Эмиль Паин: Единый российский менталитет – это только метафора

The Epoch Times25.05.2011 Обновлено: 06.09.2021 13:51
Эмиль Абрамович Паин - доктор политических наук, профессор ГУ–ВШЭ, генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований, руководитель Центра по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма Института социологии РАН, бывший советник президента РФ. Фото: Ульяна Ким/Великая Эпоха (The Epoch Times)
Эмиль Абрамович Паин — доктор политических наук, профессор ГУ–ВШЭ, генеральный директор Центра этнополитических и региональных исследований, руководитель Центра по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма Института социологии РАН, бывший советник президента РФ. Фото: Ульяна Ким/Великая Эпоха (The Epoch Times)
По мнению скептиков, модернизация, начатая президентом Медведевым, кончилась на этапе лозунгов и призывов, оказавшись обычной имитацией.

Почему она не пошла? Как модернизировать страну с не похожими друг на друга регионами? Может, надо было начать с модернизации сознания? Вспомнить об утерянных традициях? И какой тип отношений в социуме лучше: «вертикальный» или «горизонтальный»?

Эти вопросы были затронуты на круглом столе, организованном РИА «Новый регион» и членом правления РСПП В. Бирюковым. В беседе с основным докладчиком, доктором политических наук, профессором ГУ ВШЭ Эмилем Паиным мы продолжили разговор на эту тему.

— Эмиль Абрамович, в своем докладе Вы говорили о невозможности модернизации всех субъектов федерации по единой схеме. На чем основаны Ваши заключения?

Э.П.: Главный смысл моего доклада в том, что если говорить о модернизации, то лучше ее употреблять во множественном числе, потому что одна модернизация на такую неоднородную и многообразную страну, как Россия, не получится.

Единый российский менталитет – это только метафора, он, может быть, когда-то и сложится, но сегодня у нас существуют очень разные менталитеты.

— Наш менталитет формирует наше сознание. Есть ли некий механизм модернизации массового сознания?

Э.П.: Модернизация – это комплексное изменение общественных отношений и сознания. Существует большое заблуждение о том, что можно менять только сознание.

Одно из самых распространенных заблуждений о том, что толерантность можно воспитать путем просвещения или психологических процедур.

Вы можете воспитывать человека на лекциях, учебниках, через средства массовой информации, а он попадает в свою семью, где папа бьет маму, или видит, как соседи из ненависти друг к другу бросают в суп пуговицы или соль на коммунальной кухне. И во что он поверит? В то, что ему твердят, или в бытие, которое определяет сознание? Я в этот материалистический тезис очень даже верю.

— Если бытие определяет сознание, как оно изменялось в зависимости от условий среды проживания?

Э.П.: В современных теориях модернизации есть базовые переменные, которые отражают универсальные факторы, воздействующие на общество. К примеру, переход от аграрного труда к индустриальному приводит к изменению в расселении. Появляется урбанизация, которая охватывает все страны и народы, и нет никого, кто мог бы ей противостоять. Рано или поздно это происходило и в Японии, и в Иране, и в Китае, и в Индии.

Сейчас Китай и Индия при высокой индустриальной развитости все еще не урбанизированные страны, и это в значительной мере сохраняет многие элементы традиционности, которые в России уже утеряны, а там еще есть.

Хотя возможно, через 20 лет обе эти страны войдут в десятку наиболее урбанизированных стран мира.

— С развитием урбанизации все слабее становятся общественные связи между людьми. Как Вы оцениваете перспективу подмены нормальной жизни виртуальной?

Э.П.: Это интересный вопрос, потому что я задавался им дважды за вчерашний день. В первый раз это случилось, когда я включил радиостанцию «Эхо Москвы», и на ней выступал главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов, который говорит, что в России есть две партии: партия телевизора и партия Интернета. Тут он заметил, что те, кто вовлечен в Интернет, это люди другого менталитета. Именно там складывается совершенно иное впечатление о нашей власти, чем по телевидению. Он вывел значительную часть населения из-под власти монополии государства на СМИ.

Во второй раз это произошло при просмотре телепередачи, в которой выступал известный специалист по Интернету Антон Носик. Он очень подробно рассказывал о том, какое сильнейшее влияние оказывает Интернет на жизнь россиян. Действительно, в Интернете есть свободное мнение, он провоцирует объединение людей во всякие социальные сети, провоцирует самореализацию и может разместить статью об услугах. Любой человек, который в жизни и двух слов связать не сможет, тут может без проблем участвовать в социальной сети. Фотография у него есть, он может ее выложить, укажет место и год рождения, назовет школу, в которой он учился, и этого достаточно, чтобы связываться с людьми, близкими по полу или школьным связям, и т. д.

Несмотря на правильность выступлений и того, и другого, Интернет играет такую же роль, как зажигалка Ronson для бушменов, то есть отдельные элементы среды все-таки не меняют наше сознание. Это всего лишь техническое средство, которое не меняет радикально социально-политическую ситуацию.

Одни люди в Интернете демонстрируют ярко выраженные националистические взгляды — и таких большинство, как в нынешней жизни, другие демонстрируют этническую толерантность – они везде в меньшинстве. Так что нет партии Интернета, и там существует различие, как и в жизни.

— Кроме самореализации Интернет может породить безответственность. СМИ, если что-то напечатают, отвечают за это, а Интернет ни за что не отвечает. Не боитесь наступления беспредела при отсутствии меры?

Э.П.: Не исключаю, что это может случиться. Хотя Интернет все же не меняет радикально общественные отношения и настроения, сложившиеся в обществе. И если вы посмотрите на какие-то базовые ценности, будь то опросы через Интернет, вопросы по телефону или опросы живьем, существенных различий не наблюдается.

Если рассматривать настроение людей в той плоскости, в которой мы говорим, Интернет не демонстрирует большей позитивности, чем жизнь. Напротив, отчасти именно потому, что там легче самовыражаться, практически все не реализовавшиеся – это те безответственные, которых никогда не напечатают в газете.

— Может ли Интернет способствовать возрождению утраченных традиций, культуры?

Э.П.: В этом плане, безусловно, подобную функцию он никогда не выполнял, и выполнять не может. Тут, во-первых, надо определить, что мы понимаем под традицией. У меня есть свое представление об этом, и если его принять, то можно о чем-то говорить.

«Традиция» переводится с латинского как «передавать», и этот глагол отражает сущность явления, он часто употребляется избыточно расширительно и неверно. Но не все, что сохранилось, передается по традиции.

К примеру, у нас каждый год бывает снег. Это ведь не с прошлого года лежит снег, это новый снег, просто климат воспроизводит его. Так и в человеческой жизни. Есть явления, которые передаются из поколения в поколение. Есть культурные нормы, которые называются традициями, а есть те, которые возникают в силу того, что человек каждый раз приспосабливается к однотипным условиям, а это уже называется социальными рефлексами.

— Какие функции выполняют традиции? Так ли они важны для современных людей, которые воспринимают их как нечто архаичное, отжившее?

Э.П.: У культуры есть функции организовывать, соединять и регулировать, она содержит нормы и правила поведения. До того, как появились законы, жизнь регулировалась неписанными традиционными нормами.

Все люди в мире, будь то в пустыне Калахари, на Тихом океане или на Северном полюсе, жили по традициям. Так прадеды велели, так они нам передали.

Традиции передаются потому, что есть каналы связи, есть от кого кому передавать, когда они нарушаются, традиции нарушаются. Не соблюдаешь норму — получишь наказание. Если ты святой, праведник, если ты соблюдаешь заповеди, то ты получаешь поощрение. Это механизм социального контроля, когда он ломается, то и традиции ломаются, по крайней мере, народные традиции. Таким образом традиция регулировала жизнь сообщества.

Есть и другие виды традиций, которые передаются через книги, тексты. Поэтому для научной, философской традиции ничего этого не надо. А народные традиции — они в общении, поведении людей. Для них важен социальный контроль, санкции.

— Когда, на каком этапе народным традициям был нанесен наибольший урон?

Э.П.: Так сложилось, что у значительной части населения России, ее коренной материковой части на протяжении многих веков традиция ломалась по ряду причин. Во-первых, очень рано сломали сельскую общину. Из элемента саморегуляции ее сделали элементом вертикали власти, то есть она стала фискальной системой еще в середине ХIX в. Затем ее доломал наш первый преобразователь Столыпин, хотя многие относятся к нему с большим почтением как к талантливому управленцу.

Потом коммунисты сельскую общину ломали в период раскулачивания, когда ликвидировали «кулака», «мироеда», который на самом деле сельский мир, то есть общину на себе держал. Урбанизация в России происходила очень бурно, и советская власть сознательно ставила себе целью изменение народных, православных традиций, потому что взамен создавалась новая религия вместо православия, новая культура, новая идеология на основе новых тоталитарных взглядов.

Какие-то традиции неизбежно исчезают, и это даже хорошо. У некоторых народов в традиции было человекоедение, каннибализм или, если взять патриархальные традиции, женщину не считали за человека.

Но сейчас наука приходит к тому, что в развитии общества есть определенная последовательность, и никогда, ни при каких условиях новое не появляется, если оно не опирается на старое и частично не производит впечатления привычного. Без этого оно плохо приживается, в этом, как я вижу, функции традиции.

И второе, люди не привыкшие подчиняться традиционным формам, уж точно не будут подчиняться закону, и российский опыт это показывает, доказывает многократно.

Важно и то, что остаются сферы, которые никаким законом регулироваться не будут, но они всегда регулируются только традицией, только моралью.

Уступить бабушке место, помочь ближнему своему, не обижать сирого, убогого, младшего и слабого — нет такого закона, чтобы все это прописать. Это регулируется только на уровне моральных норм.

Поэтому все наши реформы в силу слома механизма моральной регуляции, не приживаются, а наши преобразования безнравственны. И это случилось не за последние 20 лет — об этой безнравственности писал Салтыков-Щедрин, еще раньше писал Гоголь. Нельзя сказать, вот пришли проклятые 90-е и все разрушили.

Я хочу сказать, что Россия страдает не от того, что традиции плохие, а от того, что их нет, от отсутствия культуры как саморегуляции.

— Чем должны отличаться «рецепты» модернизации тех или иных регионов? И чем характеризуются вертикальные и горизонтальные общественные связи?

Э.П.: Здесь надо понимать, что ситуация в Центральной части России и на Северном Кавказе разная. Там групповая солидарность очень высокая, а здесь очень низкая, слабые соседские связи, взаимопомощь не развита совсем и даже родственные отношения сильно слабеют, утрачиваются, о чем свидетельствует утрата терминов родства, мало кто помнит, кто такие деверь, сноха, золовка, а это ближайшие родственники.

Эти факторы выявляют крайне низкий уровень горизонтального доверия, чуть ли не 70% опрошенных считают, что окружающие их люди готовы обмануть, подвести, то есть не доверяют им. Про два забора, две железные двери москвичу рассказывать не надо, у большинства они есть, а у некоторых еще включена сигнализация. Хоть это не спасает от воровства, но отражает уровень недоверия к окружающим.

Отношения с властями определяют вертикальное доверие.

— На Ваш взгляд, почему у нас не приживаются системы общественного управления?

Э.П.: Во-первых, в России, в отличие от подавляющего большинства как европейских, так и азиатских стран, вообще не сложились так называемые городские общины. А на Востоке и на Западе они были, из них, строго говоря, и сложилось городское самоуправление с мэрами, бургомистрами.

Городских общин вроде хунты в Испании, комьюнити в Англии, коммуны во Франции или махалля в Узбекистане — у нас не создали.

Во-вторых, тоталитарная система совсем не стремилась к тому, чтобы было самоуправление. Помните требования больше трех не собираться, а если собираются, то опасно. Дворы еще терпели, но другие формы самоорганизации вообще не поощрялись.

Советы, которые задумывались как элементы регионального самоуправления, очень быстро превратились вместо органа самоуправления в орган управления, стали частью вертикальной системы. То же самое происходит сегодня, практически нет самоуправления — оно уничтожено, а его органы тоже стали частью вертикали.

В России невозможно разобраться, где кончается управление и начинается самоуправление, поэтому не создаются условия для самоуправления, самоорганизации. В этом я вижу большое бедствие.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА