Игорь Минутко о Сергее Есенине

The Epoch Times09.12.2005 Обновлено: 06.09.2021 13:37

Это эссе было написано в октябре 2001 года. Тогда я не смог его опубликовать. По каким причинам, — распространяться не буду. Скучно.

Прошло четыре года. В «наши дни», по моему глубокому убеждению, проблема, о которой я писал тогда, сегодня стала еще актуальней и усугублена очередным телесериалом «Есенин» на первом канале ТВ.

            Антисемитский синдром в России.

12 октября 2001 года.

Отправляюсь на поэтический вечер Елены Аксельрод в филиал Литературного музея в Гнездниковском переулке. Она приехала с сыном-художником из Израиля на несколько дней, вчера позвонила: «Приходи. Сколько мы не виделись?» Подсчитали – девять лет.

Начало в 18.30. Решил выйти пораньше. Загляну в библиотеку Дома литераторов, Клуба писателей, как теперь его называют. А Гнездниковский рядом.

Промозглый хмурый вечер с резким северным ветром; то дождь, то снег.

Вагон метро переполнен – вечерний час-пик. Я прижат к какой-то пёстрой рекламе. На ней черным жирным фломастером две записи, но разными почерками: «Америка! Так тебе и надо!» и «Бей жидов, спасай Россию». Под сим вечным на Руси лозунгом дата – 11.Х.2001.

В писательском клубе на столе у администраторов Малого зала всегда самая разнообразная литературная продукция, печатные органы всех наших новых «творческих организаций», на которые распался монстр под названием «Союз писателей СССР».

Среди листков и газет – «Московский литератор», номер 20, октябрь 2001 г., орган Московской писательской организации. Для непосвященных: не путать с Союзом писателей Москвы, объединяющем в своих рядах литераторов демократической и либеральной ориентации. А Московская писательская организация, возглавляемая товарищем В.И.Гусевым… Сейчас, дамы и господа, вы поймёте, к т о  т а м.

Листаю последний номер газеты. Третья страница «поэтическая», вся полоса отдана одному стихотворцу. Шапка: «Лауреат премии имени Сергея Есенина МГО (московская городская организация – И.М.) СП России Валерий Хатюшин. Из авторской врезки к «поэтической» подборке: «..Первая в моей жизни литературная премия носит имя лучшего поэта ХХ века. И как это для меня ни удивительно, мы с прозаиком Ириной Ракшой оказались первыми её лауреатами. Большей моральной поддержки в эти жуткие для литературы годы я и не мог себе вообразить.

 И кроме слов благодарности хочу сказать еще вот о чем: премия имени Сергея Есенина обязывает быть достойным великой русской поэтической традиции и, как бы это громко ни звучало, заставляет еще вернее служить России, особенно в такое лихое время, в котором мы по воле судьбы оказались».

Как же служит России своим «поэтическим» пером Валерий Хатюшин? Привожу два стихотворения из подборки есенинского лауреата, хотя, не скрою, перепечатывать их – омерзительно.

        ОТЧЕГО?

То ль Гусинский сослепу угодил в тюрьму,

То ли Новодворская в задницу ужалена…

Что хотите делайте, только не пойму,

Отчего евреи ненавидят Сталина?

Вроде бы совсем не он их сжигал в печах,

И не он устраивал ночи им хрустальные…

Сталинская армия на своих плечах

Вырвали из полымя племя загребальное.

За круги Полярные он их не ссылал

И не разъевреивал, и не раскулачивал,

К женщинам их чувственным нежностью пылал,

книги их бездарные хорошо оплачивал.

Страшная, голодная, зверская война

Загнала их в южную ссылку виноградную.

Майская, победная, сладкая весна

Им вернула Родину нашу ненаглядную.

И теперь мы, глупые, видим, как опять

Иудеи думские крылышки расправили.

Умники болтливые в толк не могут взять,

что без воли Сталина не было б Израиля.

То ли Новодворская села на лугу,

То ли Березовскому клизма в ухо вставлена…

Сколько не кумекаю, вникнуть не могу,

Отчего евреи так не любят Сталина?

Теперь поэтический залп по внешним врагам России, «опираясь на великую русскую традицию», во имя её блага и процветания:

ВОЗМЕЗДИЕ (11 сентября 2001 г.)        

С каким животным иудейским страхом

С экранов тараторили они!..

Америка, поставленная раком, —

Единственная радость в наши дни.

И не хочу жалеть я этих янки.

В них нет к другим сочувствия ни в ком.

И сам я мог бы, даже не по пьянке,

Направить самолет на Белый дом…

Вот такой фрагмент из пестрой и хаотической панорамы нашей «литературной жизни».

Пока скажу одно: после «американской трагедии»  в сентябре  в России произошло резкое обострение социальной болезни общества, имя которой – антисемитизм. Даже не обострение – разразился бурный её приступ. Характерно: в «праздничных» шествиях коммунистов и их сторонников 7-го ноября была одна колонна, которая, думаю, привела в оторопь и главного вождя наших несгибаемых большевиков, самого товарища Зюганова: по московским улицам маршировали молодые люди и представители средних возрастных категорий мужчин (головы многих  были перевязаны зелеными повязками смертников арабских фундаменталистов) с безумными, очевидно, от фанатического восторга, глазами. Они скандировали:

— Сталин! Берия! Бен Ладен!

И к «стихам» Валерия Хатюшина, и к вакханалиям коммунистов по поводу очередной годовщины «Великого Октября» на площадях и улицах столицы государства Российского, думаю, комментарии не требуются.

Из Клуба писателей я медленно брёл по Гнездниковскому переулку. Времени до начала поэтического вечера Елены Аксельрод было достаточно. Брёл, обходя лужи, подавленный только что прочитанными «стихами» Валерия Хатюшина.

Лауреат премии имени Сергея Есенина… Да как это возможно?.. И вдруг вспомнилось. Ваганьковское кладбище. Я пришел на могилу Игоря Талькова (тогда писал о нем пьесу). Потом бродил по скорбным аллеям, и мое внимание невольно привлекла довольно шумная толпа вокруг могилы с памятником из белого мрамора. Я подошёл. Это была могила Сергея Есенина, а вокруг неё витийствовали молодые люди в черном и в сапогах. Это были члены общества «Память». Что там громко и  злобно провозглашали, повторять не буду. Увы, известно. Но был рефрен: «Наш Серёга!», «Русский поэт – для русских!» Ну и так далее, в этом плане.

 «Почему так?» — задал я себе вопрос в плохо освещенном Гнездниковском переулке 12 октября 2001 года.

…И отвечаю на него сейчас, после погружения в некоторые архивные первоисточники.

Обращаю ваше внимание, дамы и господа, что выборочно приведенные горестные документы, а это «всего лишь» фрагменты милицейских протоколов без всякой корректорской правки, — вмещаются в двухгодичный период – с 20-го ноября 1923 года по 5-е сентября 1925 года и до трагической гибели Сергея Есенина остаётся  три месяца и двадцать один день.

Итак…

Двадцатое ноября 1923 года. Сергей Есенин с тремя друзьями – поэты Ганин, Клычков и Орешин – появляется в некой столовой, где по вечерам подают пиво и играют баянисты (ул. Мясницкая, 28). За соседним столиком сидит человек семитского облика. Сначала устные оскорбления подгулявшей компании, потом – драка. Вызвана милиция. И «хулиганы», и пострадавший доставлены в милицию.

Из милицейского протокола:

«Пострадавший Марк Роткин.  …Гражданин стал переглядываться (Есенин) со своими  товарищами, желая обратить внимание на меня. Сотоварищи, очевидно, поняли его. Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедах и страданиях «нашей России» виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилья жидов необходимы особые меры, такие, как погромы и массовые избиения. Видя, что я им не отвечаю и что стараюсь от них отворачиваться, желая избегнуть столкновения, они стали громко шуметь и ругать «противных жидов»… Затем эти же двое граждан говорили о том, что в существовании черной биржи виноваты всё те же жиды-биржевики, которых поддерживают «их Троцкий и Каменев».

