Артист балета, хореограф Владимир Васильев: «Мне всегда кажется, что я мог бы сделать гораздо больше того, что действительно сделал»
Народный артист СССР и России, «Лучший танцовщик мира», постановщик, сценограф, хореограф, и соавтор либретто «Красного мака» Владимир Васильев. Фото предоставлено арт-студией LONGERON
Васильев жил на сцене по каким-то неписаным законам, совершая головокружительное восхождение к пику славы. Нет в балетном мире наград, которых бы он не получил. С возрастом его талант и энергия не только не убавились, но и наполнились новым содержанием – он стал художником и поэтом.
В разговоре с корреспондентом газеты «Великая Эпоха» великий мастер сказал, что постановка балета «Красный мак» посвящается 100-летнему юбилею со дня рождения великой балерины Галины Улановой, лучшей исполнительницы роли главной героини спектакля Тао Хоа.
— Владимир Викторович, как сильно отличается Ваша новая постановка спектакля «Красный мак» от предыдущих?
В.В.: На этот раз мы поставили совершенно новый спектакль с уже позабытой, но замечательной историей. Вся политическая направленность была убрана из спектакля, ее там нет.
Но есть самое главное – любовь и ненависть. Любовь русского капитана и китайской девушки Тао Хоа – танцовщицы и всеобщей любимицы в местном кабаре в порту. А ненависть злых сил олицетворяют собой хозяин кабаре Ли Шань Фу и начальник порта.
В порту вспыхивает стихийное восстание обездоленных кули (наёмных работников в Китае). Русский капитан встает на их защиту, и наши моряки приходят им на помощь в разгрузке судна. Эта солидарность выливается в дружеское единение русских и китайцев в этом стихийном бунте людей, которых жестоко угнетают. Злые силы пытаются использовать Тао Хоа, чтобы погубить Капитана, но ценой своей жизни она спасает его. В результате побеждает любовь и единение людей.
Изначально в основе либретто этого балета был любовный треугольник, но советская политика все равно присутствовала (не зря же этот балет был специально создан к 10-летию Октябрьской социалистической революции). Когда спектакль начали ставить по всей стране, то в каждом театре писалось свое либретто, и театры соревновались в том, кто сделает либретто более политизированным и просоветским .
Каждое новое либретто требовало изменений и в музыкальном тексте балета, поэтому Глиэр неоднократно корректировал партитуру.
В 1949 году Леонидом Лавровским была создана новая версия балета, в которой в главной роли выступила великая исполнительница Галина Уланова, искусством которой восхищался Мэй Лань Фань (он даже подарил ей свой сценический костюм в знак особого уважения к балерине). Несмотря на то, что эта постановка уже практически полностью основана на сталинских политических директивах, Тоа Хоа в исполнении Улановой оставалась неизменно утонченной, изящной и непостижимой. Она сумела воплотить невероятную нежность и женственность, и была похожа на какой-то сказочный, хрупкий живой цветок как олицетворение китайской девушки.
— Как Вы решились восстановить спектакль после полувекового забвения?
В.В.: Чтобы родился спектакль, должны сойтись несколько обстоятельств. Столетие со дня рождения Галины Улановой, которое мы отмечали в прошлом году, несомненно, послужило импульсом. Я очень хорошо помню свое ощущение от того старого спектакля. Вот и сейчас они стоят, как живые, передо мной – Тао Хоа и Ли Шань Фу: трогательная, хрупкая, изящная, как ветерок, Галина Уланова и ее необыкновенно выразительный антипод – Сергей Корень.
А главное – чудо воздействия музыки Глиэра и поэзия спектакля в целом поражает меня сегодня не меньше. В нем композитор использовал интонации китайской музыки, в которой фарфорово-звенящая пентатоника звучит в сопоставлении с искрометным плясом матросского «Яблочка», скрипичное, почти «лебединое» Адажио – с заразительным чарльстоном.
И, наконец, без желания поставить спектакль со стороны Красноярского государственного театра оперы и балета и поддержки администрации Красноярского края вряд ли этот спектакль состоялся бы.
— И все-таки – почему сюжет спектакля с такой политической составляющей вдохновил Вас?
В.В.: Давайте вспомним время, когда была сделана первая постановка этого спектакля. Шел 1927 год, и всем театрам была спущена директива: создать спектакль, понятный всему народу, и в котором присутствовала бы тема борьбы за свободу и т. д.
А где взять сюжет? И тут в газете появляется заметка о том, что в Китае был арестован советский пароход: отношения Советской страны с Китаем были тогда очень сложные. Вокруг этой темы и было написано либретто.
Музыку к спектаклю написал один из самых ярких представителей своего времени – величайший композитор Рейнгольд Глиэр, продолжатель традиций Чайковского, Глазунова, Римского-Корсакова.
