повёл в зал, чтобы продолжить пиршество. Хозяин велел принести вознаграждение, предназначенное для победителя, но Линь Чун ни за что не хотел взять его. Однако в конце концов он вынужден был принять этот дар.

Сановник пригласил Линь Чуна остаться у него в поместье ещё на несколько дней, каждый день устраивал в честь гостя роскошные пиршества и был к нему очень предупредителен.

На седьмой день охранники, сопровождавшие Линь Чуна, начали торопить его. Тогда Чай Цзинь устроил прощальный ужин. Он написал пару писем и напутствовал Линь Чуна:

— У меня хорошие отношения с начальником области Цанчжоу. Начальник лагеря для ссыльных и смотритель также мои друзья. Я дам вам письма к ним и уверен, что с вами будут хорошо обращаться.

Затем он вынул большой слиток серебра, весом в двадцать пять лян, и преподнёс его Линь Чуну. Охранникам он также подарил по пять лян серебра. Прощальный пир продолжался всю ночь.

На рассвете они ещё раз подкрепились, и Чай Цзинь. велел слугам помочь путникам нести вещи. На Линь Чуна вновь надели кангу, и, распрощавшись с Чай Цзинем, он двинулся в путь в сопровождении охранников. Чай Цзинь проводил его до ворот и, прощаясь, сказал:

— Скоро, господин наставник, я пришлю вам со своими людьми тёплую одежду.

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас за доброту! — только и мог произнести растроганный Линь Чун.

Поблагодарили хозяина и охранники; затем все трое пустились в дальнейший путь и уже в полдень были в Цанчжоу. Охранники отпустили домой слугу Чай Цзиня, который нёс их вещи, а сами направились в областной ямынь, где предъявили казённые бумаги и сдали ссыльного.

Приняв Линь Чуна и вручив охранникам расписку, начальник области приказал отвести его в лагерь для ссыльных; охранники же, распрощавшись с начальством, двинулись в обратный путь. О них мы больше говорить не будем, а вернёмся к Линь Чуну.

Когда нового преступника присели в лагерь для ссыльных, надзиратель на время, пока будет решена дальнейшая участь Линь Чуна, поместил его в камеру. Вскоре к нему подошли заключённые, желая познакомиться и побеседовать с ним. Они сообщили Линь Чуну, что больше всех следует остерегаться начальника лагеря и главного надзирателя.

Они только и знают, что вымогать у заключённых деньги, рассказывали ссыльные. За деньги или подарки они относятся с некоторым снисхождением. Но если у человека нет ни денег, ни подарков, его бросают в яму, и для этого несчастного жизнь становится сплошным адом. Только смерть может прекратить его страдания, но и умереть ему не дают.

— Если ты сумеешь завоевать их расположение, — наставляли Линь Чуна его новые знакомые, — то избавишься от ста палочных ударов, которые полагаются всем вновь прибывшим. Тогда они сами окажут, что ты болен и наказание надо отложить. Но если это тебе не удастся, ты будешь избит до полусмерти.

— Друзья! Раз уж вы сказали мне, как поступить, — обратился к ним Линь Чун, — так научите, сколько следует — им дать. — Если хочешь, чтобы все было по-хорошему, — отвечали заключённые, — дай начальнику лагеря пять лян серебра и столько же вручи надзирателю. Тогда можешь считать, что все в порядке.

Во время разговора они увидели, что к ним идёт надзиратель. Приблизившись, он спросил:

— Кто тут новый ссыльный?

Линь Чун выступил вперёд:

— Это я и есть.

Заметив, что в руках у новичка нет денег, надзиратель даже в лице изменился и, тыча в Линь Чуна пальцем, разразился ругательствами:

— Ах ты, тварь преступная! — кричал он. — Почему при моем появлении ты не произнёс положенного приветствия и не поклонился? Видать, натворил ты дел в Восточной столице! Даже при мне ты ведёшь себя заносчиво! По твоему лицу, разбойник, вижу, что не выбраться тебе отсюда! Ты закоренелый преступник! Били тебя, да мало, мучили, да не до конца! Но раз уж ты, разбойничья рожа, попал в мои руки, я тебя в порошок сотру. Обожди немного, сам увидишь, что я с тобой сделаю!

Выслушивая всю эту ругань, Линь Чун стоял ни жив, ни мёртв, не смея ни возразить, ни даже поднять головы. Другие ссыльные поспешили скрыться. Линь Чун же, выждав, когда гнев надзирателя немного утих, достал пять лян серебра и, передавая его надзирателю с почтительной улыбкой, сказал:

— Прошу вас, господин надзиратель, не отказывайтесь от этого скромного подарка. Не обессудьте за то, что он слишком мал!

Увидев деньги, надзиратель спросил:

— Это я мне и начальнику лагеря?

— Нет, это только вам, господин надзиратель, — отвечал Линь Чун. — Осмелюсь просить вас передать начальнику лагеря десять лян серебра.

При этих словах надзиратель рассмеялся:

— Мне известно ваше доброе имя, наставник Линь! — сказал он. — Вы и вправду хороший человек! Наверное, не угодили чем-нибудь командующему Гао Цю? Ну, ничего, эти испытания когда-нибудь кончатся, и вы ещё покажете себя! Здесь не место для таких почтенных людей, как вы, и в будущем вы, несомненно, получите большое и важное назначение.

— Я могу рассчитывать только на вашу милость, — улыбаясь, заметил Линь Чун.

— Можете быть спокойны, — ответил надзиратель.

Затем Линь Чун вынул письма Чай Цзиня и сказал:

— Могу ли я просить вас передать эти письма по назначению?

— Ну, если у вас есть письма от господина Чай Цзиня, вам совсем не о чем беспокоиться, — заявил надзиратель. — Одно такое письмо стоит слитка золота. Я пойду, передам эти письма. Скоро сюда придёт начальник лагеря, чтобы допросить вас. Когда он станет говорить, что должен подвергнуть вас полагающимся ста палочным ударам, вы скажите, что всю дорогу болели и до сих пор не поправились! А для того чтобы это внушало доверие, я поддержу вас.

— Очень признателен вам за совет, — поблагодарил Линь Чун.

Захватив серебро и письма, надзиратель вышел из камеры.

— Да, если есть деньги, то и с богами можно сговориться, гласит пословица, но от этого не легче, — тяжело вздохнув, промолвил Линь Чун.

Между тем из переданных Линь Чуном десяти лян для начальника лагеря надзиратель половину оставил себе, а остальные передал вместе с письмом начальнику лагеря.

— Этот Линь Чун — хороший человек, — добавил он от себя, — вот рекомендательное письмо от господина Чай Цзиня. Попал он сюда по навету Гао Цю, и никакого особого преступления за ним нет…

— Ну, раз у него есть письмо от господина Чай Цзиня, — прервал его начальник лагеря, — мы непременно должны позаботиться о нем.

И он тут же распорядился вызвать Линь Чуна, чтобы взглянуть на него.

Линь Чун, пригорюнившись, сидел в своей камере. Вдруг он услышал голос тюремного служителя:

— Начальник лагеря находится у себя в служебном помещении и приказывает ссыльному Линь Чуну явиться к нему для проверки.

Когда Линь Чун пришёл к начальнику, тот сказал ему:

— Ты только что прибыл в лагерь. По положению императора У Дэ, каждый новый ссыльный должен получить сто палок. Служители, приготовьтесь наказать преступника.

Тогда Линь Чун произнёс:

— В дороге я простудился, заболел и сейчас ещё плохо себя чувствую. Прощу вас отложить наказание.

Тут выступил вперёд надзиратель и сказал:

— Этот человек действительно болен, и я прошу освободить его от наказания.

— Ну что ж, — заметил начальник лагеря, — подождём, пока он поправится, а тогда и накажем.

Тогда надзиратель сказал:

— Сторож в Храме владыки неба давно уже отслужил свой срок. Может быть, мы поставим на его место Линь Чуна?

Писарь тут же составил бумагу о назначении Линь Чуна, и надзиратель провёл его сначала в камеру за вещами, а оттуда в Храм владыки неба. Когда Линь Чун вступил в должность сторожа, надзиратель сказал ему:

— Наставник Линь, я сделал все, чтобы помочь вам. Работа, на которую я вас устроил, — самая лёгкая в лагере. Все, что от вас требуется, это подметать пол, а также утром и вечером возжигать курильницы. Другие ссыльные работают с утра до ночи, однако им это не зачитывается. А те, которые пришли сюда с пустыми руками, находятся в земляных ямах. Им и жизнь не в жизнь, да и смерть их не берет.

— Благодарю вас за заботу, — отвечал Линь Чун. С этими словами он достал ещё три ляпа серебра и, вручая их надзирателю, сказал:

— Надеюсь, вы будете так же добры ко мне и в дальнейшем. Больше всего мне хотелось бы, чтобы с меня сняли шейную кангу.

— Ну, это я могу сделать, — отвечал надзиратель, принимая серебро.

Он тут же отправился к начальнику лагеря, получил от него разрешение и по возвращении снял с Линь Чуна кангу.

И Линь Чун стал жить при храме. Он сам готовил себе пищу и прибирал жилье, Вся его работа заключалась в том, чтобы подметать пол в храме и возжигать курильницы. Время летело, и он не заметил, как прошло около пятидесяти дней.

А начальник лагеря и надзиратель, получив взятку, почувствовали к Линь Чуну даже нечто вроде расположения. Они предоставили ему полную свободу и не вмешивались в его жизнь. Чай Цзинь также не оставил Линь Чуна своими милостями и прислал ему со слугами тёплые вещи и подарки, которыми Линь Чун поделился с остальными ссыльными.

Но не будем вдаваться в подробности. Скажем только, что однажды, в середине зимы, около полудня Линь Чун вышел прогуляться по окрестностям лагеря. Вдруг он услышал позади себя:

— Наставник Линь! Как вы попали сюда?

Обернувшись, Линь Чун увидел человека, которому суждено было сыграть большую роль в его дальнейшей жизни. А дальше произошли такие невероятные события, из-за которых Линь Чун едва спасся от огня и чуть не погиб в снежную бурю на дороге.

Но о том, с кем повстречался Линь Чун, вы узнаете из следующей главы.

Глава 9
рассказывающая о том, как Линь Чун в метель отправился в Кумирню бога гор, а Лу Цянь сжёг амбары с фуражом

Мы уже рассказывали о том, что Линь Чун, выйдя на прогулку, вдруг услышал позади себя голос. Оглянувшись, он узнал трактирного слугу Ли Сяо-эра. Когда Ли жил в Восточной столице. Линь Чун часто помогал ему. Однажды Ли украл деньги у хозяина кабачка, за это его арестовали и предали суду. Линь Чун снова помог Ли — дал за него ручательство, внёс залог и избавил его от суда. Однако оставаться в Восточной столице Ли уже не мог. Благодаря Линь Чуну, снабдившему ему деньгами. Ли удалось выехать из города и устроиться в другом месте. И вот, совершенно неожиданно, они снова встретились.

— Как ты сюда попал? — спросил Линь Чун.

— После того как вы, господин, спасли меня и помогли покинуть столицу, — отвечал Ли Сяо-эр, почтительно кланяясь, — я отправился на поиски работы, но так ничего и не нашёл. Я долго скитался, пока не попал в Цанчжоу. Тут я обратился к одному кабатчику по фамилии Ван. Он взял меня к себе слугой и скоро убедился, что я человек старательный, умею хорошо прислуживать за столом, готовить вкусные закуски и приправы. Гости были довольны мной, и дела кабачка пошли очень успешно. Хозяин даже отдал за меня свою дочь. Родители жены вскоре умерли, и мы остались вдвоём, кабачок наш находится как раз против лагеря. Сегодня я отправился собрать долги и вот встретил вас, моего благодетеля. Но вы-то как очутились здесь?! — спросил он Линь Чуна.

Линь Чун показал клеймо на своём лице и сказал:

— Я впал в немилость у командующего Гао Цю, и он устроил так, что я попал под суд и был приговорён к клеймению и ссылке. Здесь я сторожу Храм владыки неба. А что будет со мной дальше, я и сам не знаю. Никак не ожидал я встретиться здесь с тобою.

Тогда Ли Со-эр пригласил Линь Чуна к себе в кабачок, усадил за стол и, позвав жену, велел ей поклониться благодетелю их семьи. И муж, и жена были очень рады видеть Линь Чуна в своём доме.

— У нас нет здесь никаких родственников, — говорили они, — а сегодня само небо послало вас, нашего благодетеля.

— Но я ведь ссыльный преступник, — возражал Линь Чун, — и боюсь, что недостоин быть в вашем обществе.

— Не говорите так, мой благодетель, кому не известно ваше почтенное имя? — ответил Ли Сяо-эр. — Если вам нужно что-нибудь постирать, погладить или починить, мы все сделаем.

Беседуя с Линь Чуном, Ли поставил перед ним вино и закуски, а когда наступил вечер, проводил в храм. На следующий день Ли снова пригласил Линь Чуна к себе. Так Линь Чун стал своим человеком в доме Ли, и хозяин часто носил ему горячую пищу и воду. Видя, какое почтение оказывает ему семья Ли, Линь Чун отдал им часть серебра.

Не будем, однако, рассказывать об этом подробно, а вернёмся лучше к делам поважнее.

Время быстро пролетело, наступила зима.

Стёганая одежда Линь Чуна и его бельё были приведены в полный порядок благодаря стараниям жены Ли Сяо-эра. Однажды хозяин Ли стоял у дверей, приготовляя закуски, и вдруг увидел, что какой-то человек быстро вошёл в кабачок, а вслед за ним прошмыгнул ещё один. Присмотревшись к ним, Ли по одежде определил, что первый был военным командиром, другой же, пожалуй, походил на охранника или слугу. Войдя в кабачок, они уселись. Тогда Ли вошёл и спросил:

— Прикажете вина?

В ответ первый незнакомец вынул лян серебра и отдал его Ли Сяо-эру со словами:

— Эти деньги возьми себе, а сейчас принеси кувшина три-четыре лучшего вина. Когда же придут гости, подай вина, закусок и ни о чем не спрашивай.

— Кого вы желаете пригласить, господин? — спросил Ли Сяо-эр.

— Я прошу тебя, — отвечал пришедший, — сходить в лагерь для ссыльных и позвать сюда начальника лагеря и надзирателя. Я хочу с ними побеседовать. Если они будут о чем-нибудь расспрашивать, скажи им, что здесь их ждёт один начальник, у которого есть к ним дело.

Ли обещал все исполнить. Сперва он отправился за надзирателем, вместе с ним пошёл в дом начальника, и втроём они направились в кабачок. Здесь Ли успел заметить, как неизвестный ему военный почтительно приветствовал гостей.

— Нам не приходилось встречаться раньше, — сказал начальник лагеря. — Могу ли я узнать ваше почтенное имя?

— У меня к вам письмо, — отвечал незнакомец, — и вы сейчас все узнаете. Подай-ка вина! — обратился он к Ли.

Ли тут же принёс вина и фруктов и расставил на столе тарелки с закусками. Военный наполнил чашки и пригласил гостей садиться. Все это время Ли был очень занят, он обслуживал своих гостей и летал, как челнок в ткацком станке.

Второй гость, пришедший вместе с военным, приказал подать чан с горячей водой и стал подогревать вино. Выпив чашек по десять, они снова заказали вина и велели принести обед. Когда всё было подано, военный обратился к Ли:

— Ну, теперь мы сами будем подогревать вино, а ты не приходи, пока не позовём. Нам нужно побеседовать.

Ли послушно вышел и, подозвав жену, сказал:

— Жена, эти люди пришли сюда неспроста.

— С чего это ты взял? — спросила жена.

— Судя по их говору, они из Восточной столицы, в Цанчжоу приехали впервые и не были знакомы с начальником лагеря. Когда я подавал вино и закуски, то слышал, как надзиратель произнёс: «Командующий Гао Цю». Уж не замыслил ли этот военный что-то против Линь Чуна! Я постою у дверей, а ты спрячься за занавеской и послушай, что они говорят!

— Сходи-ка ты лучше в лагерь и позови Линь Чуна, может он их признает, — предложила жена.

— Ничего ты не понимаешь! — прикрикнул на неё Ли. — Линь Чун человек вспыльчивый и сгоряча может убить человека или спалить дом. Вдруг окажется, что незнакомец как раз и есть тот самый Лу Цянь, о котором он нам рассказывал? Неужели Линь Чун отпустит врага живым? А если произойдут какие-нибудь неприятности, то и нам с тобой несдобровать. Поди-ка лучше послушай, а потом мы придумаем, что делать.

— И то верно, — согласилась жена, возвращаясь в комнату. Часа через два она вышла к мужу и сказала:

— Они все шептались, и я ничего не могла разобрать. Только и заметила, как тот, который похож на военного, вынул что-то завёрнутое в платок и передал начальнику и надзирателю. Верно, в свёртке было золото или серебро. Я слышала, как надзиратель говорил: «Ладно, уж как-нибудь мы с ним покончим».

