«СЛОВАМИ, ВЗЯТЫМИ ИЗ СЕРДЦА…»
заметки о жизни и творчестве Николая Мартина (1937 – 1996 г.г.)
(к публикации прилагается подборка стихотворений)
***
Эта история, больше похожая на анекдот, долго потом веселила журналистов. Но в чём-то автор гневной отповеди была, как ни странно, права. Не будучи знакомой с творчеством Николая Мартина, чиновница, сама того не ведая, точно угадала ту литературную школу, из которой он вышел, и которой не изменял до конца жизни. Вот что говорил в рецензии на рукопись первой книги киселёвского поэта один из видных литературных критиков России Виталий Коржев: «Н.Мартин работает в русле старых, добрых традиций русской классики». Но при этом (цитирую далее): «Он интересен, потому что органичен и самобытен по-своему».
Иными словами, Николай Мартин чутко воспринял опыт великой русской поэзии, но творил не в духе пустого подражательства. Он умел переносить в рифмованные строки собственное виденье мира, людей, событий. То есть, был неповторим. И этим качеством привлекал к себе внимание читателей, критиков и товарищей по литературному «цеху».
***
В 1981-ом Николай Мартин, к тому времени почти десяток лет – житель Киселёвска, написал одну из лучших своих миниатюр:
Так повелось ещё издревле.
И что поделать можно тут?
Поэты пишут о деревне,
А сами – в городе живут.
Горькие строки… Но их горечь становится двойной, когда понимаешь, что Мартин говорил не только о поэтах, которые, встав у окна с видом на Кремль, слагают стихи о доярках, пахоте и сенокосах. В первую очередь, он говорил о себе, потому что – волею судьбы – на много лет был оторван от села, без которого жить ему было невмоготу. Но он – жил. Потому что и в «каменных джунглях» не забывал о своих корнях — деревенском быте с его тихими радостями, простотой в отношениях и добрым взглядом на природу. По сути дела, Мартин так и не стал городским человеком. По крайней мере, в душе… Он как бы следовал пожеланию своего ровесника – кузбасского поэта Виктора Баянова, тоже выходца из деревни: «…Чтоб помнить мы не пересталиПод нашим небом иль чужим,В каком краю мы вырастали,Какой земле принадлежим».
Память была для Мартина спасителем от невзгод и — основой творчества… Она, подобно машине времени, уносила поэта из городской квартиры в милое сердцу Прошлое – на простор Болотнинского района Новосибирской области. Там, уютно пристроившись на стыке лугов и тайги, манила перебором гармошек и раздольной песней Горбуновка – деревня, которой давно уже нет. Упруго качались на полях колхоза имени Чапаева колосья доспевающей ржи… Всё это, неотделимое друг от друга в географическом и духовном плане, поэт называл одним словом: «Святое!» Ведь речь шла о его малой Родине. Там — в Горбуновке — он в марте 1937-го родился. И там, примостившись на завалинке, сочинял свои первые стихи.
На склоне лет Мартин говорил, что приобщился к поэзии сразу, как только овладел грамотой. Читал Пушкина, Кольцова, Некрасова, Никитина… А к десяти годам уже и сам рифмовал, за что получил от соседей прозвище Колька-поэт. В тринадцать лет он стал публиковаться в районной газете. И – даже без скидки на возраст автора – те, первые стихотворения, выглядели очень даже неплохо. Мало кто из нынешних шестиклассников мог бы написать подобное:
Гляжу на спящую округу,
А небо звёздами играет.
Как ненаглядную подругу,
Туман берёзку обнимает.
Густая тишина кругом,
Лишь холодок траву колышет.
Луна румяным колобком
Сидит и греется на крыше.
Природа дремлет, как живая,
Слегка умытая росой…
Я красоту родного края
Люблю по-детски, всей душой!
Понятно, что мальчик, создавший такую «вещь», был просто обречён на вечную творческую муку.