Но, как истинный Мастер, он не мог просто взять этот сюжет, и на него написать музыку, соответствующую плакатности. У него всегда был образ.
Он великолепно справился с этим, недаром Глиэр был гениальным композитором.
А для меня всегда главным был не текст, а музыка, которую я слышал, потому что именно в ней заключалась и драматургия, и интернациональность, и атмосфера, и характер героев.
Спектакль тогда пользовался феноменальным успехом. Сейчас просто невозможно это представить: 100 спектаклей за сезон и всегда полный зал и овации. Сам Сталин очень любил этот спектакль. Я видел его в ложе, когда танцевал еще учеником школы Большого театра в роли маленьких кули.
— Чем так привлекателен этот спектакль, что был любим и вождями, и народом?
В.В.: Вождями, наверное, потому, что отвечал тогдашним партийным установкам: обязательно должна быть победа трудящихся над угнетателями. А для простого зрителя в нем было все, что волнует человека независимо от эпохи и политики: любовь и ненависть, предательство и верность, прекрасная музыка и разнообразие танцев, их богатый колорит. Кроме того, там есть борьба человека с самим с собой: главная героиня Тао Хоа побеждает в себе веками сформированные устои, традиции полного подчинения женщины, и становится свободной.
Я иногда говорю своим ученикам – надо бороться не столько с окружающим миром, сколько победить врага в себе. Должен признаться, что большую часть своих нервов трачу на то, что борюсь с самим собой.
— В чем это проявляется?
В.В.: Мне хочется быть еще лучше, и мой идеалистический взгляд в оценке самого себя гораздо выше того, какой может быть у других людей. Чтобы подойти к этому, понадобилась вся жизнь. И этот процесс еще не закончился, я к этому иду, так же как герои «Красного мака», как Тао Хоа.
— Действие в спектакле разворачивается в Китае. Большой театр выезжал туда на гастроли с «Красным маком»?
В.В.: Нет. В 1950 году группа китайских руководителей во главе с известным идеологом Чэнь Бода была на просмотре балета «Красный мак» в Большом театре. Увидев актеров в гриме, гости возмутились: «Неужели эти страшилища – китайцы? Это такими вы нас представляете?! Это чудовищно!». Надо признать, что злодеи в спектакле были действительно загримированы практически гротесково: нужно было показать зло во всем его безобразии, в отличие от прекрасной Тао Хоа и положительных героев –трудящихся китайцев.
Тогда советские дипломаты с трудом удержали китайскую делегацию от скандального ухода из Большого театра. После спектакля Чэнь заявил: «Само название – «Красный мак» нас обескураживает. Мак нами, китайцами, воспринимается как олицетворение опиума. Опиум – наш злейший враг, он веками губит наш народ!». Балет Глиэра после этого переименовали в «Красный цветок», оставив содержание без изменения.
Нам здесь, в России, эта ситуация с названием балета и его ассоциацией с наркотиком не очень понятна, потому что у нас другой ассоциативный ряд: мы воспринимаем красный мак как символ любви. Но, возможно, для китайской истории это действительно чувствительное напоминание. Кстати, я убрал из балета курильню опиума, и переместил действие в комнату Тао Хоа.
— В истории любви китаянки и русского капитана сошлись воедино две культуры. Трудно было в танце передать особенности культурных отличий?
В.В.: Разница в культурных традициях огромна, она передается через полутона. Должен сказать, полутона в искусстве для меня чрезвычайно важны. Никогда,ни один плакат, ни один лозунг не являлся для меня показателем большого, истинного искусства.
Характер и особенности передаются через оттенки, незаметные штрихи, через интонацию, особую повадку, воспитанную веками гнета и унижения. Так, как может произнести только китаянка, не скажет русская, пусть даже самая застенчивая и скромная.
Эта разность, которая выражается в пластике, походке, проявляется во всем: в манере людей говорить, одеваться, выражать мысли.
Кто-то любит пышные формы, а кто-то фарфоровую фигурку. Когда капитан впервые встретился с Тао Хоа на улице, а она просто шла ему навстречу, он был сражен в самое сердце.
Он видит этот лепесток, видит, насколько он нежный, и как она отличается от всех остальных. И вот она уже становится для него единственной в мире. Там нет никаких сексуальных сцен: проявление любви не заключается только в возможности физического обладания. Это и первое прикосновение, когда капитан впервые дарит ей цветы, и то, как душа тянется к душе, и оба сливаются воедино.
Сколько раз меня восхищала музыка адажио: я вижу, как после столкновения темных и светлых сил черная и белая река сливаются в смертельной схватке, и капитан почти гибнет от рук Ли Шань Фу, и Тао Хоа бросается к нему и рыдает в отчаянии. Все это воспроизведено так музыкально и так светло. В этом адажио есть все это, оно заключено в оттенках, полутонах.
— Вы так рассказываете, что хочется спросить – Вам легче станцевать это самому или научить других?
В.В.: Научить всегда сложнее, потому что когда сам танцуешь, сам за все отвечаешь. Но в моей собственной исполнительской жизни еще не было ни одного спектакля, чтобы получилось так, как я хотел бы станцевать. Мне всегда кажется, что я мог бы сделать гораздо лучше того, что действительно сделал.
Это бывает и с другими. Это правда, что такие физические и танцевальные способности, органика движений, как у меня, были не у многих людей. Танцовщики приходят с разными возможностями, поэтому, конечно же, самому станцевать гораздо легче.
— Екатерине Максимовой не довелось танцевать партию Хао Тоа?
В.В.: Нет, Екатерина Максимова, еще будучи ученицей школы Большого, танцевала маленьких маков, а я танцевал маленьких кули в этом спектакле. Воспитанники нашей школы участвовали почти во всех спектаклях того времени, которые шли в Большом театре. Это была замечательная традиция, – передача мастерства шла не только через репетиторов, но вживую на сцене: мы, как минимум, три раза в неделю были заняты в спектаклях. Наряду с мастерами, на сцене были маленькие исполнители. Потом это кануло в лету. Но сейчас, когда я ставлю спектакль, у меня всегда обязательно в нем задействованы дети.
— Спектакль панорамный, сколько было исполнителей в премьерной постановке в Красноярске?
В.В.: Не так много, как должно было быть. Раньше в Большом театре было задействовано до 400 артистов, все танцовщики, миманс выходили на сцену, всем хватало ролей. Но я был связан небольшим количеством танцовщиков в труппе Красноярского театра, и мне, естественно, пришлось по-другому это решать.
— Планируете ли выезжать на гастроли с этим спектаклем в Москву и другие города?
В.В.: Весь вопрос заключается в деньгах: есть деньги – приедут, нет денег – не приедут.
— Кто финансировал новую постановку?
В.В.: Красноярск, больше никто. А сценографию, которая была сделана целиком по моим эскизам, мы решили в современном мультимедийном формате.
— Владимир Викторович, когда говорите «культура – это как история цивилизации», понимаете ли Вы, что творите историю?
В.В.: Я понимаю, что я часть этой истории. Если я войду в историю русской культуры хотя бы одной фразой, это уже будет хорошо. Некоторые личности оставляют главы, несколько страниц. Я никогда над этим не задумывался,: какой же частью общей истории являюсь я,. но сейчас, когда мне уже 70 лет, я понимаю, что в истории Большого театра я, наверное, оставил определенный след. Даже если бы меня предали остракизму, тот период жизни, который я отдал Большому театру, оказал влияние на будущее театра.
— Вы единственный, кто имеет звание «Лучший танцовщик мира». Как справляетесь с этим бременем – быть самым первым, быть лучшим из лучших?
В.В.: Я этой тяжести не ощущаю, никакой звездной болезни у меня никогда не было. Иногда я делал то, что, казалось, не могу сделать. Но есть и многое, что могло бы еще состояться, но не все получилось, как хотелось бы.
— Что осталось неисполненным? О чем сожалеете?
В.В.: А неисполненным осталось то, как, мне казалось, я должен был танцевать, выражать образы героев. В репетиционном зале я зачастую гораздо лучше исполнял то или иное. Там я был более раскрепощен. А в спектакле практически так не бывает, чтобы все проходило гладко и идеально. Порой все идет хорошо и вдруг, бах, и пируэт срывается. И тебя это уже волнует, ты переживаешь, почему в репетиционном зале все получалось, а здесь нет. Бывает и наоборот, там не получалось, а здесь вдруг, раз – и получилось.
Но это все частности, а если говорить в целом, удовлетворение есть. На мой взгляд, у хороших художников удовлетворение приходит только в процессе творчества. Нет такого художника, который был бы доволен своим результатом. Логически он может оценить: да, получилось что-то стоящее, но быть довольным до конца, думаю, нет.
Вот и я говорю: да, я что-то оставил после себя, но неправильно говорить, что я первый, или тем более единственный, потому что были люди, которые делали что-то лучше меня. И что такое «самый, самый»? Такого в природе не может быть. Всегда есть еще кто-то, кто также оказывал огромное влияние на окружающих. Поэтому сейчас хочется побывать и там, где я еще не бывал. И наша Россия, даже когда она была огромной империей, все равно была лишь частью огромного культурного мира.
— Большое спасибо за беседу. Желаем Вам творческих успехов и новых спектаклей.
Поддержите нас!
Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом!
Поддержать