Стихи Натальи Чековой. Поэты по субботам

Наталья Чекова — поэт, потому что по природе своей и по мироощущению одиночка и созерцатель. Поэтическое творчество считает своим хобби, но творит она с тем должным уважением, которое присуще профессионалам словосложения.

Наталья родилась в Москве тридцать три года тому назад у замечательных родителей, далёких от поэзии, но творческих и мудрых. Увлеклась поэзией в школьные годы, тянулась к рукоделью, рисованию, актёрству, пыталась поступить в театральное училище им. Щукина, прошла на третий тур, но послушалась родителей и… стала юристом.

Наталья любит людей и одиночество. Парадоксально, но так. Любимые поэты, они же спутники по жизни: Пастернак, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Поплавский, Арсений Тарковский и, конечно, Бродский, которого считает своим главным наставником по стихосложению.

Наталья пишет стихи в одиночестве, ночью и в настроение. Вернее, не пишет, а стихи как бы сами начинают писаться. Наталья растит дочку. Лучшая подруга поэтессы — её младшая сестра Светлана.

Чертополох

Проносишь воду мимо рек,
а слово — мимо рта.
И произносишь: человек,
как жизнь моя пуста.
Чертополох, чертополох,
проталины кругом.
И в горле душном тяжело
который год.

Который год — глухой порог,
и чернота в углах.
В лес за руки приводит Бог,
раскручивает страх.
Зажмурившись, на ощупь, вглубь,
вприсядку, набекрень
Непроходимый шепот губ
в немилый день.

Испепели, испепели
и тонкое упрочь.
Перенести меня вели
совсем в иную ночь.
Где осторожно за душой
таится птичий крик.
Где Бог не страшный,
не большой,
и не старик.

Безмолвие

Меж нежностью и болью — островки
безвестно утопают в тёмных водах.
Бредут стеной безмолвия полки,
не находя в прощании свободы.

Твой сон белёс, а волн пушистых степь
на глубине детей немых венчает.
Как страшно мне нечаянно успеть
коснуться тишины седой плечами.

И там навек слоняться без тоски
по той земле меж нежностью и болью,
и звуки жадно пить с твоей руки,
не замечая беспрестанной соли.

Всё на самом деле

Я пожалею, если станешь ныть,
клянуть судьбу, навёрстывая слёзы.
Не дожили до ветреной весны
и умерли как будто несерьёзно.

Но всё на самом деле — вот ключи,
вот облако — зашторенное знамя.
И пролитое на руки — молчи,
и по щекам отхлёстанная память.

Жалею и жалею, и пою.
Укачиваю волю и разлуку.
Любовь мою и временность мою,
и равенство молчания и звука.

Ветер

А ветер — утренний певун,
Как голосок пропащий.
Но я живу, я всё живу
Меж сном и настоящим.

Вот провожает чей-то взгляд
Спешащих на разлуки.
А человек мой, говорят,
Чужие греет руки.

А если, всё-таки умру,
То вы меня не ждите.
Не затевайте поутру
Прощальных чаепитий.

Крикливых уток перелёт,
И рябь воды дрожащей…
Всем предположен свой черёд —
И ждущим, и спешащим.

Чувствительные люди

Чувствительные люди на виду.
Хватай их за руку, укладывай на блюдо.
А после пей, кромсай их облик люто,
Как татарва в немыслимом году.

Теней звериных руки на стене.
Мир — сухостой, а человек — безбожник.
Чувствительные люди видят кожей,
И потому так слепы по весне.

Им мал огонь, но тяжела вода.
Их губы — мох, и стрелами покрыты.
Чувствительные люди не убиты,
А только одиноки иногда.

Про море

1.
Чего мы желали в пустыне мирской?
Причудливых птиц золотые короны,
печальных деревьев скрипящие кроны,
морей отраженье во взгляде мужском.
Солёное счастье во взгляде мужском.
Но море придумано так далеко.

И только тогда закипает покой,
когда на полосках песчаных границы
размыты, и кажется, светятся лица.
Умыты, и чудится нам, и приснится.
Но море придумано так глубоко…
Чего мы желали во взгляде мужском,
как дети, смеясь по воде босиком…

2.
Над пастбищами моря и травы
небесных пастухов льняная стая.
О, ласточки, не троньте головы!
Ведь я тотчас под дождиком растаю,
не надышавшись вдоволь синевы.

Распластанное небо под ногами,
а я морей напиться тороплюсь.
Не в духоте себя превозмогая,
не в красоте — широкая, нагая,
земля слепая, можно, я напьюсь?

Морей подайте, с молоком и солью!
Горячих вод в бессонных берегах.
Где ласточки, вбирающие волю,
напоенные радостью и болью,
перелетая раскалённый страх,
дрожат в моих обветренных руках.

И нет причин изнанки сторониться,
где опалённых кипарисов лица,
земель пустых разморенный живот…
Там море настоящее живёт,

или в моей отчаянной столице?