«Лишь у тебя, поэт, крылатый сердца звук…»

The Epoch Times16.09.2010 Обновлено: 06.09.2021 13:46

«Лишь у тебя, поэт, крылатый сердца звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И сонный бред души, и трав неясный запах…»

А.А. Фет.

Афанасий Афанасьевич Фет-Шеншин ( 1820-1892)

Как личность, Фет представляет любопытную психологическую загадку. Можно сказать, что характер его слагается из коренных внутренних противоречий.Трудно представить себе большую противоположность, чем та, которая существовала между А.А. Шеншиным, расчётливым и практичным хозяином-приобретателем, автором «Деревенских писем», исполненных самых враждебных нападок на крестьянскую реформу, «закоренелым крепостником и поручиком старого закала», по выражению Тургенева,- и между Фетом, поэтом тончайших и нежнейших движений человеческой души, в поэзии которого нет места никаким мрачным и злобным чувствам, в которой живёт и дышит «только ласковой думы волнение, только сердца невольная дрожь». Получается такое впечатление, что перед нами два совершенно разных лица, между которыми нет ничего общего.

Приходится предположить, что в моменты поэтического вдохновения в душе Фета происходило нечто вроде «раздвоения личности» , и сквозь обыденные черты его характера проступали новые, чуждые ему в повседневной жизни. В минуты вдохновения, поэтического экстаза, поэт уходил не только от жизни и от людей, от жизненной «пошлости и прозы»,-он уходил и от самого себя, сбрасывал с себя всё «человеческое, слишком человеческое» , что составляло его повседневное я, что держало его в своей власти в обычной жизни. Моменты поэтического вдохновения были для Фета вместе с тем моментами нравственного подъёма, внутреннего просветления, очищения от всяческой скверны. Это был для него тот душевный «катарсис», который, в другой плоскости духа, у натур религиозного склада, выражается в покаянной молитве, в порыве самозабвения.

В своём творчестве Фет постоянно уносится из мира «возможного» в мир «волшебной сказки» , в мир музыкальных грёз. Но это вовсе не мир какого-либо потустороннего бытия, бесплотных серафических видений,-нет, это наш земной, телесный мир, но только озарённый, насквозь пронизанный лучами красоты. В миросозерцании Фета нет дуализма, нет разделения земного и небесного; то, что он ищет в жизни и в искусстве, это- красота, красота везде разлита в Божьем мире, только люди не умеют её видеть, не ценят её, забывают о ней в заботах повседневности- «и не слышен им зов соловьиный в реве стад и плесканьи вальков» («Ключ»).

Красота в глазах Фета отнюдь не является субъективной психологической категорией: нет, она имеет самостоятельное объективное значение, она самобытна и присуща явлениям самобытным по себе («Кому венец: богине ль красоты»…). Поэтому между миром действительности, «возможного» , и миром «волшебной сказки» нет резкой грани: их разделяет лишь тонкая завеса, мгновенно падающая при прикосновении чудесного жезла поэзии. Достаточно одного только мгновенного прикосновения – и новый мир открывается перед глазами, душа окрыляется, и чувствуешь,- «как будто из действительности чудной уносишься в волшебную безбрежность»…

Красота освещает всё, до чего коснётся: даже страдание оказывается просветлённым, и мы примиряемся с ним, когда видим его ореол вечной красоты: поэзия открывает нам дверь туда, «где радость теплится страданья» , высшая радость, дарующая нам «исцеление от муки» («Муза»). Но красота не только вносит в нашу душу примирение с жизнью и судьбой: она вместе с тем является высшим «оправданием» бытия, со всеми его противоречиями, с его злом и страданиями. «И верить хочется,- говорит поэт,-

…что всё, что так прекрасно,

Так тихо властвует в прозрачный этот миг,

По небу и душе проходит не напрасно,

Как оправдание стремлений роковых.

«Роковые стремления» — это, в устах ученика и переводчика Шопенгауэра, почти равносильно «воле к бытию» немецкого философа. Если красота является «оправданием» жизни, то понятна та высокая роль, которая отводится Фетом искусству и поэзии. Поэт- художник захватывает проблески красоты в мире явлений, в потоке быстротекущей действительности, и увековечивает их в нетленных образах, даёт им новое, непреходящее бытие: «Этот листок, что иссох и свалился, золотом вечным горит в песнопеньи». В момент творчества поэт высоко поднимается над людской толпой- «в свежеющую мглу, где беззаветно лишь привольно свободной песне и орлу». На этой «незапятнанной» высоте для него уже не существует моральных категорий добра и зла, так как он он знает только один закон, закон красоты («Добро и зло»). Творчество поэта Фет уподобляет религиозному служению жреца:

«С головою седою верховный я жрец» , говорит он про самого себя, и он, действительно, чувствовал себя жрецом, потому что в красоте он видел высшее проявление Божественного начала на земле. Язык лирической поэзии есть по преимуществу язык чувства в его непосредственном выражении. Главная задача поэта- лирика заключается в том, чтобы вызвать в душе читателя известное настроение. Художественные образы играют обыкновенно в лирике служебную роль, являются лишь средством для яркого и наглядного выражения внутренних переживаний. Поэт- лирик обращается преимущественно к чувству- и в этом сходство лирической поэзии с музыкой, живущей только эмоциями. Поэтому музыкальные элементы речи: ритм, размер стиха, игра созвучий, имеют в лирике гораздо большее значение, чем в других видах поэзии. Этими музыкальными элементами Фет умел пользоваться, как никто в русской поэзии.