Из допроса Есенина. О евреях в разговоре поминали только то, что мы в русской литературе не хозяева и понимают они в такой в тысячу раз хуже, чем в черной бирже, где большой процент евреев обитают и специалистов. Когда милиционер предложил идти, мы расплатились, последовали в отделение милиции, неизвестный гражданин назвал нас «мужичьё», «русскими хамами» и, когда была нарушена интернациональная черта национальности – словами этого гражданина, мы некоторые из товарищей назвали его жидовской мордой».

Из докладной дежурного милиционера Абрамовича: «…Спустя некоторое время они запели в искаженной форме и с ударением на «Р», подражая еврейскому акценту революционную песню «Вышли мы все из народа». Старший участковый надзиратель бывший в то время в комнате, приказал им замолчать, после чего они успокоились и промежду собой повели разговор о том, зачем «жидовские литераторы лезут в русскую литературу, они только искажают смысл русских слов» и в этом духе проходил их разговор с иронией и усмешками, направленными против евреев. В разговоре они спорили  точно все слова их не запомнились, но помню, что они говорили приблизительно следующее: «Хотя Троцкий и Каменев сами вышли из еврейских семей, но они евреев ненавидят и на фронте однажды был приказ Троцкого заменить евреев хозяйственных должностей и послать на фронт в качестве бойцов…»

Боже мой! Какая тоска, какое горе… Неужели это тот самый Сергей Есенин, который –

            Не жалею, не зову, не плачу.

Все пройдёт, как с белых яблонь дым…

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым?

Не он. Это не тот человек, которого привели в отделение милиции в ноябре 1923 года.

20-го января 1924 года в 1 час 15 минут участковым надзирателем 46-го отделения милиции Москвы Мальцевым составлен следующий протокол номер 156:

«Сего числа в отделение милиции явился милиционер поста номер 231 тов. Громов, который доставил с собой неизвестного гражданина в нетрезвом виде и заявил: «Ко мне на пост пришел служащий кафе «Домино» и попросил взять гражданина, который учинил драку. Когда я пришел туда и попросил выйти его из кафе и следовать в отделение, на что он стал сопротивляться, но при помощи дворников его взяли силой и доставили в отделение. Дорогой он кричал: «Бей жидов!», «Жиды предали Россию!» и т.д. Прошу привлечь гражданина к ответственности по ст. 176 и за погромный призыв».

Допрошенный по сему делу по вытрезвлении, назвался гражданином Есениным Сергеем Александровичем, проживающем в санатории для нервнобольных, по адресу Полянка, дом 52».

Утром на следующий день поэт написал следующее объяснение:

«Виновным себя ни в чем не признаю. Я вышел из санатория, встретился с приятелями, задержался и опоздал в санаторий, решил пойти в кафе, где немного выпил и с тех пор ничего не помню, что я делал и где был».

Дамы и господа! Прошу запомнить окончание это объяснения: «…где немного выпил и с тех пор ничего не помню, что я делал и где был».

Свидетель Эрлих Ю.Ю. по этому делу показал: «Я сидел в клубе поэтов и ужинал. Вдруг туда влетели Есенин и Ганин. Не говоря ни слова, Есенин и Ганин начали бить швейцара, и продолжая бить и толкать присутствующих, добрались до сцены, где начали бить конферансье. Пришедший милиционер просил их разойтись, но Есенин начал бить по лицу милиционера, последний при помощи дворника усадил его на извозчика и отправил в отделение. Он, Есенин, всё же бил опять дворника и милиционера. Подбежавший второй милиционер на помощь получил от Есенина несколько ударов по лицу. Затем Есенин начал бить и дворников на протяжении всей дороги. Есенин кричал: «Жиды продают Россию» и т.д.»

                     …Я по первому снегу бреду,

в сердце ландыши вспыхнувших сил.

Вечер синею свечкой звезду

Над дорогой моей засветил.

Я не знаю, то снег или мрак?

В чаще ветер поёт иль петух?

Может вместо зимы на полях

Это лебеди сели на луг…

Плачу и рыдаю. У Юрия Казакова есть рассказ с таким названием – «Плачу и рыдаю»…

23-е марта 1924 года. В 15-е отделение милиции Москвы явился потерпевший М.В.Найман.

Из показания В.М.Наймана:

«Сего числа, идя со своим братом по Малой Бронной улице по направлению к Тверскому бульвару, я увидел стоящего около извозчика гражданина в нетрезвом состоянии. Когда мы проходили мимо этого гражданина, он без причины по нашему адресу сказал: «Жиды». Тогда я ему сказал: «Если вы пьяны, то идите домой». Он же стал ко мне приставать, я оттолкнул его от себя, после этого он вторично кинулся на меня и ударил по лицу, на что я вторично оттолкнул его от себя. Подоспевшим милиционерам  таковой был доставлен в комендатуру МУРа».

Из показания участкового надзирателя МУРа,

 который из уголовного розыска перевозил Есенина в отделение милиции номер 15: «Он два раза ударил меня по лицу и оскорблял нецензурными словами».

Из милицейского протокола: «Допрошенная в качестве свидетеля Есенина Екатерина показала следующее: «Мы ехали на разных извозчиках. На одном повороте Есенин вывалился из санок. В это время Есенин нечаянно толкнул одного из двоих проходящих граждан. В ответ они обозвали его пьяным. Есенин назвал их «жидовскими мордами». Сам Есенин категорически отрицал свою виновность. Дело передано в народный суд Краснопресненского района».

             …Я иду долиной. На затылке кепи,

             В лайковой перчатке смуглая рука.

             Далеко сияют розовые степи,

             Широко синеет тихая река.

            

             Я беспечный парень. Ничего не надо.

             Только б слушать песни – сердцем подпевать,

             Только бы струилась легкая прохлада,

             Только б не сгибалась молодая стать…

Последний антисемитский скандал, учиненный поэтом, произошел 6-го сентября 1925 года, в спальном вагоне поезда, охраняемом чекистами, в котором Есенин с женой Софьей Андреевной Толстой возвращались из Баку в Москву. В вагоне ехали – среди прочей номенклатурно-чекистской публики – дипломатический курьер Адольф Роча и Юрий Левит, начальник отдела по благоустройству Москвы. Не стану описывать безобразный скандал, зачинщиком которого был пьяный поэт. На этот раз дело не ограничилось милицейским протоколом. По требованию Роча и Левита наркомат иностранных дел обратился в московскую прокуратуру с требованием привлечь поэта к уголовной ответственности. Начались допросы. Предстоял суд.

Друзья спрятали Есенина в психиатрической клинике у профессора Ганнушкина. Здесь Сергей Александрович, к этому времени неизлечимо страдавший алкоголизмом, но теперь трезвый, в фактическом, хотя и комфортном, заточении, находясь в глубокой депрессии, написал пятнадцать стихотворений.

 Возможно, там, в психушке, Сергей Александрович осознал, чем для него может закончиться предстоящий суд, за которым незримо стояли первые лица Лубянки.

Последовало бегство поэта из клиники – в Ленинград, в гостиницу «Англетер»…

Эту сокрушительную хронику из последних лет жизни безусловно величайшего – и трагического – русского поэта следует закончить эпизодом, случившимся хронологически раньше, в 1923 году.

Из книги Семёна Беленького «Почти 12 лет и другие годы», издательство «Гибор», Тель-Авив, 2001):

«Находясь в Америке, Есенин и Дункан были приглашены к своему переводчику Мани-Лейбу, известному идишскому поэту. Гости выпили, и Есенина понесло. Он начал плести антисемитский бред, обвиняя евреев во всех бедах России. Кто-то из присутствующих резко запротестовал. Поэта заставили замолчать. Решив загладить неловкость, Дункан предложила потанцевать.

«Перед кем ты будешь танцевать?» — набросился Есенин на Дункан. Началась драка. Есенин выкрикивал антисемитские ругательства и плевался. История попала в газеты.

Через несколько дней правительство Америки выдворило Есенина с супругой за пределы страны. Ни Дункан, ни Есенина никто не провожал. В СССР этот факт скрывался».

                    

                                        * * *

…Среди стихотворений, написанных Сергеем Есениным в психиатрической клинике профессора Ганнушкина, последним было:

                     Клен ты мой опавший, клен заледенелый,

                     Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

                     Или что увидел? Или что услышал?

                     Словно за деревню погулять ты вышел…

Под ним поэт обозначил дату – 28 ноября 1925 года. До «предназначенного расставанья» с миром сим, до поэтического завещания «До свиданья, друг мой, до свиданья…» оставался месяц.                

                     Мы теперь уходим понемногу

                     В ту страну, где тишь и благодать.

                     Может быть, и скоро, мне в дорогу

                     Бренные пожитки собирать.

            Милые березовые чащи!

            Ты земля! И вы, равнин пески!

            Перед этим сонмом уходящим

            Я не в силах скрыть своей тоски…

                     Слишком я любил на этом свете

                     Все, что душу облекает в плоть.

                     Мир осинам, что раскинув ветви,

                     Загляделись в розовую водь…

Так что же, Есенин – антисемит? И да и нет. Нет в его чистой, нежной, скорбной и томительной поэзии, насквозь проникнутой любовью к России, к деревенской России, надо уточнить, — ни единого антисемитского выпада. Ни единого… И – что тоже принципиально важно – любовь поэта к Родине соединена, перемешана с ощущением гибели, исчезновения этой России под натиском новых исторических сил, олицетворенных в понятии «Великий Октябрь».

И тем не менее:

                     Отдам всю душу Октябрю и Маю.

                     Но только лиры милой не отдам…

Компромисс? Увы! Безусловно, компромисс. Не мог принять – и не принимал — Сергей Есенин ни ленинскую революцию, ни большевиков, ни советскую власть, атеистическую и разрушительную для деревенской России. И для истинного творца в искусстве, для поэта, а Сергей Есенин – поэт от Бога.

  Так кто же виноват и в драме Сергея Есенина, и в драме его деревенской России?

Ответ на этот роковой вопрос находит «Черный человек», живущий в поэте, его двойник, в последние годы жизни Сергея Есенина все чаще в определенном состоянии заменяющий его в реальной жизни:

            Друг мой, друг мой,

            Я очень и очень болен.

            Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

            То ли ветер свистит

            Над пустым и безлюдным полем,

            То ль, как рощу в сентябрь,

            Осыпает мозги алкоголь.