В это время гости потребовали супу. Ли поспешил выполнить приказание и в тот момент, когда менял тарелки, увидел в руках у начальника письмо. Ли подал ещё супу, принёс новые закуски, и гости просидели за столом ещё около часа. Потом расплатились, и начальник лагеря с надзирателем первыми покинули кабачок; вслед за ними ушли и двое незнакомцев, опустив головы и пряча лица.

Не успела закрыться за ними дверь, как вошёл Линь Чун.

— Ну, брат Ли, как идёт торговля? — приветствовал Линь Чун хозяина.

— Мой благодетель, — взволнованно ответил Ли, — прошу вас, присаживайтесь. Я как раз собирался к вам, у меня для вас очень важные вести.

— Что случилось? — спросил его Линь Чун.

Тогда Ли попросил Линь Чуна пройти в комнату и, усадив его, сказал:

— Только что отсюда вышли какие-то подозрительные люди, которые прибыли из Восточной столицы. Они пригласили в кабачок начальника лагеря и надзирателя, и здесь все вместе долго сидели и закусывали. Я слышал, как надзиратель упоминал в разговоре имя командующего Гао Цю. Это показалось мне подозрительным, и я велел жене подслушать, что они говорят. Но ей не удалось этого сделать, так как они беседовали шёпотом. Только под конец она услышала, как надзиратель сказал: «Что ж, ладно. Уж как-нибудь мы с ним покончим». Затем незнакомцы достали свёрток, то ли с золотом, то ли с серебром, и передали его начальнику лагеря и надзирателю. После этого они побыли в кабачке ещё некоторое время, а затем разошлись. Что это за люди, мы не знаем, но у нас возникло подозрение, что они замышляют что-то недоброе против вас, мои благодетель.

— А каков этот человек из себя? — спросил Линь Чун.

— Он небольшого роста, — отвечал Ли. — Лицо у него чистое и бледное, ни усов, ни бороды нет, на вид ему лет тридцать с лишним. Тот, кто был с ним, также невысокого роста, но со смуглым лицом.

Услышав это, Линь Чун даже привскочил от изумления.

— Первый — несомненно Лу Цянь! — воскликнул он. — И эта гнусная тварь осмелилась прийти сюда, чтобы причинить мне зло. Ну, пусть только попадутся мне, от них одно мокрое место останется!

— Будьте осторожнее, — увещевал Ли. — Ещё в древности говорили: «Во время еды бойся подавиться, а во время ходьбы — споткнуться».

Линь Чун был взбешён. Он тут же покинул кабачок и пошёл на рынок, где купил небольшой кривой кинжал. Спрятав его под одежду, Линь Чун отправился на поиски Лу Цяня и обошёл весь город.

А Ли и его жена сидели дома ни живы, ни мертвы от страха. Однако ничего особенного в этот вечер не произошло. На следующее утро Линь Чун встал, умылся и, захватив свой кинжал, снова вышел в город. Он бродил по всем улицам и переулкам, и целый день провёл в поисках. Но и на этот раз все обошлось спокойно, и в городе не произошло никаких событий. Тогда Линь Чун направился к дому Ли.

— Опять у меня ничего не вышло! — сообщил он другу.

— Благодетель наш, — сказал Ли, — мы хотели бы, чтобы всё закончилось благополучно. Вы должны беречь себя.

Линь Чун снова вернулся к себе в храм. Так прошла ещё ночь. Несколько дней продолжал Линь Чун свои поиски по улицам города, но, никого не обнаружив, начал постепенно успокаиваться.

На шестой день после описанного происшествия начальник лагеря вызвал к себе Линь Чуна и сказал ему:

— Вы уже давно живете здесь, а я ещё ничем не помог вам, как об этом просил господин Чай Цзинь. Сейчас этот случай представляется. За Восточными воротами, в пятнадцати ли от города, находятся военные склады. Каждый месяц туда доставляют фураж. А там уж так заведено, что на этом деле можно кое-что и подзаработать. Сейчас этим складом ведает один старый отставной солдат. Я хочу назначить вас на это место, а его перевести сюда, присматривать за храмом. Отправляйтесь туда вместе с надзирателем и приступайте к работе.

— Что ж, — ответил Линь Чун, — я согласен.

Выйдя из лагеря, Линь Чун тут же пошёл к Ли Сяо-эру и сказал:

— Начальник лагеря назначил меня заведовать военным складом. Что вы об этом думаете?

— Это, конечно, лучше, чем работа в храме, — заметил Ли. — При приёме фуража можно кое-что подработать. Но раньше никто не получал этого места, не дав взятки начальнику.

— Выходит, он не только не собирается причинить мне зла, но даже назначает на хорошую должность, — задумался Линь Чун. — Что бы это могло значить?

— А вы не раздумывайте над этим, благодетель, — сказал Ли, — лишь бы всё было в порядке. Плохо только, что вы будете жить далеко от нас. Впрочем, когда выдастся свободное время, я обязательно приду навестить вас.

Ли принёс вина и закусок и пригласил Линь Чуна к столу.

Не стоит, однако, вдаваться в утомительные подробности. Расставшись с Ли, Линь Чун пошёл в храм, собрал свои вещи, взял кинжал и пику и вместе с надзирателем пошёл к начальнику лагеря попрощаться. После этого они отправились на склады.

Стояла холодная погода, резкий северный ветер гнал по небу тёмные тучи.

С утра, не переставая, валил снег. Линь Чун и надзиратель всё шли и шли, а навстречу им не попалось ни одного кабачка, где можно было бы подкрепиться. Вскоре они прибыли на место, где увидели перед собой глиняную стену, в которой было двое ворот. Толкнув ворота, они вошли внутрь и увидели там семь-восемь амбаров для фуража, вокруг стояли скирды соломы. Посреди двора находились два жилых помещения, крытых соломой. В одном из них старый солдат грелся у огня.

— Начальник лагеря назначил на твоё место Линь Чуна, — сказал старику надзиратель. — Ты же вернёшься обратно и будешь служить в Храме владыки неба. Сейчас же передай ему имущество.

Солдат взял ключи и повёл Линь Чуна осмотреть хозяйство.

— Количество фуража следует записывать, а склады опечатывать, — наставлял старик новоприбывшего. — Эти стога соломы пересчитаны и занумерованы.

После того как все было проверено, Линь Чун с солдатом вернулись, и служивый, собрав свои вещи, сказал:

— Жаровню для угля, котёл, чашки и тарелки, — все это я оставляю тебе…

— У меня в храме тоже остались кое-какие вещи, и ты можешь забрать их себе, — ответил Линь Чун.

— Если захочешь купить вина, — сказал солдат, показывая на кувшин из тыквы, висевший на стене, — то можешь сходить на базарчик, что на большой дороге, в двух-трёх ли к востоку отсюда.

Затем солдат и надзиратель двинулись в обратный путь.

Оставшись один, Линь Чун положил свои вещи на постель и первым делом решил развести пожарче огонь. В заднем углу комнаты была навалена куча хвороста и угля. Он взял несколько кусков угля и бросил их в очаг, представлявший собой простое углубление в земляном полу. Взглянув наверх. Линь Чун увидел, что потолок хижины совсем обветшал, и порывы ветра раздувают солому во все стороны.

«Как же можно прожить здесь всю зиму? — подумал Линь Чун. — Когда погода станет получше, надо будет сходить в город и позвать мастера, чтобы он починил крышу».

Линь Чун придвинулся поближе к огню, так как холод пробирал его все больше и больше. Тогда он вспомнил про кабачок, о котором говорил ему старый солдат. «Почему бы мне не сходить туда и не купить вина?» — подумал он. Не мешкая, он достал из узла немного серебра, прикрыл жаровню с углём, нацепил на пику кувшин из тыквы, надел войлочную шляпу и, выйдя из помещения, запер дверь на щеколду. Ворота он тоже закрыл на замок и зашагал по направлению к востоку.

А снег все сыпал и сыпал и, словно драгоценные камни, хрустел под ногами Линь Чуна. Он шёл боком, спиной к ветру. А метель все усиливалась. Не прошёл Линь Чун и пол-ли, как увидел перед собой старую кумирню. Поклонившись, он произнёс:

— Добрые духи, помогите мне! А я в благодарность принесу вам жертву.

Пройдя ещё немного, Линь Чун увидел какие-то жилища. Он остановился и заметил, что посреди изгороди воткнут шест с пучком соломы. Это означало, что здесь находится кабачок. Когда Линь Чун вошёл туда, хозяин спросил его:
— Откуда пожаловали, господин?

— Узнаешь этот кувшин? — в свою очередь спросил его Линь Чун.

