Фрагмент из книги Красный Мираж, Крах могучей России

The Epoch Times03.10.2005 Обновлено: 06.09.2021 13:37

Разгром происходил по всей стране. Для убедительности возьмем другой регион России – Урал, Нижний Тагил, знаменитые заводы Демидовых. Кузнец Никита Демидов (1656–1725) – основатель горного дела в России. От него, талантливого народного умельца, все и пошло. Каждое следующее поколение с поразительной быстротой продвигало, расширяло и совершенствовало начатое им дело. Но, пожалуй, главное — то, что Демидовы внесли огромный вклад в развитие нации и государства.

Их стараниями в горно-лесной глухомани, в одном из заброшенных медвежьих уголков, которыми так богаты российские просторы, обосновывается и начинает расцветать культура по образцу крупных европейских городов того времени. В 1806 году Демидовы открывают первое на Урале Художественное училище. В 1840-м – первый музей с собранием живописи, скульптуры и других художественных ценностей. Один из Демидовых, Никита Акинфиевич, написал книгу «Журнал путешествий». Демидовы переписывались с Вольтером, учредили при Академии художеств медаль «За успехи в механике». На месте трех охотничьих селений Демидовы построили современный город с прекрасной планировкой, с церквами, больницей, памятниками…

В Нижний Тагил потянулось новое талантливое поколение: кузнец, а затем знаменитый изобретатель Егор Григорьевич Кузнецов, его ученик, изобретатель Степан Ефимович Козопасов, механики Иван Федорович Макаров, Федор Абрамович Шептаев, выдающийся мастеровой-гидротехник Клементий Константинович Ушков, инженер-управляющий из крепостных Фотий Ильич Швецов, знавший несколько языков и друживший с выдающимися немецкими и русскими учеными и писателями; талантливейший металлург Константин Павлович Поленов. И, конечно, украшением этого далеко не полного списка являются Ефим Алексеевич и его сын Мирон Черепановы. Их деятельность справедливо называют вершиной технического творчества паровой техники. Много машин и технических приспособлений они изобрели, но, безусловно, главным является изобретение и изготовление около 40 модификаций первых паровозов, которые значительно превосходили подобные образцы зарубежных конструкторов. И все это в стенах Демидовских заводов, на их опыте и оборудовании.

Наступил поворотный в нашей стране 1918-й, начались национализация и изгнание промышленников. В прекрасном здании управления Демидов­скими заводами обосновались горком партии и исполком. Лозунги на здании и классовое чутье заменили экономические расчеты, уменье и опыт. Но внешне жить стало красиво и весело. Ветер развевал красные стяги по бокам дома…

По существу же пошел развал, сопровождавшийся хищнической эксплуатацией всего промышленного богатства, от карьеров до литейных цехов. Все в городе пошло вспять. Из шести церквей четыре взорвали (в том числе и фамильный собор Демидовых), а две переоборудовали под склады. Закрыли музей, уничтожили памятники Демидовым, А.Н.Карамзину (за то, что был одно время главным управляющим заводами), Александру II… В общем, уничтожение национального богатства, в данном случае его частицы – города, начинается с культуры и духовного обличия.

Первая заповедь коммунизма – «разрушим до основанья» – оказалась на практике не так страшна, как вторая – «кто был ничем, тот станет всем». Промышленностью и экономикой страны стали руководить люди с партбилетом, ничего не смыслящие в делах, которыми они занимались, и тупо исполнявшие приказы и установки, решения и указания таких же, как и они сами, но пробившихся повыше. В 1920–1940-е годы новые партийные кадры решали все! И не только в промышленности, но и во всех областях хозяйства и экономики.

Вместо руководства, осуществляемого хозяином и специалистами, была изобретена новая социалистическая система: норма, выполнение нормы, перевыполнение, соцсоревнования, передовики производства, маяки, коммунистиче­ские бригады, встречный план… С самого начала система была идиотская: один делает болты, другой – гайки. Рабочий-передовик перевыполняет норму – изготовляет 2000 штук болтов, а второй норму выполняет – 1000 штук гаек. Кому нужны лишние 1000 болтов без гаек? Перевод металла, энергии; эксплуатация оборудования, транспортировка, хранение – все впустую.

Но это если подумать. А при социализме думать не рекомендуется. Все радовались производственным победам, наградам, успехам! Радовались на собраниях и демонстрациях, красовались на «Досках Почета» и… как-то вдруг оказались у разбитого корыта.

Да не вдруг! По российскому корыту изобилия, согласно декрету Ленина, долбанули топором ЧК большевики в 1918-м, и из него постепенно стало все исчезать и наконец исчезло. Осталось в России одно разбитое корыто. Все, как в сказке!

К примеру, московский завод АМО. Построенный известным предпринимателем Павлом Павловичем Рябушинским (Рябушинские – выходцы из крестьян Калужской губернии), он успешно работал и развивался. Имел 2000 рабочих, выпускавших автомашины на уровне европейских стандартов того времени. После большевистского восстания и переезда штаба большевиков в Москву, по декрету Ленина, группа революционных рабочих под руководством комиссаров, под веселый хулиганский ор, вывезла Рябушинского из завода на тачке и сбросила на землю. Сорокасемилетний Рябушинский с трудом поднялся, сел на извозчика и уехал домой. На заводе стали праздновать «освобождение труда». Появились яркие кумачовые плакаты и транспаранты, призывающие рабочих к борьбе против экс­плуататоров-капиталистов и буржуев. В управлении завода сделалось шумно и весело. Пели песни о тяжелом прошлом. (О счастливом будущем песен еще не было – их напишут, и очень много, при следующем вожде.) Все предчувствовали наступление социалистического благоденствия. К плакатам стали прибавляться портреты вождя мирового пролетариата: сперва в кепочке с заискивающей улыбочкой, затем без головного убора, с улыбкой загадочной. Из управления исчезли инженеры и конструкторы – прислужники капиталистов. Их заменил «рабочий комитет». Рябушинскому повезло: ЧК предложила ему вместе с семьей покинуть Москву. Он умер в Париже в 1943 году.