Стихи Фета удивительно певучи: они словно насыщены музыкой, неотделимы от сопровождающей их внутренней мелодии. Поэзия Фета богата не столько пластическими, сколько музыкальными образами, которые часто дополняют то, что не может быть выражено словом, потому что «людские так грубы слова». Эта внутренняя музыкальность придаёт стихам Фета особенную выразительность и особенную прелесть. Чайковский, создавший на слова Фета целый ряд вдохновенных романсов, писал в одном из писем к великому князю Константину Константиновичу: «Можно сказать, что Фет в лучшие минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область (т.е. в область музыки).

Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена, но никогда Пушкина или Гёте, Байрона или Мюссе. Подобно Бетховену, ему дана власть задействовать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, скорее поэт- музыкант, как бы избегающий таких тем, которые легко поддаются выражению словом. От этого также его часто не понимают». И действительно, стихи Фета иногда вовсе не поддаются строгологическому анализу и рассудочному пониманию. Смысл их более чувствуется, чем отчётливо воспринимается разумом. В особенности это относится к тем стихотворениям, в которых Фет пытался изобразить те мгновения, смутные, часто безотчётные ощущения, которые сменяют друг друга в душе человека, не доходя до ясного сознания. Он сам считал эту способность наиболее характерной чертой всякого истинного поэта:

Лишь у тебя, поэт, крылатый сердца звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И сонный бред души, и трав неясный запах…

Фет сам сознательно противополагал логическое мышление поэтической интуиции. Его излюбленный художественный приём заключается в необыкновенно смелом и стремительном полёте фантазии, вдохновенно и свободно переносящейся с одного предмета на другой, открывающей совершенно неожиданные сочетания, соответствия и перспективы. Это- могучий полёт орла, или, ещё чаще,- воздушные зигзаги «стрельчатой» ласточки. Чтобы следить за этим вдохновенным полётом, читателю самому нужно на мгновение стать поэтом, проникнуться силой поэтического одушевления, экстаза. Этот поэтический экстаз Фет с замечательной силой изобразил в стихотворение «Певице» («Уноси моё сердце в звенящую даль…»). Для того, кто никогда не испытывал подъёма поэтического чувства, эти стихи, по верному замечанию Чайковского, лишены всякого смысла, представляют собой набор звучных слов. И действительно, анализировать их, подвергать логическому разбору или даже просто пересказать их содержание невозможно: их можно лишь прочувствовать. Поэт говорит только намёками, но в каждом намёке таится необыкновенно богатое внутреннее содержание:

Можно ли трезвой то высказать силой ума,

Что опьяненному Муза прошепчет сама?

Я назову лишь цветок, что срывает рука,-

Муза раскроет и сердце, и запах цветка;

Я расскажу, что тебя беспредельно люблю,-

Муза поведает, что я за муки терплю.

Экстаз поэтического вдохновения, творческое «опьянение», Фет противопоставляет «трезвой силе ума» , и это противопоставление повторяется у него неоднократно. «Как богат я в безумных стихах» , восклицает он в одном месте. «Нет, не жди ты песни страстной. Эти звуки- бред неясный, томный звон струны» , говорит он в другом стихотворении. Для Фета поэтическое творчество было своего рода таинством, откровением, которому он отдавался с чисто- религиозным благоговением. Ключ поэтического вдохновения бил откуда-то из глубоких, бессознательных недр его существа, и он в моменты творчества только робко прислушивался к тревожному лепету своей Музы, стараясь не проронить ни единого звука её голоса и даже не заботясь о том, чтобы найти ключ к пониманию этих лепечущих звуков:

Звонким роем налетели,

Налетели и запели

В звонкой вышине.

Как ребёнок, им внимаю,

Что сказалось в них- не знаю,

И не нужно мне…

Но это подчинение поэта бессознательному творческому началу приводило иногда к неясности и непонятности его образов и поэтических концепций. Фет необыкновенно причудлив в своём творчестве. У него- своя логика и своя грамматика. Неожиданные переходы от одного образа к другому, на первый взгляд не имеющему с ним ничего общего, неправильный язык, неожиданные словосочетания,- всё это подчас затрудняет понимание его произведений. Таким же затруднением для понимания является и крайняя сжатость его поэтической речи; но вместе эта сжатость придаёт его стихам особенную силу и выразительность.

Толстой в одном письме к Фету чрезвычайно метко определил эту особенность его стихов: «Очень они компактны и сияние от них очень далёкое. Видно, на них тратится ужасно много поэтического запаса. Долго накопляется, пока кристаллизуется» — Фет-поэт вечной юностью. Вся его поэзия насквозь проникнута юношеской жизнерадостностью, светлой и ликующей «радостью бытия» , вся она представляет собой восторженное утверждение «воли к жизни», с её красотой, богатством и наслаждениями. Фет опьянён полнотою жизни, влюблён в вечную красоту её. Весеннею свежестью, радостью майского утра веет над всею его поэзией.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА