Поэт Ян Пробштейн. Фото: Mark Polyakov
1
Когда перестаёт сознанье быть частью климата, погоды, как хорошо не замечать вещественность существованья существ, подобных нам, и годы, томящиеся в конторах, течение глухих часов, счетов и дел шуршащий ворох — меч на мечту перековать, обязанностей сбить засов, необходимости печать сорвать, оставив только блажь и роскошь на невсякий случай — за них последнее отдашь, когда встаёт рассвет колючий и память, обращаясь вспять, звучит мотивом лет отпетых, и только в горестных заметах ещё пытаешься понять загадочную прозу жизни: страницы шелестят, финал ещё как будто недописан, а может, проще — просо жизни просыпалось, а ты склевал и не увидел тайный смысл?
2
Необходимостью насыщен, как чечевичною похлёбкой, забыв родное пепелище, бредёшь усталою походкой в полунору, полужилище и продираешься сквозь чащи дремучего существованья, а мимо мчится мир звенящий и слышны клики ликованья, где баксолаврами венчают ещё одну звезду бейсбола, футбола или рок-н-ролла — все по заслугам получают в эпоху зрелищ и поп-арта, поставленную на попа, а ты от них отстал со старта — не так поставлена стопа, и лишь тревогами увенчан: тебе и крышу крыть-то нечем и в огороде лебеда… А сколько съели чечевицы прославленные очевидцы, которые видали виды от Хиросимы до Тавриды и всё наврали как всегда?
3
Но большинство сильно молчаньем, за что его и привечаем, зато народ велик и вечен, страданьями увековечен, ему и горе не беда — отделается прибауткой, мол, Бог не выдаст, хряк не съест, и с разухабистостью жуткой убьёт или пропьёт свой крест; Бог выдавал и свиньи жрали, его клянут, ему клянутся, и гнут в дугу, а он готов хоть в три погибели согнуться и бессловесно погибать, но вдруг сорваться, как пружина, и с хрустом разгибая спину, всё без разбору сокрушать, спасать Россию, бить жидов и всяких прочих инородцев, а также бывших венценосцев, но лишь избавится от рабства, кого-то вновь зовёт на царство: умом Россию не понять, у ней особенная стать.
4
Так и теперь — устав от трутней, от революций и от будней, от завиральных заверений, разуверений, разуваний, от хрени новых завихрений, подзуживающих взываний, зовёт проверенную власть, чтоб словом ей служить и делом и положить предел распаду, всем переделам, беспределам — чтоб навели порядок в мире, а также в доме и в квартире, всё поделили без утайки и дали всем по равной пайке, уж лучше все равно бесправны, чем даже, право, Богоравны, а главное — чтоб разделили ответственности бремя или свободу как-то облегчили, иначе лучше лечь на бок и ждать, когда придёт Бобок.
5
Свобода – пуще наказания: вновь о защитниках отечества слагают оды и баллады: нет, извращенцы не излечатся, петь соловьиные рулады изверившимся изуверам, и заливаться зинзивером — единственное их призвание. Пора восстановить порядок, и неудачник озадаченный и незадачливый счастливчик, подняв глаза свои незрячие, увидят небо в мелкий ситчик, изрешечённый мелким градом демократических снарядов, и занавес – такой железный под голубыми небесами, и – Достоевского над бездной.
1996