Московский завод быстро начал хиреть. Установленный «рабочий контроль» и партийная дирекция, несмотря на большие государственные инвестиции, не смогли наладить на заводе выпуск автомобилей. Все деньги уходили на митинговые страсти и подъем революционной сознательности. Завод с трудом занимался ремонтом, в основном железнодорожных вагонов, – это было намного проще. И только через десять лет начали выпускать автомашины модели 1916 года, выпускавшейся при Рябушинском. Можно себе представить, как уродливо это выглядело: на фоне новых моделей зарубежного производства они давно морально устарели.

После тяжелого погромного периода выручал страну автозавод Нижнего Новгорода – один из филиалов заводов Генри Форда. Его нельзя было экспроприировать. Форда на улицу не вышвырнешь, и завод иностранный, не отберешь. А потому там обошлось без митингов – завод продолжал нормально работать. Это позволило сохранить там кадры инженеров – и руководящих, и конструкторов. Они потом и возглавили отечественную автомобильную промышленность.

В период яркого всплеска развития предпринимательства в России очень много писалось и говорилось о том, как можно в другой части света, в Америке, начав с продажи газет, стать миллионером. Однако стать миллионером одно, а создать огромные предприятия, сделать существенный вклад в развитие экономики страны и поднятия жизненного уровня – другое дело.

 Это разные задачи и их решение не равнозначно. Во втором случае опыт российских предпринимателей считался самым ценным, практичным, рентабельным и к нему прислушивались руководители фирм мировых держав. Но этот опыт мало популяризировался. А вот гений организации производства Генри Форд написал замечательные книги, обобщающие свой и мировой опыт.

Знакомясь с организацией производства в России и других странах ясно прослеживается, что Форд прежде всего изучил мировой опыт, и в первую очередь российский опыт организации производства. Так как именно в России до заводов Форда в 1880-х -1890-х годах был огромный всплеск организации и расширения промышленного производства Мальцевых, Морозовых, Рябушинских, Путиловых, Нобелей, Прохоровых, Красильщиковых и многих других, которые достигли в технической подготовленности и рациональной организации труда больших успехов за небывалые сроки. Еще в XIX веке русские предприниматели обеспечивали бесплатно своих рабочих больницами, амбулаториями, лекарствами, училищами, детскими садами, церквами, клубами, театрами, стали осуществлять переход на восьмичасовой рабочий день.

Да, Г.Форд рассказал и показал, как, находя новые способы организации процесса производства, можно значительно продвинуться вперед. В свою очередь в это же время большевики показали, как можно совершить крах промышленности, откатив страну надолго назад. Так что если бы не эта трагедия, то мировой капиталистический мир учился бы у русских предпринимателей, а не наоборот.

Спохватившись, в середине 1920-х годов у нас в стране стали издаваться книги Генри Форда «Моя жизнь, мои достижения», а так же о нем. Цель изданий – рассказать, чему нам учится у Форда. Вернувшись из Америки в 1916 году, ознакомившись подробно с заводами Форда, профессор Н.С.Лавров написал подробную аналитическую книгу о производствах Форда. Его добрые побуждения, и наивное представление о том, что происходит в стране не были оценены ни ЦК, ни ЧК, ни воинствующими ленинцами. Книга была признана антисоветской и вышла ему боком. Единственно, что все учили повсеместно – это основы марксизма–ленинизма. (В наше время происходит переиздание этих книг. Очень показательно – изучать опыт восьмидесятилетней давности.)

Но это все было потом, при следующем вожде, а пока Ильич упивался разгромом и уничтожением самого главного богатства страны – ее талантливых сынов…

И это, пожалуй, одно из основных преступлений против отечества и его народа. Бесценные кадры истреблялись на месте, изживались из страны с легко­стью необыкновенной. Один из ярких примеров – Игорь Сикорский. Он был выдающейся личностью. Самой яркой из нового поколения в области самолетостроения. Становление большевистской власти застало Сикорского в период расцвета его творческой и административной деятельности. Но он не мог состояться как выдающийся русский конструктор и предприниматель. Первое стало никому не нужно, а второе могло стоить жизни, как антиподу тех идеалов, стремлений, принципов, моральных и экономических, провозглашенных новыми вождями. И он, как и Рябушинский и многие другие, вынужден был поскорее убраться из России. Такое твердое и поспешное решение легко понять, если заглянуть в его биографию. Игорь Сикорский родился в Киеве. Его отец, Иван Алексеевич, был очень известный и уважаемый человек. Служил во Владимирском соборе, написал «Книгу жизни»; лечил, и весьма эффективно, людей, в том числе и особ из царской семьи. Его сын, молодой, волевой и проницательный, понял: все, на что он может рассчитывать теперь в своей родной стране, – это расстрел в подвалах Дзержинского.

Он уехал вслед за Рахманиновым, по тому же маршруту. Обосновался в США, быстро получил признание и условия для реализации своих способностей: организовал конструкторское бюро, свою фирму, быстрое производство новых, более совершенных моделей первоклассных самолетов и первых вертолетов. Вклад русского инженера Игоря Сикорского в самолетостроение США в 1920-30-е годы трудно переоценить. И вклад этот, обобрав в который раз Россию, обеспечили большевики. Нет, правы и Ленин, и Дзержинский: нужно было расстреливать всех по принципу: «Не доставайся ты никому!»

Так и поступали с теми, кто не успевал выехать или не хотел покидать родину, отдавать свой опыт и умение в другие страны.

Инженер и выдающийся предприниматель Владимир Шидловский, организовавший и поставивший на поток русскую авиационную промышленность, выпускавшую  самые крупные, обустроенные самолеты Сикорского «Илья Муромец» и «Русский витязь», отказался покинуть соз­данные им заводы. Его, как «социально опасный элемент» ленинской идеологии, забили большевики. Когда, искалечен­ный, он умирал, его с улюлюканьем и садистскими присказками о «капиталистических гадах, мешающих великим коммунистическим замыслам», добивали ногами.

