Роман «Сон в красном тереме». Том первый. Главы 11-20

Глава одиннадцатая

В день рождения Цзя Цзина во дворце Нинго устраивают пир;
у Цзя Жуя вспыхивает страсть к Ван Сифэн

Наступил день рождения Цзя Цзина. Цзя Чжэнь велел
уложить в шестнадцать больших коробов изысканные яства, редчайшие фрукты
и приказал Цзя Жуну и слугам отнести их Цзя Цзину.

– Смотрите внимательно, – наказывал он Цзя Жуну, – обрадуется ли
старый господин. Когда будешь ему кланяться, скажи: «Мой отец, помня
ваше повеление, не осмелился сам явиться, но он и все чада и домочадцы,
обратившись лицом в сторону вашей обители, почтительно вам кланяются».

Выслушав отца, Цзя Жун в сопровождении слуг удалился. К Цзя Чжэню
между тем стали собираться гости. Первыми явились Цзя Лянь и Цзя Цян.
Наблюдая, как идут приготовления к празднеству, они поинтересовались:

– А развлечения какие-нибудь будут?

– Господа вначале думали, что старый господин сам пожалует, и потому
не решились устраивать развлечения, – последовал ответ. – Но когда
узнали, что старый господин не придет, пригласили актеров и музыкантов.
Они в саду, готовят сцену для представления.

Вскоре пришли госпожа Син, госпожа Ван, Фэнцзе и Баоюй. Цзя Чжэнь и
госпожа Ю вышли встречать гостей. Мать госпожи Ю уже давно была здесь.
Поздоровавшись, хозяева подали чай и стали говорить:

– Наш отец доводится старой госпоже всего лишь племянником, и мы не
осмелились обеспокоить ее приглашением. Но погода прохладная, в саду
пышно расцвели орхидеи, и мы подумали: пусть госпожа развлечется и
поглядит, как веселятся ее дети и внуки. Никак не ожидали, что бабушка
не пожелает удостоить нас своим посещением.

– Старая госпожа собиралась прийти, – вмешалась в разговор Фэнцзе, –
но вечером, когда Баоюй ел персики, не утерпела и тоже полакомилась. А
потом всю ночь не спала, маялась животом. Чувствует она себя неважно,
поэтому велела передать старшему господину Цзя Чжэню, что прийти не
сможет, и просит прислать ей чего-нибудь вкусненького.

– Я знаю, что старая госпожа не прочь поразвлечься и просто так не откажется прийти, – улыбнулся Цзя Чжэнь.

– Третьего дня я слышала от твоей сестры, что захворала жена Цзя Жуна, – обратилась госпожа Ван к госпоже Ю. – Что с ней?

– Какая-то странная у нее болезнь, – ответила госпожа Ю. – Помните, в
прошлом месяце, в сезон Середины осени[130], она веселилась со старой
госпожой и с вами и домой возвратилась в полночь. Вскоре после этого она
вдруг почувствовала сильную слабость и потеряла аппетит. Так
продолжается почти две недели. Да и месячные у нее давно прекратились.

– А не ждет ли она ребенка? – спросила госпожа Син.

Тут из-за двери донесся громкий голос слуги:

– Пожаловали старший господин Цзя Шэ и второй господин Цзя Чжэн с семьями!

Цзя Чжэнь вышел встречать гостей, а госпожа Ю продолжала рассказывать:

– Сначала врачи находили у нее беременность. Но недавно Фэн Цзыин
порекомендовал доктора, с которым вместе учился. Доктор опытный,
знающий. Он осмотрел невестку, сказал, что она больна, что беременности
нет, и прописал лекарство. После первого приема головокружение немного
уменьшилось, а в остальном все как было.

– Видимо, ей и в самом деле плохо, раз в такой день она не пришла, – заметила Фэнцзе.

– Третьего числа она была здесь, ты ее видела, – заметила госпожа Ю, –
она с трудом просидела полдня и не ушла потому лишь, что вы с ней
дружны, и она к тебе очень привязана.

Глаза Фэнцзе покраснели и затуманились слезами.

– Судьба человека так же изменчива, как ветер и тучи, – кто утром
несчастен, может к вечеру стать счастливым, – произнесла она. – Но если в
таком возрасте с нею случится несчастье, стоит ли вообще жить на свете!

В это время вошел Цзя Жун, справился о здоровье госпожи Син, госпожи Ван и Фэнцзе и обратился к госпоже Ю:

– Я только что отнес угощение старому господину Цзя Цзину и сказал:
«Отец не посмел к вам явиться, он принимает гостей, такова была ваша
воля». Услышав это, старый господин остался доволен и ответил: «Вот и
хорошо». Он велел передать отцу и вам, матушка, чтобы вы ухаживали за
гостями, а мне наказал всячески угождать дядям, тетям и старшим братьям.
Он еще велел поскорее вырезать на досках «Трактат о таинственных
предопределениях», отпечатать десять тысяч штук и распространить. Об
этом я уже доложил отцу. А сейчас я пойду приглашать к столу старших
господ и остальных родственников.

– Погоди, братец Цзя Жун, – окликнула его Фэнцзе. – Как здоровье твоей жены?

– Плохо! – нахмурился Цзя Жун. – Навестите ее, тетушка, сами увидите.

С этими словами он вышел. А госпожа Ю спросила госпожу Син и госпожу Ван:

– Где накрывать на стол, в доме или в саду? Там актеры готовят представление.

– Пожалуй, в доме, – ответила госпожа Ван, взглянув на госпожу Син.

Госпожа Ю приказала служанкам накрывать на стол, и тотчас же из-за дверей донеслось: «Слушаемся».

Когда все было готово, госпожа Ю пригласила госпожу Син, госпожу Ван и
свою мать к столу, а сама с Фэнцзе и Баоюем села на циновке рядом.

– Мы пришли пожелать старому господину долголетия, – заявили госпожа
Син и госпожа Ван, – значит, будем праздновать день его рождения. Разве
не так?

– Старый господин всегда любил отшельническую жизнь, – поспешила
сказать Фэнцзе. – Он уже достиг совершенства и может считаться святым. А
ваши слова, госпожи, доказывают, что в мудрости и проницательности вы
не уступаете бессмертным духам!
Тут все рассмеялись.

После трапезы мать госпожи Ю, госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе
прополоскали рот, вымыли руки и собрались идти в сад. Вошел Цзя Жун и
обратился к матери:

– Старшие господа, дяди и братья уже закончили трапезу. Старший
господин Цзя Шэ ушел, сославшись на дела, а второй господин Цзя Чжэн
сказал, что представления его утомляют, и тоже ушел. Остальные гости в
сопровождении дяди Цзя Ляня и господина Цзя Цяна пошли смотреть
спектакль. Только что прибыли люди с визитными карточками и подарками от
Наньаньского, Дунпинского, Сининского и Бэйцзинского ванов, от шести
семей гунов, в числе которых семья Умиротворителя государства Ню гуна, и
от восьми семей хоу, в том числе – от семей Преданного и Почтительного
Ши хоу. Я доложил об этом отцу и принял от гостей подарки. Список
подарков положил в шкаф, а людям, доставившим их, вручил
благодарственные письма. Кроме того, их, по обычаю, одарили и угостили.
Вам, матушка, тоже следовало бы пригласить госпожу и тетушек в сад.

– Мы только что поели и как раз собирались туда, – ответила госпожа Ю.

– Госпожа, – обратилась Фэнцзе к госпоже Ван, – разрешите, я навещу супругу Цзя Жуна.

– Ну разумеется, – кивнула госпожа Ван. – Нам всем хотелось бы ее
навестить, но боюсь, как бы она не устала. Ты передай, что мы желаем ей
скорейшего выздоровления!

– Дорогая сестра, невестка во всем тебя слушается, – промолвила
госпожа Ю, – дай ей несколько разумных советов, мне будет спокойнее.
Только не задерживайся и приходи в сад!

Баоюй выразил желание пойти вместе с Фэнцзе.

– Справишься о здоровье и сразу возвращайся, – наказала ему госпожа
Ван, – не забывай, что это жена твоего племянника и засиживаться у нее
неудобно.

Госпожа Ю, ее мать, госпожа Син и госпожа Ван пошли в сад Слияния
ароматов, а Фэнцзе и Баоюй в сопровождении Цзя Жуна отправились к
госпоже Цинь. Осторожно, стараясь не шуметь, они прошли во внутренние
покои. Увидев их, госпожа Цинь попыталась встать.

– Лежи, – остановила ее Фэнцзе, – голова закружится. – Она подошла к
больной, взяла ее за руку. – Дорогая моя! Как ты исхудала!

Фэнцзе присела на край постели. Баоюй справился о здоровье госпожи Цинь и сел на стул.

– Живее чаю! – распорядился Цзя Жун.

Не отпуская руку Фэнцзе, госпожа Цинь через силу улыбнулась:

– Не везет мне! Свекру и свекрови приходится ухаживать за мной, как
за ребенком. Твой племянник хоть и молод, но относится ко мне с
уважением, и я к нему тоже, нам не приходится друг за друга краснеть.
Родные, те, что одного со мной возраста, любят меня, не говоря уже о
вас, тетушка. Но сейчас я не могу, как положено, угождать свекру, не в
силах выразить вам свое почтение и послушание, как делала это раньше.
Чувствую, что не доживу до нового года!

Баоюй между тем внимательно рассматривал картину «Весенний сон райской яблоньки» и парную надпись кисти Цинь Тайсюя:

Коль на душе мороз и грусть лишает сна,
Причиною тому – холодная весна.
Коль благотворно хмель бодрит и плоть и кровь,
Ищи источник там, где аромат вина!

Невольно он вспомнил, как однажды уснул здесь днем
и во сне попал в область Небесных грез. Слова госпожи Цинь ранили
сердце Баоюя, будто десять тысяч стрел, и из глаз его покатились слезы.
На душе у Фэнцзе стало еще тяжелее, но, боясь расстроить больную, она
сказала:

– Ты как женщина, Баоюй. Ведь она говорит так потому, что больна! Она
молода и непременно поправится. А ты, – обратилась Фэнцзе к госпоже
Цинь, – не болтай чепухи! А то еще больше расхвораешься!

– Самое главное сейчас – хорошо есть, – не преминул вставить Цзя Жун, – тогда все обойдется.

– Баоюй, – напомнила Фэнцзе, – матушка велела тебе быстрее
возвращаться! И не хнычь, не расстраивай больную! Иди же! – И она
обратилась к Цзя Жуну: – И ты пойди с ним, а я еще немного посижу.

Цзя Жун с Баоюем ушли, а Фэнцзе продолжала утешать госпожу Цинь,
шептала ей ласковые слова. И лишь после того как госпожа Ю несколько раз
присылала за Фэнцзе служанок, та стала прощаться:

– Хорошенько лечись, я еще зайду к тебе! Теперь волноваться нечего,
ты непременно поправишься. Сама судьба послала нам хорошего доктора.

– Самый лучший доктор может только лечить, а судьбу изменить не в его
силах! – воскликнула госпожа Цинь. – Я знаю, тетушка, дни мои сочтены.

– Если будешь так думать – не выздоровеешь! Выбрось из головы эти
мысли! Ты ведь слышала, что сказал доктор: «Надо лечить сейчас, а то
весной станет хуже». Разве мы не в состоянии купить женьшень? Да твои
свекор и свекровь не то что два цяня в день, целых два цзиня купят,
только бы ты поправилась. Смотри же, лечись, а мне пора в сад!

– Тетушка, простите, что не могу пойти с вами, – промолвила госпожа Цинь. – Прошу вас, заходите почаще.

На лицо Фэнцзе набежала тень.

– Как только будет свободное время, непременно зайду, – пообещала
она, попрощалась с госпожой Цинь и в сопровождении служанок через
боковую калитку направилась в сад. Вот каким был этот сад:

Желтые цветы,
Вся земля в цветах![131]
Тополей ряды
На крутых холмах.

Здесь, над речкою в горах Жое[132],
Мостика перила поднялись,
И тропа бежит к тому пути,
Что к Тяньтаю[133] улетает ввысь.

Там, между рассыпанных камней, —
Тихое журчанье ручейка.
Здесь бамбука плотная стена,
Аромат душистый ветерка.

Меж ветвей трепещет и шумит
На деревьях красная листва,
И, как на картине, редкий лес
Виден весь, как есть, издалека…

С запада подул
Резкий ветер вдруг,
Иволги в сей миг
Слышен плач вокруг.

Солнце припекло.
К шуму голосов
И кузнечик свой
Добавляет зов.

Взор к юго-востоку обратив,
Цепь хребтов увидишь, а над ней
Башен вырастают купола
Словно из причудливых камней;
На северо-западе как раз,
Где широк обзор и даль видна,
Три уютных домика стоят,
Возле них журчит ручья вода.

Музыкантов чтут,
Шэну тут почет[134],
К тайникам души
Музыка влечет.

Шелком и парчой
Весь окутан лес, —
Как спокойно здесь!
Как прекрасно здесь!