                     Черный человек,

                     Черный человек,

                     Черный человек

                     На кровать ко мне садится,

                     Черный человек

                     Спать не дает мне всю ночь…

Выскажу одно своё глубокое убеждение: русский бытовой антисемитизм густо замешан на нашем национальном пьянстве, на алкоголе, на водке (внутри этого убеждения еще одно: легкие виноградные и фруктовые вина – дар человечеству от Бога, а спирт, водка, после определенного рубежа выпитого, роковой черты – от Дьявола, от темного князя мира сего; эту черту давно преступил пьющий русский люд всех социальных категорий). История всех еврейских погромов в России – и до революции, и после неё – свидетельствуют об этом. В каком состоянии люди – если они люди… — с иконами, хоругвями, с крестами, или с красными революционными флагами совершали «акции» очищения России от евреев? Что из себя представляют колонны антисемитов сегодня на улицах и площадях наших городов? Вглядитесь в их, с позволения сказать, лица хотя бы на экранах телевизоров. А когда начинают громить «жидов», обливаясь пьяными слезами о «загубленной России», в застольях наши писатели-патриоты и представители прочих слоев отечественной «интеллигенции»? Уверяю вас: должно быть изрядно выпито крепко-горячительного, чтобы даже в кругу единомышленников, «заединщиков» возникла эта тема, разрушительная для нормальной человеческой личности. Потому что антисемитизм, в определенном смысле – психическое заболевание. Социальный, политический, медицинский диагноз этой болезни – особая сложная тема, и требует глубокого пространного анализа. В этом тексте он опускается. Важно лишь сказать следующее: в последние годы жизни этой неизлечимой, а только прогрессирующей болезнью, увы, страдал Сергей Есенин, тяжко страдал… И тут надо сказать со всей определенностью (ведь поэт не скрывал своих взглядов): его скрытно ненавидели и боялись и кремлевские вожди, и вся чекистская рать. Прежде всего боялись есенинского влияния на деревенскую Россию, а это – тогда – девяносто процентов населения. И, действительно, в кремлевской банде вождей во главе с Лениным и в чекистской своре было немало евреев. Тут истоки – тоже скрытной ненависти Есенина к ним. Одно из двух: или он должен был победить новых кремлевских сидельцев и главарей ЧеКа, или – они его. Но слишком неравным оказалась дуэль, и они убили поэта кровавыми руками лубянских палачей.

Наконец, последнее. Боже мой! Как это, вроде бы, просто: у тех, кто убил нашего величайшего поэта, нет национальности. Они не евреи, не русские, не латыши, не украинцы. Впрочем, есть, есть у них «национальность», она называется так: чекисты.

            «Черный человек!

            Ты прескверный гость.

            Эта слава давно

            Про тебя разносится.

            Я взбешён, разъярён,

            И летит моя трость

            Прямо в морду его,

            В переносицу…

                     …Месяц умер.

                     Синеет в окошке рассвет.

                     Ах ты, ночь!

                     Что ты, ночь, наковеркала?

                     Я в цилиндре стою.

                     Никого со мной нет

                     Я – один…

                     И разбитое зеркало.

Над «Черным человеком» Есенин работал более двух лет; последнюю редакцию этой искренней и беспощадной к себе исповеди он сделал 12-го и 13-го ноября 1925 года, перед тем, как передать поэму в журнал «Новый мир», где она была опубликована уже после смерти поэта. До «предназначенного расставанья» оставалось сорок два дня…

Что же, надо признать, такова горькая правда: есть две ипостаси Сергея Есенина. Первая: главная, основная – он «Великий русский поэт», по определению А.М.Горького, что стопроцентно соответствует истине. Таким он и останется на Земле, пока на ней звучит русское слово.

А вторая ипостась Есенина – «Черный человек». И в ней он – тяжкий укор русской совести и нашему самосознанию.

Только в этой горестной ипостаси Сергея Александровича Есенина «поэт» Валерий Хатюшин заслуживает звания лауреата премии его имени.

                                        * * *

…Поэтический вечер Елены Аксельрод собрал в маленьком зале филиала Литературного музея в Гнездниковском переулке тех, кто её знает и любит. Пришли старинные друзья по былой московской жизни. Неужели всё это происходило с нами? Дружеские застолья со стихами и музыкой, с литературными спорами, в атмосфере Булата Окуджавы: «Давайте говорить друг другу комплименты…»; прогулки по предновогодней заснеженной Москве; или черные ночи Коктебеля, пронизанные пронзительной перекличкой цикад, — и опять споры, шутки, стихи. Песни под гитару, и сухое крымское вино льётся рекой; незаметно проходит ночь, уже розовый акварельный рассвет над коктебельской бухтой. Всё рухнуло, развеялось прахом – нет прежнего литературного Коктебеля, сиротой и изгоем выглядит «Дом поэта» Максимилиана Волошина посреди бала, который правят там «новые русские и украинцы», и шумит окрест, под вечный рокот тихого прибоя иное племя, «молодое, незнакомое». Что же, «Всё проходит…» Воистину так.