Такими расправами гордились чекисты – борцы за победу коммунизма. Об этих акциях знали многие. Знал и русский ученый, физик, получивший блестящее образование в Париже, Владимир Зворыкин, сын известного купца, судовладельца Кузьмы Зворыкина. Когда на Владимира Кузьмича был уже выписан ордер на арест, спас его от расстрела в ЧК адмирал Колчак, который помог ему переправится в Америку.

Америка – родина телевидения. Но изобрел его в 1929 году в Нью-Йорке Владимир Зворыкин. По приезде за океан талантливому русскому изобретателю предоставили лабораторию, средства, все условия для творческой работы. Таким образом, Колчак спас русского гения, давшего миру не только телевидение, но и приборы ночного видения и многие другие изобретения, обогатившие человечество. Большевики отдали телевидение Америке, а Россия по вине большевиков потеряла право называться родиной величайших изобретений.

Вслед за промышленностью настал черед другой, не менее важной отрасли – сельского хозяйства.

Тут были свои трудности. Если предпринимателей оказались десятки, то крестьян – миллионы. Но схема действия оставалась прежней. И чтобы ее сохранить, Ленин объявляет в мае 1918-го крестьян «деревен­ской буржуазией». Его не смутила хорошо известная истина, что буржуазия возникла из городского сословия и ее развитие могло происходить только в городе. Буржуа никогда не отличали грабли от вил, так как близко к ним не подходили. Нет логики? Но ее у Ильича не хватало на каждом шагу. Он это хорошо понимал и объяснял, что у него своя мораль и своя логика – коммунистическая: «мое – мое, а твое – тем более мое». В популизме и митинговой полемике главное – бросить клич, натравить одних на других. Ленин бросил и натравил: «Товарищи рабочие, если нельзя взять хлеб у деревенской буржуазии обычными средствами (какие средства имелись в виду?! – Авт.), то надо взять его силой… Записывайтесь в ряды продовольственных отрядов… Оружие и необходимые средства будут даны вам…»

Уже в августе инструкции Ленина сделались еще более категоричными: «Обобрать и отобрать излишки хлеба у кулаков и богатеев…», «отобрать излишки хлеба дочиста», «свезти весь этот хлеб тотчас в Москву…», «заложников не брать, а назначать поименно тех, кто жизнью своей отвечает за немедленный сбор и ссыпку хлеба».

Если бы Ленин имел хоть какое-нибудь представление о тяжелом труде (пахоте, сеянии, уборке и обработке зерна), в результате которого крестьянам доставался хлеб, то он не обиделся бы, если бы его действия назвали махровым бандитизмом и разбоем, – ведь иначе это не назовешь.

При грабежах на большой дороге у путешественника есть выбор: ехать по ней или не ехать. Тут же вооруженные ленинские продотряды не томились на обочинах, а врывались в дом и грабили подчистую все, что находили. Не оставалось семенногофонда, минимального количества зерна для детей хлебороба. Начался голод. Для вдохновения продотрядов Ленин объявляет крестьян, «не отдавших партии свое зерно вовремя и безвозмездно» – «врагами народа с заключением в тюрьму на срок не менее 10 лет и конфискацией всего имущества» («Известия». 1918. 8 августа.) Так что новый ярлык для порядочных тружеников в России – «враг народа» – был объявлен вождем в первый же год грабительского господства великой партии большевиков.

Но этого показалось мало, и в том же, 1918 году Ленина стала буквально обуревать страсть к массовым убийствам. (А ведь пока что были лишь первые признаки болезни головного мозга, до полного ее развития оставалось три года.) В 1918-м эту страсть подогрела и обострила, наверное, досада на позорное бегство из Петрограда в марте, когда сложившаяся обстановка не позволяла далее большевикам удерживать власть.

В феврале 1918 года над Петро-градом сгущались грозные тучи, начав закрывать безоблачное небо провозглашенной Лениным свободы. 5 января большевики разогнали Учредительное собрание. После расстрела на Литейном демонстрации в защиту Учредительного собрания, положение большевиков осложнилось. Начались забастовки служащих, учителей, работников связи. Город наполнялся все новыми группами «орлов революции»: матросов-«братишек» и дезертиров, сбежавших с фронта, расправившихся с офицерами в результате так называемой «военной контрреволюции», организованной в армии засылаемыми большевиками-агитаторами. («Солдаты! Расходитесь по домам!») Выпущенные из тюрем, возвращающиеся из ссылок погромщики удачно реализовывали главный лозунг большевизма «Грабь награбленное!», звучавший то тут, то там. Весь этот сброд напряженно ждал от новой власти указаний: где и что нужно еще захватить и разграбить. Теперь, после Зимнего, они захватили бы и Смольный, но в Смольном грабить было нечего. Смольный охранялся только латышскими стрелками. Делали они это не из идейных или политических убеждений, а от безысходности. Царя, которому они раньше служили, уже не было, а возвращаться в Латвию они не могли.

И вот большевиками принимается тайное решение о переносе столицы в Москву. 10 марта в страшной тайне судорожно упаковывались папки, коробки, ящики с документами, списками, протоколами, и отвозились на грузовых машинах в вагоны, стоявшие на глухой ветке; затем их перегнали на станцию «Солнечная», где ждал под парами паровоз С-245 с составом литерного поезда № 401. Поезд вышел ночью 12 марта и шел с остановками двое суток. А когда он отправился, все те же лихие «братишки»-матросы спохватились и выехали вслед за бросившими их вождями и комиссарами. Комиссары, имевшие большой уголовный опыт, были тоже не лыком шиты – на полдороги дали матросам возможность перепиться и вернули их в Питер. Удрали-таки от своих и чужих.