Фэнцзе шла, любуясь садом. Вдруг из-за небольшой искусственной горки появился человек и пошел ей навстречу:
– Как поживаете, сестра?

Фэнцзе вздрогнула и отпрянула назад.

– Господин Цзя Жуй, если не ошибаюсь?

– Вы меня не узнали, сестра? – удивился Цзя Жуй.

– Не то чтобы не узнала, просто не ожидала здесь встретить, – ответила Фэнцзе.

– Видимо, эта встреча предопределена судьбой, – продолжал Цзя Жуй. – Я
украдкой ускользнул с пира, чтобы прогуляться, и вдруг встречаю вас. Ну
разве это не судьба?

Он не сводил глаз с Фэнцзе. Фэнцзе была женщиной умной и сразу сообразила, к чему клонит Цзя Жуй.

– Не удивительно, что ваш старший брат все время хвалит вас, –
сказала она с улыбкой. – Судя по вашим речам, вы и в самом деле умны и
учтивы. Я спешу к госпожам и, к сожалению, не могу побеседовать с вами,
но мы еще встретимся.

– Я с удовольствием пришел бы к вам справиться о здоровье, но не знаю, удобно ли это, ведь вы так еще молоды!

– Мы с вами родственники, – возразила Фэнцзе не без лукавства, – при чем же здесь молодость?

Радость Цзя Жуя не знала границ. «Вот уж не надеялся на такую
удивительную встречу!» – подумал он, и кровь его забурлила сильнее.

– А сейчас возвращайтесь на пир, – продолжала Фэнцзе, – не то хватятся вас и заставят пить штрафной кубок!

Цзя Жуй, который стоял словно завороженный, с трудом владея собой,
стал медленно удаляться, все время оглядываясь. Он был уже довольно
далеко, когда Фэнцзе пришла в голову мысль: «Вот что значит знать
человека в лицо, но не знать его душу! И откуда только берутся такие
скоты! Если я не ошиблась в его намерении, несдобровать ему! Пусть
узнает, на что я способна!»

Фэнцзе обогнула горку и увидела нескольких женщин – они спешили ей навстречу.

– Госпожа беспокоится, что вы так долго не возвращаетесь, и вот снова нас послала за вами.

– До чего же нетерпелива ваша госпожа, – заметила Фэнцзе и спросила: – Сколько сыграно актов?

– Восемь или девять, – ответили женщины.

Разговаривая между собой, они подошли к задним воротам башни
Небесного благоухания и увидели Баоюя в окружении девушек-служанок и
молодых слуг.

– Брат Баоюй, не озорничай, – наказала ему Фэнцзе.

– Госпожи наверху, – произнесла одна из служанок, – подымитесь, пожалуйста, к ним.

Фэнцзе подобрала полы халата и не торопясь поднялась на верхний этаж. Возле лестницы ее дожидалась госпожа Ю.

– Хороши! – упрекнула она Фэнцзе. – Никак расстаться не можете!

Переселилась бы к ней насовсем! Садись, я поднесу тебе вина.

Фэнцзе с разрешения госпожи Син и госпожи Ван села. Тогда госпожа Ю
протянула ей программу спектакля, предложив выбрать акты, которые Фэнцзе
хотелось бы посмотреть.

– Я не смею, – проговорила Фэнцзе. – Пусть прежде выберут госпожи.

– Мы уже выбрали по нескольку актов, – сказали госпожа Син и госпожа Ван, – теперь твоя очередь.

Фэнцзе пробежала глазами программу и выбрала два акта: «Возвращение души» и «Ария под аккомпанемент».

– После акта «Указ о назначении двух чиновников», – сказала она,
возвращая программу, – пусть сыграют эти два акта, и разойдемся.

– Верно! – согласилась госпожа Ван. – Твоему старшему брату и его жене пора отдыхать, у них и так достаточно хлопот.

– Не так уж часто вы к нам приходите, – возразила госпожа Ю. – Время раннее, посидите еще немного, нам будет приятно.

Фэнцзе встала, поглядела вниз и спросила:

– Куда же ушли господа?

– Они на террасе Яркого блеска, пьют вино, – ответила одна из служанок. – С ними музыканты.

– Здесь им неловко, так они втихомолку ушли! – произнесла Фэнцзе.

– Думаешь, все такие праведники, как ты! – засмеялась госпожа Ю.

Пока они шутили и смеялись, представление закончилось, со столов
убрали закуски и вина и подали рис. После трапезы госпожа Син и госпожа
Ван перешли в дом, где выпили чаю и велели подавать коляски. Они
попрощались с матерью госпожи Ю, а сама госпожа Ю со служанками вышла их
проводить.

Цзя Чжэнь, его сыновья и племянники, стоявшие возле колясок, наперебой приглашали:

– Непременно приезжайте завтра, тетушки!

– Нет уж! – ответила госпожа Ван. – Мы нынче очень устали и завтра будем отдыхать.

Пока все рассаживались по коляскам, Цзя Жуй не сводил глаз с Фэнцзе.

Ли Гуй подвел Баоюю коня, и тот верхом последовал за госпожой Ван.
Цзя Чжэнь, вернувшись в дом, пообедал с братьями и племянниками, после
чего все разошлись.

Мы не станем подробно описывать, как прошел второй день праздника,
скажем лишь, что с этих пор Фэнцзе часто навещала госпожу Цинь, здоровье
которой то улучшалось немного, то ухудшалось. И вся семья была этим
по-прежнему озабочена. Цзя Жуй между тем уже не раз приходил во дворец
Жунго, но случалось так, что Фэнцзе в это время не было дома.

Наступил тринадцатый день одиннадцатого месяца – сезон зимнего
солнцестояния[135]. К концу этого сезона матушка Цзя, госпожа Ван и
Фэнцзе стали ежедневно посылать служанок навестить госпожу Цинь.
Возвращаясь, служанки неизменно докладывали:

– Все по-прежнему.

– Если в этот сезон года больной не стало хуже, значит, есть надежда на выздоровление, – говорила матушке Цзя госпожа Ван.

– Да, конечно, – соглашалась матушка Цзя. – Милое дитя! Если с ней что-нибудь случится, мы не переживем этого горя.

Очень расстроенная, матушка Цзя сказала Фэнцзе:

– Завтра – первый день нового месяца, и у тебя много дел, но
послезавтра непременно навести ее. Внимательно посмотри, как она
выглядит, и скажи мне. Вели посылать ей любимые ее кушанья.

Фэнцзе слушала старую госпожу и почтительно поддакивала.

И вот второго числа Фэнцзе сразу после завтрака отправилась во дворец
Нинго навестить госпожу Цинь. Явных признаков ухудшения ее здоровья
Фэнцзе не заметила, если не считать необычайную худобу. Фэнцзе болтала с
госпожой Цинь о всякой всячине, стараясь ее уверить, что все обойдется.

– Посмотрим, что будет весной, – сказала госпожа Цинь. – Пока
изменений к лучшему нет, хотя уже прошел период зимнего солнцестояния.
Но матушке Цзя и госпоже Ван передай, чтобы не беспокоились. Вчера
старая госпожа прислала мне пирожок с начинкой из фиников, я съела два
кусочка, как будто ничего, не повредило.

– Завтра еще пришлю, – пообещала Фэнцзе. – А сейчас мне надо зайти к твоей свекрови, а потом к старой госпоже.

– Передай им от меня поклон, – попросила госпожа Цинь.

Когда Фэнцзе пришла к госпоже Ю, та спросила:

– Как ты считаешь? Выздоровеет моя невестка?

Фэнцзе долго сидела с опущенной головой, потом сказала:

– Ничего не поделаешь. Надо готовить все необходимое на случай похорон.

– Я давно тайком приказала слугам все приготовить, – призналась
госпожа Ю. – Вот только не удалось раздобыть хорошего дерева для гроба,
но время пока еще есть.

Фэнцзе выпила чаю, поговорила немного с госпожой Ю и заторопилась:

– Мне надо поскорее доложить обо всем старой госпоже.

– Только не пугай ее, говори осторожно.

– Знаю, – ответила Фэнцзе, попрощалась и возвратилась во дворец Жунго. Там она прошла прямо к матушке Цзя.

– Жена Цзя Жуна шлет вам поклон, – промолвила Фэнцзе, – и просила
справиться о вашем здоровье и передать, чтобы вы не беспокоились – она
чувствует себя немного лучше и надеется в скором времени прийти
поклониться вам.

– Как она? спросила матушка Цзя.

– Пока опасности нет, – ответила Фэнцзе, – настроение у нее неплохое.

Матушка Цзя повздыхала, поохала, а потом сказала:

– Ступай переоденься и отдохни!

Фэнцзе от матушки Цзя пошла к госпоже Ван и лишь после этого
вернулась к себе. Пинъэр сразу же подала ей согретое у жаровни платье,
которое Фэнцзе обычно носила дома.

– Ничего важного не случилось, пока меня не было?

– Ничего, – отвечала Пинъэр, подавая чай. – Только жена Ванъэра
принесла проценты на триста лянов серебра да еще господин Цзя Жуй
присылал человека узнать, дома ли вы, – он хочет прийти справиться о
вашем здоровье и поговорить с вами.

– Гибели своей ищет, скотина! – рассердилась Фэнцзе. – Ладно, посмотрим!

– Что это господин Цзя Жуй зачастил к нам? – поинтересовалась Пинъэр.

Тут Фэнцзе рассказала ей о своей встрече с Цзя Жуем в саду дворца Нинго.

– Паршивая лягушка захотела полакомиться мясом небесного лебедя! –
возмутилась Пинъэр. – Негодяй, позабывший правила приличия! Раз он такое
задумал, издохнуть бы ему, как собаке!

– Не горячись, – сказала Фэнцзе. – Пусть только явится, я знаю, что делать.

Если хотите узнать, что произошло, когда пришел Цзя Жуй, прочтите следующую главу.

Глава двенадцатая

Жестокая Ван Сифэн устраивает ловушку влюбленному в нее Цзя Жую; несчастный Цзя Жуй смотрится в лицевую сторону «Драгоценного зеркала любви»

Фэнцзе как раз разговаривала с Пинъэр, когда вошла служанка и доложила:

– Пожаловал господин Цзя Жуй.

– Проси, – приказала Фэнцзе.

Услышав, что его приглашают, обрадованный Цзя Жуй вошел и, сияя
улыбкой, справился о здоровье Фэнцзе. Фэнцзе была само внимание,
предложила Цзя Жую сесть, угостила чаем, и Цзя Жуй, тая от блаженства,
сощурил один глаз и спросил:

– Что это второго старшего брата до сих пор дома нет?

– Не знаю, – ответила Фэнцзе.

– Не иначе как задержал его кто-то по дороге и он никак не может расстаться, – ухмыляясь, промолвил Цзя Жуй.

– Вполне возможно, – согласилась Фэнцзе, – бывают же мужчины, которые с одного взгляда влюбляются в первую встречную женщину.

– Я не такой, – смеясь, возразил Цзя Жуй.

– Но таких, как вы, – мало, – проговорила Фэнцзе. – Едва ли в целом мире наберется десяток!

Не помня себя от радости, Цзя Жуй произнес:

– Вам, наверное, постоянно приходится скучать?

– Вы правы, – подтвердила Фэнцзе, – одна надежда, что кто-нибудь придет со мной поговорить, рассеять скуку.

– Если вы не против, могу каждый день развлекать вас, – любезно предложил Цзя Жуй. – Дел у меня нет никаких!

– Не верю! Неужели вы готовы каждый день сюда приходить?

– Разрази меня гром, если я лгу! – горячо заверил Цзя Жуй. – Я давно
навестил бы вас, но боялся: говорят, вы опасная женщина и с вами надо
быть начеку. Но оказалось, вы добры и отзывчивы, и я непременно буду вас
навещать, пусть даже за это мне грозит смерть!

– До чего же вы умны! – с притворным восхищением воскликнула Фэнцзе. –
Куда Цзя Жуну и его брату до вас! Да они просто бесчувственные глупцы!
Манеры изящные, а душа грубая!

Слова Фэнцзе глубоко запали в сердце Цзя Жуя. Не в силах совладать с
собой, он стал к ней приближаться, маслеными глазками уставился на ее
вышитую сумочку и совсем некстати спросил:

– Какие кольца вы носите?

– Будьте осторожны! – тихонько предупредила Фэнцзе. – Как бы служанки чего-нибудь не заподозрили.

Сочтя эти слова «высочайшим повелением и святейшим поучением», Цзя Жуй тотчас отпрянул.

– Вам пора уходить, – проговорила Фэнцзе.

– До чего же вы жестоки, сестрица! Разрешите мне еще хоть немного побыть! – взмолился Цзя Жуй.

– Днем здесь постоянно люди, – с опаской продолжала Фэнцзе, – и вас
могут заметить. Ждите лучше меня вечером в западном проходном зале.

– Только не обманите! – торопливо произнес Цзя Жуй – ему казалось,
что драгоценная жемчужина уже у него в руках. – Ведь там тоже полно
народу.

– Не беспокойтесь, – поспешила заверить Фэнцзе. – Ночных слуг я отпущу, двери мы запрем, и никто не сможет войти.

Ошалев от восторга, Цзя Жуй попрощался с Фэнцзе и ушел с видом
победителя. Насилу дождавшись вечера, он украдкой проскользнул во дворец
Жунго, двери еще не запирали, и он беспрепятственно проник в проходной
зал. Там стояла кромешная тьма и в самом деле не было ни души. Дверь,
ведущая из зала в покои матушки Цзя, давно была заперта, открытой
оставалась лишь дверь с восточной стороны. Цзя Жуй прислушался – ни
звука. Затем что-то щелкнуло – это заперли восточную дверь.

Цзя Жуй неслышно вышел из своего укрытия и толкнул дверь – она была
на замке. Он в ловушке, с севера и с юга – глухие стены, не перелезешь,
не за что ухватиться.

По залу разгуливал ветер, он пронизывал до костей. В двенадцатом
месяце ночи самые длинные, и к утру Цзя Жуй совершенно закоченел.

На рассвете появилась старуха служанка и открыла восточную дверь. Как
только она повернулась спиной и пошла отпирать западную, Цзя Жуй,
съежившись, выскочил наружу. К счастью, в такую пору все еще спят, и он,
беспрепятственно миновав задние ворота, со всех ног помчался домой.

Надо вам сказать, что Цзя Жуй рано осиротел и воспитывал его дед –
Цзя Дайжу. Дед следил за каждым шагом внука, боялся, как бы тот не
забросил ученье, не стал пить и играть в азартные игры. А тут вдруг внук
исчез на всю ночь! Наверняка пьянствует где-нибудь. Ему и в голову не
могло прийти, что на самом деле случилось.

Всю ночь Цзя Дайжу в гневе метался, не находя себе места. Видя, в
каком состоянии дед, Цзя Жуй, еще не успевший отереть пот со лба, не
моргнув глазом, соврал:

– Я вчера был у дядюшки, а когда собрался уходить – уже стемнело, и он оставил меня ночевать.

– Сколько раз я тебе говорил, чтобы не смел уходить, у меня не
спросившись! – загремел Цзя Дайжу. – За одно это бить тебя надо, а ты
еще врешь!

Он сгреб внука в охапку, хорошенько отколотил палкой, не дал ему даже
поесть, поставил посреди двора на колени и велел стоять до тех пор,
пока не вызубрит уроки на десять дней вперед.

Бедный Цзя Жуй! Как он страдал! Всю ночь дрожал от холода, затем
получил трепку и вдобавок ко всему должен был голодный стоять на
коленях, прямо во дворе, и читать вслух!

Однако это не охладило пыла юноши. Он и подумать не мог, что Фэнцзе
над ним издевается, и через два дня, улучив момент, как ни в чем не
бывало вновь отправился к ней. Она притворилась рассерженной. Как же! Он
нарушил данное обещание! Цзя Жуй клялся, оправдывался. Видя, что он сам
лезет в расставленные сети, Фэнцзе придумала другой план, чтобы его
образумить.

– Сегодня вечером, – сказала она, – ждите меня в домике у дорожки за моим домом. Только смотрите, не обманывайте больше!

– А сами вы не обманете? – недоверчиво спросил Цзя Жуй.

– Можете не приходить, если сомневаетесь!

– Обязательно приду, непременно! – поспешил заверить Цзя Жуй.

– Приду, если даже мне будет грозить смерть!

– А сейчас уходите, – приказала Фэнцзе.

Цзя Жуй ушел, уверенный, что на этот раз все будет в порядке. А
Фэнцзе, как говорится, «отобрала войска, назначила полководцев» и
устроила новую ловушку.

Цзя Жуй с трудом дождался вечера. Но, как назло, пришли родственники и
засиделись до самого ужина. Лишь когда настало время зажигать лампы и
дед лег спать, юноша пробрался во дворец Жунго, а затем проник в домик
возле дорожки. Он метался от нетерпения, как муравей на горячей
сковороде. Было тихо, ни звука, ни шороха. Цзя Жуй в тревоге строил
догадки: «Наверняка не придет. Неужели решила проморозить меня еще одну
ночь?»

Тут юноша заметил в дверях чью-то фигуру и, как только она
приблизилась, уверенный, что это Фэнцзе, бросился на нее, как тигр на
добычу, как кошка на мышь.

– Дорогая сестрица! – восклицал он. – Я заждался тебя!

Целуя «любимую» и лихорадочно шепча «милая», Цзя Жуй повалил ее на
кан, сдернул с нее штаны и, охваченный вожделением, не помня себя, стал
торопливо раздеваться. Вдруг в дверях мелькнул свет – на пороге появился
Цзя Цян со свечой в руке.

– Эй, кто здесь?

С кана послышался смех:

– Это дядюшка Цзя Жуй меня домогается!

Цзя Жуй готов был провалиться сквозь землю. Как вы думаете, кто лежал перед ним?.. Цзя Жун!

Цзя Жуй хотел бежать, но Цзя Цян загородил ему дорогу.

– Стой! Вторая госпожа нынче рассказывала старой госпоже, что ты с
ней заигрываешь, и заманила тебя сюда. Старая госпожа разгневалась и
послала меня за тобой. Пошли!

При упоминании о «старой госпоже» у Цзя Жуя душа ушла в пятки, и он смог лишь вымолвить:

– Дорогой племянник, скажи, что ты меня здесь не нашел! А я тебя щедро за это вознагражу!

– Отпустить тебя мне не трудно, но какова будет награда? К тому же на слово я не верю! Пиши расписку!

– А что писать?

– Очень просто, – ответил Цзя Цян. – Пиши, что проигрался и занял столько-то лянов серебра для покрытия долга.

– Я готов, – согласился Цзя Жуй.

Цзя Цян вышел и через минуту появился с бумагой и кистью.
Поторговавшись, они сошлись на пятидесяти лянах, Цзя Жуй написал
расписку, поставил свою подпись и отдал Цзя Цяну. Цзя Цян между тем стал
подтрунивать над Цзя Жуном. Тот вышел из себя и, скрежеща зубами от
злости, твердил:

– Завтра же всем расскажу, пусть судят как хотят!

Напуганный Цзя Жуй стал кланяться ему до земли. Цзя Цян выступил в
роли миротворца и уговорил Цзя Жуя написать еще одну расписку, на имя
Цзя Жуна, на ту же сумму.

– Если узнают, что я тебя отпустил, – сказал Цзя Цян Цзя Жую, – мне
не избежать наказания. Ворота, ведущие к покоям старой госпожи, давно
заперты, в гостиной старый господин рассматривает недавно привезенные из
Нанкина вещи, так что и той дорогой нельзя пройти. Остается задняя
калитка, но и там сейчас ты можешь кого-нибудь встретить. Придется
немного подождать, я сбегаю посмотрю, а потом приду за тобой. Здесь
оставаться нельзя, могут заметить. А, знаю, куда тебя спрятать!

Он погасил свечу и, увлекая за собой Цзя Жуя, вышел во двор. Ощупью они добрались до крыльца, и Цзя Цян сказал:
– Залезай под крыльцо и жди меня. Только сиди тихо!

Цзя Цян и Цзя Жун ушли. Цзя Жуй совсем пал духом. Он забрался под
крыльцо и предался своим невеселым мыслям. Вдруг наверху послышался шум,
и кто-то выплеснул ведро нечистот, прямо на Цзя Жуя. Тот невольно
охнул, но тут же зажал рот рукой. Облитый с головы до ног вонючей жижей,
Цзя Жуй дрожал от холода. Наконец прибежал Цзя Цян:
– Пошли быстрее!

Цзя Жуй кое-как выбрался из-под крыльца и опрометью бросился домой.
Уже наступила третья стража, и ему пришлось крикнуть, чтобы отперли
дверь.

– Что случилось? – спрашивали люди, глядя на Цзя Жуя.

– Я оступился в темноте и упал в отхожее место, – солгал он.
Очутившись наконец у себя в комнате, Цзя Жуй умылся и переоделся.
Лишь теперь он понял, что Фэнцзе просто поиздевалась над ним, и пришел в
ярость. В то же время он досадовал, что так и не удалось овладеть ею, и
всю ночь не сомкнул глаз, вспоминая ее красоту. С той поры Цзя Жуй не
осмеливался больше появляться во дворце Жунго.

Цзя Жун и Цзя Цян между тем чуть не каждый день приходили требовать
деньги, и Цзя Жуй боялся, как бы дед не узнал о его похождениях. Он и
так весь извелся от страсти к Фэнцзе, а тут еще долги. Вдобавок ко всему
целыми днями приходилось зубрить уроки.

В свои двадцать лет Цзя Жуй еще не был женат, и неутоленная страсть к
Фэнцзе довела его, как говорится, до «ломоты в пальцах». Не прошло
бесследно и то, что дважды ему пришлось дрожать на холоде. В конце
концов он заболел. Внутри жгло как огнем, аппетит пропал, ноги сделались
будто ватные, в глазах рябило, ночью начинался жар, днем одолевала
слабость. Появилось недержание мочи, кровохарканье… Не прошло и месяца,
как он слег и не вставал с постели. Закроет глаза – мысли путаются,
мучают кошмары, начинается бред. Каких только лекарств не прописывали
ему врачи! Цинамон, аконит, вытяжку из черепашьего щита, корень майдуна и
купены – Цзя Жуй принял их несколько десятков цзиней, – ничего не
помогало.

К весне болезнь обострилась. Цзя Дайжу сбился с ног, приглашал то
одного врача, то другого – все напрасно. Оставалось лишь одно средство –
настой женьшеня. Но откуда мог взять Дайжу столько денег? Пришлось
отправиться на поклон во дворец Жунго. Госпожа Ван приказала Фэнцзе
отвесить для старика два ляна женьшеня.

– Мы недавно готовили лекарство для старой госпожи, – ответила
Фэнцзе, – после этого оставался еще целый корень женьшеня. Только вчера я
велела его отнести жене военного губернатора Яна.

– Спроси тогда у свекрови, – приказала госпожа Ван. – И у Цзя Чжэня,
может быть, есть. Собери хоть немного и дай. Спасешь человеку жизнь,
тебе зачтется!

Фэнцзе пообещала, а сама ничего не стала делать – собрала какие-то
крохи – несколько цяней, велела отнести Цзя Дайжу и передать, будто это
прислала госпожа, и больше, мол, нет.

Затем Фэнцзе отправилась к госпоже Ван и сказала:

– Мне удалось собрать больше двух лянов женьшеня, которые я тотчас же отослала.

Цзя Жуй между тем впал в отчаянье, он перепробовал все средства, на них ушла уйма денег, а облегчение не наступило.

Но вот однажды к воротам подошел за подаянием хромой даос и заявил,
что лечит болезни, ниспосланные свыше как возмездие за грехи.

– Скорее зовите этого святого, – крикнул Цзя Жуй слугам, – быть может, он спасет мне жизнь!

Цзя Жуй рывком сел на постели и стал класть поклоны, колотясь лбом о
подушку. Слугам ничего не оставалось, как привести даоса.

– Милосердный бодхисаттва, спаси меня! – умолял Цзя Жуй, вцепившись в рукав монаха.

– Ни одно лекарство не излечит твою болезнь! – со вздохом произнес
даос. – Только сокровище, которое я тебе дам! Смотрись в него каждый
день и останешься жив.

С этими словами монах вытащил из сумы небольшое зеркальце с
нацарапанной на оборотной стороне надписью «Драгоценное зеркало любви»
и, протянув его Цзя Жую, пояснил:

– Это зеркальце из храма Кунлин, что в области Небесных грез, его
сделала бессмертная фея Цзинхуань. Оно излечивает от хвори, вызванной
грешными помыслами и безумными поступками, наставляет на путь истины,
сохраняет жизнь. В этот мир я принес его для тех, кто знатен, умен и
талантлив. Но помни: никогда не смотрись в лицевую сторону зеркальца –
только в оборотную. Это – самое главное! Это – самое главное! Когда
через три дня я приду за зеркальцем, ты будешь здоров!

С этими словами монах удалился, как ни умолял его Цзя Жуй остаться.
А Цзя Жуй взял зеркальце в руки, подумал:

«Странный какой-то даос! Впрочем, почему бы не поглядеться?»

Погляделся в оборотную сторону и увидел скелет. Быстро опустил зеркальце, обругал монаха:

– Негодяй! Вздумал меня пугать! Ну, а если в лицевую сторону поглядеться?

