Из динамика тележки доносится чёткий женский голос:
«Продаю тофу, настоящий рассольный тофу! Тофу на продажу».
Этот голос мой. А тот старик мой отец. Мой отец глухонемой. Только когда мне было за двадцать, я, наконец, осмелилась записать свой голос для рекламы тофу моего отца, заменив медный колокольчик, которым он тряс десятилетиями.
Моя ненависть к отцу
Когда мне было 2–3 года, я уже понимала, как унизительно иметь глухонемого отца, поэтому с раннего возраста стеснялась его. Когда я видела, как другие дети, посланные матерями купить тофу, хватали товар и убегали, не заплатив, а мой отец вытягивал шею, но не мог кричать. Я не бежала за ними, чтобы побить их, как мой старший брат, а молча горестно наблюдала, не злясь детей, но ненавидя отца за то, что он немой.
Когда моя мать умерла, она не оставила своего изображения, только крошечную чёрно-белую фотографию, сделанную перед свадьбой. Когда я устраивала отцу разнос, он переворачивал квадратное зеркало, чтобы посмотреть на фотографию, и молча смотрел на неё, а потом возвращался к своей работе.
Больше всего меня бесило, когда другие дети называли меня «третьим ребёнком немого». Когда мне не удавалось их переспорить, я бежала домой, рисовала на земле круг перед отцом, который молол тофу, и плевала в центр. Хотя я не понимала, что это значит, я знала, что это самый ядовитый способ проклясть глухонемого отца, из-за того что другие дети так поступали со мной.
Когда я впервые прокляла отца, он прекратил работу, долго смотрел на меня, и его слёзы текли ручьём. Отца можно было редко увидеть плачущим, но в тот раз он проплакал в мастерской тофу всю ночь. Благодаря его слезам я, казалось, нашла выход своему унижению. С тех пор я часто подходила к нему и ругала, а потом уходила, оставляя его на некоторое время с пустым взглядом.
Потом он перестал плакать. Он ещё больше сутулился, прислоняясь к точильному бруску или камню, и казался мне ещё более жалким и презренным.
План лучшей жизни
Я была полна решимости хорошо учиться, поступить в колледж и уехать из деревни, где все знали, что мой отец глухонемой. Это было моим самым большим желанием на тот момент. Я не замечала, как один за другим женились мои братья, не замечала новых точильных брусков в мастерской по производству тофу, не замечала, сколько зим и лет прошло под звон изношенного медного колокольчика в каждой деревне… Я сосредоточилась на учёбе.
Наконец, меня приняли в колледж. Мой отец впервые надел синий пиджак, который сшила для него тётя в 1979 году. Сидя под лампой ранней осенью 1992 года, радостный и торжественный, он протягивал мне пачку денег с запахом тофу и что-то беспрестанно бормотал. Я молча слушала его восторг и гордость, безучастно наблюдая за тем, как он радостно оповещает наших родственников и соседей. Когда я увидела, как он ведёт моего второго дядю и братьев резать жирную свинью, которую он заботливо выращивал два года, чтобы отпраздновать моё поступление в колледж со всей деревней, что-то тронуло мои огрубевшие сердечные струны, и я заплакала.
Во время трапезы я на глазах у всех дала отцу немного свинины и со слезами сказала:
«Папа, папа, пожалуйста, съешь мясо».
Мой отец не слышал, но понял. Его глаза загорелись как никогда раньше, и он стал глотать вино из сорго, смешанное со слезами и мясом. Мой отец был по-настоящему пьян: его лицо было таким красным, спина такой прямой, язык жестов таким элегантным! За 18 лет, да, 18 лет, он ни разу не слышал от меня слова «папа»!
Мой отец продолжал усердно готовить тофу, чтобы деньгами, пахнущими тофу, поддерживать меня в колледже. В 1996 году я закончила учёбу и была направлена на работу в Тилин, в 20 километрах от моего родного города сельского типа. Устроившись, я поехала за отцом, который жил один. Но когда я возвращалась в деревню на такси, произошёл несчастный случай.
Поворот судьбы
Всё о том, что произошло потом, я узнала от своей невестки. Кто-то из прохожих узнал во мне третью дочь из семьи Ту. Приехали мои старшие братья и их жёны, плачущие от свалившегося горя, увидев, что я вся в крови и без сознания. Мой отец, прибыв последним, протолкнулся сквозь толпу, поднял меня — все думали, что я точно мертва — остановил проезжающий грузовик, поддерживая моё тело ногой и выудил горсть мелочи от продажи тофу, запихнул её в руку водителя, а затем лихорадочно перекрестился, умоляя водителя отвезти меня в больницу. Моя невестка сказала, что мой обычно робкий отец проявил в тот момент огромную силу и решительность.
После тщательной промывки ран врач посоветовал перевести меня в другую больницу и намекнул моим братьям, что меня уже не спасти. В то время пульс у меня почти отсутствовал, а голова была сильно повреждена. Мой отец в отчаянии разорвал похоронную одежду, которую купил мой старший брат, указал на свои глаза, показал большой палец вверх, указал на висок, а затем указал на меня большим пальцем вверх показывая:
«Не плачь, я не плакал. Ей всего двадцать с небольшим. Она выживет. Мы можем спасти её!»
Доктор выражал серьёзные сомнения и объяснил моим братьям:
«Даже если мы попробуем, это будет стоить много денег, и нет никакой гарантии, что она выживет».
Мой отец опустился на колени, быстро встал, указал на меня и серьёзно произнёс:
«Пожалуйста, спасите мою дочь. Она перспективна, она необыкновенная. Я заработаю деньги на медицинские расходы. Я могу разводить свиней, заниматься фермерством и делать тофу. У меня есть деньги, сейчас у меня четыре тысячи юаней».
Доктор покачал головой, показывая, что четырёх тысяч юаней далеко не достаточно. Мой отец указал на моих братьев и их жён и сжал кулак показывая:
«Мы все вместе будем усердно работать, у нас всё получится».
Видя, что доктор колеблется, он указал на потолок, топнул ногой, сложил руки в молитве и закрыл глаза, подавая знак:
«Я могу продать свой дом. Я могу спать на земле. Даже если это будет стоить всего, я хочу, чтобы моя дочь жила».
Затем он указал на сердце доктора, раскинув руки в стороны, показывая:
«Доктор, пожалуйста, доверьтесь нам. Мы найдём способ заплатить».
Мой старший брат со слезами на глазах переводил врачу язык жестов моего отца. Доктор, привыкший к жизни и смерти, был очень тронут.
Доктор сказал:
«Даже если её прооперируют, она может не выжить. Она может не встать с операционного стола…»
Мой отец решительно похлопал себя по карману и жестом указал на грудь, означающим:
«Сделай всё, что в твоих силах. Даже если не получится, мы всё оплатим».
Огромная любовь отца не только удерживала мою жизнь, но и вселяла во врачей уверенность и решимость спасти меня. Меня привезли в операционную.
Кансай, Япония. Парады в Осаке и Киото разоблачают преследование Фалунь Дафа компартией Китая
Самоотверженная любовь отца
Мой отец ждал у операционной, нервно вышагивая по коридору! Он не проронил ни слезинки, но от напряжения за эти дюжину часов у него образовались язвы во рту. Он непрерывно и судорожно жестикулировал, молясь Будде и прося Бога, умоляя небеса даровать его дочери жизнь.
И Небеса дрогнули! Я выжила. Ещё полмесяца я оставалась в коме. Столкнувшись с моим «вегетативным состоянием», все потеряли надежду, кроме отца, который упорно ждал у моей кровати, когда я очнусь.
Его грубые руки осторожно массировали меня. Он непрерывно призывал:
«Доченька, проснись. Доченька, папа ждёт, когда ты выпьешь свежего соевого молочка!»
Чтобы врачи и медсестры хорошо ко мне относились, он воспользовался возможностью, когда мой брат заменял его, и приготовил большой поднос мягкого тофу, исходящего паром, и раздал его почти каждому медработнику в хирургическом отделении. Хотя в больнице запрещено принимать подарки от пациентов, они с пониманием отнеслись к его простому и искреннему жесту. Мой отец был доволен и чувствовал себя увереннее, жестикулируя им:
«Вы все хорошие люди. Я верю, что вы сможете спасти мою дочь!»
За это время мой отец побывал во всех деревнях, где продавал тофу, чтобы собрать деньги на лечение. Благодаря честности и доброте, проявленным им на протяжении всей жизни, он получил достаточную поддержку, чтобы помочь своей дочери переступить порог жизни и смерти. Жители деревни щедро жертвовали деньги, а отец скрупулёзно записывал каждое пожертвование: Чжан Саньчжу — 20 юаней, Ли Ган — 100 юаней, Ван Дасао — 65 юаней…
Спустя полмесяца, однажды утром, я, наконец, открыла глаза. Передо мной стоял худой, измождённый старик, с широко открытым ртом от удивления и радости от того, что я очнулась. Он что-то бормотал и кричал, его седые волосы были мокрыми от пота. Мой отец, у которого полмесяца назад были чёрные волосы, за это короткое время постарел на 20 лет!
Пока моя бритая голова медленно обрастала, отец осторожно прикасался к ней, ласково улыбаясь. Когда-то это прикосновение было для него редким удовольствием. Когда через полгода мои волосы стали достаточно длинными, чтобы завязать их в небольшой хвостик, я взяла отца за руку и попросила расчесать мне волосы. Он неуклюже расчёсывал прядь за прядью, не в силах добиться удовлетворительного результата. Я носила небрежный хвост на голове, сидя на маленькой тележке, переделанной из его тележки с тофу; в ней отец вывозил меня на улицу.
Однажды отец остановился, жестом обнял меня и отпрянул, а затем потёр пальцы, показывая деньги, намекая на то, что хочет продать меня как тофу! Я притворилась, что плачу, закрыв лицо ладонями. Подглядывая сквозь пальцы я увидела, что отец сидит на корточках и беззвучно смеётся. Эта игра продолжалась до тех пор, пока я снова не смогла встать и ходить.
Теперь, если не считать периодических головных болей, я выгляжу очень здоровой. Мой отец очень гордится этим!
Вместе мы упорно трудились, чтобы расплатиться с долгами, и вскоре отец переехал в город, чтобы жить со мной. Но он не мог бездельничать после целой жизни тяжёлого труда, поэтому я арендовала небольшой сарай неподалёку, чтобы он мог готовить там тофу.
Тофу, который готовит мой отец, получается ароматным, нежным и большим; его с удовольствием покупают. Я установила на его тележку для тофу динамик, работающий от аккумулятора. Хотя отец не слышал моих чётких слов, он знал, что динамик есть. Всякий раз, нажимая на кнопку, он поднимал голову, его лицо было полно счастья и удовлетворения, и он не выказывал никакой обиды на мою прошлую неприязнь к нему.
В то время как мир наполнен симфонией любви — когда мы слушаем, выражаем, чувствуем и глубоко переживаем, — я поняла, что самая невероятная музыка — это тишина. Она передаёт мою глубочайшую признательность за любовь лучше, чем любые слова.
__________
Чтобы оперативно и удобно получать все наши публикации, подпишитесь на канал Epoch Times Russia в Telegram