Это получилось ловко. Здесь, в Москве, всех большевиков не покидало чувство загнанного в угол зверя. Попав наконец в Кремль, великие творцы рабочего счастья начали расселяться на Олимпе государственной власти. Олимпом, естественно, считался Большой Кремлевский дворец, объединивший по проекту великого русского архитектора Константина Андреевича Тона все старинные постройки Кремля под одной крышей (1854 г.). В старинные «Боярские палаты» въехали новые «коммунистические бояре»: Ленин, Сталин, Енукидзе, Демьян Бедный с прислугой, Луначарский… У Троцкого хватило ума не причислять себя к боярам; он основал свои покои и рабочий кабинет в корпусе военного ведомства, находящегося с правой стороны здания ГУМа, напротив Храма Василия Блаженного.  (Кабинет его там уцелел. И сейчас сохранились некоторые детали его обстановки.) Расселялись в кремле, наполненные счастьем и страхом. Каждый из них – и вождь тем более – понимал, что московский Кремль – это тот угол, из которого дальше бежать некуда, и окапываться, упираться, отбиваться и пробиваться в правители России нужно здесь – чего бы это ни стоило.

И Ленин действовал, как раненный зверь, загнанный в берлогу. 11 августа 1918 года он отправил председателю исполкома Пензенской губернии В.В.Кураеву, председателю Совдепа Е.Б.Бош и председателю Пензенского губкома А.Е.Минкину телеграмму:

«Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят «по-следний и решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.

1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

2. Опубликовать их имена.

3. Отнять у них весь хлеб.

4. Назначить заложников – согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

Ваш Ленин.

Р.S. Найдите людей потверже».

Нужно напомнить, что к кулакам относились все успешно работающие крестьяне – основа земледелия.

А вслед за ней другую: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся (?! – Авт.), никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты».

Все это, как вы увидите далее, было воспринято ВКП(б) и ее следующим вождем не как вспышка глубокой злобы и приступа болезненной жестокости неуравновешенного, тяжело больного человека, а как одна из основ «гениального ленинского учения». И через 15–20 лет будут привозить и тут же, в эту же ночь, расстреливать без суда и следствия уже не по 100 человек, а по 100 тысяч арестованных. Да, ЦК КП оказался прав – это стало системой, а система, учение – это не случай. Системы нужно держаться, развивать ее, если ты настоящий коммунист-ленинец. Но это будет потом, как логичное, естественное развитие процесса.

А пока вводится и развивается еще одно знаменательное нововведение Ленина (совместно с Троцким) – организация и массовое распространение концентрационных лагерей в России. Первый был организован 9 августа 1918 по телеграмме Ленина Пензенскому Губисполкому, в которой он требует «провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».Число концлагерей в стране беспрерывно росло. В ноябре 1919 их было 21, в ноябре 1920-го – уже 84.

А пока вооруженные продотряды из тех рабочих, революционная сознательность которых значительно превышала профессиональное умение и тягу к труду, начинали захлебываться: крови становилось все более, а хлеба – все менее. И с января 1920-го пришлось обращаться за помощью к другим отрядам – отрядам ЧК Дзержинского. Винтовки оказались бесполезными – стали ездить с пулеметами. Крестьянский трудовой хлеб продолжали находить и отбирать. Не отбирали только у тех, кто не пахал и не сеял, – их брали в продотряды как «представителей сознательного бедняцкого крестьянства». Их, «сознательных», очень не хватало в рабочих отрядах: они были местные, знали, где у кого что находится, и доносили.

Наступил повальный голод в стране, еще недавно торговавшей сельхозпродуктами с 26 странами. За 1921–1922 годы погибло от голода свыше 5 миллионов граждан новой, Советской России.

Очевидцы, пережившие это, рассказывают, что были семьи, которые съедали сначала собак и кошек, потом – своих маленьких детей, потом – кого удастся съесть.

Из информационной сводки ГПУ по Самарской губернии от 3 января 1922 года.

«… Наблюдается голодание, таскают с кладбища трупы для еды. Наблюдается, детей не носят на кладбище, оставляя для питания…»

Дзержинский приспособил казацкое избретение – тачанку – для расстрела крестьян и самих казаков при сборе поставок хлеба. Свердлов пошел дальше – он изобрел, можно сказать «автотачанку» – грозное оружие против народа, предназначенное для охраны большевистских вождей и подавления народных восстаний в городских условиях. В общем, ВЧК с помощью Свердлова и Дзержинского была «на высоте».

Церкви разорялись и разрушались все годы советской власти. Вначале этот процесс выглядел так. Например, в село прибыл отряд чекистов закрывать церковь. Шла праздничная служба. Священник встал, загораживая собой вход в храм. Тут же возле него встали рядами жители села. Чекисты развернули тачанку и скосили всю толпу, собравшуюся на защиту храма. Вся земля покрылась кровью. Вот буквально те «озера крови», которые предсказывали не только старцы, проповедники, философы, но и пролетарский писатель Максим Горький.

Начались крестьянские восстания. Крупнейшим из них было тамбовское, в самом центре России, где и организуется главный оперативный штаб. Руководство им взял на себя Александр Степанович Антонов, член партии эсеров. Он участвовал в революции 1905 года, отбывал ссылку. В 1917 году был назначен начальником милиции в г. Кирсанове. А вскоре стал руководить формированием крестьянских отрядов сопротивления, которые заняли в 1920 году Кирсанов.

Крестьяне, обреченные на голодную смерть бесконечными чекистскими поборами, пытались спрятать минимум зерна для пропитания семьи. Таких брали в заложники, расстреливали, живьем закапывали в землю. Все это делалось на глазах селян («…публично, чтобы видели все», – указывал Ленин). Зверства большевиков должны были сломить крестьянство, но оно объединилось в повстанческие отряды, из которых и состояло войско Антонова, разросшееся до 50 тысяч человек (две армии, 21 полк). Против Антонова в Тамбовскую губернию Ленин направил 33 тысячи штыков, около 8 тысяч сабель, 463 пулемета, 63 орудия, поручив командование М.Н.Тухачевскому, И.П.Уборевичу, Г.И.Котовскому, В.А.Антонову-Овсеенко и другим. Подавление восстания велось с беспримерной жестокостью: от применения отравляющих веществ до практической оккупации с выжиганием сотен сел и деревень.