Погляделся. И увидел Фэнцзе. Она манила его рукой. Безумная радость
охватила Цзя Жуя. Ему вдруг почудилось, будто он сам входит в зеркальце,
соединяется с Фэнцзе, а затем Фэнцзе выводит его из зеркальца. Но едва
он добрался до постели, как зеркальце перевернулось и перед ним вновь
предстал скелет. Цзя Жуя прошиб холодный пот. Он опять повернул
зеркальце лицевой стороной и снова увидел Фэнцзе, которая манила его к
себе. Так повторялось три или четыре раза. Когда же в последний раз он
захотел выйти из зеркала, перед ним появились двое, надели на него
железные цепи и куда-то поволокли.

– Постойте, я возьму зеркальце! – истошным голосом завопил Цзя Жуй и больше не мог произнести ни слова.

Те, что за ним ухаживали, видели, как он упал навзничь, не сводя широко раскрытых глаз с руки, из которой выпало зеркальце.

Цзя Жуй лежал в холодной клейкой луже и уже не дышал. Его быстро одели, положили на кровать.

Цзя Дайжу и его жена плакали навзрыд, понося и проклиная монаха:

– Никакой он не даос, он – злой волшебник!

Дайжу приказал развести огонь и бросить в него зеркальце. Но тут раздался голос:

– Остановитесь! Не надо было смотреться в лицевую сторону зеркальца и принимать ложное за действительное!

Тут зеркальце взлетело в воздух. А Цзя Дайжу, выйдя за ворота, увидел босого даосского монаха, который кричал:

– Верните мне мое сокровище!

В этот миг зеркальце вылетело из дома, монах подобрал его и исчез.

Цзя Дайжу занялся устройством похорон внука и разослал извещения
родственникам. На третий день началось чтение молитв, на седьмой день
состоялось погребение. Гроб с телом поставили позади кумирни Железного
порога. Все члены семьи Цзя приходили выразить соболезнование.

По двадцать лянов серебра пожертвовали на похороны Цзя Шэ и Цзя Чжэн
из дворца Жунго, как и Цзя Чжэнь из дворца Нинго. Остальные
родственники, в зависимости от достатка, кто один-два ляна, кто
три-четыре. Соученики Цзя Жуя тоже внесли свою лепту, которая в целом
составила лянов двадцать – тридцать. Так Цзя Дайжу, несмотря на скромные
доходы, сумел устроить вполне приличные похороны.

В конце года пришло письмо от Линь Жухая. Он тяжело заболел и просил Линь Дайюй приехать.

Матушка Цзя опечалилась. Но ничего не поделаешь, пришлось собирать Дайюй в дорогу.

Баоюй тоже огорчился, но сделать ничего не мог. Дайюй должна была выполнить свой дочерний долг.

Матушка Цзя решила вместе с Дайюй отправить Цзя Ляня, ему же надлежало сопровождать Дайюй и на обратном пути.

Все расходы на дорогу и на подарки матушка Цзя взяла на себя. Был
выбран счастливый день для отъезда, Цзя Лянь и Дайюй попрощались со
всеми, сели в лодку и в сопровождении слуг отплыли в Янчжоу.

Если хотите узнать, чем кончилось их путешествие, прочтите следующую главу.

Глава тринадцатая

Цзя Жун покупает сыну должность офицера императорской гвардии;
Ван Сифэн берет на себя управление дворцом Нинго

После отъезда Цзя Ляня и Дайюй Фэнцзе утратила интерес ко всему и по вечерам, поболтав немного с Пинъэр, сразу ложилась спать.
Однажды, погревшись у жаровни, она велела Пинъэр лечь в постель и
согреть атласное одеяло, потом забралась под него сама и стала на
пальцах считать, сколько прошло дней с тех пор, как уехал Цзя Лянь,
чтобы определить, где он сейчас находится. В это время пробили третью
стражу, и Пинъэр вскоре крепко уснула. Фэнцзе тоже смежила веки, и вдруг
ей почудилось, будто вошла Цинь Кэцин.
– Спокойной ночи, тетушка! – произнесла она, едва заметно улыбаясь. –
Я ухожу навсегда, а ты даже не хочешь меня проводить! Ведь мы всегда
были дружны, и я не могу не попрощаться с тобой. К тому же есть у меня
одна просьба, с ней я могу обратиться только к тебе.
– Просьба? Какая? – быстро спросила Фэнцзе. – Говори, я все исполню.
– Ты – женщина умная, незаурядная, – продолжала госпожа Цинь, – даже
мужчинам, которые носят чиновничий пояс и шапку, и тем с тобой не
сравниться. А вот простых пословиц не понимаешь: «Луна из полной
становится ущербной», «Из переполненного сосуда вытекает вода», «Выше
поднимешься – больнее падать». Почти сто лет наша семья знатна и
могущественна, но может настать день, когда «великая радость сменится
великим горем». Говорят: «Когда дерево падает, обезьяны разбегаются», не
относится ли эта пословица и к старинным родовитым семьям?
Выслушав Кэцин, Фэнцзе разволновалась, но виду не подала и очень спокойно заметила:
– Ты совершенно права. Но я не знаю, как сохранить благосостояние нашей семьи навечно.
– Ну и глупа же ты, тетушка! – холодно усмехнулась госпожа Цинь. –
Горе и радость, позор и слава издревле следуют друг за другом. Так
неужели в силах человека вечно хранить свое счастье? Но сейчас, в пору
процветания, еще можно найти способ уберечь себя от нищеты, когда придет
время упадка. Надо уладить всего два дела, остальные в порядке, и тогда
ты избегнешь несчастий.
– Два дела? – удивилась Фэнцзе. – Какие же именно?
Госпожа Цинь ответила:
– Четыре раза в году вы совершаете жертвоприношения на могилах
предков, содержите домашнюю школу, но сумма расходов на эти нужды у вас
точно не установлена, каждый дает сколько может. В период расцвета
хватает средств и на жертвоприношения, и на школу, но откуда вы их
возьмете в период упадка? Чем будете пополнять? Вот я и подумала, что
самое лучшее – это употребить все богатство на имения и усадьбы вблизи
могил предков, чем больше, тем лучше, развести побольше огородов, тогда
будут средства и на жертвоприношения, и на содержание школы. В строго
установленном порядке, каждый год сменяя друг друга, старшие и младшие
члены рода должны ведать всеми этими делами, чтобы прекратились всякие
споры и не приходилось отдавать имущество в заклад. В случае, если
кто-нибудь проштрафится на службе, конфискуют только его личное
имущество, что никак не повлияет на жертвоприношение предкам, потому что
общее имущество останется неприкосновенным – власти не вправе его
конфисковать. Даже при полном крахе благосостояния семьи дети и внуки не
пропадут – они смогут уехать в деревню учиться и заниматься хозяйством,
таким образом, жертвоприношения предкам никогда не прекратятся. Уповать
на то, что слава и процветание вечны, и не заботиться о будущем могут
только люди недальновидные. Тебя ждет в скором времени радостное
событие, но отмечать его с чрезмерной пышностью – все равно что
подливать масла в огонь или украшать цветами пеструю узорчатую ткань.
Помни, радость эта будет кратковременной, пословица гласит: «Даже самый
роскошный пир не может длиться вечно»! Не позаботишься о будущем –
раскаешься, но поздно будет!
– Что за радостное событие ты имеешь в виду? – поспешно спросила Фэнцзе.
– Это – небесная тайна, – ответила Цинь Кэцин. – Но мы были с тобой
дружны, и на прощанье я, так и быть, открою ее тебе. Запомни хорошенько,
что я скажу!

Когда минуют три весны[136],
Исчезнет аромат густой,
И каждый сам к своим дверям
Проложит путь – и только свой!

Фэнцзе хотела еще о чем-то спросить, но в этот
момент у вторых ворот четырежды ударили в «облачную доску»[137]. От этих
скорбных звуков Фэнцзе пробудилась.
– В восточном дворце Нинго скончалась супруга господина Цзя Жуна, – доложили служанки.
Фэнцзе от страха покрылась холодным потом. Но раздумывать было
некогда, она быстро оделась и поспешила к госпоже Ван. Вскоре печальная
весть стала известна всей семье, всех охватило чувство грусти и какой-то
смутной тревоги. Старшие вспоминали почтительность и смирение госпожи
Цинь, ровесники – ее сердечность и отзывчивость, младшие – доброту и
ласку. Слуги толковали о том, как жалела госпожа Цинь бедных и
обездоленных, как уважала стариков и любила детей! В общем, все до
единого в доме оплакивали покойную.
Но пока мы их оставим и вернемся к Баоюю. После отъезда Дайюй он
забросил все забавы и развлечения и с наступлением вечера сразу ложился
спать.
Ночью, услыхав сквозь сон, что умерла госпожа Цинь, Баоюй хотел было
подняться, но вдруг почувствовал, будто в сердце ему вонзили нож. Он
вскрикнул и выплюнул сгусток крови, переполошив всех служанок. Они
бросились его поднимать, стали расспрашивать, что с ним, хотели идти к
матушке Цзя, бежать за врачом.
– Успокойтесь, – сказал Баоюй. – Это у меня от волнения огонь проник в сердце и кровь перестала поступать в жилы.
Он встал, потребовал одежду и заявил, что сам отправится к матушке
Цзя просить разрешения взглянуть на покойницу. Сижэнь хотелось удержать
юношу, но она не осмелилась. А матушка Цзя, узнав, что Баоюй собирается
во дворец Нинго, принялась его отговаривать:
– Там еще не успели убрать, бедняжка только что умерла. Да и ветер поднялся. Утром пойдешь.
Но Баоюй настоял на своем, и матушка Цзя распорядилась заложить коляску и велела слугам его сопровождать.
Во дворце Нинго по обе стороны настежь распахнутых ворот ярко горели
фонари и было светло как днем. Взад и вперед сновали люди, из дома
доносились стенания, способные, казалось, потрясти горы.
Баоюй вышел из коляски и бросился в зал, где лежала покойница.
Поплакав, он отправился повидаться с госпожой Ю, но она лежала в постели
– неожиданно начался приступ застарелой болезни. Затем Баоюй отправился
разыскивать Цзя Чжэня.
Вскоре собрались все родственники. Цзя Чжэнь, рыдая, как настоящий плакальщик, говорил сквозь слезы:
– Все в нашем роду, старые и малые, близкие и дальние родственники и
друзья, знают, что наша невестка была в десять раз лучше моего сына! И
сейчас, когда ее не стало, дом совсем опустел!
Он еще горше заплакал. Его принялись утешать:
– Когда человек ушел из жизни, плакать бесполезно. Надо подумать, как распорядиться насчет похорон.
– Как распорядиться! – всплеснул руками Цзя Чжэнь. – Да я готов отдать все, что у меня есть!
Тут в зал вошли Цинь Банъе, Цинь Чжун и несколько родственников и
сестер госпожи Ю. Цзя Чжэнь приказал Цзя Цюну, Цзя Чэню, Цзя Линю и Цзя
Цяну заняться гостями, а сам велел пригласить придворного астролога и
гадателя, чтобы избрать день, благоприятный для похорон.
Решено было следующее: покойница будет лежать сорок девять дней
[138]. Через три дня разослать извещения о смерти госпожи Цинь и начать
траур. На все это время пригласить сто восемь буддийских монахов читать
молитвы по усопшей, дабы спасти ее от наказания за совершенные грехи. В
башне Небесных благоуханий воздвигнуть алтарь, чтобы на нем девяносто
девять даосских монахов девятнадцать дней приносили жертвы и молили о
прощении за несправедливо нанесенные покойной обиды. Гроб с телом
установить в саду Слияния ароматов, чтобы перед ним, на помостах,
расположенных один против другого, пятьдесят высокоправедных буддийских
монахов и пятьдесят высокоправедных даосских монахов отпевали покойницу и
поочередно, через каждые семь дней, раздавали нищим, что останется от
жертвоприношений.
Узнав о смерти жены старшего внука, Цзя Цзин подумал о том, что рано
или поздно сам вознесется на небо. Дабы не осквернить себя земной
суетой, он не захотел возвращаться к семье. Поэтому и не стал
вмешиваться ни в какие дела, всецело положившись на Цзя Чжэня.
Цзя Чжэнь этим воспользовался и решил, сколько бы это ни стоило,
устроить пышные похороны. Кедровые доски для гроба ему не понравились. А
тут как раз подвернулся Сюэ Пань и сказал:
– У меня на складе есть подходящее дерево. Его, говорят, когда-то
вывезли с гор Теваншань; это дерево мне досталось еще от покойного отца –
он собирался его продать одному из родственников императорской фамилии –
Преданному и Справедливому вану, но тот разорился и не смог его купить.
Вот дерево и осталось на складе. Пока не нашлось никого, кто в
состоянии заплатить нужную цену. Если угодно, я велю доставить его вам.
Цзя Чжэнь охотно согласился. Дерево оказалось толщиной в семь цуней, с
виду похоже было на орех, а запахом напоминало сандал. Стоило щелкнуть
по дереву пальцем, и оно звенело, как яшма, что вызвало дружное
восхищение.
– Сколько стоит? – поинтересовался Цзя Чжэнь.
– Такого дерева, пожалуй, и за тысячу лянов серебра не найдете, – с
улыбкой отвечал Сюэ Пань, – что же говорить о цене! Заплатите несколько
лянов серебра мастеровым за работу, и все.
Цзя Чжэнь рассыпался в благодарностях, а затем распорядился распилить дерево и сделать гроб.
– Для нас это чересчур дорого, – пытался отговорить его Цзя Чжэн, – достаточно было бы хороших кедровых досок.
Но Цзя Чжэнь и слушать ничего не стал.
Тут неожиданно сообщили, что Жуйчжу, служанка госпожи Цинь, после
смерти хозяйки покончила с собой, ударившись головой о колонну. Такое не
часто случается, и все члены рода преисполнились благоговением к
преданной девушке. Цзя Чжэнь велел обрядить ее как если бы она была его
внучкой, положить в гроб со всеми полагающимися церемониями, а гроб
поставить в башне Восхождения к бессмертию, в саду Слияния ароматов.
Поскольку детей у госпожи Цинь не было, другая ее служанка, Баочжу,
пожелала стать ее приемной дочерью, попросила разрешения разбить таз и
идти перед гробом[139]. Цзя Чжэнь, очень довольный, распорядился, чтобы
отныне Баочжу звали «барышней». Баочжу, как и полагается незамужней
женщине, громко рыдала перед гробом своей госпожи.
Все члены рода тщательно выполняли свои обязанности, согласно обычаю, и очень боялись сплоховать.
Одна мысль не давала Цзя Чжэню покоя:
«Цзя Жун пока еще учится, поэтому на траурном флаге нет титулов, да и
регалий на похоронах будет немного[140]. Как-то неловко».
На четвертый день первой недели евнух Дай Цюань из дворца Великой
светлости прислал все необходимое для жертвоприношений, а вскоре прибыл и
сам в большом паланкине, под удары гонгов.
Цзя Чжэнь незамедлительно принял его, усадил на Террасе пчел и стал
угощать чаем. Наконец-то ему представился случай завести разговор о
покупке должности для Цзя Жуна.
– Хотите придать больше блеска похоронной церемонии? – поинтересовался Дай Цюань.
– Вы угадали, – ответил Цзя Чжэнь.
– Весьма кстати, – заявил Дай Цюань, – есть хорошая вакансия. В
императорскую гвардию требуются два офицера. Вчера с такой же просьбой
ко мне обратился третий брат Сянъянского хоу[141] и вручил полторы
тысячи лянов серебра. Вы же знаете, мы с ним старые друзья, к тому же
дед его занимает высокое положение, я подумал и согласился. Вторую
должность захотел купить правитель области Юнсин для своего сына. Это
явилось для меня такой неожиданностью, что я даже не успел ему ответить.
Так что пишите скорее родословную своего сына.
Цзя Чжэнь велел подать лист красной бумаги и написал:
«Студент Цзя Жун, двадцати лет от роду, уроженец уезда Цзяннин
области Интяньфу в Цзяннани. Прадед – Цзя Дайхуа, полководец
Божественного могущества и столичный генерал-губернатор с наследственным
титулом первого класса. Дед – Цзя Цзин – получил степень цзиньши на
экзаменах в таком-то году. Отец – Доблестный и Могущественный полководец
Цзя Чжэнь с наследственным титулом третьего класса».
Дай Цюань прочитал бумагу и сказал своему слуге, стоявшему рядом:
– Когда вернемся, передашь эту бумагу начальнику ведомства финансов и
скажешь, что я прошу его составить свидетельство офицера императорской
дворцовой охраны и выписать соответствующую бумагу с занесением в нее
этой родословной. Деньги пришлю завтра.
Слуга слушал и почтительно кивал головой.
Как Цзя Чжэнь ни удерживал гостя, тот стал прощаться, и пришлось проводить его до дворцовых ворот.
Уже когда Дай Цюань садился в паланкин, Цзя Чжэнь его спросил:
– Мне самому сходить в казначейство передать серебро или прислать его вам домой?
– В казначействе больше хлопот, – ответил Дай Цюань, – лучше пришлите домой ровно тысячу лянов.
Цзя Чжэнь поблагодарил и сказал:
– Как только окончится срок траура, мы с сыном придем к вам выразить признательность лично.
Тут послышались крики и шум – это пожаловала жена Преданного и
Почтительного хоу Ши Дина с племянницей Ши Сянъюнь. Не успели госпожа
Син, госпожа Ван и Фэнцзе проводить их в дом, как прибыли люди из семей
Цзиньсянского хоу, Чуаньнинского хоу и Шоушаньского бо совершить
жертвоприношения перед гробом покойницы. У паланкинов их встретил Цзя
Чжэнь и отвел в зал.
Все сорок девять дней у дворца Нинго царило оживление. Непрерывной
чередой шли родные и друзья, толпами валили чиновники, сновали какие-то
люди.
В положенный срок Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну обрядиться в праздничную
одежду и поехать за свидетельством. Госпожу Цинь хоронили как положено
хоронить жену чиновника пятого класса, о чем свидетельствовали все
атрибуты у гроба и совершаемые церемонии. На табличке у гроба значилось:
«Местопребывание госпожи Цинь из семьи Цзя, супруги чиновника пятого
класса».
Ворота из сада Слияния ароматов, ведущие на улицу, были распахнуты
настежь, по обе стороны от них сооружены помосты для музыкантов и
выставлены топоры, секиры и мечи. На воротах – большая красная доска с
золотыми иероглифами:
«Офицер императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущий службу при особе государя».
На алтарях для буддийских и даосских монахов – надпись крупными
иероглифами: «На похоронах супруги чиновника пятого класса урожденной
Цинь, жены старшего внука потомственного Нинго-гуна из рода Цзя, офицера
императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущего
службу при особе государя, в месте наивысшей справедливости четырех
материков, в государстве великого спокойствия, созданного навечно
велением Неба, праведный буддийский монах, смиренный служитель Пустоты и
Спокойствия Вань и проповедник единственно истинной веры даос Е,
благоговейно соблюдая пост, с почтением обращаются к Небу и взывают к
Будде».
Затем следовала еще одна надпись:
«Место, где почтительно просят духов-хранителей учения Будды излить
божественную милость, распространить могущество и избавить за сорок
девять дней душу покойницы от наказаний и возмездия за совершенные грехи
и дать ей успокоение».
Остальных надписей мы перечислять не будем.
Цзя Чжэнь был доволен, но в то же время опасался, как бы не случилось
упущений в церемониях – госпожа Ю заболела и не могла принимать знатных
дам.
– Отчего вы печалитесь, брат мой? – спросил Баоюй. – Все дела как будто улажены?
Тут Цзя Чжэнь признался, что беспокоится, так как некому распоряжаться приемом гостей.
– Что вы! – воскликнул Баоюй. – Есть человек, который легко справится с этим делом.
На вопрос, кто это, Баоюй не осмелился вслух ответить, ибо в комнате
было полно родственников. Он наклонился к самому уху Цзя Чжэня и что-то
ему прошептал.
Цзя Чжэнь не мог скрыть своей радости.
– Прекрасно! Теперь все в порядке! – воскликнул он. – Пойдем же быстрее!
Он попрощался со всеми и, увлекая за собой Баоюя, направился в верхнюю комнату.
День был будничный, людей в зале немного, лишь несколько самых
близких. Госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе вели с ними разговор.
Услышав: «Пожаловал старший господин!», служанки испуганно ахнули и
быстро попрятались. Фэнцзе с достоинством поднялась навстречу Цзя Чжэню.
Цзя Чжэнь вошел медленно, опираясь на палку, ему нездоровилось, к тому же он был убит горем.
– Вам следовало бы немного отдохнуть, – посоветовала госпожа Син. –
Последние дни, несмотря на нездоровье, вы все время хлопочете. Что
привело вас к нам?
Цзя Чжэнь с трудом отвесил поклон, справился о самочувствии и попросил извинения за причиненное беспокойство.
Госпожа Син велела Баоюю поддержать Цзя Чжэня, а служанкам приказала подать стул.
Однако сесть Цзя Чжэнь отказался, через силу улыбнулся и сказал:
– Я пришел с просьбой ко второй тетушке и старшей сестрице.
– Какая же у тебя просьба? – спросила госпожа Син.
– Тетушка, надеюсь, меня поймет, – сказал Цзя Чжэнь. – Жена сына
мертва, моя жена заболела. Потому и не удается достойно соблюсти все
положенные церемонии. Я хочу просить уважаемую сестрицу на месяц взять
все дела в свои руки, тогда я буду спокоен.
– Так вот ты, оказывается, зачем пожаловал! – улыбнулась госпожа Син.
– Но ведь сестра Фэнцзе перед тобой, с ней и разговаривай!
– Фэнцзе еще слишком молода, разве справится она с таким делом? –
вмешалась госпожа Ван. – Сделает что-нибудь не так – над ней насмехаться
станут. Нет уж, попроси лучше кого-нибудь другого!
– Все ясно, тетушка! – воскликнул Цзя Чжэнь. – Вы хотите сказать, что
сестре будет нелегко. А что она не управится, этого вы сами не думаете.
Ведь с самого детства она отличалась сообразительностью и
аккуратностью, а сейчас, после замужества, когда ей доверили все
хозяйство вашего дворца, набралась опыта и умения. Кого же мне еще
просить? Согласитесь же хоть ради покойной, раз уж не уважаете меня и
мою жену!
Из глаз Цзя Чжэня покатились слезы.
Фэнцзе никогда не распоряжалась похоронами, и госпожа Ван в самом
деле опасалась, что ей это окажется не под силу и бедняжку засмеют. Но
Цзя Чжэнь так молил, что госпожа Ван заколебалась и вопросительно
взглянула на Фэнцзе. Властолюбивая от природы, Фэнцзе не прочь была
похвалиться своими способностями и, заметив нерешительность госпожи Ван,
сказала:
– Соглашайтесь, госпожа! Надо уважить старшего брата.
– А справишься? – осторожно осведомилась госпожа Ван.
– Почему бы не справиться? – воскликнула Фэнцзе. – Самые трудные дела
старший брат уладил, осталось лишь присмотреть за делами в доме. Чего
не пойму—к вам за советом приду.
Фэнцзе говорила так разумно, что госпоже Ван нечего было возразить. Цзя Чжэнь между тем обратился к Фэнцзе:
– Не обязательно сестрице управляться со всеми делами, пусть делает
что может. Я за все буду благодарен и по окончании церемонии приеду во
дворец выразить ей свою признательность.
Они обменялись поклонами, после чего Цзя Чжэнь велел принести
верительный знак дворца Нинго и отдал Баоюю с тем, чтобы тот потом
передал его Фэнцзе.
– Делайте все по своему разумению, – произнес Цзя Чжэнь. –
Понадобится что-нибудь – не обращайтесь ко мне, предъявите верительный
знак и возьмете. Об одном вас прошу: не будьте чересчур экономны –
главное, чтобы все было красиво и пышно. Со слугами обращайтесь так, как
принято у вас во дворце, если даже они будут роптать. Вот, пожалуй, и
все, что меня волнует, в остальном я спокоен.
– Что ж, постарайся для брата, – сказала госпожа Ван, обращаясь к
Фэнцзе. – Только все на себя не бери, в любом важном деле советуйся с
братом и его женой.
После того как Баоюй вручил Фэнцзе верительный знак, Цзя Чжэнь обратился к ней с такими словами:
– Сестрица, ездить к нам каждый день трудно. Если угодно, я прикажу
отвести вам отдельный домик, там вам будет спокойно и удобно.
– Благодарю вас, – ответила Фэнцзе, – но здесь я тоже нужна, поэтому лучше мне приезжать.
– Будь по-вашему, – согласился Цзя Чжэнь.
Они поговорили еще немного, и Цзя Чжэнь стал прощаться.
После его ухода госпожа Ван спросила у Фэнцзе:
– С чего же ты начнешь?
– Возвращайтесь спокойно домой, госпожа, – ответила Фэнцзе, – а я тут обдумаю кое-что и тоже приеду.
Как только госпожа Ван и госпожа Син уехали, Фэнцзе отправилась в
трехкомнатный флигель и принялась размышлять: слишком много людей, то и
дело пропадают вещи; точно не распределены обязанности, каждый старается
увильнуть от дела, расходы чрезмерны, слуги присваивают часть денег,
выданных им на определенные нужды. Одни слуги надрываются, другие
бездельничают. Усердных слуг следует поощрять, нерадивым не давать
спуску. В общем, все следует делать так, как издавна было здесь принято.
Если хотите узнать, как управлялась с делами Фэнцзе, прочтите следующую главу.