— Да, — отвечал хозяин, взглянув на кувшин. — Он принадлежит старому солдату, который живёт на складе.

— Правильно, — отозвался Линь Чун, — так оно раньше и было.

— Ну, раз теперь вы охраняете склад, — сказал хозяин кабачка, — то уж разрешите считать вас своим гостем. Прошу присаживаться, погода нынче холодная, выпейте несколько чашек вина.

С этими словами хозяин нарезал на тарелку говядины, налил в кувшин горячего вина и пригласил Линь Чуна выпить и закусить. Отпив немного, Линь Чун заказал ещё вина и мяса за свои деньги. Закусив как следует, он попросил наполнить кувшин из тыквы, захватил с собой ещё два куска говядины и расплатился с хозяином. Тыкву он подвесил на пику, а мясо засунул за пазуху. Затем, поблагодарив хозяина, ушёл из кабачка. Выйдя за ворота, Линь Чун свернул на старую дорогу, но теперь ветер дул ему прямо в лицо. К ночи метель разбушевалась.

Несмотря на глубокий снег и встречный ветер. Линь Чун скоро добрался до своего склада, но, войдя в ворота, так и ахнул от изумления и испуга. Казалось, само небо покровительствовало добрым и справедливым, ибо стужа и буран спасли Линь Чуну жизнь. В его отсутствие крыши обоих жилых помещений обрушились под тяжестью снега.

«Что ж теперь делать-то?» — подумал Линь Чун, кладя на снег пику и кувшин. Опасаясь, как бы от тлеющих углей, оставшихся в очаге, не начался пожар, он разворотил груду обломков и, забравшись в неё по пояс, стал шарить по земле руками. Однако вскоре обнаружил, что растаявший снег загасил последние искры. Линь Чун продолжал шарить на том месте, где прежде находилась его постель, и, наконец, вытащил своё стёганое одеяло. После этого он вылез из кучи обломков. Было уже совсем поздно, и он подумал: «Теперь негде даже развести огонь. Как же мне быть?» Тут он вспомнил о старой кумирне, которую видел в пол-ли от склада, и решил, что сможет временно там укрыться. «Пойду и переночую там, — решил он, — а утром посмотрим, что делать дальше». Свернув одеяло и нацепив на пику кувшин с вином, он плотно закрыл ворота, запер их на замок и направился к кумирне.

Войдя в ограду, он прикрыл ворота и припёр их камнем, лежавшим неподалёку. Войдя в кумирню, он осмотрелся. Над алтарём возвышалась глиняная, позолоченная статуя бога гор; по сторонам стояли статуи его помощников: писца и посыльного. В стороне лежала куча жертвенной бумаги. Тщательно все осмотрев, Линь Чун обнаружил, что других помещений в кумирне не было, и никто её не охранял.

Он положил на кучу бумаги свою пику, поставил кувшин с вином и, стряхнув снег с шапки, снял белый полотняный халат, уже наполовину промокший. Всё это он положил на алтарь, а затем расстелил одеяло, лёг на него, укрылся до пояса. Достав кувшин с вином, он, не разогревая, начал потихоньку пить его, заедая мясом, вытащенным из-за пазухи.

Так он лежал, выпивая и закусывая, как вдруг услышал снаружи какой-то шум. Мгновенно вскочив на ноги и прильнув к трещине в стене, он увидел, что склады с фуражом охвачены пламенем. Огонь с треском и шумом пожирал постройки. Линь Чун схватил пику и только собрался, было, бежать, чтобы позвать народ на помощь, как вдруг услышал чьи-то голоса. Он осторожно подкрался к воротам и прислушался. Разговаривая между собой, к кумирне быстро приближались трое. Они попробовали было открыть ворота, но им помешал камень. Тогда они остановились у ворот, чтобы посмотреть на пожар, и один из них сказал:

— Ну что, неплохо придумано?

— Вы оба хорошо постарались, — ответил второй. — Когда я вернусь в столицу и доложу об этом командующему Гао Цю, ручаюсь, он наградит вас высоким и почётным назначением. Теперь у наставника Чжана не будет причин упорствовать.

— Наконец-то нам удалось покончить с Линь Чуном, — вставил третий. — Теперь молодой Гао поправится.

— Какой же упрямец этот наставник Чжан. Ведь сколько раз к нему посылали людей с просьбой выдать дочь за молодого Гао, — вставил его собеседник. — Сколько раз ему говорили, что Линь Чуна уже нет в живых, но Чжан ни за что не хотел верить этому. А здоровье молодого Гао все ухудшалось. Вот командующий и отправил нас, чтобы просить вас покончить с этим делом. Но мы никак не думали, что все это так скоро закончится.

— Когда я перелез через стену, — начал другой, — я поджёг сено в десяти местах, и выбраться оттуда он никак не мог!

— Да уж он теперь, верно, сгорел, — заметил другой.

— Если бы даже ему и удалось спастись, — сказал третий, — все равно его ждала бы смертная казнь. Ведь по его вине сгорел военный склад.

— А теперь пойдём в город, — предложил первый.

— Подождём ещё, — возразил другой. — Посмотрим на пожар, а потом отыщем пару костей, чтобы по возвращении в столицу показать их командующему и молодому Гао; пусть убедятся в том, что мы умеем работать.
Линь Чун по голосу узнал надзирателя, Лу Цяня и Фу Аня. «Небо сжалилось надо мной, — подумал он. — Если бы не развалилась сторожка, я был бы заживо сожжён этими негодяями».

Затем он потихоньку отодвинул камень, взял в правую руку пику и, распахнув левой рукой ворота, закричал:

— Стой, мерзавцы! Теперь-то вы от меня не уйдёте!

Те хотели было бежать, но от испуга не могли даже двинуться. Линь Чун поднял пику, и она с хрустом вонзилась в тело надзирателя. Перепуганный насмерть Лу Цянь не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и взмолился:

— Прости меня!

Фу Ань успел отбежать всего шагов на десять, но Линь Чун настиг его и со всей силой всадил ему пику в спину — тот повалился. Теперь Линь Чун вернулся к Лу Цяню. Тот также бросился было бежать, но не успел он сделать и трёх шагов, как Линь Чун с криком: «Ты ещё бежать, гнусный бандит!» — схватил его за грудь и швырнул в снег. Отбросив пику и наступив ногой на грудь Лу Цяня, он выхватил кинжал, занёс его над Лу Цянем и закричал:

— Бандитская ты рожа! Я ведь никогда не враждовал с тобой! Почему же ты решил погубить меня? Правильно говорится: «Можно простить убийцу, но нельзя простить предателя»!

— Я не виновен, — взмолился Лу Цянь. — Командующий приказал мне это сделать, и я не мог нарушить его воли.

— Ах ты, гнусный разбойник! — продолжал кричать Линь Чун. — Мы с малых лет были друзьями, а сегодня ты пришёл, чтобы убить меня. Как же ты смеешь говорить, что непричастен к этому делу? Посмотрим, придётся ли тебе по вкусу мой кинжал?!

С этими словами он разорвал одежду Лу Цяня и всадил ему кинжал прямо в сердце. Изо рта, носа, ушей и глаз Лу Цяня хлынула кровь; тогда Линь Чун вынул сердце и печень врага и, оглянувшись кругом, увидел, что надзиратель пытается подняться на ноги. Линь Чун подскочил к нему и, прижав к земле, закричал:

— Ах ты, гнусная тварь! Ты оказался таким же бандитом, как и другие! Ну, так отведай и ты моего кинжала!

Он отрезал надзирателю голову и насадил её на пику. Вернувшись к двум ранее убитым, он также отрубил им головы, вложил кинжал в ножны, связал за волосы все три головы, возвратился в кумирню и положил их на жертвенник перед богом горных духов. Надев халат, он подпоясался кушаком, надел войлочную шляпу, осушил до дна кувшин с вином, сделанный из тыквы, и, бросив его вместе с одеялом, захватил пику и, выйдя ив кумирни, направился на восток.

Через каких-нибудь четыре-пять ли ему встретилась толпа крестьян из соседних деревень, которые с вёдрами и баграми бежали тушить пожар.

— Бегите скорее и попытайтесь спасти, что можно! — крикнул он. — А я пойду, доложу начальству! — и он, сжимая в руках пику, продолжал свой путь дальше. Между тем снежная буря все усиливалась.

Часа четыре шёл Линь Чун, когда, наконец, почувствовал, что продрог до мозга костей. Оглядевшись, он убедился, что склады остались далеко позади, и увидал перед собой небольшой редкий лесок. Вдали, там, где лес становился гуще, виднелось несколько хижин, соломенные крыши которых были покрыты снегом, В одной из хижин сквозь трещину в стене мелькал огонёк. Прямо туда и направился Линь Чун. Он раскрыл двери и вошёл. Посреди комнаты сидел пожилой крестьянин, а вокруг него трое-четверо молодых. В очаге, устроенном прямо в земляном полу, потрескивал хворост.