Приказ командующего войсками Тамбовской губернии № 0116 от 12 июня 1921г.

«ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитать, чтобы облако удушливых газов распространилось по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось.

2. Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество баллонов с ядовитыми газами и нужных специалистов.

3. Начальнику боевых участков настойчиво и энергично выполнить настоящий приказ.

4. О принятых мерах донести.

Командующий войсками Тухачевский»

Было уничтожено 11 тысяч человек населения, сослано и отправлено в лагеря  около 20 тысяч. В расправе с антоновцами особенно отличились так называемые «интернациональные» отряды Тухачевского (в них были латыши, мадьяры, китайцы, австрийцы, венгерцы, башкиры и другие «инородцы»). Карательные акции, массовые расстрелы происходили под непосредственным руководством Тухачевского. Эта неравная война, где успехи со стороны повстанцев были значительны (а к ним присоединялись и крестьяне других регионов. Эти патриоты перекрыли железнодорожные магистрали), длилась полтора года. Война могла бы продолжаться и дальше – до победы, но перепуганный Ленин в марте 1921 года выступил с распоряжением об отмене грабительской продразверстки и замене ее на твердый продналог. Кроме того, выручили армию опять-таки «доблестные» чекисты. Они с помощью провокаций и лжи заманили брата Александра Антонова в дом, где устроена была засада; как водится, помучили, отведя душу, и расстреляли. Александра же Антонова подстерегли в лесу и убили.

После столь удачных кровавых акций М.Н. Тухачевский стал реально ощущать личную благо­склонность Ленина, что было для него после разгрома под Варшавой вопросом жизни. В официальной большевистской печати о крестьянском восстании, как обычно, говорилось, что это были «формы и методы борьбы международного империализма против Советской власти».

Тамбовских крестьян по этапам отправили в лагеря, тогда еще ленинские, а остальных обирали, сгоняли в коммуны. Сельское хозяйство продолжало гибнуть. В этой трагедии воистину поражает широта и глубина русской души. В самые тяжелые минуты народ слагает песни и поет их перед расстрелом, на этапах, в ссылках.

Что-то солнышко не светит,

Над головушкой туман.

То ли пуля в сердце метит,

То ли близок трибунал.

 

  Ой, доля-недоля,

  Глухая тюрьма,

  Долина, осина,

  Могила темна.

Эй, орава с пьяным гулом!

Коммунист, по грудям пли!

Чур не ползать перед дулом,

Не лизать у ног земли.

Через 50 лет после разгрома промышленности и сельского хозяйства обнаружится его результат – глубокий провал в жизнеобеспечении страны, появится новое определение: «застой». Это в 1917-м страна рухнула от сильнейшего нокаута, суть которого не только и не столько в переводе всей экономики в социалистическую бесхозность, а сколько в уничтожении мозгового потенциала народного хозяйства.

После 1917 года весь мир, отряхнувшись от Мировой войны, пошел дальше, к новым вершинам благосостояния. В России – стране-победительнице – восстановление экономики пошло бы еще быстрее, но ленинский разгром «до основания» с пением главного гимна революционеров не только разрушил, но и гарантировал невозможность восстановления разрушенного: новая система исключила приход к руководству опытных предпринимателей. Они были уничтожены или высланы за рубеж.

Большевики-ленинцы уверяли нас, что отбирая частную собственность у кровопийц-капиталистов-буржуев, они передают ее рабочим и крестьянам («Землю – крестьянам, заводы – рабочим»). А на самом деле – отняв у капиталистов оборотный капитал и сами предприятия, они произвели не только основательный развал недвижимого имущества национальной промышленности, но и крах самого процесса производства (отстранение и уничтожение руководства владельцев и инженеров, разгон мастеров, начальников цехов, в общем – всего руководящего состава).  Народ – рабочие – не только не получили ничего, но и лишились достойного жизнеобеспечения, а страна в целом – всех отраслей промышленности, в том числе и оборонной. Это и есть то, что называется полным крахом.

Но главным направлением в подавлении собственного народа в России, могучей аграрной стране, была борьба против крестьянства – оплота государства. Борьба носила не только политический, экономический характер, но и религиозный. Главной опорой православия было крестьянство, и, в первую очередь, зажиточное – источник формирования купечества и промышленников (через кустарей), на средства которых создавались церкви и храмы в деревнях, селах, городах, монастырях. А потому весь удар разрушительней тирании по крестьянству – расстрелы, отправка в лагеря, в ссылку – приняли исключительно жестокий, массовый характер.

Принудительная коллективизация не смогла сохранить не только экспорт сельхозтоваров, но и обеспечение внутреннего рынка. Появилась все более острая необходимость закупки зерна и мяса в других странах, что в конечном счете привело к разорению и золотого запаса; прилавки стали безнадежно пустыми.

Но не хлебом единым сыт человек. И большевистский вождь продолжал громить Россию по многим направлениям.

Много хлопот доставляла ему интеллигенция и ее главный оплот – ученые, профессора, учителя. Бороться с ними Ленину было необычайно трудно. Хорошо и чисто одетые, внешне они выглядели как капиталисты, но никого не эксплуатировали. Это сделало их с точки зрения коммунистических установок неуязвимыми. С капиталистами было куда проще: отнял, а самого вы­швырнул. А здесь отнимать нечего. Нет, конечно, чекисты, опытные революционеры, прислушиваясь к вождю, быстро нашли, чем можно поживиться: хорошие библиотеки, научные коллекции, собрания картин, наконец, просто личные ценности.

