«Я всегда старался за свою короткую жизнь прожить как можно больше жизней и, чёрт возьми, мне это удавалось до сих пор. И это продолжится, будем надеяться», — говорит 63-летний Бахыт Кенжеев. Может быть, в его словах и скрывается ответ? Речь идёт о Бахыте во многих ипостасях. Или о кочующем космополите?
*** Струятся слезы матери, твердь спит. Грач-феникс молча чистит перья. Священник грех водой святой кропит. Спокойный пекарь-подмастерье запоминает музыку муки, теплопроводность кирпича в заветном нутре печи, глубокие желобки, бороздки жёрнова, с трудолюбивым ветром брачующиеся. Плотный известняк не столь тяжел, сколь косен, порист. Скажи мне, отче, в наших поздних днях есть смысл? Молчу. Хотя бы жар? Хотя бы поиск? Лишь горе светлое гнездится между строк, сквозит в словах непропеченных: я царь, я раб, простуженный зверек, допустим, брошенный волчонок. Не знает хлеба волк, не ведает зимы метельный мотылек. Душа, ты легче гелия. А мельница скрипит, и печь дымит, и мы поем осеннее веселье. Струятся слезы матери, твердь спит. Грач-феникс молча чистит перья. Священник грех водой святой кропит. Спокойный пекарь-подмастерье запоминает музыку муки, теплопроводность кирпича в заветном нутре печи, глубокие желобки, бороздки жёрнова, с трудолюбивым ветром брачующиеся. Плотный известняк не столь тяжел, сколь косен, порист. Скажи мне, отче, в наших поздних днях есть смысл? Молчу. Хотя бы жар? Хотя бы поиск? Лишь горе светлое гнездится между строк, сквозит в словах непропеченных: я царь, я раб, простуженный зверек, допустим, брошенный волчонок. Не знает хлеба волк, не ведает зимы метельный мотылек. Душа, ты легче гелия. А мельница скрипит, и печь дымит, и мы поем осеннее веселье.
* * * …и атом нам на лекциях забытых показывали: вокруг его ядра вращались электроны на орбитах из проволочек. Ночь была щедра на звезды дикие, на синие чернила, табачный дым и соль девичьих слёз. Что минует, то станет мило? Нет, то – поэзия, а я всерьёз. Вот вымокший балкон. Вот клен багроволистый. Юдоль беспамятства и тьмы. Но занавес небес – глухой и волокнистый асбест – вдруг рвется там, где мы забыв от счастья самые простые слова и времени берцовый хруст, застыли на краю пылающей пустыни, не размыкая грешных уст.
* * * Тише вод, ниже трав колыбельная, сквознячок с голубых высот, бедный голос, поющий «ель моя, ель» с бороздок пластинки под антикварной иглой из окиси алюминия. Не смотри на тычинки в приемном лотосе и родной мимозе: внутри чудо-яблочка – горе-семечко, и от станции до сельпо заспешит золотое времечко по наклонной плоскости, по незабвенной дорожке узенькой, мимо клуба и овощной базы, чтобы подземной музыкой, ахнув, вдруг очнуться в иной, незнакомой области. Кто мы, те, что ушли, не простившись? По ком телефон звонит в пыльной комнате, надрывается телефон?
* * *
пряжа рогожа посох - и прах
вольно рассыпанный в снежных мирах
пороховая дорожка к звездам
неутомимым разным
было да было светло и тепло
зеркало ртутное скалит стекло
что отражается в раме двойной
в раме сосновой в воде нефтяной?
в зеркале свечка коптит парафиновая
молча зима наступает рябиновая
и гуттаперчевый мальчик московский
ловит юродствуя мячик кремлевский
действуй ристалище обреченного с крепким
пожалеть бы о терпком раз больше не о ком
я бы всё отдал любви, равнодушной дуре,
весь закопанный в торф медный талант
ave, товарищ мой, morituri
te salutant
ты поправишь: salútant. Вздохну: зрение
на закате светлее слуха, и не журчит река
по которой плывут забытые ударения
мертвого языка * * *
Я забыл о душе-сведенборге
и костюмчик домашний надел
в рассуждении влажной уборки
и других обязательных дел.
Ведь не зря меня мама учила,
и не зря продолжает жена
уверять, что словесная сила
в наши дни не особо нужна
ни в быту, ни на празднике кротком.
В ветках сакуры розовый дым.
Молча пьем мы лимонную водку,
молча ужин нелегкий едим.
Даже господу строя гримасы
в антраша, словно грузный Антей,
человек изготовлен из мяса
и довольно непрочных костей.
Не алкай же возвышенной пищи,
Позаботься-ка лучше о том,
чтобы пыль не летала в жилище,
не томился носок под столом.
0
0