Линь Чун подошёл к сидящим у огня крестьянам и почтительно поздоровался с ними.

— Я из города и служу в лагере ссыльных, — сказал он. — Я весь промок. Прошу вас, разрешите мне погреться и обсушиться немного.

— Грейся, кто тебе мешает? — отозвались крестьяне.

Линь Чун подошёл к огню и начал сушить своё платье. Отогревшись, он вдруг заметал на углях кувшин, из которого исходил винный запах.

— У меня есть кое-какая мелочь, — сказал Линь Чун, — не дадите ли вы мне немного вина?

— Мы каждую ночь должны по очереди караулить закрома с рисом, — отвечал ему старший крестьянин. — Сейчас уже за полночь, погода холодная, и нам самим не хватит этого вина. Где уж тут с тобой делиться! Так что лучше на него не рассчитывай.

— Ну, уж две-три чашки вы, наверное, могли бы мне дать, я бы хоть немного согрелся, — возразил Линь Чун.

— Ну, вот что, молодец, оставь-ка ты нас в покое! — оборвал его крестьянин.

Однако запах вина все сильнее раздражал Линь Чуна: ему очень хотелось выпить.

— Как бы там ни было, а хоть немножко поделились бы со мной, — настаивал Линь Чун.

— Мы разрешили тебе погреться у очага, — ответили ему крестьяне, — а теперь ты требуешь ещё и вина. Уходи-ка отсюда подобру-поздорову. Не уйдёшь, так останешься висеть на этой балке под потолком.

Это разозлило Линь Чуна, и он закричал:

— У вас ни стыда, ни совести нет!

С этими словами он с размаху воткнул свою пику в очаг и, выхватив оттуда горящую головёшку, сунул её прямо в лицо пожилому крестьянину. У того сразу же загорелись усы и борода. Остальные крестьяне вскочили со своих мест, и Линь Чун набросился на них, размахивая своей пикой. Старый крестьянин первым выскочил из хижины. Остальные в испуге застыли на месте, но, когда очередь дошла до них, обратились в бегство.

— Ну, как будто все разбежались, — сказал себе Линь Чун, — вот теперь, господин Линь Чун, и вы можете угоститься!

На кане стояли две чашки из кокосового ореха. Он взял одну, зачерпнул вина и, осушив её до половины, вышел из хижины. Но шёл он неуверенно, покачиваясь и нетвёрдо держась на ногах.

Не прошёл он и ли, как вдруг налетевший порыв сильного ветра опрокинул его у края глубокой канавы. Где уж ему было подняться! Когда пьяный упадёт, он уже не может встать на ноги. И Линь Чун остался лежать в снегу.

Крестьяне же тем временем позвали на помощь более двадцати человек и с дубинками и другим оружием прибежали в хижину. Не найдя Линь Чуна, они бросились за ним по следу и увидели его лежащим в снегу. Неподалёку валялась обронённая им пика.

Было уже время пятой стражи. Крестьяне подошли к Линь Чуну, подняли его с земли, связали и куда-то повели. Если бы они не привели его туда, вы не узнали бы, почему в прибрежных камышах стояли тысячи боевых кораблей и сотни доблестных героев собрались в стане у крутых берегов…

Были бледны люди пред началом битвы.
Страшно слушать речи о таких боях.

О том, куда крестьяне привели Линь Чуна, вам расскажет следующая глава.

Глава 10
о том, как Чжу Гуй пустил из павильона над водой поющую стрелу, и как Линь Чун снежной ночью пришёл в разбойничий стан Ляншаньбо

Мы рассказали о том, как пьяный Линь Чун ночью повалился в снег и не мог уже больше подняться, о том, как его нашли крестьяне и связанного куда-то повели. Оказалось, что привели его в поместье. Из дому вышел слуга, оказал, что господин ещё не вставал, и предложил подвесить Линь Чуна к балке.

Когда стало светать. Линь Чун пришёл в себя. Оглядевшись вокруг, он увидел, что находится в какой-то большой усадьбе.

— Кто осмелился связать меня и подвесить к балке?! — закричал он.

На его крик из дома выбежали крестьяне с палками и стали грозить:

— Ты, негодяй, ещё орать вздумал!

— Нечего с ним разговаривать! — закричал старик, которому Линь Чун опалил усы и бороду. — Бейте его! Вот встанет господин, он с ним расправится!

Тут крестьяне бросились на Линь Чуна и дружно принялись колотить его палками. Он не мог защищаться и только кричал:

— Погодите, я ещё с вами разделаюсь!

В этот момент из дома вышел работник и сказал:

— Господин идёт!

Уже помутневшими глазами увидел Линь Чун хозяина: заложив руки за спину, он приближался к террасе.

— С кем вы тут расправляетесь? — спросил владелец поместья.

— Вора поймали! — отвечали крестьяне. — Прошлой ночью он хотел воровать у нас рис.

Подойдя поближе и узнав Линь Чуна, хозяин тут же отогнал крестьян и освободил его.

— Как это вы, господин наставник, оказались в таком положении? — спросил он.

При этих словах крестьяне поспешили удалиться. Взглянув на своего освободителя. Линь Чун увидел, что это не кто иной, как сановник Чай Цзинь.

— Спасите меня, милостивый господин! — взмолился Линь Чун.

— Но как вы очутились здесь, господин наставник? — снова спросил Чай Цзинь. — И почему мои люди посмели вас оскорбить?

— Сразу всего и не расскажешь — ответил Линь Чун.

Тогда они вошли в комнаты, уселись, и Линь Чун подробно рассказал обо всех своих злоключениях.

— Что за несчастная у вас судьба, друг мой?! — воскликнул Чай Цзинь. — Но сейчас небо сжалилось над вами, — продолжал он. — Теперь вы в безопасности. Это моё восточное поместье, здесь вы можете немного пожить, а тем временем мы что-нибудь придумаем.

Затем Чай Цзинь приказал слуге принести одежду, чтобы Линь Чун мог переодеться во все новое, пригласил гостя во внутренние тёплые комнаты, где уже были приготовлены вино и закуски, и стал любезно его потчевать. Так Линь Чун снова оказался в поместье Чай Цзиня и прожил здесь неделю. Но оставим его пока я вернёмся назад.

Когда начальник лагеря в Цанчжоу сообщил о том, что Линь Чун убил надзирателя, Лу Цяня и Фу Аня и сжёг военный склад, начальник области сильно встревожился. Он тут же велел повсюду расклеить объявления о поимке Линь Чуна. Во все концы были разосланы сыщики, во всех деревнях, трактирах и постоялых дворах были развешены объявления с описанием примет Линь Чуна и его изображением. За поимку преступника была обещана награда в три тысячи связок монет. Повсюду начались поиски. В каждом кабачке только и говорили, что об этом деле.

Когда слухи эти дошли до Линь Чуна, он почувствовал себя так, словно сидел на иголках. Вечером, когда Чай Цзинь вернулся домой, Линь Чун сказал ему:

— Милостивый господин! Вы приютили меня в своём доме, и я очень вам за это признателен. Но сейчас это становится опасным. Меня разыскивают, и, если найдут здесь, в вашем поместье, вы можете пострадать. Вы были очень милостивы и щедры ко мне. Поэтому разрешите попросить вас одолжить мне! немного денег на дорогу, и я отправлюсь искать себе новое пристанище. Если останусь жив, постараюсь когда-нибудь верной службой отплатить вам за добро.

— Раз уж вы, дорогой брат, решили уйти отсюда, — сказал Чай Цзинь, — тогда я посоветую вам, куда отправиться. Я дам вам туда письмо. Что вы об этом думаете?

— Вы так добры и великодушны, господин мой, что беспокоитесь даже о том, где мне укрыться, — произнёс растроганный Линь Чун. — Но что это за место, о котором вы говорите?

— Это гора Ляншаньбо среди болот и озёр, в области Цзичжоу, провинции Шаньдун, — ответил Чай Цзинь. — Она имеет свыше восьмисот ли в окружности. В центре её, среди болот и зарослей расположен укреплённый стан Ванцзычэн. Там сейчас обосновались трое доблестных мужей, люди почтенные. Старший из них — Ван Лунь, по прозвищу «Учёный в белых одеждах»; второго зовут Ду Цянь — «Достающий до небес», а третий — Сун Вань, по прозвищу «Бог хранитель, живущий в облаках». Эти храбрецы собрали вокруг себя семьсот — восемьсот молодчиков и занимаются грабежом. Много преступников, совершивших тяжёлые преступления, укрылись у них, чтобы избежать наказания, и они оставили их у себя. С этими тремя удальцами у меня хорошие отношения, и мы переписываемся. К ним я и хочу отправить вас с письмом. Вы согласны?