Сейчас трудно себе представить, но русские ученые и профессора институтов и университетов, академий и консерваторий, как и врачи, ценились правительством и были очень хорошо обеспеченными людьми. Им в голову не могло прийти, что их потомки будут выбегать из аудиторий во время лекций или зачетов, занимать очереди у касс, прибегать вторично и объяснять: «Я тут стоял, вот могут подтвердить… Вы что, не верите?..» Тогда каждый из них имел счет в банке, на который переводилось его государственное содержание. Каждый из них брал со счета деньги, когда ему было нужно, причем накопления росли, гарантируя ему весьма безбедную старость. Обеспечивает такое содержание ученым и профессорам-преподавателям, защищает от всего того, что может их отвлекать от науки, правительство, не только думающее о своем собственном благополучии, но и заботящееся о будущем науки своего народа, страны, о следующих поколениях.

При ленинском правлении все стало наоборот – ученые влачили голодное, жалкое существование. И дело не только в том, что в стране с каждым днем все острее ощущалась нехватка продовольствия. Все эти ученые мужи категорически не принимали ленинский социалистический эксперимент. Причем интересно: чем крупнее ученый, тем категоричнее и безапелляционнее была его отрица­тельная позиция. Академик И.П.Павлов неоднократно повторял на своих лекциях: «Если то, что делают большевики с Россией – эксперимент, то для такого эксперимента я не дал бы даже лягушку».

Горький, у которого к Павлову не было особых симпатий в силу разницы социального положения, оказался с ним по одну сторону баррикады. В своих статьях он подчеркивал, и не раз, что Октябрьский переворот – «авантюра», которая приведет только к «анархии, к гибели пролетариата…» И далее – о «жестоком опыте» большевиков – фантастов и утопистов – над русским народом, «заранее обреченном на неудачу», «безжалостном опыте, который уничтожит лучшие силы рабочих»… «Рабочий класс должен будет заплатить за ошибки и преступления своих вождей тысячами жизней, потоками крови». Великий политолог Г.В.Плеханов в своей газете «Единство» (1917, 18 апреля) назвал ленинские тезисы «бредом»; сегодня такие оценки воспринимаются нормально, но в период возвеличивания вождя все его послания были святы. Вместе с тем, надо заметить, что места для свершения «святых дел» выбирались на редкость неподходящие. Вот еще один яркий пример.

Ленин, забравшись в глухое место вековых болот, сидя на гнилом пеньке, окруженный болотной нечистью, естественно, ничего хорошего написать не мог. Но это гиблое место затем было освящено коммунистами и они туда стали водить на поклонение своих единоверцев. Позже там построили дорого­стоящую дорогу. Строили пленные немцы. Дорога, ведущая в никуда, построена на их костях, в буквальном смысле, на крепких проклятиях людей. Работали в нечеловеческих условиях и мерли, как мухи. Сегодня эта дорога никому не нужна – осталась как еще один памятник попытке возвеличить разорение страны и народа.

Выпады И.Павлова и Г.Плеханова против большевиков были не единичными. Крупнейшие русские ученые говорили саркастичнее и ехиднее. На их вы­сказывания невозможно было не обращать внимания, ибо они отражали мнение и настроение подавляющего большинства интеллигенции.

Но была еще особая, многочисленная категория профессионалов – юристы, занимавшие посты и должности различных уровней. Их Ленин ненавидел, и не без оснований, звериной злобой – это была острая кость в его горле. Сам по профессии юрист, своих коллег, кроме как махровыми контрреволюционерами, не называл. А юристы просто наиболее грамотно и доказательно называли большевистские действия грубым произволом и беззаконием. И потому в 1919 году были ликвидированы юридические факультеты по всей стране. Право и закон были несовместимы с ленинской диктатурой большевиков.

Вслед за этим, в марте 1921 года закрыли историко-филологические факультеты, «как устарелые и бесполезные» для формирования нового общества. Большинство профессоров арестовали, остальные в ожидании своего часа стали приспосабливаться к «формированию нового общества» – по своей интеллигент­ской застенчивости и бесхребетности. С медицинскими факультетами держались поаккуратнее: такие ученые – враги (это ясно), но без них не выживешь. Политика политикой, а жить-то хочется!

В августе 1918 года были отменены ученые степени доктора, магистра и доцента. С весны 1920 года стали подменять профессорский состав коммунистически настроенными студентами. Для этой акции в высших учебных заведениях была введена вместо одной из должностей проректора должность военного комиссара. Он-то и имел решающий голос по всем вопросам и фактически стал управлять всем вместо ректора. После этого ученые заседания и ученые советы превратились в митинги, в тяжелые и бессмысленные «классовые бои».

Ученым, профессорам, преподавателям перестали выплачивать зарплату (новое, большевистское название содержания), урезывали пайки до минимума. Тут к Ленину примкнул и Троцкий: «Мы голодом заставим интеллигенцию работать на нас!» Противопоставление было неслучайным. И Троцкий, и Ленин не причисляли себя к интеллигенции, и это было справедливо во всех отношениях. Они всегда напоминали об этом в своих речах, где определения «контрреволюционер» и «интеллигент» имели одинаковый смысл.

Началась настоящая травля профессуры, продолжавшаяся затем многие годы. Считались, по большевистской моде, хорошим тоном, демонстрацией преданности новой власти всякие плоские шутки, издевки и замечания о шляпе, очках, галстуке, портфеле, белой рубашке, чисто выбритом лице, начищенных ботинках. Заложенные в начале 1920-х годов основы нового воспитания, новой этики, морали и нравственности продолжали укрепляться и успешно совершенствовались вкупе с изощренным хамством и в 1930-е годы.

С каким садизмом и наслаждением комсомольские юнцы, воспринявшие новую мораль, заставляли старых, уважаемых профессоров колоть дрова, подметать территории, чистить дворы, сбрасывать снег с крыш. Все эти унижения назывались коммунистическим перевоспитанием «несознательного, недорезанного буржуазного класса» пролетариатом.