***
Окончив школу, Мартин работал в колхозе, потом служил в Советской Армии – в артиллеристских войсках. Служба давалась ему легко. Смышлённый парень быстрее многих освоил секреты баллистики, первым в части из числа ребят своего призыва сдал технический экзамен. Ему присвоили звание старшего сержанта, поручили командовать орудийным расчётом, а за четыре месяца перед увольнением в запас предложили поступить в артиллерийское училище. Но Мартин военную карьеру отверг. Душа и гордость самодеятельности артполка – он выбрал стезю культработника. И никогда о том не жалел.
После армии Николай окончил четырёхгодичные курсы режиссёров при Московском институте народного творчества. Но, получив престижный диплом, он даже не пытался «работать по нему» в каком-нибудь городе. Мартин заведовал домами культуры в Тогучинском районе, Новосибирской области и на севере Красноярского края – в Эвенкии. А руководителем он был некабинетным. Занимался с артистами народного театра… Вёл репетиции клубных ансамблей… Пел, танцевал, играл на баяне. И – писал стихи, посвящённые людям села и красотам природы.
Нет сомнений, что Мартин – с его деловитостью и талантами – в стенах клубов надолго бы не задержался. Кем-кем, а заведующим районным отделом культуры он стал бы непременно. А там, глядишь, и на другие ступени служебной лестницы поднялся бы. Но!.. Всё в одночасье перечеркнул нелепый, трагический случай. Мартин попал под поезд и лишился обеих ног… Что он испытал, о чём передумал за месяцы, проведённые в клинике – одному Богу известно. Говорить о том периоде Мартин не любил. Обмолвился как-то, что вышел из больницы другим человеком, потянулся к сигарете и — сменил тему разговора.
По выходу из клиники Мартин в условиях сельского быта жить не мог. Такое положение дел и привело его, вместе с женой и дочерьми, в Киселёвск. Переехал он в этот шахтёрский город в первой половине 1970-х годов.
***
Киселёвский этап своей жизни Мартин начинал ох, как непросто. Душевный надлом, вызванный потерей ног, и трудное, почти болезненное привыкание к статусу горожанина, едва не убили в нём поэта. В 1974-76-м годах он не создал ни одного стихотворения. Да и потом, вплоть до 1980-х, писал их редко – по одному, два за год. К счастью, то был временный кризис. Николай Мартин показал и доказал, что он – человек сильный. Будучи оторванным от деревни, он по крупицам восстанавливал в памяти её картины; заботы; характер её жителей и природу, с которой они были на Вы. И стихи, что называется, «пошли». Год от года их рождалось всё больше. И не было в них тоски-безнадёги, типичной для многих поэтов-инвалидов. Грусть – да, была, но из той категории, что называют светлой. Мартин оттаял! И лучшей иллюстрацией тому служило стихотворение «Весенние костры», опубликованное в 1983 году. В нём поэт не только поднялся на одну из вершин своего творчества, но и – что не менее важно – показал себя оптимистом-жизнелюбом:
Стоят деньки погожие,
Ручьи звенят.
На улочках ухоженных
Костры дымят.
Горит листва сопревшая,
Бурьян, полынь
И очень надоевшая
Седая стынь.
За синею околицей
Поёт гармонь,
И все печали-горести
Летят в огонь!
Мартин, как поэт, выходил на высокие рубежи. В стихосложении он уже мало в чём уступал профессионалам. Что оставалось прежним, так это главная тема его творчества – СЕЛО, и всё, что с ним связано. Чисто физически привыкнув к городу, полюбив его людей, Мартин остался в душе своей сельским интеллигентом, для которого понятие малой Родины – то же самое, что для верующего — суть храма. И он был искренним, завершая одно из «деревенских» стихотворений, написанных через 10 лет после переезда в Киселёвск, в его район Красный Камень, такими словами:
Где вы, сани с подрезами,
Колокольчик заливной?