— Если бы всё это удалось, — ответил Линь Чун, — то лучше и не придумаешь.

— Беда лишь в том, друг мой, — продолжал Чай Цзинь, — что дорога из Цанчжоу, по которой вам нужно идти, охраняется солдатами. Они останавливают и обыскивают всех прохожих. Ведь по всем дорогам расклеены объявления о вашем аресте.

Чай Цзинь опустил голову и задумался. Немного погодя он объявил:

— Я знаю, как провести вас по этой дороге.

— Вы так добры и милостивы ко мне, — сказал Линь Чун, — что я вовек этого не забуду.

В тот же день Чай Цзинь распорядился, чтобы один из его слуг взял узел с одеждой, вышел за заставу и ждал там. Потом приказал оседлать тридцать лошадей, захватить луки, стрелы и другое оружие. Когда все было готово, он велел взять беркутов и охотничьих собак. Все сели на лошадей и выехали из поместья. Среди охотников ехал Линь Чун.

Когда всадники подъехали к заставе, два начальника, нёсшие охрану, сразу же признали Чай Цзиня. Дело в том, что ещё до того, как они стали военными, им приходилось бывать в поместье Чай Цзиня.

Они поднялись с мест и приветствовали его:

— Господин сановник снова отправился поразвлечься!

Чай Цзинь сошёл с лошади и спросил у них:

— Что вы здесь делаете, господа начальники?

— Мы присланы охранять дорогу, — отвечали они. — От начальника области Цанчжоу получена бумага с приказом об аресте преступника Линь Чуна; к бумаге приложено описание его примет. Нам приказано тщательно обыскивать всех, кто проходит по дороге, и только после этого пропускать.

— Так почему же вы не можете признать его? — засмеялся Чай Цзинь, — ведь преступник как раз находится среди моих охотников.

— Ну, вы-то, господин, знаете законы, — также смеясь, отвечали охранники, — и не станете прятать Линь Чуна и помогать ему. Поэтому вы можете спокойно ехать дальше.

— Ну, уж если вы и вправду решили пропустить меня по знакомству, — продолжал шутить Чай Цзинь, — то на обратном пути я подарю вам дичь, которая попадётся нам в лесу.

После этого они распрощались с охраной и миновали заставу. Через четырнадцать-пятнадцать ли им встретился работник с одеждой для Линь Чуна, которого послали вперёд. Тогда Чай Цзинь попросил Линь Чуна сойти с коня, снять охотничий наряд и переодеться в собственное платье. Линь Чун прицепил кинжал, надел войлочную шляпу с красной кистью, взвалил на спину узел, взял пику и, простившись с Чай Цзинем и остальными, пошёл своей дорогой.

Чай Цзинь же и его свита сели на лошадей и отправились на охоту. К вечеру все двинулись домой. На заставе они поделились своей добычей с начальниками и возвратились в поместье. Но об этом можно больше не говорить.

Вернёмся же теперь к Линь Чуну. Прошло уже более десяти дней с тех пор, как он простился с Чай Цзинем. Наступил последний месяц зимы; погода стояла холодная. Небо было покрыто тяжёлыми снежными тучами; дул порывистый северный ветер. Временами сильный буран заволакивал все кругом. А Линь Чун все шёл и шёл, увязая в снегу.

Вечерело. Становилось невыносимо холодно. И тут Линь Чун заметил вдали, на берегу озера, кабачок, который стоял, как бы придавленный снегом. Линь Чун поспешил туда, раздвинул камышовые циновки и, согнувшись, вошёл внутрь. В комнате было много скамей и столов. Выбрав место, Линь Чун уселся, прислонил к стене свою пику, опустил наземь узел, снял войлочную шляпу и повесил на стену саблю. Тем временем к нему подошёл слуга и спросил:

— Сколько прикажете подать вина?

— Для начала дай мне два рога, — сказал Линь Чун. Слуга нацедил из бочонка два рога вина и поставил их перед Линь Чуном.

— Есть у вас какая-нибудь закуска? — спросил его Линь Чун.

— Есть сырая и варёная говядина, гуси и молодые цыплята, — отвечал слуга.

— Принеси-ка мне пока что два цзиня варёной говядины! — приказал Линь Чун.

Слуга ушёл и скоро вернулся с блюдом мяса и несколькими тарелками с овощными закусками. Потом поставил перед Линь Чуном большую чашку и наполнил её вином.

Осушив почти четыре чашки, Линь Чун заметил, что какой-то человек подошёл к двери, остановился там, заложив руки за спину, и стал наблюдать, как падает снег. Затем незнакомец обратился к слуге с вопросом:

— Кто это пьёт там вино?

Линь Чун заметил, что на этом человеке была соболья шуба и тёплая зимняя шапка с бахромой на полях; ноги его были обуты в сапоги из оленьей шкуры с узкими голенищами. Он был высокого роста и имел внушительный вид. Скулы на его щеках сильно выдавались, усы и борода жёлтого цвета свешивались, напоминая трезубец.

Линь Чун подозвал к себе слугу, велел ему подливать себе вина, а затем пригласил за свой стол.

— Выпей со мной чашечку, — предложил он.

Когда слуга выпил, Линь Чун спросил его:

— Скажи, пожалуйста, далеко ещё до Ляншаньбо?

— Нет, — отвечал слуга, — всего несколько ли, но проехать туда можно лишь водой на лодке, так как сухопутной дороги нет.

— А ты поможешь мне найти лодку? — спросил его Линь Чун.

— Где же её найдёшь в такой буран? — отвечал слуга. — Да и время позднее.

— Я хорошо тебе заплачу, — настаивал Линь Чун. — Очень прошу тебя найти лодку.

— Да разве её сейчас найдёшь? — твердил слуга.

— Что же мне делать? — сказал Линь Чун задумчиво.

Он выпил ещё несколько чашек вина, на душе у него стало тяжело, и он погрузился в свои невесёлые мысли. «Когда-то я был военным наставником в столице, — думал он, — свободно ходил по улицам города, выпивал и веселился, сколько душе угодно. Кто бы мог подумать, что из-за этого негодяя Гао Цю мне доведётся с клеймом на щеке идти в подобное место. У меня есть семья, но я не имею возможности быть с ней, у меня есть родина, но я не могу возвратиться туда и должен томиться в этой глуши».

Грустные думы расстроили его. Он попросил слугу дать ему кисточку и тушечницу и, возбуждённый вином, написал на стене следующие восемь строчек:

Я Линь Чун, был верен чести года.
Своему народу верен был всегда.
И в родной мне был прославлен я стране.
И в столице все твердили обо мне.
Но былинка я. Кружим я вихрем злым.
Скрылись все мои заслуги, словно дым.
Вновь задумал я немало славных дел.
Быть прославленным, как прежде, — мой удел.
Однако когда-нибудь, если мне удастся
Осуществить свои желания,
Я ещё прославлю своё имя в стране!

Написав это, он бросил кисточку и снова принялся за вино. в это время человек в шубе подошёл к нему и, крепко обняв за талию, сказал:

— Какая храбрость! Вы совершили тяжкое преступление в Цанчжоу и пришли сюда. Ведь власти предлагают за вашу голову три тысячи связок монет. Что же вы намерены предпринять?

— Вы принимаете меня за кого-нибудь другого, — промолвил Линь Чун.

— А разве вы не Линь Чун Барсоголовый? — продолжал незнакомец.

— Моя фамилия Чжан, — ответил Линь Чун.

— Неправда! — рассмеялся незнакомец. — Вы только что написали своё имя на стене, на щеке у вас клеймо. Как же вы можете все это отрицать?

— Что ж, вы хотите арестовать меня? — спросил Линь Чун.

— К чему это мне? — со смехом сказал незнакомец.

Затем он пригласил Линь Чуна в павильон, который находился у воды позади кабачка. Приказав слуге зажечь огонь и отвесив Линь Чуну поклон, как это полагалось по обычаю, незнакомец попросил его сесть и сам уселся напротив.

— Я только что слышал, друг мой, как вы спрашивали дорогу на Ляншаньбо и просили найти лодку; но зачем переправляться вам на этот остров, ведь там разбойничий стан.

— Не буду скрывать от вас, — сказал Линь Чун. — Меня жестоко преследуют власти, и мне просто некуда деться. Поэтому я и решил отправиться в горный стан Ляншаньбо и просить тамошних молодцов принять меня в свою шайку.