Конечно, интеллигенция хоть и самый слабый, тихий, доверчивый и наив­ный «класс», но все же не совсем уж стадо баранов. Были не только выступления, но и даже стачки: крупнейшая – в Московском университете, под предводительством профессора В.В.Стратонова. Дело кончилось передачей профессорами петиции в Совнарком 6 февраля 1922 года. Принял их заместитель председателя Совнаркома А.Д.Цюрупа. (Бывший управляющий уфим­ским имением князя В.А.Кутушева. Он ловко инсценировал спектакли «кресть­янских ходоков к Ленину». Это было очень кстати и долго смаковалось в литературе, кино, живописи. Ленин его оценил и сделал своим заместителем.)

Цюрупа душевно принял мятежных профессоров, терпеливо выслушал. Пожурил, наобещал, «погладил по брюшку», и… занятия возобновились.

Ленин, узнав о стачке, взбесился. Все более слабея, проводя бессонные ночи, а днем страдая от сильных головных болей, нашел все же время между приступами, вызвал Сталина и Каменева и распорядился: через Дзержинского «обдумать, подготовить и ударить сильно».

Дзержинский воспринял приказ с удовлетворением. Он находился в неменьшем бешенстве, так как имел неосторожность при всех сцепиться в поединке со Стратоновым. Перевес на стороне его оппонента был настолько очевиден, что Феликс Эдмундович ушел осмеянный и освистанный. А главное, что, чувствуя свой проигрыш, он потерял самообладание и стал разговаривать в недостойном тоне.

Вместе с тем, Ленину стало ясно, что одними арестами, при еще несовершенной репрессивной системе, которая только набирала силу, обойтись невозможно. Опыта было мало, а этой самой интеллигенции – до чертовой матери, и она стала поднимать свою высоколобую, седую, плешивую голову. И тогда Ленин предпринял массовую высылку из России «гнилой интеллигенции», как он любил говорить. И тут он прав – конечно, гнилье нужно выбрасывать. (Выслан был в Париж и В.В.Стратонов.)

Появился еще один ярлык: «белый эмигрант». Нас учили в школе, что это те, кто «предал родину и бежал за границу». Но это, как и многое, чему нас научили, оказалось не совсем так.

Эмиграция приняла массовый характер осенью 1922 года. Ленин внес поправки в уголовный кодекс: о замене расстрела в некоторых случаях высылкой за границу. И тут же – о расширенном применении расстрела и расстреле за самовольное возвращение из эмиграции. В новом кодексе было приказано «узаконить» все виды беззакония и террора. Кодекс вступил в силу с 1 июня 1922 года.

Ленин составлял пространные списки и инструкции для ГПУ «о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции». Там был весь цвет и гордость национальной культуры, науки и искусства – то, что осталось после 4 лет арестов и расстрелов. Понимая, что совершает очередную преступную акцию перед народом и страной, он писал на конверте: «т. Дзержинскому. Лично, секретно, зашить».

А почему, собственно, уж так секретно? Все-таки высылка за рубеж лучше, чем расстрел. Благодаря такому решению какая-то часть великих русских артистов, ученых, писателей может и сохраниться. Все-таки что-то от русского ума и таланта останется.

Не все в этом деле было так просто и легко. Например, академика Павлова решили выслать, а он наотрез отказался покинуть родину. Когда у него, совершая очередной набег на квартиру, отняли награды, рукописи и даже пять Золотых медалей, а затем лишили денег и пайков, он решил уехать. Тут он узнал, что его сына Виктора, находившегося на юге России, расстреляли чекисты как представителя русской интеллигенции. Это для Ивана Петровича стало сильнейшим потрясением. Выехать за рубеж ему не дали. Ленин хотел от него избавиться, а ЧК решила, что он, имея огромный международный авторитет и крепкий, независимый характер, может черт знает что там, на свободе, наворочать… Уж лучше пусть здесь сидит под опекой партии и правительства. Отдали деньги, положили паек и даже вернули золотые медали (хотя очень не хотели, ссылаясь на постановление о невозвращении драгоценных металлов и камней – пришлось вождю вмешаться лично).

В это «великое» ленинское время уничтожения, высылки и всякого притеснения известных русских ученых быстро появляются новые, большевистские «академики». О них печатаются мифы и фантазии, чтобы на основе создаваемого образа убедить легковерную общественность в могучем потенциале и за­слугах людей довольно обыденных, рядовых, но настырных и пронырливых.

Ведущую роль в этом мифотворчестве занимали энциклопедические издания, находившиеся под жестким политическим контролем. Вот один из примеров: как указывается в БСЭ (1974), одним из ярких «советских государственных деятелей, создателем социалистической культуры (? – Авт.), писателем, искусствоведом, академиком АН СССР» был Анатолий Васильевич Луначар­ский.

В чем же практическая суть создания им «новой культуры»?

Он выступал и выступал: по случаю открытия театра, выставки, конкурса и вообще по любому поводу. Говорил долго, лирично, путаясь в мыслях и в плане того, что ему хотелось сказать нового, умного, полезного. (Считаясь главным агитатором при ЦК, он это место заслужил еще в Гражданскую, разъезжая по городам и весям в «агитпоезде», где имел свой вагон.) Выступал многословно и не всегда тактично, даже можно сказать, неприлично. Например, на похоронах Маяковского, желая еще раз привести довод о самоубийстве поэта и показать свою осведомленность о его жизни, он рассказал, что Владимир Владимирович заболел сифилисом, безрезультатно лечился около 5 лет, и болезнь дала осложнение на горле, что поэта-трибуна привело в уныние, вот он и свел счеты с жизнью.