Глава четырнадцатая

Цзя Лянь сопровождает гроб с телом Линь Жухая в Сучжоу;
Цзя Баоюя в пути представляют Бэйцзинскому вану

Когда Лай Шэн, главный управитель дворца Нинго, узнал, что Фэнцзе будет распоряжаться всеми делами, он собрал слуг и сказал им:
– Теперь ведать всеми делами у нас будет супруга господина Цзя Ляня
из западного дворца Жунго. Слушайтесь ее! Приходите пораньше, уходите
попозже, усердно трудитесь, пока она здесь, потом отдохнете. Смотрите
же, не ударьте лицом в грязь! Она строга, нрава вспыльчивого, на нее не
угодишь, а как рассердится, никого не пощадит.
– Это мы знаем, – все согласились.
Лишь один из слуг возразил, усмехнувшись:
– На что же это будет похоже, если мы ей станем во всем потакать?
Тут как раз явилась жена Лай Вана с верительным знаком на получение
бумаги для прошений, молитв и извещений, а также с письменным
требованием, где было точно указано, сколько нужно бумаги. Ей предложили
сесть, налили чаю, а людям приказали выдать бумагу. Бумагу Лай Ван
донес до вторых ворот и там передал жене.
Между тем Фэнцзе приказала Цаймин завести приходно-расходную книгу,
вызвала жену Лай Шэна, потребовала у нее поименный список прислуги и
приказала всем слугам на следующий день, в назначенное время, явиться к
ней за указаниями. Подсчитав по списку число прислуги, она задала
несколько вопросов жене Лай Шэна, села в коляску и уехала.
Утром Фэнцзе снова приехала во дворец Нинго. Все слуги уже были в
сборе, но не осмеливались войти и, стоя под окном, прислушивались, как
Фэнцзе с женой Лай Шэна распределяют обязанности.
– Раз уж мне поручено это дело, – говорила Фэнцзе, – я буду вести его
по-своему, не считаясь с тем, нравится это вам или нет. При вашей
госпоже вы можете делать все, что вздумается, а я не позволю. И не
возражайте, что у вас во дворце прежде было не так – теперь все будет,
как я захочу. А кто нарушит мой приказ, примерно накажу, невзирая ни на
его положение, ни на его заслуги.
Она приказала Цаймин вызвать по очереди всех слуг и служанок, значившихся в списке, а затем распорядилась:
– Двадцать слуг следует разделить на две смены, по десять человек в
каждой; они будут встречать гостей и родственников и подавать чай,
прочие дела их не касаются. Еще двадцать слуг тоже надо разделить на две
смены, чтобы подавали чай и кушанья только своим господам. Сорок
человек опять-таки в две смены пусть ставят перед гробом жертвенный рис и
чай, возжигают благовония, подливают масло в светильники, развешивают
занавеси и охраняют гроб, если же понадобится – пусть выполняют роль
плакальщиков. Четверо должны отвечать за посуду в комнатах для чаепития,
еще четверо – за кубки, чарки и обеденную посуду. В случае даже самой
незначительной пропажи из их жалованья будет сделан соответствующий
вычет. Восемь слуг будут следить за приемом даров и подношений. Восемь –
ведать фонарями, свечами, жертвенной утварью и бумажными деньгами [142]
– что необходимо, я выдам сразу, а затем распределю всех по местам.
Двадцать человек будут поочередно нести ночное дежурство, присматривать
за входами во дворец, следить, чтобы не гасли светильники, мести полы.
Остальных я разошлю по разным помещениям, за каждым закреплю
определенное место, чтобы было с кого спросить, если пропадет
какая-нибудь вещь, начиная от столов, стульев и старинных украшений и
кончая плевательницами и метелками для пыли. Жена Лай Шэна будет
ежедневно всех проверять. Кто будет замечен в пристрастии к азартным
играм, пьянстве, дебошах или сквернословии – тех немедленно отправлять
ко мне. Если жена Лай Шэна попробует что-нибудь скрыть, а я дознаюсь –
пусть пеняет на себя. Я не посмотрю ни на ее доброе имя, ни на заслуги.
Теперь каждый знает свои обязанности, за упущения буду строго
взыскивать. У служанки, которая находится неотлучно при мне, есть часы, и
все дела, начиная от мелких и кончая серьезными, должны исполняться в
точно установленное время. У вас в господском доме тоже есть башенные
часы. Так вот: в половине шестого – перекличка, в девять – завтрак. Если
что понадобится, обращайтесь ко мне, но только в полдень. В семь часов
вечера должны гореть фонари, затем я произвожу проверку, и назначенные
на ночное дежурство сдают мне ключи. Что и говорить, придется как
следует потрудиться. Зато после похорон господин щедро вас наградит.
Сказав так, Фэнцзе распорядилась выдать чай, масло для светильников,
метелки из куриных перьев для сметания пыли, метелки для подметания
полов и еще многое другое; она велела принести скатерти, чехлы для
стульев, матрацы для сидения, циновки, плевательницы, подставки для ног и
тщательно записала, что кому выдано. Получив указания, каждый шел
заниматься своим делом, не выпрашивая работу полегче. А ведь раньше,
случись дело потруднее, никого не дозовешься. Теперь знали: пропадет
что-нибудь – будешь отвечать, на суматоху не сошлешься, все равно
накажут. Приемы гостей проходили спокойно, без всякой путаницы. Никто не
отлынивал от работы, кражи прекратились.
Фэнцзе держалась достойно, с удовольствием распоряжалась и отдавала приказания.
Госпожа Ю все еще болела, Цзя Чжэнь никак не мог прийти в себя от
горя, и оба они почти ничего не ели. Фэнцзе приносили горячие блюда и
закуски во дворец Нинго из дома, хотя Цзя Чжэнь распорядился посылать
ежедневно во флигель, где поселилась Фэнцзе, отборнейшие яства и
деликатесы, специально для нее приготовленные.
Фэнцзе с усердием выполняла возложенные на нее обязанности, каждое
утро собирала прислугу на перекличку и отдавала распоряжения. В своем
флигеле Фэнцзе жила обособленно, с невестками и золовками из дворца
Нинго не общалась, разве что по делу, и если они приходили, не встречала
и не провожала их.
В пятый день пятой недели буддийские монахи приступили к обряду
проводов души, молили Яньцзюня[143] обуздать злых демонов, а
Дицзан-вана[144] – открыть золотой мост и с траурными флагами провести
по нему душу покойницы. Даосские монахи, пав ниц, молились верховному
божеству, обращались к трём высшим мирам[145], взывали к Яшмовому
владыке[146]. Буддийские праведники возжигали благовония, насыщали
огненные пасти демонов[147], каялись, совершая омовение. А в это время
двенадцать молодых буддийских монахинь, одетых в расшитые узорами
одеяния и обутых в красные туфли, бормотали «Прими и введи» и еще другие
заклинания.
Зная, что в этот день ожидается множество гостей, Фэнцзе поднялась в
пять утра, быстро оделась, умылась, причесалась. Ровно в половине
шестого, едва Фэнцзе успела выпить несколько глотков молока, явилась
жена Лай Вана, а с ней служанки и слуги.
Фэнцзе вышла из дому и села в коляску. Впереди шли две служанки с
зажженными фонарями, на каждом крупными иероглифами надпись: «Дворец
Жунго». А сколько фонарей горело у дворца Нинго! От них было светло как
днем. Фонари висели на воротах, стояли по обе стороны от ворот на
специальных подставках. На слугах – ослепительно белые траурные одежды.
Когда коляска Фэнцзе подкатила к главным воротам, сопровождавшие ее
слуги отошли в сторону, а служанки бросились поднимать полог на коляске.
Опираясь на руку Фэнъэр, Фэнцзе вышла из коляски и направилась во
дворец. Две служанки освещали ей путь фонарями, остальные шли позади.
Служанки из дворца Нинго встретили Фэнцзе, справились о здоровье.
Фэнцзе медленно прошла в сад Слияния ароматов и приблизилась к башне
Восхождения к бессмертию. При виде гроба из глаз ее покатились слезы,
словно жемчужинки с порванной нити.
В глубине двора собралось множество слуг, ожидая приказаний, – скоро должна была начаться церемония сожжения бумажных денег.
– Подавайте чай и сжигайте деньги, – распорядилась Фэнцзе.
Ударили в гонг, заиграла музыка. Фэнцзе опустилась на круглый стул перед гробом и зарыдала. Следом заголосили слуги.
По приказанию госпожи Ю и Цзя Чжэня несколько человек бросились
утешать Фэнцзе, лишь после этого она вытерла слезы. Жена Лай Вана подала
ей чай. Пить его Фэнцзе не стала, только прополоскала рот, простилась
со всеми и удалилась во флигель.
Все слуги, которых Фэнцзе вызвала, уже собрались, не пришел лишь тот,
кому было поручено принимать гостей. Фэнцзе тотчас же велела за ним
послать и, когда перепуганный слуга явился, сказала, холодно
усмехнувшись:
– Ты, видно, так возомнил о себе, что не считаешь нужным выполнять мои приказания?
– Я никогда не опаздывал, – стал оправдываться слуга, – первым являлся. Простите же меня, это больше не повторится.
В этот момент в дверь просунула голову жена Ван Сина, которая пришла из дворца Жунго.
– Тебе чего? – спросила Фэнцзе.
Жена Ван Сина вошла и сказала:
– Мне нужно получить шелковые нитки, чтобы связать сетки на коляски и паланкины.
С этими словами она протянула Фэнцзе лист бумаги. Фэнцзе приказала Цаймин прочесть.
– «Для двух больших, четырех малых паланкинов и четырех колясок
столько-то больших и малых сеток. На каждую сетку столько-то цзиней
ниток».
Фэнцзе велела Цаймин все записать и выдать жене Ван Сина верительный
знак дворца Жунго на получение ниток. Жена Ван Сина поклонилась и вышла.
Следом пришли четыре управителя, тоже из дворца Жунго, и отдали
Фэнцзе четыре письменных требования. Два из них Фэнцзе вернула, сказав:
– Подсчитано неправильно. Пересчитайте, тогда получите разрешение.
Вдруг Фэнцзе заметила жену Чжан Цая, спросила:
– А у тебя что за дело?
Женщина поспешно протянула ей счет, присовокупив:
– Да вот надобно заплатить за шитье пологов для колясок и паланкинов, тех самых, о которых только сейчас говорили.
Фэнцзе взяла счет, приказала Цаймин занести его в книгу, а жене Чжан
Цая велела дождаться жену Ван Сина та удостоверит подпись посредника,
после чего обе они пойдут получать деньги. Еще жена Чжан Цая попросила
обои и клей для кабинета Баоюя, но прежде чем получить необходимые для
обустройства кабинета вещи, жена Чжан Цая должна была отчитаться за то,
что ей уже выдали. Наконец все ушли, остались только слуги, и Фэнцзе
продолжила разговор о провинившемся слуге.
– Допустим, завтра он снова опоздает, послезавтра опоздаю я, а потом
все перестанут приходить вовремя! Если я прощу его, то как потом буду
взыскивать с других? Нет! Надо его проучить!
Фэнцзе опустила голову, подумала немного и приказала:
– Дать ему двадцать палок!
Проштрафившегося выволокли во двор, всыпали ему хорошенько, а когда
доложили об этом Фэнцзе, она велела еще удержать с него месячное
жалованье и сказала слугам:
– Можете идти!
Слуги стали расходиться. Позади всех, сгорая от стыда и глотая слезы, плелся слуга, которого Фэнцзе примерно наказала.
Поток посетителей из дворцов Жунго и Нинго не прекращался.
Теперь во дворце Нинго все узнали, до чего строга Фэнцзе. Возражений
она не терпела. Чтобы увильнуть от работы, об этом и подумать никто не
смел.
Баоюй, опасаясь, как бы Цинь Чжуна вдруг не обидели, вместе с ним отправился к Фэнцзе.
Фэнцзе как раз обедала.
– Ах, бездельники! – воскликнула она. – Ну, входите! Есть будете?
– Мы уже поели, – ответил Баоюй.
– Где – здесь или дома?
– Неужели здесь, с твоими глупцами! – шутливо произнес Баоюй. – Конечно же, дома, у старой госпожи!
Только Фэнцзе пообедала, как явилась служанка за верительным знаком на получение лампадок.