Хоть и мил мне Красный Камень,
Сердце просится домой.
О многом говорит и такое четверостишие:
Словами, взятыми из сердца,
Я воспевать не устаю
Шестки, ухваты, кадки в сенцах
И бытность сельскую свою.
Мартин жил в городе, но его сердце билось далеко от городской черты. И слова, взятые из этого сердца, не могли восславить ни шахту, ни фабрику, ни завод. Не могли хотя бы потому, что ни с шахтой, ни с фабрикой, ни с заводом поэт не был знаком даже зрительно. А писать он привык о том, что знал и любил, к чему тянулась душа, о чём не спалось по ночам. И нет в том беды, что за четверть века жизни в Киселёвске Мартин, по большому счёту, не посвятил ему ни одного стихотворения. Куда важнее другой факт: Николай Мартин входил в малое число киселёвских поэтов, известных далеко за пределами Киселёвска.
***
В начале 1980-х, когда Мартин только возвращался к творчеству, он избрал своей трибуной газету «Красное знамя» Промышленновского района. С ней он сотрудничал вплоть до кончины – полтора десятка лет, опубликовав на её страницах множество стихотворений. Возникает вопрос: «Почему «Красное знамя», а не киселёвская «В бой за уголь» — до начала 1990-х единственная газета в Киселёвске — вернула читателю долго молчавшего поэта?». Ответ нужно искать в биографии Мартина. Точнее, в некоторых её фактах.
Промышленновский район граничит с Тогучинским районом Новосибирской области, где Мартин заведовал Домом культуры. И Мартин часто приезжал к соседям во главе самодеятельных коллективов. Он знал и Промышленную, и населённые пункты её района. Оба эти момента оказались для поэта, вынужденного «сочинять по памяти», очень важными. Так стали рождаться стихи, которые — в итоговой книге Мартина — составили цикл под названием «Песни из Промышленновских мест». По этим «песням» впору изучать географию района! Только реке Иня в цикле посвящено два стихотворения (а упоминается она в четырёх). Писал Мартин и о селе Ваганово… и о деревнях Титово, Лебеди, Тарасово, Каменка, Озерки… Писал со знанием истории тех мест, особенностей погоды и ландшафта. Где было публиковать эти стихи, как не в «Красном знамени»?! Так всё и началось. А далее…
Далее произошло невероятное. В Промышленновском районе сочли Мартина земляком. Более того: назвали его лучшим своим поэтом! Заблуждение рассеялось только в 1985-м, когда поэт-киселевчанин — каких бы трудов ему это не стоило — приехал в Промышленную, где выступил перед своими читателями. Побывал он и в художественном цехе ДОЗа, работницам которого посвятил стихотворение «Родные мотивы». Благодарные женщины сделали тогда Мартину подарок – вручили деревянный, расписной сервиз «Калинка». В квартире поэта он стоял потом на лучшем месте, и хозяин, глядя на него, светлел и лицом, и (по его признанию) – мыслями.
Был у той поездки ещё один итог. Мартин ли это вдруг осознал, или промышленновцы его убедили – но он понял, что «деревенские стихи» могут прийтись по душе и горожанам. Так началось его триумфальное шествие к сердцам киселёвских и кузбасских читателей. Благодаря публикациям в газете «В бой за уголь», а потом – в «Киселёвских вестях», Николай Мартин второй половины 1980-х и начала 1990-х был, вне сомнения, самым любимым в городе поэтом.
***
В феврале 1986-го стихотворения Мартина вышли в главной газете области – «Кузбассе». Рекомендовал их к печати кемеровский поэт Михаил Небогатов, сказавший – в коротком предисловии – немало добрых слов о нашем земляке.
Через несколько лет, давая оценку творчества Мартина в газете «Кузнецкий край», Небогатов упомянул о той публикации (вернее, о том, что за ней последовало): «…редкий случай – в редакцию стали поступать письма читателей с похвальными откликами и с просьбой напечатать новые стихи этого полюбившегося им, а дотоле неизвестного автора».
Почему творчество Мартина вызвало такой резонанс?
Думаю, секрет читательской любви прост… Мартин, как человек, был искренним, непреднамеренным, и если что-то делал – так от души, а не от желания нравиться или угождать. Эти качества «перетекали» в его поэзию. И достигался результат, для многих поэтов недостижимый: читатель верил всему, что «сообщал» ему автор. Больше того: суть стихотворений, написанных Мартином от первого лица, читатель целиком соотносил с биографией поэта, хотя он часто использовал поэтическое «Я» только в качестве литературного приёма. Но кто мог усомниться в личной причастности автора к сюжету, который «брал за душу» так, словно его пересказал очевидец? Именно поэтому люди, не знакомые с жизнью Мартина, считали его – после прочтения стихов цикла «Отблески фронтовых пожаров» — солдатом Великой Отечественной. Хотя «солдату» было в 45-м всего… восемь лет, и его восприятие войны сводилось к фактам, которые – спустя десятилетия — Мартин отразил в таком четверостишии:
Я знаю фронт не по боям,
Не по разрывам и воронкам.
Я знаю фронт по костылям
И по солдатским похоронкам…
Коля Мартин жил среди тех, кто сполна хлебнул военного лиха. Он слушал рассказы фронтовиков, пел с ними их песни… Он пропускал через себя их боль от поражений, светился радостью от их Победы. А много лет спустя перенёс эти впечатления в рифмованные строки. И ни «до» Мартина, ни после него Киселёвск не имел поэта, который бы так глубоко работал над темой Великой Отечественной войны. И которого (пусть не по судьбе, а по стихам) считали бы поэтом-фронтовиком.
***
Отмечая красочность языка и зримость, почти осязаемость образов, которые Мартин вводил в стихотворения – многие сравнивали его с фотомастером. И были вдвойне правы. Потому что поэт, во-первых, действительно мог в двух-трёх словах «остановить мгновенье», что лучше всего удавалось ему в описаниях природы. А во-вторых, он и вне поэзии был фотографом от Бога. С фотоаппаратом Мартин дружил с юных лет, хотя вряд ли когда предполагал, какую роль это увлечение сыграет в его жизни.
«Аборигены» Красного Камня помнят, как — с начала 1980-х до середины 1990-х — на базарчик у 45-го магазина выходил мужчина с «Зенитом» и на костылях. Он предлагал желающим сфотографироваться, и называл расценки, которые потенциальных клиентов изумляли. Снимок, заказанный у этого чудака, обходился в два-три раза дешевле такой же услуги фотоателье. И клиенты шли к нему толпами! Были среди них солдаты-стройбатовцы, вьетнамцы-контрактники, школьники, студенты, пенсионеры, инвалиды, жители общежитий…
Тем чудаком был, разумеется, Мартин. И «чудил» он не от хорошей жизни. Пенсии по инвалидности едва хватало на еду и квартирную плату, а он хотел большего — помогать младшей дочери Марине, сначала — школьнице, а потом — студентке. Но этим его потребность в «фотокалыме» не исчерпывалась. В конце 1980-х Мартин задумался над перспективой выхода своего первого сборника. «Горбачёвский» закон той поры уже разрешал издание литературных трудов за счёт авторов, и Мартин, зная об этом, стал копить деньги «на книгу». Дольше простаивал на базарчике… Более экономно вёл домашнее хозяйство… И своего достиг!
В декабре 1991-го областное издательство «Притомское» отпечатало первые экземпляры книги Мартина «Сельская глубинка». Виталий Коржев, написавший предисловие к ней, среди её достоинств на одно из первых мест поставил такое: «Всё, о чём пишет автор, не высосано из пальца. Это – жизнь, это – трудные радости и горькие беды нашей сельской глубинки…».