Были на вечере Лены Аксельрод и те, кто разделил с поэтом горькую чашу изгнания.

…Лена читает стихи. Для меня – совсем новые. Хотя и раньше я считал её прекрасным и глубоким русским поэтом. Теперь она – волею судеб – принадлежит и русской и еврейской литературе. В её стихах «израильского периода» отражено всё: и драма исхода евреев из Советского Союза (это трагедия не только «их», но и России, наш, пока еще не искупленный перед отечеством грех), ностальгия по истинной родине и благодарность родине новой, обретенной, на земле обетованной, атмосфера героического Израиля в окружении арабского мира, проникнутого ненавистью и нетерпимостью, и увы, этой многовековой взаимной вражде не видно конца. Пока не видно…

Небольшая подборка стихов Елены Аксельрод из книги «Стена в пустыне»(Иерусалим, 2000), своеобразным соавтором которой является Михаил Яхилевич, художник, сын Елены, живопись которого – блестящая иллюстрация внутреннего мира поэта – трагического, нежного, хрупкого, мужественного и исполненного добра.

            …Совсем по-русски лаяли собаки.

            Перхушково, исхоженная Сходня.

            Округлая, сомкнулась ночь Господня,

            И алые подсоленные маки

            Над Мертвым морем так черны, нежны,

            Как первенцы подснежников во мраке

            Другой, еже таящейся весны.

                                                           1992.

                     ВЕЧЕРНИЙ СЮЖЕТ

            В промежутке, когда ни светло, ни темно,

            Чуть размытым наброском сюжета

            Новосёлы сойдутся стучать в домино,

            Как в Москве, если отпуск и лето.

            Сдвинут лавки тесней за дощатым столом

            В невзначай обретенном Араде,

            И устроются жены мечтать о былом,

            О бакинском и минском укладе.

            А за ними – Черемушки. Правда, бетон

            Раскаляется за день некстати.

            Разве это сюжет? Это попросту фон,

            Это горы горят на закате,

            Русской речью вечернею взяты в полон –

            Наш язык вожделеет к прохладе –

            Но порою иврит из открытых окон

            Заверяет, что он не в накладе.

            Полосатого облака гаснет наряд

            Вот подол уже с крышами вровень.

            Спит иврит. Русский спит. Лишь глядят на Арад

            Кнопки белые в черном покрове.           

                                                           1998.

                              ПЕСНИ ИЗРАИЛЯ

            Здесь песенка любая о стране,

            Как заклинанье в хрупкой тишине,

            Мольба о верности и о любви:

            Останься! Не уйди! Не уплыви!

                     Так нежен, так протяжен каждый звук,

                     Как будто в нем предчувствие разлук,

                     И сам напев тоскует, предвещая

                     Господен гнев, изгнание из рая.

                                                           1994.

                              * * *

            Ветер-домушник оконную раму

            Мокрыми пальцами рвет.

            Кто-то сквозь дождь присягает исламу,

            Милость Аллаха зовет.

            Но почему этот зов заунывный

            Ветра и града слышней?

            Знают ли солнцем пронзённые ливни

            Сколько им выпало дней?

                     Сколько им выло? Сколько осталось нам

                     Рядом с огнем и мечом?

                     Кто там, внутри, распластался за ставнями,

                     Молит Аллаха о чём?..

                                                           1997.

                             

Поддержите нас!

Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом и получите в подарок уникальный карманный календарь!

календарь Epoch Times Russia Поддержать
«Почему существует человечество?» — статья Ли Хунчжи, основателя Фалуньгун
КУЛЬТУРА
ЗДОРОВЬЕ
ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
ВЫБОР РЕДАКТОРА