Халаджан Николай Николаевич. Фото предоставлено Надеждой АбрамовойСтупень пятая: Невольник Победы
Мы будем действовать кратко, так же по возможности лишь послужебно. На официальный запрос “МИНТЯЖМАШ”-а меня рекомендуют Институт ТЭ и Государственный Выставочный комитет. Всё произошло очень красиво и быстро, и мы опять в Москве! Восхитил и покорил масштаб работы, высокий интерес к эстетике и безграничные возможности организации и творения.
Вы, дорогой Читатель, наверное, помните живописный образ эпохально нового производства, созданного Генри Фордом. На смену мануфактурного, малопродуктивного, целиком индивидуального он создаёт первый высокопроизводительный конвейер! Уже не на ручной или лошадиной, а на паровой тяге, передаваемой ремённой трансмиссией по кругу расположенным рабочим станкам. Как же велик многократным ускорением производительности это был прогресс! Но лишь тогда, в 1914 году! Сейчас же это были 80-е годы 20-го века!
Когда я вошёл в один из главных, огромный Механический цех ДЗМО, готовящий продукцию именно новой современной эпохи — знаменитые “тюбинги”, чугунные полукружья, главные составляющие конструктивной крепи стен подземного сооружения всех возможных тоннелей. Генеральной основы Московского метрополитена и многих других, в том числе и зарубежных! Я был ошеломлён удивительной сохранённости здесь самого юного фордизма. Основной его организующей — круговой ремённой трансмиссии! Так и кажется, идущей от паровой машины!
Я был ошеломлён и обрадован, как много существенного здесь мне удастся сделать! Но увы, и на этот мой раз не состоялась новая промышленная революция. Здесь же, в Днепропетровске, прямо посреди назревающих “великих” замыслов ТЭ прогресса, меня настигает телеграмма ещё больших перестроечных действий. Я срочно отзывался в Москву. А по приезде туда мне сообщили, что министра моего уже повысили на новую должность, а мою — закрыли. Но я могу перейти в ведомственное ПКБ или с подъёмными выйти вовне. Оглушенный, я выбрал последнее. И снова долго ходил по улицам, не зная что сказать моей Тамарочке.
Совершенно новое гнетущее чувство я стал испытывать неотступно: неужели мне на роду написано быть вечным скитальцем, неужто не дано уже в возрасте обрести постоянство и удовлетворённость? Но сразу такой работы не оказалось. Все старые знакомые институты, даже МГУ, предлагали только “по совместительству”, а “штатное” всё было занято. Набрал я такой работы и бездумно, ради заработка, метался по городу с раннего утра до поздней ночи. И только улыбался всем.
Но “краем уха” я всё-таки опять ждал своего “И вдруг”. На что-то значительное ещё надеялся и прислушивался, просматривал объявления профессиональной прессы. И оно таки опять пришло, моё умиляющее и спасающее “И вдруг”! Но было оно ступенчатым, то есть не сразу целиком.
И я должен сказать моему утомлённому читателю, что к нашему обоюдному удовольствию — Мне писать, а Ему читать — это рукописное полотно, как и вся жизнь моя, на этот момент катится к своему завершению, и мы оба получим заслуженное отдохновение.
Так вот, как-то читаю я очередное объявление в газете и глазам своим не верю, неужели это “Оно”, То самое, явилось?! И вот представьте, я тут же говорю Тамарочке моей, что бросаю всё преподавательское и ухожу в настоящую большую науку, в Государственную Академию Наук! А она спрашивает, мол, что опять “Приглашают”? Я говорю: “Да!”, и зачитываю вслух, что эта Академия действительно “Приглашает“, принять участие в конкурсе на замещение Заведующего кафедрой философии!
Вздохнула моя Тамарочка и молвила, что она устала от моих бесконечных прожектов, ведь несерьёзно же провинциалу замахиваться на такое, всей страны победительство, да ещё “в настоящей” науке! И я сказал ей знаменитое мужье, что она права, и я с нею согласен!
Но ведь было же подобное, ухмылялся молча, я ещё в Краснодаре, когда в очередной раз мы после работы обедали у моего отца, и в образовавшейся скучной паузе я объявляю, что меня приглашают посетить Болгарию! Отец ещё вспомнил, как он во время войны… А когда мы шли домой, Тамарочка спрашивает: “Что это такое “в Болгарию?” Я говорю, что сегодня по радио сообщили о “приглашении...”. На кон-курс… Грустно оборвала она тогда моё “вечное фантазёрство”. Её соответствующий взгляд скрывала темнота.
Но ведь победили же тогда и поехали, и ещё маленький сыночек наш Миша победил там со своей песенкой на “Песенном болгарском конкурсе”! Но то было всё в шутку. А сейчас — всерьёз! И вот теперь, как тогда, я и философию победил, занял среди конкурсантов первое место! Но судьба ведь — штука серьёзная, и вышло всё-таки не так.
Выходим мы, значит, из этой Академии с конкурса всей группой, уже пожали друг другу руки, как задерживает меня один из конкурсантов, кстати занявший второе место и потому не прошедший. Хороший парень, он потом, кстати, тоже вернулся в педагогику, ещё несколько лет работал в МЭГУ, Валерий Алексеевич Чудинов.
И говорит тогда он сбивчиво, что уже очень давно мечтает о большой науке и предлагает мне поменяться с ним. Он тогда отдаст мне свои две нынешние должности — штатную доцента-философа и ещё декана факультета культуры Московского Полиграфического института (МПИ). И выхлестнули наружу мои потаённые печали от расставания с педагогикой, до последней минуты удерживающие меня от разлуки с ней.
Я накануне даже поделился ими с Валерием Алексеевичем, видимо, потому он и сделал мне это предложение. И я не колеблясь сдался! Мы вернулись в Академию, проговорили там это обстоятельство и бегом в МПИ, к ректору. И тот, улыбчиво выслушав нас, недолго рассматривал мои учёные и режиссерские документы и дал своё Магическое “Добро”. И только дома моя Тамарочка долго не брала в толк логику моего поступка. По её выходило, что я “опять” сделал “что-то не так”. Но потом согласилась, поздравила меня.
Это был мой последний решительный вуз. После него в Ветеринарной академии я ещё проработал из принципа только один год и вышел на пенсию. Буквально, пенсионером на один день: сегодня — “Вышел” (23.02.1991 года), а завтра (на пятый, если уж совсем точно) “Вошёл” в МЭГУ (01.03.1991 года). Но окончательно созданы “Авторизованная педагогика” и проектная модель будущего МЭГУ, были в МПИ! Итак, этап последний и решительный.
Как же велико пёстрым оказался и этот мой вуз. Оформился я в МПИ в самом начале летних каникул, и значит преподавательских отпусков, когда учебные кафедры пустые и просто закрыты на два месяца. И вот иду я в первый свой день на такую “работу” и испытываю крутую неловкость от предстоящего, уму не постижимого, вынужденного, публичного безделья. Как я это переживу? Личные теоретические задумки здесь не в счёт. Прихожу, секретарь даёт мне ключ от моей новой кафедры, говорит, как к ней пройти. И…
“Боже мой!”— невольно вырвалось у меня, когда я впервые вошёл в помещение тогдашней кафедры философии МПИ. Я был оскорблён и унижен её видом! Уродливо обшарпанным, стенами и потолком отвратительно серогрязными… А как же люди, работавшие здесь годами?! Они уже привыкли к этой убогости и не замечали её.
Приходит в голову лихое решение: самому сделать здесь ремонт! Я уже имел кое-какой опыт, накануне отремонтировал свою домашнюю кухню. Тут же иду к ректору, спрашиваю разрешения. Тот как-то неловко смотрит на меня и говорит, что ремонт там не запланирован, и потому средств на это нет. А я говорю, что я — всё сам! Он развёл руками и сказал, что, наверное, можно. Но смогу ли я? Я признался про кухню. Он добро улыбнулся и сказал: “Ладно!”
И тут пошло. Собрал доски и сколотил помост, ободрал старые побелку и краску, собрал ремонтный материл и инструменты, заодно и ручки-шпингалеты. Тут выясняется, что есть ещё одна, рядом расположенная кафедральная комната, там “Методический кабинет”! Ну так я и его, всё то же подготовительное и реализательное делаю и там, таскаю — перетаскиваю.
Наконец, “Сам Ремонт”: замазываю щели в штукатурке, белю несколько раз, грунтую под краску, крашу, мою, привинчиваю “приборы”, опять мою, хожу канючу мебель поприличней, наконец случайно в магазине встреченную, так же за свои (!) средства покупаю и вывешиваю галерею портретов великих философов… Всё успел до 1-го сентября! Даже чуть раньше, к появлению изумлённых моих коллег-философов, принявших мои чудачества, и, не долго думая, включившихся в завершительные помои. Они сразу признали меня своим, а до того весь институт постоянно чередовался в дверях, рассматривая “Нового Дон-Кихота”! И тоже улыбался и почёсывал затылки насчёт того же, да у себя бы...Пришла и Тамарочка, постояла, знатоком посмотрела и одобрила.
А уже с первого сентября началась ещё большая карусель. Моя учебная нагрузка в МПИ включала все уже начитанные мною философские дисциплины, и потому проходившие буднично. Праздничным же стал новый мой авторский спецкурс “Теория и методы творчества”. С особым энтузиазмом читалась эстетика на “Художественно-графическом” — факультете Профессиональных Художников Книги! А её новый тогда раздел ТЭ — прекрасно воспринимался всеми “Технарями-издателями”, даже “экономистами”, с уже просыпавшимися инстинктами коммерческой её выгодности. Но это была только меньшая сторона моих служебных занятий. Несравненно большей был ФОП и др.
Я, конечно, преемствовал нечто художественное — сценическое, но это был не мой бывший а-ля профессионализм и размах. По сути всё создавалось заново и получалось по-новому здорово, хорошая здесь оказалась публика. И пошли концерты институтские и внешние, смотры, фестивали, большие сводные студенческие хоры на праздниках молодёжи: я солист, пишу для них песни! Вечный их ведущий-конферансье. Одновременно мой ФОП увлекал меня и спасал от быстро давшей себя знать и здесь всё той же вездесущей педагогической рутины. Я буйствовал, сочинял всё новые художественные формы.
Кстати, у меня появился “Второй голос” — студенческий ансамбль театра и песни под названием “Интермеццо”, сочинённый и руководимый моим сыном Мишей, студентом вышеупомянутого “худграфа”. С его собственными необузданными, вызывавшими у молодёжи дикий восторг, фортепианными экзерсисами в центре. Стало с кем соревноваться, а то и по чести принимать. Студент — ведь это Главный Персонаж!
Приглашает меня Российский Министр образования и говорит: “У Вас в МПИ — ФОП хороший, напишите нам хорошую программу, как его так организовывать?!” Я написал книжечку про это, с ведома ректора издал и преподнёс её тираж родному Министерству. Оно похвалило ректора, и тот указал мне, что разрешает самостоятельно издавать, если что по ФОПу: ведь мы же Полиграфический институт, у нас своя большая печатная база! (А в типографиях в Москве уже полно моих студентов!)
Я это пишу, чтобы хоть чуть-чуть представить, каково живётся и чем занимается среднестатистическому доценту, влюблённому в эстетическое подвижничество. Можно ещё и ещё приводить интересные свидетельства, ещё и с разбросом видов деятельности:
— Я — председатель Общества Просветителей МПИ, сам почитываю лекции в округе;
— Районный трибун праздничных шествий, которые всякий раз сначала проходили у районных трибун и далее через весь город выходили на Красную площадь. А я — трибунный диктор, глашатай. По просьбе этой районной администрации, оценившей на то мои речевые способности;
— Представляю национальную Полиграфию на Первом в стране Фестивале славянской письменности имени Кирилла и Мефодия в Новгороде, публикую о том несколько статей в прессе;
— Второй раз после войны еду в Севастополь — за набором студентов, с концертами на палубах военных кораблей. Посещаю драгоценные святыни…
И всё это помимо или дополнительно к основной педагогической работе в МПИ и ещё в 4—5 местах по городу, по совместительству. Уставал, не высыпался. Ещё я делал так. У меня был портативный киноаппарат, который я брал на лекции и в их начале демонстрировал тематические кинофильмы. Так вот, на первых утренних занятиях я включал аппарат, а сам забирался в тень и под его шум, прямо в аудитории, брился электробритвой. Трудно, ради хлеба насущного. И было всё это интимной, теневой стороной трудящегося бытия. Но всё вместе этакое не означало вторичности, не умаляло главного дела, наоборот, было совсем далёким от того высокого, чего я страстно хотел, о чём непрерывно мечтал, зачем свою жизнь проживал.
И вот он, рывок в Лично Выстраданное, Неведомое, в космос Моего Созидания Педагогического Нового! Прошедший тремя состояниями счастливого творческого озарения.