В 1992-м преподаватель Красноярского института культуры Юрий Варыгин, прочитав эту книгу, внёс её изучение в программу для студентов своего факультета. Творчество Мартина, в котором органично сочетались классическая традиция и мировоззрение сельского интеллигента, он счёл за одну из вершин современной самодеятельной поэзии.
***
Выход первой книги означил для Мартина очень многое. Он как-то более спокойно взглянул на то, что уже сделано, и – подобно хорошему стратегу – наметил планы на будущее. В 1993-м году в издательстве «Притомское» увидело свет второе издание «Сельской глубинки». Его, помимо автора, финансировал товарищ Мартина – киселёвский поэт Владимир Кондрашов (передавший издателю часть денег от продажи своего сборника). Но в это издание не вошли (за редким исключением) стихотворения последних лет. Мартин расширил его объём за счёт вещей, по тем или иным причинам не вошедших в первую книгу. Какой-то резон в этом, конечно, был, но читателю хотелось новизны – в том плане, что он ждал от поэта новых откровений, новых образов, новых чувств. И всё это он получил в 1995-м — когда вышла третья книга цикла «Сельская глубинка».
Мартин предстал в ней поэтом-гражданином, поэтом-философом. Всегда тяготевший к гражданственной лирике — теперь он достиг в этом жанре небывалых для себя высот. Никогда прежде он не писал ничего, подобного стихотворению «Колокола России» (1994 г.), с его скорбяще-обличающей концовкой:
О! Горемычная Россия!
Ведь это крик души твоей:
Чем громче звон в просторе синем,
Тем больше нищих у церквей!..
Безжалостно-ироничное стихотворение того же года «Шествуют реформы по Отчизне…» — рифмованный плевок в лицо антинародного режима. Горечью, но в то же время и самодостоинством, веет от «Элегии», датированной 1995 годом. От лица инвалидов Мартин сказал в ней:
Нас отвергают за убожество.
Но господам пора учесть,
Что мы нормальные, как множество:
Имеем разум, совесть, честь…
Особая речь — о финансировании той книги. Деньги на её издание (а речь о значительной сумме) предоставил фонд Амана Тулеева. И Мартин, сразу же окрестивший сборник «тулеевским», посвятил тогдашнему Председателю Законодательного собрания Кузбасса стихотворение «Первый снег». А когда получил в подарок книгу Тулеева с автографом – сочинил миниатюру:
На досуге читаю Амана.
Всё понятно! И всё без изъяна…
***
В 1993-м году Николай Мартин – в сопровождении Владимира Кондрашова – вновь
побывал в Промышленновском районе. Встретили его с радостью – как гостя, которого долго ждали. Специально к приезду киселевчан собрались члены литературного клуба «Эхо», которые, за чашкой чая, несколько часов провели в общении с поэтом. Мартин читал стихи цикла «Песни из Промышленновских мест», рассказывал о себе, дарил свои книги. Художницы ДОЗа, приглашённые на встречу, презентовали Мартину расписные изделия, а талантливый умелец Анатолий Водопьянов преподнёс ему деревянную скульптуру. Она изображала Мартина, сидящего на пеньке и сочиняющего стихи…
А через год поэт гостил на малой Родине. В Болотнинский район Новосибирской области он приехал с Кондрашовым и работниками шахты «Киселёвская» Виктором и Александром Георгиевыми. В центральной библиотеке района Мартин общался с людьми, памятными для него с детской поры – со своим учителем Надеждой Васильевной Голевой и с библиотекарем Анной Александровной Мальцевой, которая жила когда-то у родителей Мартина. Однако, главное – ради чего он, собственно, и отважился на дальний путь – было впереди. Поэт приехал в село Кунчурук, где после многих лет разлуки встретился с сестрой, друзьями юности, а также соседями по Горбуновке, давно сгинувшей под натиском леспромхоза. Мартин посвятил той поездке несколько стихотворений. И порой был в них к себе до слёз беспощадным:
Я кунчурукский по природе, Но здесь давно уже «не свой». Не городской, не сельский вроде, Сижу с раздвоенной душой,
Но не только чувство вины перед малой Родиной двигало тогда его пером. По впечатлениям от посещения родных мест были созданы и такие нежные, чистые, трепетные строки:
В поскотину, где дятлов перестук, Малиновки малиновое пенье – На зорьке убреду за Кунчурук, Чтоб сочинить ещё стихотворенье.