— Несомненно, кто-нибудь посоветовал вам отправиться туда.

— Да, эту мысль подал мне один старый друг из Цанчжоу, — отвечал Линь Чун.

— Уж, не Чай Цзинь ли? — спросил незнакомец.

— Откуда вы его знаете, почтенный господин? — удивился Линь Чун.

— Сановник Чай Цзинь в дружеских отношениях с главарями этого стана, — отвечал незнакомец. — Они часто обмениваются письмами. Когда Ван Лунь провалился на экзаменах, он вместе с Ду Цянем обратился к Чай Цзиню: последний приютил их, и они некоторое время жили у него в поместье. На дорогу хозяин снабдил их всем необходимым. Поэтому-то они и питают к нему чувство глубокой благодарности.

— Вот уж недаром говорится: «Глаза есть, а горы Тайшань не заметил», — сказал с поклоном Линь Чун. — Могу я узнать, ваше имя?

— Зовут меня Чжу Гуй. Меня прислал сюда на разведку предводитель удалых молодцов — Ван, — с почтительным поклоном поспешил ответить незнакомец.

— Сам я из уезда Ишуй, области Ичжоу. Среди вольного люда я известен под кличкой «Сухопутный крокодил». Мои товарищи из стана велели мне открыть здесь кабачок, чтобы наблюдать за проезжими. Когда здесь проходит какой-нибудь богач, я сообщаю в стан. В отношении вас, уважаемый друг, я не решился что-либо предпринять потому, что услышал, как вы расспрашивали про дорогу на Ляншаньбо. Затем увидел, как вы написали на стене своё славное имя. Здесь бывали люди из Восточной столицы, они много рассказывали о вашем мужестве и героизме. Я никак не ожидал, что сегодня буду иметь честь встретиться и познакомиться с вами. Если вдобавок к вашему славному имени у вас имеется ещё рекомендательное письмо от господина Чай Цзиня, то предводитель Ван, несомненно, предоставит вам какую-нибудь почётную должность. Тем временем на столе появились вино и блюда с мясом, рыбой и другими яствами, и Чжу Гуй стал угощать Линь Чуна. Так они просидели в павильоне весь вечер.

— Как же мне, всё-таки, найти лодку, чтобы переправиться на остров? — спросил Линь Чун.

— Лодка найдётся, — сказал Чжу Гуй, — об этом вам нечего беспокоиться. Пока ложитесь, отдыхайте, а на рассвете мы вместе двинемся в путь.

После этого они пошли спать. Когда наступила пятая стража, Чжу Гуй проснулся и пошёл будить Линь Чуна. Умывшись, они выпили по пять чашечек вина и слегка закусили. Ещё не рассвело. Хозяин открыл окно, взял изогнутый лук, положил на тетиву поющую стрелу и, прицелившись, пустил в ту часть залива, где камыш был примят и поломан.

— Что все это значит? — спросил Линь Чун.

— Таков сигнал, принятый в нашем стане, — ответил Чжу Гуй. — Сейчас появится лодка.

И действительно, вскоре из небольшой заводи показалась быстроходная лодка с несколькими разбойниками. Она плыла прямо к павильону. Чжу Гуй взял оружие и имущество Линь Чуна и повёл последнего к лодке. Когда они уселись, лодка отчалила и поплыла в том направлении, откуда прибыла. Спустя короткое время они достигли острова.

Когда лодка пристала к песчаной отмели, Чжу Гуй и Линь Чун вышли на берег. Один из разбойников взвалил на себя вещи и оружие Линь Чуна и вместе с новоприбывшими отправился в крепость, остальные же отвели лодку обратно в заводь.

Выйдя из лодки и оглядевшись, Линь Чун увидел вокруг огромные, в несколько обхватов деревья; впереди на небольшом холме стоял павильон. На одном из поворотов дороги появился разбойничий, стан. Перед воротами было сложено всевозможное оружие: мечи, кинжалы, ружья, алебарды, копья, дротики, самострелы. Повсюду валялись куски дерева и камни для сбрасывания на врага.

Разбойники прошли вперёд доложить о прибытии гостей. Когда прибывшие вошли, то увидели, что по обеим сторонам узкого прохода выстроилась охрана с флагами в руках. Гости миновали ещё двое крепостных ворот и только тогда подошли к главному входу лагеря. Линь Чун заметил, что все ворота усиленно охраняются. Вокруг лагеря высились громады гор, а между ними находилась гладкая, как зеркало, площадка, примерно в пятьсот квадратных чжанов. В этом гарном ущелье помещались главные ворота разбойничьего стана. По обеим их сторонам были расположены караульные помещения.

Чжу Гуй провёл Линь Чуна в парадное помещение. В центре, на кресле, восседал человек. Это и был главный предводитель разбойников — Ван Лунь. По бокам, также в креслах, восседали второй предводитель — Ду Цянь и третий предводитель — Сун Вань.

Чжу Гуй и Линь Чун выступили вперёд, поклонившись, и произнесли при этом обычное приветствие. Стоя рядом с Линь Чуном, Чжу Гуй обратился к предводителю со следующими словами:

— Этот человек — наставник восьмисоттысячного войска Восточной столицы. Зовут его Линь Чун, по прозвищу «Барсоголовый». По навету командующего Гао Цю его приговорили к ссылке в Цанчжоу. Там его обвинили в поджоге военных окладов. Линь Чун убил трёх человек. После этого ему удалось укрыться в усадьбе господина Чай Цзиня, который относится к нему с большим уважением. Он написал ему рекомендательное письмо и направил сюда.

Линь Чун достал из-за пазухи письмо и почтительно передал Ван Луню. Последний вскрыл письмо, прочитал его, пригласил Линь Чуна сесть в четвёртое кресло, а Чжу Гуй занял пятое.

Затем Ван Лунь приказал прислуживающим разбойникам принести вина. После того как все выпили по три чашки, Ван Лунь спросил гостя:

— Как здоровье господина Чай Цзиня?

— Он часто выезжает в поле и наслаждается охотой, — ответил Линь Чун.

Ван Лунь задал гостю ещё несколько вопросов, а затем подумал: «Я всего лишь неудавшийся учёный. Когда мне не повезло на экзаменах, мы отправились сюда вместе с Ду Цянем и занялись разбоем. Позднее к нам присоединился Сун Вань, и мы собрали шайку разбойников. Однако я не могу похвастаться своими способностями руководить ими. Что же касается Ду Цяня и Сун Ваня, то и они в военном деле мало смыслят. И вот сегодня к нам неожиданно прибыл этот человек-наставник дворцового войска и, несомненно, большой знаток военного дела, — где уж нам тягаться с ним. Он, конечно, заткнёт всех нас за пояс и станет нами командовать. Поэтому, чтобы избежать неприятностей, лучше я под каким-нибудь предлогом избавлюсь от него и отошлю его обратно. Это, правда, нехорошо, и мне неудобно будет перед Чай Цзинем: он может подумать, что я забыл его прошлые милости… Ну, да сейчас не до него!»

Затем Ван Лунь приказал приготовить вина и угощение и пригласил всех к столу. В пиршестве приняли участие также другие разбойники. В конце трапезы Ван Лунь приказал разбойникам, прислуживавшим за столом, принести блюдо с пятьюдесятью лянами серебра и двумя кусками шелка, после чего поднялся и сказал:

— Господин Чай Цзинь рекомендовал вам, господин наставник, отправиться в наш стан и вступить в нашу компанию. Но, к сожалению, я должен сказать, что в нашем стане постоянно не хватает продовольствия, помещения у нас и небольшие и неказистые, да и народу совсем мало. Поэтому я опасаюсь, что вам не понравится у нас, а это доставит нам немало огорчений. Вот мы и приготовили вам скромные подарки; не обессудьте и не откажитесь принять их. Вы, несомненно, найдёте себе более достойную компанию и сможете спокойно обосноваться где-нибудь в другом месте. Только уж, пожалуйста, не сердитесь на нас!

— Разрешите мне, почтенные предводители, обратиться к вам, — сказал Линь Чун. — Я прошёл много тысяч ли, надеясь найти у вас пристанище. Меня рекомендовал господин Чай Цзинь, и я думал, что вы примете меня к себе. Я не обладаю никакими талантами, но все же очень прошу вас разрешить мне остаться здесь. Искренне заявляю, что, если мне придётся умереть, защищая ваш лагерь, я не остановлюсь перед этим, считая подобный подвиг самым большим счастьем моей жизни. Я говорю от чистого сердца, а не ради вашего благоволения. Не за серебром пришёл я сюда, и поэтому умоляю вас, предводители, оставить меня в вашем лагере.

