Наталья Гайворонская: «У нас есть культура потребления наркотиков, но нет культуры избавления от них»

Иногда достаточно первой инъекции, чтобы развилась наркотическая зависимость, иногда полгода, год. Наркоман теряет друзей, семью, остается без работы, вовлекается в преступную среду, приносит бездну несчастий себе и окружающим, и, наконец, медленно и верно разрушает свое тело и душу.

В трудный момент, когда от него уже все отвернулись, находятся люди, которые могут помочь, которые верят в него. Их мало, но они есть.

О проблемах наркологии мы говорили с врачом Натальей Гайворонской — руководителем службы социального сопровождения АНО «Центр АнтиСПИД» в Воронеже.

— Наталья Алексеевна, чем отличается Ваша организация от других наркологических центров?

Н.Г.: Те услуги, которые предоставляет наш Центр, практически никто не оказывает. Не каждый готов встать на учет в наркодиспансер, чтобы получить бесплатную наркологическую помощь, а он ее не получит, если не состоит на учете. Тут присутствует определенная дискриминация, и человека ущемляют в правах.

Если человек, употребляющий наркотики, становится на учет, тут же вступает в силу ограничение его прав. В чем оно выражается? Сейчас в России, как и во всем мире, сложно найти работу. У кого-то из наркопотребителей есть водительские удостоверения, они работают водителями. Он готов бросить принимать наркотики, но нет денег, чтобы пройти платное лечение, а при бесплатном лечении он лишается источника дохода, как только встанет на учет. Кто же после этого захочет встать на учет в наркологическом диспансере?

— Получается, их не берут на работу?

Н.Г.: Если полиция задерживает водителя за какое-то правонарушение, она может пробить его по базе. Если выявят, что он состоит на учете в наркодиспансере, у него изымают водительское удостоверение. Подобных случаев можно привести очень много в самых разных регионах России.

Получается весьма непривлекательная картина: те услуги, которые наркодиспансеры готовы оказать, не сопоставимы с тем, что человек теряет. Это также способствует тому, что зависимость от психоактивных веществ у человека увеличивается, потому что он не может найти помощь, или, порой, не готов сам.

Бывает и так, что у него нет информации о том, где он может получить помощь. Если говорить про город Воронеж, амбулаторную помощь можно получить в наркодиспансере, а непосредственное лечение — на стационарной базе психиатрической больницы. Но мы в нашем социальном бюро направляем наркозависимых больных в соседний город Липецк – в государственный наркологический стационар. Он платный для иногородних, но самый дешевый на рынке этих услуг.

— Почему ВИЧ-инфицированный имеет право обследоваться анонимно, а в наркодиспансере это невозможно?

Н.Г.: Насколько я знаю, ситуация по стране не везде одинакова. Вот Илья Лапин из Твери (участник Слушаний гражданского общества ВИЧ/СПИД в ООН, советник НП «ЭСВЕРО» — прим. ред.) говорит, что у них есть положение или приказ об оказании анонимной наркологической помощи, но у нас в Воронеже это не практикуется.

Как говорят сами наркологи, проблемы возникают в связи с тем, что они не могут выписывать анонимно трамал — препарат, который снимает ломку у наркоманов. Так как это препарат строгого учета, ФСКН за этим следит строго, поэтому наши наркологи отказались от практики анонимной наркологической помощи. Просто придти и проконсультироваться наркозависимые могут, но бесплатного анонимного лечения не получат.

— В слове «наркоман» заложена некая фатальность. По мнению специалистов, от этого недуга невозможно избавиться, невозможно излечиться психически. Возникает вопрос: зачем тогда с ними возиться, тратить на них деньги?

Н.Г.: Да, существует такое мнение. Но я с ним не согласна, потому что я знаю много примеров, когда люди прекращали употреблять наркотики. Это действительно хроническое заболевание, и излечение от него не наступает.

Но наступает длительная ремиссия, когда люди социализируются: строят семьи, заканчивают обучение, работают, приносят пользу обществу, и отказываться от них я как специалист абсолютно не готова.

Если говорить про наше социальное сопровождение, все завязано на том, чтобы объяснить человеку: «Употребляя наркотики, ты рискуешь своим здоровьем. Мало того, что ты можешь получить гепатиты, ВИЧ-инфекцию, у тебя нет вен. В зависимости оттого, какие наркотики ты употребляешь, могут быть разные последствия. Страдает твой головной мозг – ты его просто убиваешь. Страдает твоя печень. Может быть, лучше постараться выйти из этой ситуации?» Не говоря уже о социальных и финансовых проблемах, которые несут за собой наркотики.

Никого из своих клиентов не считаю безнадежным. Сейчас человек еще не готов бросить, но поработаешь с ним, и у него появляется желание бросить, возникает мотивация обратиться за лечением.

Есть определенные моменты, которые мы используем в своей работе, мотивируя человека на отказ от наркотиков. Это не значит, что я беру его за ручку и начинаю вдалбливать. Эта работа медленная, но планомерная, и человек, в итоге, приходит к выводу, что он сам готов решить проблему с наркотиками.

Я против принудительного лечения вплоть до изоляции. Это насилие над человеком. Хотя клиенты иногда говорят: «Как же мне бросить? В наркодиспансер я не пойду, меня на работу не возьмут, если узнают, это плохо для меня. Может быть, в полицию? Пусть они меня подержат 15 суток без наркотиков».

Некоторые люди вместо наркотиков начинают потреблять алкоголь, что еще хуже, по их мнению и по словам их родственников. Выходить из алкогольной зависимости им еще сложнее. Начинается алкоголизация организма. Корректировать этих людей очень сложно.

Алкоголь – социально приемлемое психоактивное вещество, но с алкоголиками гораздо сложнее работать, так как они отрицают зависимость.

— Те, кто подпадает под наркотическую зависимость, люди слабовольные?

Н.Г.: Я не могу выделить какую-либо одну причину. Чаще всего, это совокупность нескольких причин. Сказать, что он слабовольный… Не уверена, что я сказала бы «нет» в 15 лет, если бы мне предложили уколоться, притом, что все вокруг потребляют. Смогла бы я остаться «белой вороной» и сказать всем «нет», особенно в подростковом возрасте? А первые опыты начинаются в 13-16 лет, когда человек еще не зрелый. Когда все делают это, он попробует, даже если в его семье это не принято.

У каждого человека все очень индивидуально. К этому приводят какие-то личные причины. Они знают, где найти наркотик, как найти деньги, но они не знают, как избавиться от наркозависимости – вот этого инструмента по всей России нет. У нас есть культура потребления наркотиков, но нет культуры избавления от наркозависимости.

— А страх перед наркозависимостью не может послужить этим инструментом? Можно ли внушить его дома, в школе?

Н.Г.: Есть понятие «равное – равному». Родители для ребенка — люди старые, они старшее поколение, «которое ничего не понимает, а вот мне друг сказал…» Доверие к ровеснику гораздо выше. Во-вторых, когда мы запугиваем кого-либо, человек начинает искать информацию на стороне. Я сказала «плохо», вы сказали «плохо», еще кто-то сказал «плохо» – он будет искать информацию у ровесников и в Интернете. Не факт, что там ему тоже скажут «плохо». Могут сказать: «Хорошо, я пробовал».

— Даже заведомо зная, что это плохо, будут говорить обратное?

Н.Г.: Может быть и так. Здесь действует фактор доверия к тому, кто эту информацию подает. Я никогда не употребляла наркотики, но у нас есть сотрудники, которые употребляли. Сейчас они находятся в ремиссии, работают у нас. С каждым новым клиентом я стараюсь завоевать доверие, а он спросит у сотрудника: «Травился?» — «Да». И уже переключается на него. Доверие к нему выше, потому что тот знает, а я не в теме.

Я против чрезмерного запугивания. За период работы в нашем Центре мне приходилось часто разговаривать с подростками из выпускных классов и студентами первых курсов. Я поняла, что не надо их запугивать, потому что это вызывает обратную реакцию: «Вы врете, вы преувеличиваете». И они уже не поверят никаким вашим словам. Поэтому моя точка зрения – честно разговаривать с детьми.

— Чем Вас привлекает работа в Центре? Это ведь тяжелый, неблагодарный, малооплачиваемый труд, как я понимаю …

Н.Г.: Я по образованию врач. Последнее место работы – Воронежский областной центр по СПИДу. Это был конец 90-х – начало 2000-х гг., когда ВИЧ-инфекция «гуляла», в основном, среди потребителей наркотиков.

В рамках государственного учреждения нам стало тесно. Были слишком узкие рамки, формальный подход. А желание помочь человеку есть, и оно не зависит от того, как высоко оплачивается этот труд. Даже если он употребляет наркотики или у него ВИЧ-инфекция, передо мной по-прежнему человек.

Полноценная помощь потребителям наркотиков не входила в мои функциональные обязанности. К нам в те годы в СПИД-центр приезжали разные специалисты. В одном кабинете сидели терапевт, инфекционист и психиатр. Я психиатр, мне сложно разговаривать с человеком в присутствии других людей, так как я касаюсь таких моментов, которые человек не всегда готов озвучить при посторонних. Доктору наедине он скажет, а в присутствии остальных – нет.

Это тонкий момент, который тоже накладывал свой отпечаток. Было желание расширить свою деятельность, поэтому мы создали некоммерческую организацию и начали работу по профилактике ВИЧ-инфекции и других заболеваний у потребителей наркотиков, прежде всего, у так называемых инъекционных потребителей наркотиков. Не было ощущения, что это безнадежные люди. Я была убеждена, что лучше предотвратить заражение человека ВИЧ-инфекцией, чем платить потом огромные деньги за лечение, пусть даже это деньги из бюджета, которые почему-то не принято считать в России.

— Кто вас финансирует?

Н.Г.: Программы по профилактике ВИЧ у наркопотребителей сегодня финансируется НП «ЭСВЕРО» на средства Глобального фонда для борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией, но финансирование заканчивается. Социальное сопровождение, схема перенаправления наркопотребителей поддерживаются Управлением по борьбе с наркотиками ООН (УНП ООН). На протяжении многих лет, в основном, это негосударственное финансирование.

— Верно ли утверждение, что к наркотикам больше тянутся дети и подростки из неблагополучных семей? Есть ли причинная связь с тем, из какой ты семьи?

Н.Г.: Нет, но есть несколько моментов. Представьте себе двор из старинных пятиэтажек. Около 70% людей, живущих в этом дворе, побывали в местах лишения свободы. Около 30% бывших заключенных – алкоголики, остальные (процентов 60%) потребляют алкоголь на уровне бытового пьянства. Нарушить закон для них – норма жизни. Потребляют или потребляли наркотики около 40%. Видя вокруг себя это окружение, ребенок разве может вырасти другим? У него перед глазами этот пример, и для него это норма жизни. Бывают и исключения, но редко.

Сесть в тюрьму – нормально, водки выпить – нормально, уколоться – тоже нормально. Получается, к сожалению, что для растущего в подобных условиях человечка это – нормально. Часто говорят: «Наркотики – это блажь». Это не блажь, это обусловлено социумом. Может быть, я приукрасила, но тем не менее, это так.

Есть масса людей, у которых нет такого примера перед глазами. Может быть, они ищут новые ощущения. И опять же, не забывайте, что человек, потребляющий наркотики, все равно привлекает к потреблению других.

Делается это ради денег. К примеру, у меня уже нет денег, но мне надо уколоться, чтобы чувствовать себя более или менее по-человечески, чтобы меня не ломало. И вдруг я встречаю человека и говорю ему: «О, это так круто, так хорошо». Зачем? – Я вижу, что у него есть деньги. Я найду деньги, угощу раз-два, а потом скажу: «Слушай, пора платить». Такую схему тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Что касается того, в каком дворе, в какой семье больше наркоманов… В тех же неблагополучных семьях может вырасти человек, который на дух не переносит алкоголь, даже никогда не курил. Что действует в этом случае – очень сложно сказать. У нас было много клиентов. Конечно, больше тех, кто не в состоянии оплатить свое лечение, но были дети финансово благополучных родителей. Разница небольшая и в знаниях, и в том, как же выйти из этой зависимости. Для меня, честно говоря, нет никакой разницы, из какой ты семьи.

— А как вы строите отношения с родителями, они вас поддерживают?

Н.Г.: С родителями или другими близкими людьми наркоманов – их называют созависимыми – должна вестись отдельная работа. С ними, порой, работать сложнее, чем с потребителями наркотиков. Совсем недавно пришла мама: «Помогите мне с сыном». А я ей отвечаю: «В чем, вы хотите, чтобы я вам помогла? Вы хотите, чтобы мы помогли вылечить сына. А ваш сын чего хочет, если он полжизни употребляет наркотики?»

В процессе потребления наркотиков кем-либо из членов семьи в эту проблему вовлекается вся семья. К примеру, человек, сходив на реабилитацию или детоксикацию, возвращается в дом. И у близких людей к нему завышенные требования: все, ты вылечился, теперь иди работать. А человек не может пойти и устроиться на работу только потому, что он не знает, как разговаривать с людьми, не потреблявшими наркотики. И о чем с ними вообще можно говорить, если он знает только про наркотики.

И тут начинаются конфликты внутри семьи. Он вернулся: они остались теми же, а он изменился. Было проще, когда он употреблял наркотики, потому что он был плохим для них, а тут: кто он, что он? Это очень сложно. Если близкие люди идут на контакт, то я с ними беседую. А если нет – то чем я могу им помочь? Это большая проблема. Мало кто с ней работает. В нашем наркодиспансере психолог сейчас начала работать с созависимыми, я бы очень хотела сходить к ней, чтобы направлять туда родителей, мужей, жен. Это очень важно для реабилитации зависимых людей.

— Вы верите, что человека можно вылечить, направить, держать на том уровне, на котором он не падает, не деградирует? Если да, то приведите, пожалуйста, положительный пример из жизни

Н.Г.: Я расскажу вам про одного мальчика. Это случилось, по-моему, на втором году нашей работы по социальному сопровождению. Пришли двое мальчиков по 19 лет. Один из них был судимый, ему дали условный срок, его звали Саша, а второго Миша. Саша спрашивает: «Можно к вам придти полечиться?». Говорю: «Хорошо, приходи завтра с кем-нибудь из родителей, чтобы они знали, куда ты идешь».

В итоге через какое-то время, он пришел с папой и с желанием лечиться. В семье ситуация такая, что он живет с мамой и бабушкой, папа живет отдельно, родители давно в разводе. Мальчик употребляет наркотики с 14 лет, причем все подряд: таблетки, семена мака и т. д.

В итоге, его обследовали и направили на стационарное лечение в психиатрическую больницу. Через какое-то время его друг Миша привозит наркотик, Сашу выгнали – не долечился.

Снова забирала полиция — чего только не было. Очень сложно было найти подход к этому мальчику. Родители в разводе, он манипулирует ими: «Мама, купи мне собаку, и я брошу колоться». Приходили отдельно мама и папа, спрашивали: «Что делать?»

Мы рассказывали им про наше реабилитационное отделение. Саша работал с нашим психологом, мы с ним беседовали очень часто. Как помочь человечку? Он сдал анализы, выписали рецепты, пытался сидеть дома, закрылся на время лечения, но пришел друг, вытащил из дома, и снова Сашка начал колоться.

Было по-всякому. Тогда мы им посоветовали поехать в реабилитационный центр от Липецкого наркодиспансера. Сашка уехал, пробыл там 45 суток. Ему сняли ломку, он прошел курс реабилитации. Мне было очень приятно видеть, каким он стал после лечения. Приходил замухрышка, грязный, вечно орущий, а вернулся спокойный, чистый. Саша нашел себе девушку, работу. Было приятно, что вытянули мальчишку. Не мы, но наш маленький вклад в этом тоже есть. И здорово, что он перестал колоться. Мама была просто счастлива. Ради этого стоит работать.

— Сколько таких центров в России?

Н.Г.: Немного. По социальному сопровождению работают четыре города: Иркутск, Воронеж, Казань и Челябинск. Было выбрано четыре города, которым УНП ООН предложило финансировать их работу. Сейчас мы пытаемся добиться того, чтобы наш регион взял на себя финансовую поддержку нашего центра, показываем нужность нашей работы.

Есть поддержка нашего наркодиспансера, потому что они говорят, что наркопотребители самостоятельно не идут к ним за помощью. Они идут в наркодиспансер, когда им нужно сняться с учета. Чаще всего или милиция приводит задержанных, или близкие дошли до точки кипения и буквально притаскивают их туда. Но сами не идут.

А мы мотивируем, чтобы он обратился за помощью в наркодиспансер. Человека четыре мы направили в наркодиспансер, то есть мы уговорили их встать на учет, несмотря ни на что, потому что другого выхода не было. Встали на учет, пролечились. Выходят из зависимости по-разному, это не безнадежно.

— Есть ли данные о том, каков процент вылеченных больных?

Н.Г.: Процент вылеченных не так важен, как судьба каждого человека. Такие примеры есть, и они меня радуют. Я рассказала про молодого мальчика, он пришел к нам в 19, ушел в 20, то есть больше года был у нас на сопровождении. Еще был мужчина лет 40 – полжизни кололся, был в местах лишения свободы. Он тоже бросил потреблять наркотики. Мы работали с ним, разговаривали, мотивировали: «Сколько можно колоться? Надо бросать, давай, пробуй». Бросил. Ребенок у него родился, девочка. Это греет душу, заставляет дальше работать.