Уйду в луга, аукну в синеву. Она в травинке каждой отзовётся… А мир вокруг – как сказка наяву, Которая родной землёй зовётся.
***
Почти сразу после выхода третьей книги Мартин стал готовить рукописный вариант четвёртого издания «Сельской глубинки». К зиме 1996-го рукопись обрела законченный вид. В неё поэт включил 115 стихотворений, 25 из которых в предыдущих сборниках не издавались (в большинстве своём, они были написаны в 1995-м и 1996-м годах). Кроме того, в рукопись – отдельным разделом – вошли 10 избранных статей, рецензий, заметок о жизни и творчестве Мартина, опубликованных в разных газетах. Будущую книгу автор видел итоговой, о чём ясно сказал в миниатюре, датированной 1996 годом:
Свернула земная тропа на закат. Решился итоги подбить в шестьдесят. Порядочно нажил добра и грехов – И вышла ЧЕТВЁРТАЯ книжка стихов.
А в своём предисловии «К читателям» он выразил ту же мысль более конкретно: «Этот сборник является последним из цикла «Сельская глубинка».
Что тут сказать?..
Зная характер и жизнелюбие Мартина, я не думаю, что в этих его словах есть предчувствие близкой смерти. Говоря о завершении эпопеи с «Глубинкой», поэт имел в виду, скорее всего, другое. А именно: что после четвёртой книги начнётся работа над сборником, в который войдут лишь новые стихи. То есть, Мартин собирался подводить не окончательные, а – промежуточные итоги, чтобы потом идти вперёд без оглядки назад. Об этом, кстати, Мартин косвенно и сказал в предисловии. Заметьте! Он сделал акцент не на том, что четвёртая книга будет вообще последней. Он указал на то, что она будет последней в цикле «Сельская глубинка». И – только!
Но всё вышло как нельзя хуже. В декабре 1996-го Николай Александрович Мартин умер. И промежуточные итоги, которые он подбил в своей последней рукописи, стали окончательными.
Как часто бывает с рукописями, ушедших в мир иной писателей – они, в лучшем случае, оседают в запасниках краеведческого музея, в каком-нибудь архиве или в библиотеке. А в худшем – бесследно пропадают. Но в ситуации с Мартином всё сложилось иначе. Главную книгу поэта, спустя десять лет после его кончины, привела к читателю его младшая дочь Марина. Издательский расход она взяла на себя, и летом 2006-го итоговый вариант «Сельской глубинки» — тиражом в тысячу экземпляров – покинул цех Киселёвской типографии. Выход книги Марина посвятила предстоявшему 70-летию отца и отмечавшемуся тогда, такому же юбилею Киселёвска.
***
…Можно долго и много рассуждать о заслугах Мартина перед его второй родиной, которая зовётся Киселёвском. Можно вспомнить десятки районных, городских, областных газет, в которых он публиковался. Можно перечислить статьи о нём, которых в Кузбассе и за его пределами вышло более полусотни. Можно заняться подсчётом песен, созданных на стихи Мартина (а их немало). Об этом поэте можно говорить, говорить и говорить… Но любой разговор надо завершать. И я делаю это стихотворением Николая Мартина – простым по сути, но ёмким по содержанию. Пусть каждый воспримет его на свой счёт, в качестве пожелания от великого жизнелюба и хорошего Человека:
Упала с неба над селеньем Во мглу далёкая звезда. Горела, падая, мгновенье И растворилась без следа.
И жизнь таким же метеором, Но, к сожаленью, не на бал, Летит до станции, которой Одно название – «Финал».
Но прежде, чем уйти навечно, Звездой упавшею сгореть – Ещё до станции конечной Должны мы многое успеть!
_____________________________________
«ВОТ ОПЯТЬ СВЕРШИЛОСЬ ЧУДО!»
(из стихотворений Николая Мартина)
В КРАЮ РОДНОМ
Умчался поезд в сторону заката, Над станцией Болотной тишина. Стою один я, в чём-то виноватый Перед тобой, родная сторона.
Аж сердце замирает тут, на воле: Родимые просторы хороши! За перелеском – вспаханное поле, И в заводях – густые камыши.
Как прежде, у подножья обелиска Скорбят живые, нежные цветы. Я голову склоняю низко-низко, Кладу букет на краешек плиты.
Гляжу вокруг внимательней и строже, И в сердце гордость бережно коплю За край родной, что с каждым днём дороже, Который я по-прежнему люблю.
ТИШИНА
Луч последний упал на раскрытые ставни. Потекла по лощинкам тумана волна. Засветились созвездий алмазные камни, И деревню мою обняла тишина.
Ветерок пробежал по песчаному плёсу, Перемолвился тихо с густым камышом. А луна — как крестьянка в исходе покоса — Освежается в речке одна, голышом.
Коростель проскрипел в колосистой пшенице И умолк, не нарушив глубокого сна. Пряно пахнут стога луговой медуницей, А над ними недвижно висит тишина.
Тишина, тишина… Как не хочется верить, Что её в этот час где-то выстрелы рвут, Смерть слепая врывается в окна и двери, А убийцам за это награды дают!..
Спит деревня моя, как малютка в пелёнках, А за ней начеку – вся большая страна. Доброй ночи тебе, дорогая сторонка! Пусть всегда окружает тебя тишина!
***
Впустую ночка проплыла… Ни строчки в рифму до рассвета! Крылатый мерин шастал где-то, И Муза там же пробыла.
***
Дремлют росы на дальней опушке, Месяц звёзды пасёт в высоте, Но не спится сегодня кукушке, Легкомысленной мать-сироте.
Ведь в ногах шелковистой берёзки, Где струится весёлый ручей, Зацветают кукушкины слёзки, Как глаза позабытых детей.
ЛЕСНИК
Разгулялась сибирская осень. В чаще леса – хмельной аромат. И грибы между елей и сосен Разбежались, как стайка ребят.
На болоте взгрустнула осока, Приумолк говорливый ручей. Только дятел стучит одиноко, Провожая в отлёт журавлей…
По тропе, проторённой годами, Наш на слово нещедрый лесник Каждый день, с рюкзаком за плечами, Обходить свой участок привык.
Он хозяйство давно охраняет, Всё заметит, исправит, учтёт. Его шустрая белка встречает – Из ладони орехи берёт.
***
С осокой шепчется камыш. Рассвет на цыпочках под ёлки Крадётся… Вдруг лесную тишь Разрезал выстрел из двустволки.
Стрелок помедлил у ручья, В машину сел, нажал педали. Довольный кучностью ружья — Умчался вдаль по магистрали.
Ничто его не омрачит На поворотах неизбитых. …А утка плакала навзрыд Среди птенцов своих убитых.
ДОЧЕРИ (песня)
Догорел закат за реченькой, Потянуло холодком. И луна в объятьях вечера Показалась над селом.
С бережка гармонь аукнула Переборами басов. А у дочки сердце стукнуло… Скрип калитки. Звон шагов.
Сели рядом, словно лебеди, На заветную корму… Я и волны в том свидетели, Но не скажем никому.
Мне видать в окошко сонное, Как он смотрит на неё… Ну и пусть! Ведь дочь влюблённая – Продолжение моё.