— Да ведь у нас здесь тесновато, — настаивал Ван Лунь. — Мы не можем даже, как следует, устроить вас. Вы уж на нас не сердитесь.

Видя, какое направление принимает беседа, Чжу Гуй вставил своё слово:

— Старший брат мой! — начал уговаривать он Ван Луня. — Не гневайся на меня. Хотя продовольствия в нашем лагере и не так много, но мы можем добыть его в соседних деревнях и городах. На горах и около озёр вдоволь леса, его хватит хоть на тысячу домов. Этого человека очень рекомендует нам господин Чай Цзинь. Как можем мы отправить его? Ведь господин Чай Цзинь всегда относился к нам со вниманием и оказывал большие милости. И если он узнает, что мы отказались приютить этого человека, что он подумает о нас? Да к тому же наставник — человек с большими способностями и может принести нам пользу.

— Стоит ли из-за одного человека разговаривать! — вставил также Ду Цянь. — Почтенный брат, если мы не оставим его здесь, господин Чай Цзинь будет недоволен нами. Он подумает, что за все его милости мы платим чёрной неблагодарностью. Господин Чай Цзинь сделал нам немало добра, и вот теперь, когда он посылает к нам человека, мы не может отказать ему.

— Ради господина Чай Цзиня мы должны оставить его здесь и сделать одним из наших вождей, — выступил в защиту Линь Чуна также и Сун Вань. — Иначе весь бродячий люд будет возмущён нашей неблагодарностью.

— Братья, — сказал Ван Лунь, — хоть он и совершил в Цанчжоу великое преступление, все же мы не знаем, с какими намерениями он явился сюда. Возможно, он пришёл разведать, что у нас тут делается. Как же нам быть?

— За совершенное мною преступление карают смертью, — сказал Линь Чун. — Поэтому я пришёл сюда присоединиться к вам. Так какие же у вас могут быть сомнения?

— Раз вы искренне хотите к нам присоединиться, — сказал Ван Лунь, — то дайте нам соответствующее поручительство.

— Я немножко знаю грамоту, — сказал Линь Чун. — Принесите мне бумагу, я готов написать.

— Вы ошиблись, наставник, — засмеялся Чжу Гуй. — Когда кто-либо из добрых молодцов хочет присоединиться к нам, он должен представить особый вид поручительства. Это значит, что вы должны спуститься с горы, убить какого-нибудь человека и принести сюда его голову. Тогда у нас не останется уже никаких сомнений. Это-то и называется здесь «поручительством».

— Что ж, — согласился Линь Чун, — спуститься с горы и кого-нибудь подкараулить не так-то трудно, боюсь только, что никто мне не встретится.

— Даю вам три дня сроку, — сказал Ван Лунь. — Если в течение трёх дней вы принесёте нам поручительство, мы примем вас в свою компанию. Если же за это время вы ничего не сделаете, то пеняйте на себя.

Линь Чун согласился. С наступлением вечера все разошлись. Чжу Гуй, попрощавшись, вернулся в свой кабачок. Линь Чун же взял оружие, вещи и в сопровождении одного из разбойников направился в помещение для гостей и там заночевал.

На следующее утро он рано встал, выпил чаю, подвязал к поясу меч, взял пику и в сопровождении одного из разбойников спустился с горы. Переправившись на другой берег, он выбрал глухое место и стал ждать случайного прохожего. Он прождал до самых сумерек, но никто так и не показался на дороге. Линь Чун был очень расстроен и, сопровождаемый разбойником, возвратился в стан. Когда они пришли туда, Ван Лунь спросил:

— А где же поручительство?

— Сегодня я не смог его принести, так как на дороге никто не показывался, — отвечал Линь Чун.

— Если вы не представите его и завтра, — сказал Ван Лунь, — то вам уже нельзя будет здесь оставаться.

Линь Чун промолчал, лишь на сердце у него стало ещё тяжелее. Придя в комнаты, он попросил поесть и затем отправился спать.

На следующий день он встал с рассветом, позавтракал вместе с разбойниками и, захватив оружие, снова спустился с горы. Сопровождавший его разбойник сказал:

— Сегодня мы отправимся на южную дорогу.

Они переправились на другой берег и остановились в лесу, но, прождав до полудня, так никого и не встретили. В полдень показалась большая группа путников, более трёхсот человек, которые шли цепочкой. Но Линь Чун не рискнул напасть на них и только проводил их взглядом. Он подождал ещё некоторое время; стало вечереть, а на дороге никто больше не появлялся. Тогда огорчённый Линь Чун сказал сопровождавшему его разбойнику:

— Что за несчастная судьба у меня! Я провёл здесь уже два дня, но так и не встретил путешественника, который шёл бы один. Что же мне теперь делать?

— Не кручиньтесь, брат, — сказал разбойник. — У вас ещё один день в запасе. Завтра мы отправимся на восточную дорогу и покараулим там.

Вечером они вернулись в лагерь, и Ван Лунь снова обратился к Линь Чуну с вопросом:

— Ну, где же поручительство?

Линь Чун даже не решился ответить и лишь тяжело вздохнул.

— Что ж, видно, и сегодня ничего не вышло, — смеясь, продолжал Ван Лунь.

— Я дал вам три дня сроку, два уже прошло. Если и завтра у вас ничего не получится, нам не стоит больше встречаться. Вы покинете нас и поищете себе другое пристанище. Совсем расстроенный, Линь Чун пош1л в свою комнату. Подняв глаза к небу и тяжело вздохнув, он сказал сам себе.

— Кто бы мог подумать, что из-за этого негодяя Гао Цю я окажусь здесь?! Наступили для меня самые тяж1лые времена! Нет мне пристанища ни на небе, ни на земле!

Прошла ещё ночь. Проснувшись на рассвете, Линь Чун встал и попросил есть, затем связал свои вещи в узел и оставил в комнате. Затем, снова подвесив свой меч и взяв пику, он переправился в сопровождении разбойника на берег и двинулся по направлению к восточной дороге.

— Ну, уж если и сегодня мне не удастся добыть поручительство, — сказал Линь Чун,-то придётся уйти куда-нибудь в другое место и там искать пристанища.

Достигнув подножья горы, они спрятались в лесу у восточной дороги и стали ждать. Солнце было уже в зените, а на Дороге так никого и не было видно. К этому времени снегопад прекратился, небо прояснилось, и солнце ослепительно сияло. Линь Чун взял пику и, обращаясь к разбойнику, сказал:

— Ну, как видно, у меня ничего так и не выйдет! Лучше уж засветло вернуться за вещами и отправиться в какое-нибудь другое место искать пристанища!

Но в это время разбойник указал ему на что-то рукой, промолвив:

— Ага, наконец-то! Посмотри-ка, там, как будто, идёт человек!

— О! Судьба все же смилостивилась надо мной! — воскликнул Линь Чун.

Вдали они увидели человека, который спускался с горы. Подпустив его на близкое расстояние, Линь Чун взял на изготовку свою пику и неожиданно выскочил из засады. Заметив его, испуганный прохожий только крикнул: «Ай-я!» и, бросив свой груз, пустился наутёк. Линь Чун бросился за ним в погоню, но где уж там было его догнать! Незнакомец, словно ветер, перемахнул через холм и исчез.

— Вот видишь, какая у меня горькая участь! — сокрушался Линь Чун. — Целых три дня ждал я, пока покажется одинокий путник! И когда, наконец, он показался, я упустил его!

— Ничего, — заметил разбойник. — Хоть тебе и не удалось убить человека, зато ты получил его добро и представишь это, взамен поручительства.

— Тогда отвези это все в лагерь, — сказал Линь Чун, — а я подожду здесь ещё немного.

Разбойник взял коромысло с кладью и едва только вышел из лесу, как вдруг увидел какого-то огромного человека, который показался из-за холма.
Завидев этого человека, Линь Чун сказал:

— Наконец-то, небо оказывает мне милость!

Но великан с мечом в руках, заметив Линь Чуна, громовым голосом вскричал:

— Ах ты, недорезанный разбойник! Куда это ты тащишь мои вещи? Я собирался выловить вас всех, а ты ещё осмеливаешься сердить меня!

С этими словами он вихрем ринулся вперёд. Линь Чун тоже выступил вперёд и приготовился к битве.

Если бы этот человек не схватился с Линь Чуном, в стане Ляншаньбо не стало бы двумя могучими тиграми больше, а в разбойном стане у крутых берегов не собралось бы ещё несколько удалых молодцов.

О том, кто вступил в борьбу с Линь Чуном, вы, читатель, узнаете из следующей главы.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА