Стихи Вадима Седова. Поэты по субботам
Регулярного литературного и филологического образования Вадим Седов не получил, но друзьями-поэтами-писателями судьба наградила сполна. Среди них в первую очередь писатели-фантасты Алексей Молокин, Сергей Жарковский, поэт от Бога Андрей Ширяев.
Стихи Вадима Седова звучат, и это не субъективное замечание. Поэт считает, что стихи воздействуют подобно музыке. Звук апеллирует к эмоциям. Мысли и ассоциации инспирируются, пробуждаются извне этими эмоциями, расходятся от них, подобно кругам на воде, и только потом обрамляются в слово.
Поэт Вадим Седов. Фото: со странички фейсбука
Нехитрую утварь выносят из комнат…
Нехитрую утварь выносят из комнат.
Мы снова, мы снова снимаемся с места,
и в небе, бездонном, как ласковый омут,
дымком растворяется горечь отъезда.
Сутулится тополь в углу у забора,
косые лучи перерезали местность,
качаются ветви. Кончаются сборы,
кончается всё. Впереди — неизвестность.
Прощальный поклон запоздавшим соседям,
минута-другая, — и дом заколочен.
Послушай! Давай никуда не поедем,
в высокую траву с подножки соскочим!
Давай никуда не поедем, — не мы ли
живя здесь, внезапно узнали, — какое
великое счастье — остаться немыми,
немыми навек перед этим покоем?!
Нас лето печатью веселья отметит,
нас осень укроет цветными платками.
Мы будем чисты и бездумны, как дети,
и жизнь отпивая большими глотками,
как мягкую, пенную, юную брагу,
услышим, как ветер по кронам гуляет,
и дикие боги хохочут в оврагах,
и память — слабеет, и боль — оставляет.
И стоит ли ехать, раскаяньем мучась
в слепой духоте промежуточных станций?
— Возможно. Возможно, но лучшая участь —
остаться, остаться, остаться, остаться!
…Но дикие боги над нами хохочут.
Мы сели в повозку, мы лошадь стегаем,
и рай за спиной превращается в точку,
мелькнёт — и становится недосягаем.
1992
Брат мой Авель
Птица ночи, спев своё, замолчала.
Ветку тонкую качнула, умчала.
Мне опять, который век
не уснуть, не смежить век.
Всё сначала в эту ночь, всё сначала.
Вот и ты опять со мной, брат мой, Авель.
Лёгкой тенью в час ночной, брат мой, Авель.
Я — давно уж бел, как лунь,
ну а ты — всё также юн,
как тогда, в тот страшный день,
брат мой Авель.
Кто мне разум опоил желчью?
Кто мне сердце опалил болью?
— Бог, не принявший моей жертвы?
— Хлеб, не выросший в моём поле?
Кто усилил тысячекратно
гнев мой тяжкий и мою ругань,
в час, когда нам на беду, брат мой,
рукоять ножа легла в мою руку?
Льётся времени река, брат мой, Авель.
Да не кончится никак, брат мой, Авель,
этот сон, и в этом сне
как на медленном огне
я сгораю до сих пор, брат мой Авель.
А было время — я таким не был,
было время — я ещё верил,
что начнёт меня карать Небо —
быть бы каре — значит, быть мере,
да видно, нет ещё такой чаши,
что вместила бы твою горечь.
И всё чаще, брат мой, всё чаще
ты приходишь и в глаза смотришь.
Кровь от крови, брат родной, брат мой Авель!
Что ты делаешь со мной, брат мой, Авель?!
Править суд — иль ждать суда
возвращаешься сюда
с каждой белою луной, брат мой Авель?
Так я жил — да так и жизнь прожил —
в землю чёрную глаза прятал:
мол, не знаю ничего, Боже!
Я — не сторож моему брату! —
Да вот же он — и кровь его льётся,
и ослепшие страшны очи…
…Мёртвый лист в моё окно бьётся,
будто что-то мне сказать хочет…
В мире свет сменяет тень, брат мой Авель.
В мире ночь сменяет день, брат мой Авель.
В каждой яви, в каждом сне
ты опять придёшь ко мне.
Мы ещё поговорим, брат мой Авель.
1991
Миргород
Ветер южных морей
у меня за спиной.
В ветхой бричке моей
еду в мой край родной.
Полудённой порой
сделаю поворот —
в мареве под горой
Миргород, Миргород!
Здравствуй, Родина! Твой
сладок, ведомо, дым.
Грешного — удостой
новым ликом твоим.
Жажда к тебе гнала
в поисках лучшего,
Али ты не ждала
сына заблудшего?
Бричку едва влекут
дряхлые лошади.
Помню, — имелась тут
лужа на площади.
Еду, и вижу я —
вот она, здесь она,
жалко только, свинья —
бедная, съедена.
Еду, а по бокам —
храп из душных клетей,
Пьянство по кабакам
до зелёных чертей,
визги дур-дочерей
в потных лапах гостей —
до могильных червей
и до мозга костей.
Будто солнечный круг
облако тронуло —
пал третий Рем от рук
третьего Ромула.
Бросили в хлябь да грязь
твердь гробовой доски —
с этого началась
песня твоей тоски,
Родина, сладкий плен!
Как бы кто не желал —
нет в тебе перемен,
ты живёшь, как жила —
в праведного — плюя,
падшего — милуя,
Родина ты моя,
Родина милая!
Будто ночью в степи
плачет скиталица —
бричка моя скрипит,
скоро развалится.
Ждёт ли меня печаль,
или же пир горой? —
Ведать не мне. Встречай,
Миргород, Миргород!
1991
Аптекарский сад
С незапамятных лет, не запятнанных памятью лет,
чей петляющий след убегает в остзейское лето,
убегает в остзейское лето петляющий след,
и звенит флажолет, и блуждает безумная флейта
по тропинкам извилистым в золоте царских садов,
где вишнёвое солнце зелёный ковёр расстелило,
и не стала помехой вкусившим от райских плодов
слишком вялая кровь, слишком чахлая плоть властелина,
эта бледная немочь. Бессильны приёмы веществ,
чьи составы вовеки истлеют в аптекарской тайне.
Он боится, взгляни: промелькнул силуэт, и исчез
узкогрудого карлика в тесном суконном кафтане.
Утомлённому солнцу готовится дом ледяной,
опустевшие склянки на выброс снимаются с полки.
Ускользающий век, звуковой отразившись волной
от чужих берегов, возле ног оставляет осколки.
2012
Снега великой зимы
Белый шум в ушах, белый шум,
белый шум, белый шум в ушах.
Не прощаясь, я ухожу.
Настежь дверь — я сделаю шаг
за границу света и тьмы,
не оставив даже следа,
и снега Великой Зимы
занесут меня навсегда.
Занесут меня, занесут,
занесут в такие края,
где уже ни ряд и ни суд
для себя не выберу я.
Позабыв, какое число,
увидав, слетая в кювет:
занесло меня, занесло.
Белый свет в глазах, белый свет.
Сколько лет тяжёлой ходьбы
по следам вчерашнего дня —
и ни мне уйти от судьбы,
ни судьбе уйти от меня.
И снега за Обской губой,
обрывая жалобный плач,
занесут меня над судьбой,
как топор заносит палач.
2006
Поддержите нас!
Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!
Поддержать