ОСЕННИЙ СЮЖЕТ
От зябкой стыни родничок Под наледь спрятался из виду. Над ним, как выпивший дьячок, Гнусавит ветер панихиду.
КОЛОКОЛА РОССИИ
Небесным ангелам подобно Взметнулись в небо купола… Звонят то радостно, то скорбно В России вновь колокола.
А это значит – не померкли Любовь и Вера во Христа. И воздвигают люди церкви, Справляют праздник Рождества.
И перезвоны колоколен Опять разносятся окрест. Перед страдой крестьянка в поле Целует свой нательный крест.
По-русски двери всем открыты И, вроде, нет врагов вокруг. Обряды предков не забыты… Но захолонет сердце вдруг!
О! Горемычная Россия! Ведь это крик души твоей: Чем громче звон в просторе синем, Тем больше нищих у церквей!..
ВИДЕНИЕ
Полощет ветер алую зарю, Она как знамя поднятое вьётся. А я смотрю, и тихо говорю: — В Россию дело Ленина вернётся!
***
К восходу отерпли затылки, Но сон не пожаловал к нам. …Дружок был прикован к бутылке, А я – прикандален к стихам.
ВЕСЕННИЙ ЭТЮД
Хлёсткий ливень полощет кусты, Гром грохочет над Обью-рекою… Застеснялась сирень наготы, И накрылась зелёной листвою.
МУКИ ТВОРЧЕСТВА
Заготовлю валежник посуше На исходе погасшего дня, Обогрею прозябшую душу Под весёлую пляску огня.
Дым колечками вьётся, крылатый, Улетая в бездонную мглу. В речку смотрится месяц щербатый, Освещая стога на лугу.
Фантазируя – спорю с собою. Слово в строчку ложится с трудом: О коровушках на водопое… О пшенице в полях за селом…
Мне и надо-то самую малость: Чтобы искорки в сердце зажглись; Чтоб в единую светлую радость Мысль и чувства согласно слились.
…Закричала, захлопала птица На ветвях полусонной ольхи… Отчего мне сегодня не спится – Непослушные скажут стихи.
*** «Не жалею, не зову, не плачу». С. Есенин
Вопреки тебе, скажу иначе: — Я подобных выводов, Сергей, Не приемлю, потому что плачу О прошедшей юности моей…
ПЕРВЫЙ СНЕГ
А.Г. Тулееву
Вот опять свершилось чудо! В серебре сады, дома. Смех ребячий отовсюду, А вокруг лежит зима.
Молодею сразу сердцем. К чёрту старость! И скорей Запрягаю, словно в детстве, Застоялых лошадей.
И качу в одной рубашке В окруженье белых мух. Рвутся кони из упряжки, Аж захватывает дух!
БРОШЕННЫЙ КРАЙ
моей родной Горбуновке и всем покинутым деревням России с болью посвящается…
На поляне полынной Лопухи с лебедой. И мелеет под тиной Голубой водопой.
Лижет ветер заслонку Да загнивший заплот. Где стояли хатёнки – Там татарник цветёт.
На погосте могилы Не найти ни одной… Их дождями размыло И сравняло с землёй.
Ни креста, ни оградки (Аж по телу мороз!) – Здесь недавно посадку Произвёл леспромхоз.
Глядя в небо сквозь ветки, Словно инок молюсь Над могилами предков За страдалицу Русь.
Боль ударила в сердце, Хоть возьми, зарыдай!.. Не забуду до смерти Этот брошенный край.
***
«…кидая наше захолустье…» А. Твардовский
В далёкой юности без грусти Я, начинающий поэт, Сменил родное захолустье На неизвестный белый свет.
В дальнейшем жизнь мела порошей… Я не достиг, о чём мечтал: Не сочинил стихов хороших И знаменитостью не стал.
А только мыслил не без грусти, Чтоб довелось в конце пути В своё родное захолустье Хоть на коленях приползти.
