Семья через три года переехала в Мариуполь. Здесь, учась в седьмом классе, Даниил написал свои первые «несерьёзные» стихи, начитавшись советской сатиры. Вирши получились антиимпериалистическими, с радостью были приняты в городском литобъединении, и совсем юный автор прочитал их на одном из официальных торжеств. Мама, чтоб укрепить у сына открывшийся дар, подарила ему особенную тетрадь для стихов в бархатной тиснёной обложке. Даниил однако стихи писать перестал, и только к двадцати годам, усыплённый советской темой дар прорвался по полной, мамин подарок сыграл свою роль. Семья переехала в Тбилиси. Там Даниил занялся художественным переводом грузинской поэзии на русский язык. Затем поэт едет учиться в Москву, в Литературный институт имени М. Горького, где ему повезло с учителями. После окончания института спокойную плодотворную учёбу сменила изнуряющая борьба в литературных кругах до перестроечного Союза, сменившаяся опасной для жизни борьбой с мафиозной националистической организацией «Память». Автор девяти книг, Даниил Чкония вынужден покинуть Москву, он переезжает с семьёй и престарелой мамой в Кёльн, где живёт по сей день. Интенсивно работает редактором в разных известных журналах, экскурсоводом, печатается в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир», «Интерпоэзия», «Зарубежные записки», является лауреатом почётных премий и председателем жюри конкурса молодых поэтов русского зарубежья в Риме «Ветер странствий» (конкурс придумала княжна Волконская, дочь Столыпина). За последние полгода Даниил Чкония написал 97 стихотворений, отдыхать поэту некогда.

* * * Откуда-откуда, куда я бегу? Палатка стоит на морском берегу. Сосновая роща, песок и вода. Откуда бегу я? Куда я, куда? Душа, ты не чайка, и времени слой Тебя покрывает, как днище смолой. А лодка рассохлась, и нету весла, Гордячка рыбачка весло унесла. И если рассказ начинают с азов, Пусть морем себя называет Азов. Пускай он прихлынет, солёный, седой, Пустынный, осенний, как сон, молодой.

* * * Если выйти из калитки и пересечь наискосок Итальянскую, войдешь в переулок, где по краям зарастал лопухами пустырь. На пустыре возникал шатер «шапито». Как и в те времена, когда юный доктор Залкинд прикладывал примочки стареющему Ивану Поддубному. Годами по пустырю мальчишки гоняли собак или гоняли мяч, а в старом домишке напротив девочка тихо росла и в окошко глядела. В доме её сияла с портрета мама, женщина удивительной красоты, светившая дочке из миражей далекой московской богемы. И не заметили старая бабушка с дедом, как пчёлы слетелись к ним в сад за пьянящим нектаром... Только музыка, только стихи... И в кого-то влюблялась она, и кто-то любил её, которая всё ещё была маленькой девочкой, ожидающей маминой сказки. А теперь её нет, да и домика нет, и застроен пустырь гаражами.

Если выйти из переулка и вернуться к калитке, за калиткой увидишь пустое пространство, где тоже старый домик стоял...

Дед лежит, где когда-то была агробаза и где тысячи прочих лежат в мариупольском Бабьем Яру. Сын лежит недалёко, а внук на пустое пространство глядит, держит за руку правнука, для которого города имя – звук... уже – или всё же ещё – пустой.

Я ЕЩЁ ПОМНЮ

Илье Фаликову

Я ещё помню – мерцают с утра мостовые, Я ещё помню акации, лужи и пыль. Бык помавает тяжелой бугристою выей, Бочка на бричке да вечно пустая бутыль.

Я еще помню ту лошадь, зеленую фуру, – Только появится, псы, поджимая хвосты, Все врассыпную, а рыжий замешкался сдуру, Но успевает со мною сбежать на пустырь.

Я ещё помню тот приторный вкус газировки, И на губах от шелковицы сладкой следы, Наши налёты – с налетом индейской сноровки – На запыленные в двориках старых сады.

Я ещё помню: стучит инвалид деревяшкой, Чистильщик, помню, сидел на углу, у крыльца. Бывший моряк с ослепительной медною бляшкой, Бляшку запомнил, да вот не запомнил лица.

Я ещё помню: летают гудки заводские, Копоть садится на выстиранное бельё. Я ещё помню весёлые толпы людские, Майский оркестр, потрясающий наше жильё.

Я ещё помню таранок веселые связки, Запах солёный и в окна влетающий мяч, Помню из тыквы – с горящими свечками – маски, Переполох и девчонок испуганных плач.

Я ещё помню: в восторг приводила безделка. Я ещё помню густую траву до колен И погорелку – какая была погорелка! – Где каждый день брали «немцев» мы толпами в плен.

Помню, в калитку стучала цыганка упрямо, Помню я звон этих бус, и монист, и колец. Помню, отцу улыбается ласково мама, Помню, как ласково ей улыбался отец.

Я ещё помню, но всё это перемешалось. Всё это было, и я это помню, и всё ж – Сердце сжимает такая тоскливая жалость, Всё это было, да только уже не вернёшь.

Я ещё помню, и памяти той не отрину, Схлынут слова, или негде мне будет их взять... Только успеть рассказать обо всем этом сыну, Да не забыть бы, да только б успеть рассказать.

* * * И когда опять придётся Вдруг напиться из колодца, Словно сердцем уколоться О холодную струю, Вот тогда и допою Эту песенку мою.

Сок арбузный, Мякоть дыни… Предзакатный луч остынет… По траве да по репью Выйду на дорогу, Августовский день допью. Отдохну немного.

И опять поеду вдаль. До чего легка педаль! Да играют спицы, Да мелькают птицы!

Вот она, припав к рулю, – Юность – Пролетает! Я люблю её, люблю!.. Но она истает. Не допел – так допою Эту песенку мою, Если вдруг придётся О холодную струю Сердцем уколоться.

ГРУЗИНСКОЕ СТИХОТВОРЕНЬЕ

Яну Гольцману

По дорожке – пыльной, старой, По тропинке – да не споро! – Чок да чок – бычок Цикара, Чок да чок – бычок Никора...

Путь неблизок, мир нетесен, День не скуп на свет и краски – От чуть-чуть печальных песен До наивной грустной сказки.

И неспешные отары Тянутся нешумно в горы, Где остался след Цикары И не стерся след Никоры.

Потому что в этом мире Друг – твердыня и основа, К двум твоим – придут четыре Добрых дела, добрых слова.

О добре ведутся споры, И про зло талдычат свары... Кто придет на зов Никоры? Кто услышит зов Цикары?

Ветка к ветке, камень к камню – Свить гнездо, сложить дорогу... Протянись твоя рука мне – Сразу чувствую подмогу!

И по-русски: скоро-скоро! По-грузински: чкара-чкара! Чок да чок – бычок Никора... Чок да чок – бычок Цикара... 14 февраля 2003

* * * С концами не сойдутся Бесследные концы... Глядишь, уже напьются Из лужицы скворцы.

Капель слетит на темя – Прозрачная слеза... О чём грохочет время? О чём гремит гроза?

Ещё строка не спета – О чём? О чём-нибудь. От февраля до лета Такой короткий путь.

И прорастает семя, Согретое лучом... О чём ты? – шепчет время. Не знаю сам – о чём.