Родился Луначарский в Полтаве, в «черте оседлости». Учился в Киеве в гимназии, которую не окончил. Однако деньги семья имела немалые, и он отправился в Италию, Францию, Швейцарию. Отсюда – знание немецкого и французского языков. В Цюрихе один год вольнослушателем посещал курс лекций по философии. Занимался в кружке марксистского самообразования. Переехал в Москву. Вел революционную работу. Попал в Таганскую тюрьму. Надо сказать, что этот факт был самым значительным в его биографии, открывшим ему путь ко всему тому, чего он добился. Во-первых, просидев почти год в камере, он много читал; столько на воле ему бы не прочесть. Условия были идеальными: он никуда не спешил, никуда не опаздывал, не был обременен житейскими хлопотами, библиотека здесь, как и в Бутырской тюрьме, была хорошая, и, наконец, ничто ему не мешало полностью сосредоточиться в мыслях. И он читал. Что-то даже писал сам, и получалось. В общем, этот год был его главным образованием, позволившим ему затем прославиться в сложившемся пролетар­ском окружении. А так как в этом окружении никто не мог отличить немецкий от французского, то стали распространяться слухи, что он знает не то шесть, не то десять языков. Эти слухи нравились Анатолию Васильевичу, и он старался вставлять в речь слова или фразы из других наречий, окончательно запутав народ и став «истинным полиглотом».

Во-вторых, находиться в тюрьме при царском режиме после 1917-го было самым ценным дипломом. Этот диплом был подтвержден ссылкой в Калугу, затем под Вологду, в Тотьму, где Луначарский провел четыре года (1900–1904). Хлебнув вволю русского захолустья тех лет, где от книг отвлекали вши, клопы и тараканы, он снова вырвался за рубеж. Выступал на Штутгартском и Копенгагенском конгрессах II Интернационала. Так лихо и довольно удачно себя вести позволяло, конечно, не образование, а воспитание в потомст­венной семье крупного чиновника. Гены несли его по волнам успеха. После 1917-го он получает назначение наркома просвещения, где больше заправляла Крупская и вскоре его заменила. О нем очень точно сказал Троцкий: «сочетание дилетантской щедрости с административной беспомощностью». Он, ничего не умея делать и ни к чему не приспособленный, выступал и писал. Понимая свои ограниченные возможности, как человек неглупый, придумал себе хорошую долж­ность «Директора театров» (что-то вроде «Директора Императорских театров», в том же значении и с теми же обязанностями), и получалось неплохо. Он дорожил национальными признаками, ходил в засаленном по-еврейски пиджаке с протертыми локтями, пропахшем луком и чесноком, хотя уже имел возможность хорошо одеваться. Используя навыки письма в тюремной камере, написал книжку, и не одну, статьи, театральные пьесы. В них ярко прослеживалась та самая «дилетантская щедрость», о которой говорил Троцкий. Но важно, что их писал государственный деятель, «Директор театров».

Легко догадаться, что такой значимый в новой социальной культуре Нарком и Директор театров не мог оставаться бесхозным и выглядеть бродягой. К тому же человек безвольный и добродушный всегда нуждается в поводыре по жизни. Тем более такой поводырь необходим в среде талантливых, увлеченных своими страстями, успехами и неудачами артистов, режиссеров, критиков и просто влюбленных в искусство людей. Выбираться на нужный берег в нужном месте такому вездесущему дилетанту как Луначарский было не просто трудно, а невозможно.

Вот тут-то, к счастью, и подвернулась во-время энергичная, умная, достойная женщина, разделявшая мировоззрение и политику вождей того времени. Она очень хорошо ориентировалась в создавшейся среде и стала опекуном наркома в его творческой деятельности. Он даже резко преобразился внешне.

Получился союз долгий и плодотворный, до самой смерти наркома, с профессиональной, опытной и в меру талантливой артисткой Малого театра Наталией Александровной Розенель. Союз оказался взаимовыгодным, а главное – имел под собой политическую основу. Луначарский писал для Розенель пьесы – она играла главные роли. Так как в Малом театре традиционно ставили пьесы А.Н.Островского, а вся бездарность сочинений Анатолия Васильевича на фоне их высвечивалась особенно ярко и убедительно, пришлось похлопотать об официальном признании властями пьес Островского «чуждыми и идеологически вредными» и замене их «произведениями Луначарского».                         

Смена репертуара произошла мгновенно. Артистка Розенель стала звездой сцены. Луначарский – писателем, значительно превзошедшим русских классиков.

Любовь плюс партийная идеология – всесокрушающи. Луначарский нанес значительный ущерб классической культуре (сказался еще и результат его работы с Крупской).

Наконец «создатель социалистической культуры» выдохся во всех отношениях, не написав ни диссертаций, ни капитальных научных трудов. И тут его произвели в «академики». Академика отправили послом в Испанию, где он в отличном климате и условиях доживал бы свой век. Воспользоваться столь редким в большевистской системе к себе отношением ему не пришлось – по дороге, под Парижем, он умер (1933 г., 58 лет).

Луначарский, в общем, был самым безвредным в этой зубастой стае. Он не делал революции, ни с кем не боролся (не считая споров в молодые годы с Лениным о демократических принципах). Он шел рядом с большевизацией страны и рассказывал о революционных свершениях, нововведениях, броских (но весьма сомнительных по сути) успехах.

Конечно, объективности ради, следует назвать и благородные, существенные дела, оставившие след в истории страны. Например, организация музеев (Барнаул), музыкальные конкурсы (Москва). И пожалуй, главный эпизод в его деятельности, – когда он сумел комиссаров-большевиков своим красноречием остановить в призывах взорвать и превратить в руины Зимний дворец и Эрмитаж по примеру французских революционеров, уничтоживших Бастилию.

В то время были «академики» и похлеще. Не только пробившиеся к славе, но нанесшие огромный вред и нашей науке и стране в целом. Например, Тимирязев, уничтоживший при Ленине лучшие умы России и прославившийся в этом куда больше, чем в науке. Или любимец Сталина, «народный академик» Лысенко, оказавшийся ловким политическим конъюнктурщиком, авантюристом, слабо разбирающимся в элементарных научных истинах и также принесший огромный урон отечественной науке. Но они были очень нужны – и их множили, выдвигали, пестовали, тащили на Олимп за уши и за хвост, выковывая новые кадры социалистической науки и культуры.

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА