Мой Высоцкий

Он жил и работал в иной системе творческих координат – «на острие бритвы». Пел так, как будто в последний раз. Писал так, как будто завтра уже будет не дано. За всем этим легко рассмотреть боль, его боль за всех нас живших тогда и живущих сегодня. К счастью его песни – это не «опусы» на один день. Они актуальны и сегодня, потому что поднимаемые в них проблемы, увы, перекочевали из той прошлой жизни  в нашу сегодняшнюю. Нынешнее поколение вряд ли сможет оценить всю глубину его поэзии, да и куда там, если на дворе век информационных технологий и жизнь торопит так, что всё мелькает и за всем не поспеть.

Собственно таким был и сам Высоцкий, один из нас: жил в ритме бешенном. Он торопился, как будто чувствовал, что не долог его век. Это, уже сегодня оглядываясь на те годы, его друзья вспоминают, как это было тогда. Вспоминают разное, и в этом я вижу, ту любовь, которой он влюбил в себя тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей. Да, Владимир Высоцкий один из нас, но он выше многих из нас и только потому, что открыто, признавался сначала самому себе,  а потом и всем нам в том, что иногда был малодушным, за что себя и высекал прилюдно:

                                                                      «… лгал, лебезил перед

                                                                                      сильным гнулся,

                                                                       И сам себе я мерзок был…»

Он пел о том, что «на ослабленном нерве я не зазвучу». Именно за этот голос его ругали «генералы» с консерваторским образованием и как они же, после его смерти, чуть ли не в один голос  стали в превосходной степени проводить на страницах газет и журналов анализ его творчества. Например, его форсированный голос теперь трактовался, как художественный приём в формировании цельного впечатления от образа. И уже находили в нём и в его творчестве, что-то присущее только ему – экстремальное.

Думал ли Высоцкий обо всём этом, когда рождал песенных героев? Вряд ли. Он голосом пробивал бреши в нашем сознании. Он заставлял впитывать всё то, что рвалось у него наружу через слово, через надорванный крик больной души.

Как отметил один критик о манере пения Владимира Высоцкого: «Убеждённый не мямлит». И это действительно так. Высоцкий обладал способностью каждое слово заставлять звучать чётко без призвуков. Ни к чему ему было прятаться от собственного смысла им сказанного. «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает». Чёткая дикция в пении – это, прежде всего звуковой образ честной и чёткой мысли.

Он успел научить меня смотреть на жизнь с изнанки. Не всё получилось сразу, и было время, когда мне приходилось ни раз и ни два возвращаться с песнями Владимира Семёновича к своим истокам и начинать заново осваивать этот мир. Помню, как в далёком детстве я слушал на катушечном магнитофоне затёртую запись песен Высоцкого. Сопливый пацан сидел на полу, а он пел о том, что «сыновья уходят в бой». Уже тогда он стал мне понятен и близок, и не было силы, способной меня переубедить в том, что так было и до меня, и что так будет и после меня.

Прошло некоторое время. Его лицо стало мелькать на экранах в кино. «Служили два товарища», «Бегство мистера Мак-Кинли», «Хозяин тайги» и многие другие фильмы представили этого человека совсем с другой стороны. И опять он был мне понятен и близок, и не было силы переубедить меня в том, что так и должен выглядеть человек-ориентир для растущего пацана.

Артист Всеволод Абдулов, друживший с В. Высоцким как-то рассказал, что во время встреч с ним люди разных профессий поражались тому, как точно он схватывал суть проблем, как легко проникал в чужие для него сферы, как досконально знал предмет, о котором писал песни. Это помогало ему в работе над образами и в театре и в кино и как следствие – яркие личности, запоминающиеся герои.

Поэт Андрей Вознесенский однажды сказал о времени, в котором они жили вместе с Высоцким: «Книги мучительно продирались сквозь железобетонное нельзя». Высоцкий стремился быть с людьми, а его не издавали. Его не приглашали, даже на вечера поэзии, например в Лужники. Тогда в 60-е это место было открыто для многих поэтов, но на имени Высоцкого стоял запрет. Он тогда ещё написал такие строки:

                                                                   «Ну, почему ж тогда заполнив Лужники,

                                                                     Мы тянемся к стихам, как к травам от цинги?»

Это уже сейчас нам об этом рассказали со страниц газет и журналов, а тогда о нём старались не упоминать. Если что и выбрасывали на зубок обывателю, так это то, что пил он без меры. Удивительно пропойца, а как сплотил вокруг себя людей. Тайные почитатели были у него даже в коридорах власти и как могли, помогали ему, но этого было катастрофически мало для него, пульсирующего в жизни подобно открытому нерву. Он шёл к людям с открытой душой. Они ему нужны были, как воздух и он упивался ими, даря взамен свой мир, где всё было не так просто.

Один мой знакомый рассказал, что каждый год он ездит на могилу к Владимиру Семёновичу. В один из приездов встретил там певца Иосифа Кобзона. Разговорились, и тот посетовал на то, что всё чаще те, кто приезжает на могилу к  Высоцкому, устраивают здесь публичные разборки, забывая о том, где находятся в данную минуту. Узнав, что мой знакомый из Оренбургских степей, подарил ему бюст Высоцкого. Кобзон отметил, что приятно, когда сюда едут по зову сердца, а не для того, чтобы запечатлеть свою особу на фоне памятника народному поэту и певцу.

В 1980 году, я проходил службу в армии, и весть о смерти Высоцкого пришла к нам с опозданием. Мы держали в руках фотографии с его похорон и не могли поверить, что так случилось. Можно было бы усомниться в этом, потому что официальная церемония прощания людей с ним осталась за шумом спортивных трибун. Москва встречала посланцев Планеты у себя: шли Олимпийские игры. Он не хотел никого отвлекать, и всегда был рядом, не выпячиваясь. Так и в этот раз ушёл, как будто, хотел купить сигареты в соседнем ларьке, но… Мы держали те фотографии перед собой и видели его близких друзей и его спокойного и целеустремлённого над головами людей, и нам было горько.

Уже потом, спустя некоторое время, я познакомился поближе с его поэзией и пожалел о том, что его слово не допустили чиновники от образования до подрастающих душ. Может быть, удалось бы хоть некоторых удержать от пропасти сегодняшних реалий.

Слушайте и читайте, смотрите и запоминайте, гордитесь тем, что он был с нами.