– Хорошо, что ты не забыла прийти! – усмехнулась Фэнцзе. – Не то с тебя же и взыскали бы!
– А ведь я только что вспомнила, – созналась женщина. – Еще немного – опоздала бы и ничего не получила!
Взяв у Фэнцзе верительный знак, служанка ушла. Ее просьба тотчас же была занесена в книгу.
– Дорогая сестрица, – промолвил Цинь Чжун, – а вдруг кто-нибудь подделает ваш верительный знак и получит по нему деньги?
– По-твоему выходит, у нас нет законов! – рассмеялась Фэнцзе.
– А из нашего дворца почему никто не приходит за верительным знаком? – удивился Баоюй.
– Приходят, только в это время ты еще спишь, – снова засмеялась
Фэнцзе. – Но позволь тебя спросить, когда наконец ты будешь заниматься
по вечерам?
– Могу хоть сегодня начать! – ответил Баоюй. – Только кабинет для меня до сих пор не готов.
– А меня почему не попросил? Все давно было бы в порядке, – заметила Фэнцзе.
– Бесполезно, – возразил Баоюй. – И так делают все, что возможно.
– Но все равно, – сказала Фэнцзе, – для обустройства кабинета
понадобятся какие-то вещи, а их без верительного знака не получишь. Вот
ведь в чем дело!
Баоюй бросился Фэнцзе на шею.
– Дорогая сестрица! Дай им верительный знак, пусть поскорее сделают для меня кабинет!
– Не тормоши меня! Я и так еле держусь на ногах от усталости! –
воскликнула Фэнцзе. – Не беспокойся, сегодня же будут выданы клей и
обои! Неужели я настолько глупа, чтобы дожидаться, пока твои служанки
раскачаются?
Баоюю не верилось, что Фэнцзе говорит всерьез, и тогда Фэнцзе приказала Цаймин показать ему приходо-расходную книгу.
В это время вошел слуга и доложил:
– Возвратился Чжаоэр, сопровождавший второго господина в Сучжоу.
– А что случилось? – спросила Фэнцзе.
Тут появился сам Чжаоэр и объяснил:
– Второй господин Цзя Лянь послал меня сообщить вам, что отец барышни
Линь Дайюй скончался утром третьего дня девятого месяца. Второй
господин Цзя Лянь вместе с барышней Линь повезли гроб с телом покойного в
Сучжоу и вернутся к концу года. Второй господин велел мне справиться о
вашем здоровье, сказал, что ждет указаний старой госпожи, а также просил
прислать ему теплый халат и еще кое-какие вещи.
– Ты уже видел кого-нибудь из господ? – поинтересовалась Фэнцзе.
– Всех видел, – ответил слуга и ушел.
Фэнцзе с улыбкой обратилась к Баоюю:
– Уж теперь твоя сестрица Дайюй долго будет у нас жить!
– Какое горе! – всплеснул руками Баоюй. – Представляю себе, как бедняжка убивается по отцу!
Он тяжело вздохнул.
Фэнцзе при посторонних постеснялась расспросить Чжаоэра о Цзя Ляне,
но ни о чем другом она сейчас не могла думать. Ей хотелось поскорее
вернуться к себе, однако надо было закончить дела.
Насилу дождавшись вечера, Фэнцзе возвратилась во дворец Жунго,
вызвала Чжаоэра и расспросила, все ли было благополучно в дороге. Она
быстро собрала теплую одежду на меху, вместе с Пинъэр пересмотрела ее,
добавила то, что сочла необходимым, завязала в узел и отдала Чжаоэру.
– Хорошенько позаботься о господине, не досаждай ему, – наказала она
слуге. – Следи, чтобы он не пил лишнего, не заводил шашни с девками.
Если что не так, смотри! Вернешься – ноги тебе переломаю!
Чжаоэр улыбнулся, кивнул и вышел.
Уже наступила четвертая стража, когда Фэнцзе легла спать, а
поднялась, как всегда, рано, быстро привела себя в порядок и отправилась
во дворец Нинго.
Близился день похорон Цинь Кэцин, и Цзя Чжэнь вместе с гадателем
отправился в кумирню Железного порога выбрать место для захоронения.
Настоятелю кумирни Сэкуну он велел приготовить новую ритуальную утварь и
пригласить побольше известных монахов – это должно было придать особую
пышность церемонии погребения.
Сэкун распорядился подать ужин. Цзя Чжэню не хотелось ни есть, ни пить, но время было позднее, и пришлось заночевать в келье.
Едва рассвело, Цзя Чжэнь поспешил в город и сделал последние распоряжения, касающиеся выноса гроба.
Затем он послал людей в кумирню Железного порога украсить место, где
будет установлен гроб, и отвезти туда все необходимое для приготовления
угощений и чая.
Фэнцзе распределила обязанности между теми, кто должен был принимать
гроб с телом покойной, а кучерам и паланкинщикам велела сопровождать
госпожу Ван к месту похорон, а также снять помещение, где можно было бы
отдохнуть во время похоронной церемонии.
В эти же дни скончалась жена Шаньго-гуна. Госпожа Син и госпожа Ван
ездили на похороны и совершили жертвоприношения. Надо было также
отправить подарки второй жене Сианьского цзюньвана по случаю дня ее
рождения. Затем Фэнцзе получила письмо от Ван Жэня, ее родного брата. Он
с семьей уезжал на юг и просил собрать все необходимое в дорогу. А тут
еще заболела Инчунь, надо было ежедневно приглашать врача, ухаживать,
следить за приготовлением лекарств. Всех дел и не перечесть, и дела не
простые – хлопотные.
От усталости Фэнцзе лишилась сна и аппетита. Стоило ей прибыть во
дворец Нинго, как за ней тотчас же прибегали из дворца Жунго, а как
только она возвращалась во дворец Жунго, за ней присылали из дворца
Нинго.
Фэнцзе была сверх меры честолюбива и больше всего опасалась дать пищу
для толков и пересудов. Поэтому, не щадя сил, она поддерживала строгий
порядок и тщательно продумывала каждое свое распоряжение. Недаром все
члены рода от мала до велика восхищались ее способностями.
Вечером, за день до выноса гроба, в зале собрались близкие и друзья, а
поскольку госпожа Ю все еще болела, все заботы по приему гостей взяла
на себя Фэнцзе. Она, разумеется, была не единственная невестка в роду,
но остальным не хватало либо ума, либо серьезности, или же мешали
чрезмерная робость и страх. Фэнцзе со своими изящными и непринужденными
манерами выделялась на их фоне как алый цветок среди десяти тысяч
зеленых кустов. Она ни с кем не считалась, все делала по собственному
усмотрению.
Всю ночь во дворце Нинго встречали и провожали гостей, было шумно, горели фонари и факелы.
А на рассвете, когда наступил счастливый час, шестьдесят четыре служанки приняли гроб и подняли траурный флаг с надписью:
«Гроб с телом почившей супруги чиновника пятого класса урожденной
Цинь, жены старшего внука потомственного Нинго-гуна из рода Цзя, офицера
императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущего
службу при особе государя».
Вся утварь для погребальной церемонии была новая и ослепительно сверкала.
Баочжу, как положено по обычаю незамужней дочери покойницы, разбила у
дверей таз и с плачем и причитаниями двинулась впереди похоронной
процессии.
Гроб провожали среди прочих Ню Цзицзун – внук гуна Умиротворителя
государства Ню Цина, носящий наследственный титул бо первого класса; Лю
Фан, обладатель наследственного титула цзы[148] первого класса; Лю Бяо,
внук гуна, Упорядочившего управление государством; Чэнь Жуйвэнь,
обладатель наследственного звания третьего класса полководец,
Подавляющий своим могуществом, внук Чэнь Си-гуна, Установившего
равновесие в стране; Ма Шандэ, обладатель наследственного звания
третьего класса полководец, Внушающий страх отдаленным странам, внук Ма
Куя – гуна, Установившего порядок в стране; хоу Сяокан, обладатель
наследственного титула цзы первой степени, внук гуна Совершенного
правителя – хоу Сяомина (по причине смерти жены Шаньго-гуна его внук Ши
Гуанчжу, соблюдавший траур, не смог приехать). Всего шесть гунов. Вместе
с семьями Жунго-гуна и Нинго-гуна их называли «восемь гунов». Еще здесь
были: внук Наньаньского цзюньвана; внук Сининского цзюньвана, Преданный
и почтительный хоу Ши Дин; внук Пинъюаньского хоу, наследственный
обладатель титула нань второго класса Цзян Цзынин; внук Динчэнского хоу,
обладатель наследственного титула нань второго класса Се Кунь; внук
Сянъяньского хоу, обладатель наследственного титула нань второго класса
Ци Цзяньхуэй; внук Цзинтяньского хоу, начальник военной палаты пяти
городов Цю Лян, а также сын Цзиньсянского бо – Хань Ци; сыновья
полководцев Божественной воинственности – Фэн Цзыин, Чэнь Ецзюнь, Вэй
Жолань и много-много других знатных людей, всех не перечесть. Женщины
прибыли в десяти больших паланкинах и тридцати или сорока малых
паланкинах, в сопровождении ста колясок и паланкинов со служанками.
Паланкины со всевозможными ритуальными атрибутами растянулись на
три-четыре ли.
По дороге на небольших расстояниях один от другого поставили навесы,
под навесами – столы с угощениями, на циновках расположились музыканты, –
все это было сделано в качестве подношений к похоронам друзьями и
знакомыми.
Первый навес соорудили на средства Дунпинского цзюньвана, второй –
Наньаньского цзюньвана, третий – Сининского цзюньвана, четвертый –
Бэйцзинского цзюньвана.
Из всех четырех ванов только у Бэйцзинского были особые заслуги, и
вплоть до нынешнего времени его сыновья и внуки наследовали его титул.
Нынешний Бэйцзинский ван Шуйжун еще не достиг того возраста, когда
надевают шапку[149]. Он был хорош собой, отличался добротой и
скромностью. Узнав о кончине жены продолжателя рода Нинго-гуна, он
вспомнил, что их предков некогда связывала тесная дружба, что они делили
и горе, и радость, и поскольку на себе испытал, что такое траур, не
посчитался со своим высоким положением и велел соорудить на дороге навес
и устроить угощение. С самого утра он побывал при дворе, быстро
закончил служебные дела, надел траурную одежду и в большом паланкине с
зонтом прибыл к навесу. Паланкин опустили на землю, чиновники
выстроились по обе его стороны и не подпускали солдат и разный простой
люд, толкавшийся поблизости.
Вскоре с северной стороны показалась огромная процессия, похожая издали на поток расплавленного серебра.
Люди из дворца Нинго, расчищавшие путь, доложили Цзя Чжэню, что
пожаловал Бэйцзинский ван, Вечнопроцветающий. Цзя Чжэнь тотчас приказал
остановить процессию, а сам в сопровождении Цзя Шэ и Цзя Чжэна поспешил
навстречу важному гостю и приветствовал его со всеми положенными
почестями.
Бэйцзинский ван привстал в паланкине и со сдержанной улыбкой отвечал
на приветствия. Без тени высокомерия он сделал Цзя Чжэню и остальным
знак приблизиться.
– Чем я, ничтожный, живущий заслугами своих предков, смогу
отблагодарить за честь, которую вы оказали мне, пожаловав на похороны
жены моего недостойного щенка?! – воскликнул Цзя Чжэнь.
– Мы с вами давнишние друзья, – отвечал Бэйцзинский ван, – зачем же такие церемонии?
Он обернулся к одному из старших чиновников и приказал начать
жертвоприношение. Цзя Шэ, а следом за ним и остальные снова принялись
благодарить.
Между тем Бэйцзинский ван очень учтиво обратился к Цзя Чжэну:
– Говорят, у вас кто-то родился с яшмой во рту? Давно хочу на него поглядеть. Привели бы, если он сейчас здесь.
Цзя Чжэн подошел к Баоюю, велел переодеться, а затем повел поклониться Бэйцзинскому вану.
Баоюй слышал о мудрости и добродетелях Бэйцзинского вана, о его
совершенстве, талантах и необыкновенной красоте, о непринужденных
манерах и пренебрежении к чиновничьим обычаям и государственным
церемониям и давно мечтал с ним познакомиться. Только строгость отца
мешала ему осуществить это желание. И вдруг Бэйцзинский ван сам позвал
его. Вне себя от радости Баоюй поспешил к вану, на ходу обдумывая, как
вести себя при встрече.
О том, как прошла встреча Баоюя и Бэйцзинского вана, вы узнаете из следующей главы.

Глава пятнадцатая

В кумирне Железного порога Ван Сифэн проявляет свою власть;

в монастыре Пампушек Цинь Чжун предается наслаждению с юной монахиней

Баоюй еще издали окинул взглядом Бэйцзинского вана Шуйжуна. Шелковый
халат с узором из пятипалых драконов плотно облегал его стан и был
перехвачен красным кожаным поясом с кистями, украшенными лазоревой
яшмой, на голове – шапочка с серебряными крылышками – повседневный
головной убор вана. Лицо его цветом напоминало отборную яшму, глаза
сияли как звезды.
Представ перед ваном, Баоюй отвесил ему низкий поклон.
Вечнопроцветающий, не выходя из паланкина, положил руку на плечо юноше.
Баоюй был одет в белый с узорами из драконов халат с узкими рукавами,
перехваченный серебряным поясом, отделанным жемчугом, на голове – шитая
серебром шапочка, на лбу – повязка с изображением двух драконов,
выходящих из моря; лицо – едва распустившийся весенний цветок, глаза –
две капельки застывшего черного лака.
– Недаром о нем везде идет молва! – с улыбкой заметил Бэйцзинский
ван. – Он и в самом деле похож на драгоценную яшму! А где же сокровище,
найденное у него во рту при рождении?
Баоюй протянул вану яшму, которую всегда носил при себе. Вечнопроцветающий внимательно ее осмотрел, прочел надпись и спросил:
– Эта яшма в самом деле способна творить чудеса?
– Так говорят, – ответил Цзя Чжэн. – Но сам я пока никаких чудес не видел.
Яшма вызвала восхищение у Бэйцзинского вана, он расправил бахрому у
тесьмы, на которой она висела, и собственноручно надел ее Баоюю на шею.
Затем взял Баоюя за руку и принялся расспрашивать, какие книги он
изучает, поинтересовался, сколько ему лет. Баоюй на каждый вопрос
отвечал складно и обстоятельно. Это понравилось Бэйцзинскому вану, и он
обратился к Цзя Чжэну:
– Можно подумать, что сын ваш рожден драконом или фениксом! Я вовсе
не хочу льстить, но, пожалуй, в будущем молодой феникс, как говорится,
затмит старого феникса!
– Ну разве достоин этот мальчишка столь высокой похвалы! – воскликнул
Цзя Чжэн. – Я был бы счастлив, если бы сбылось ваше предсказание!
– Все это так! – проговорил Бэйцзинский ван. – Одно меня беспокоит:
бабушка, разумеется, души не чает в своем необыкновенном внуке, а
чрезмерная любовь для молодых вредна, мешает учиться. Все это я испытал
на себе, и у меня с вашим сыном, мне кажется, много общего. А раз так,
почему бы вам не прислать его ко мне? Сам я, правда, человек никчемный,
но имею честь принимать у себя самых именитых и ученых людей всей
страны. Прибыв в столицу, они первым делом навещают меня. И если ваш сын
сможет беседовать с ними, уверен, познания его станут еще шире.
– Совершенно верно! – согласился Цзя Чжэн и отвесил поклон.
Бэйцзинский ван снял с руки четки и с улыбкой протянул Баоюю.
– Сегодня наша первая встреча, и я не захватил никакого подарка.
Поэтому в знак уважения хочу поднести эти четки, пожалованные мне самим
государем.
Баоюй взял четки и передал Цзя Чжэну, после чего оба они поблагодарили вана.
В это время подошли Цзя Шэ, Цзя Чжэнь и все остальные и почтительно
попросили Бэйцзинского вана не утруждать себя и возвратиться домой.
– Покойная давно вознеслась в мир бессмертных, а мы все еще пребываем
в этом бренном мире, – произнес Бэйцзинский ван. – Я хоть и удостоился
небесной милости, незаслуженно унаследовал титул и должность отца, все
равно не посмею проехать перед колесницей с гробом святой.
В ответ на эти слова Цзя Шэ ничего не оставалось, как поблагодарить
вана за милость. Он распорядился прекратить музыку, пронести гроб вперед
и снова предложил пересечь путь погребальной процессии. Но об этом мы
больше рассказывать не будем.
А теперь надобно вам сказать, что после выноса гроба из дворца Нинго
на всем пути царило необыкновенное оживление. Добравшись до городских
ворот, Цзя Шэ, Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь приняли под навесом подношения от
равных с ними по положению, а также стоявших ниже чиновников и их семей,
поблагодарили и, выехав наконец из города, двинулись по большой дороге в
направлении кумирни Железного порога.
Родственников старшего поколения Цзя Чжэнь и Цзя Жун пригласили
следовать за ними. Цзя Шэ и его ровесники заняли места в колясках и
паланкинах, а ровесники Цзя Чжэня сели верхом на коней.
Фэнцзе опасалась, как бы Баоюй не расшалился, когда прибудут в
кумирню, – ведь Цзя Чжэн может за ним не уследить, и тогда не избежать
неприятностей. Поэтому она приказала слуге тотчас же позвать юношу.
Пришлось Баоюю подъехать к ее коляске.
– Дорогой братец, – сказала Фэнцзе, – ты знатен и благороден, а
ведешь себя как девчонка, не пристало тебе изображать мартышку на коне.
Садись лучше ко мне в коляску, поедем вместе.
Баоюй соскочил с коня, сел рядом с Фэнцзе в коляску, и, беседуя между собой, они продолжали путь.
Вскоре к коляске подскакали два всадника, с одной и с другой стороны, спешились и доложили:
– Неподалеку есть подходящее место для остановки. Госпожа может там отдохнуть и переодеться.
Фэнцзе велела им спросить дозволения у госпожи Син и госпожи Ван.
– Госпожи сказали, что отдыхать не будут, – сказали всадники, – а вы поступайте как вам угодно.
Фэнцзе изъявила желание немного отдохнуть, а затем следовать дальше.
Мальчик-слуга тотчас взял коня под уздцы, вывел коляску из толпы и пошел
в северном направлении.
Баоюй приказал слугам разыскать Цинь Чжуна, и Цинь Чжун, который ехал
верхом следом за паланкином своего отца, вдруг увидел бежавшего к нему
мальчика-слугу. Мальчик передал ему приглашение Баоюя немного
передохнуть и закусить. Цинь Чжун еще раньше заметил, что лошадь Баоюя,
укрытая попоной, повернула вслед за коляской в северном направлении, и
понял, что Баоюй едет в коляске вместе с Фэнцзе. Он подхлестнул коня и
догнал коляску у ворот деревенской усадьбы.
Фэнцзе, Баоюй и Цинь Чжун, в роскошных одеяниях, с изящными манерами,
казались деревенским женщинам небожителями, опустившимися на землю.
В усадьбе было всего несколько жилых комнат, поэтому Фэнцзе, не найдя
места, где бы переодеться, вошла в небольшую крытую камышом хижину и
велела всем прогуляться. Баоюй сразу понял, в чем дело, и тотчас же
вышел, сопровождаемый Цинь Чжуном и слугами.
Баоюй ни разу не был в деревне, никогда не видел самых простых в
обиходе вещей, даже не знал, как они называются и для чего служат. Все
казалось ему удивительным. Хорошо, что среди слуг нашелся один, которому
все эти вещи были знакомы, он говорил Баоюю, что как называется и для
чего служит.
Баоюй лишь кивал головой.
– Недаром древние писали:

Кто знает, какой ценою
добыта эта еда?
В ней что ни крупинка, то тяжесть
мучительного труда!

Значит, правы были древние!
Увидев на кане прялку, Баоюй раскрыл глаза от изумления:
– Это – чтобы прясть нитки. А из ниток материю ткут, – объяснили слуги.
Баоюй взобрался на кан, покрутил прялку. Тут к нему подскочила девушка лет шестнадцати – семнадцати и закричала:
– Сломаешь!
Слуги цыкнули на нее, а Баоюй отдернул руку и сказал:
– Я ничего подобного не видел, любопытно попробовать.
– Так ты ведь не умеешь, – сказала девушка, – хочешь, научу.
Цинь Чжун легонько дернул Баоюя за рукав и насмешливо шепнул:
– А в деревне тоже много интересного!
– Помолчи! – оттолкнул его Баоюй. – А то побью.
Девушка взяла прялку и начала прясть, да так ловко, что любо было смотреть. Тут ее позвала старуха:
– Эй, дочка, скорей иди сюда!
Девушка бросила прялку и убежала.
Баоюю сразу все стало неинтересным. Как раз в это время Фэнцзе прислала за ним слугу.
Фэнцзе уже успела вымыть руки, переодеться и спросила, переоделись ли они.
– Нет, – ответил Баоюй.
Служанки поставили на стол печенье, налили душистого чаю. Фэнцзе
выпила чашечку, подождала, пока уберут со стола, затем вышла из хижины и
села в коляску. Ванъэр еще раньше вручил подарки хозяевам усадьбы, и те
принялись благодарить Фэнцзе.
Баоюй огляделся. Девушки, которая только что пряла, нигде не было. Он
заметил ее у выхода из усадьбы, уже когда они немного отъехали. Она
стояла вместе с двумя другими девочками и держала на руках ребенка.
Баоюй почувствовал, как взволнованно забилось сердце, но постарался
ничем не выдать своих чувств, лишь тайком бросил на девушку ласковый
взгляд. Тут налетел порыв ветра, Баоюй зажмурился, а когда открыл глаза и
обернулся, девушка куда-то исчезла.
Они догнали похоронную процессию. Впереди слышался грохот гонгов и
барабанов, колыхались траурные флаги и зонты, по обе стороны от дороги
выстроились буддийские монахи из кумирни Железного порога.
Вскоре въехали в ворота кумирни. За воротами были расставлены алтари с
курильницами, слышались молитвы. Гроб с телом покойницы установили в
боковом зале храма. Баочжу легла возле гроба.
Перед кумирней Цзя Чжэнь принимал гостей, друзей и близких. Некоторые
уже стали прощаться, и Цзя Чжэнь каждого благодарил за оказанную честь.
К концу дня почти все гости, строго соблюдая принцип старшинства,
разошлись.
Женщин принимала Фэнцзе. Первыми уехали жены титулованных сановников,
а за ними и остальные. До окончания трехдневных церемоний осталось лишь
несколько близких родственниц.
Госпожа Син и госпожа Ван тоже собрались уезжать и позвали Баоюя, но
тому хотелось побыть еще немного за городом, и пришлось оставить его на
попечение Фэнцзе.
Кумирню Железного порога с помещениями для покойников, а также для
тех, кто их сопровождал, некогда отстроили Нинго-гун и Жунго-гун, здесь и
поныне возжигали благовония и было родовое кладбище, где хоронили
членов семьи Цзя, умерших в столице.
Отстраивая кумирню, предки не предполагали, что в период расцвета их
потомки будут разниться между собой, как Цань и Шан [150]. Кто победнее,
оставался в кумирне, более богатые и знатные подыскивали себе местечко
поудобней – в соседней деревне либо в женском монастыре – и жили там до
конца погребальной церемонии.
Так было и на похоронах госпожи Цинь. Одни расположились в кумирне,
другие поблизости от нее. Фэнцзе не захотела оставаться в кумирне и
послала людей к монахине Цзинсюй в ближайший монастырь Пампушек с
просьбой отвести ей там несколько комнат.
Монастырь, собственно, назывался Шуйюэ, а это нелепое название получил за то, что там готовили на редкость вкусные пампушки.
Монахи тем временем окончили службу и принесли Цзя Чжэню чай и
вечернюю трапезу. Цзя Чжэнь послал Цзя Жуна сказать Фэнцзе, чтобы
ложилась отдыхать. Но Фэнцзе простилась со всеми и вместе с Баоюем и
Цинь Чжуном отправилась в монастырь Пампушек. В кумирне было кому
позаботиться о женщинах, принимавших участие в похоронной процессии, –
там оставалось несколько невесток из рода Цзя.
Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, человек старый и больной, уехал, наказав сыну дождаться окончания погребальной церемонии.
Гостей встретила монахиня Цзинсюй в сопровождении послушниц Чжишань и
Чжинэн. Когда все поздоровались, Фэнцзе прошла в келью, переоделась и
вымыла руки. Она сказала Чжинэн, что та выросла и похорошела, а затем
спросила:
– Что это вы с настоятельницей совсем нас забыли?
– Недавно у господина Ху родился наследник, – ответила за послушницу
Цзинсюй, – и госпожа Ху прислала нашей настоятельнице десять лянов
серебра, чтобы та прочла «Сутры над тазом новорожденного»[151]. Поэтому
мы, госпожа, и не могли прийти справиться о вашем здоровье.
Но оставим старую монахиню прислуживать Фэнцзе, а вам поведаем о Цинь Чжуне и Баоюе.
Они играли в зале, когда появилась Чжинэн.
– Пришла Чжинэн, видишь? – сказал Баоюй.
– А мне что за дело? – удивился Цинь Чжун.
– Не хитри! – засмеялся Баоюй. – Разве не ты тайком обнимал ее в комнатах у старой госпожи? А сейчас вздумал меня морочить!
– Не было этого! – смутился Цинь Чжун.
– Было ли, не было – меня не интересует! – бросил Баоюй. – Ты только
позови ее и скажи, чтобы она налила мне чашку чая, а дальше тебя не
касается.
– Странно! – заметил Цинь Чжун. – Почему бы тебе самому ее не позвать?
– Одно дело ты, другое – я. На меня она и внимания не обратит, – рассмеялся Баоюй.
Цинь Чжуну ничего не оставалось, как окликнуть послушницу:
– Чжинэн, налей чашку чая!
Чжинэн часто наведывалась во дворец Жунго и играла там с Баоюем и
Цинь Чжуном. Сейчас она выросла, познала любовь, и ей нравилось любезное
обхождение Цинь Чжуна. Цинь Чжуна, в свою очередь, привлекали свежесть и
красота Чжинэн. В общем, они питали друг к другу симпатию.
Чжинэн принесла чай.
– Это я возьму, – сказал Цинь Чжун.
– Нет, я, – запротестовал Баоюй.
– Неужели мои руки намазаны медом, что вы спорите из-за чашки чая, которую я держу! – воскликнула Чжинэн.
Баоюй выхватил чашку и принялся пить. Он хотел спросить о чем-то
Чжинэн, но за ней пришла Чжишань – надо было идти накрывать стол. Следом
явились служанки приглашать Цинь Чжуна и Баоюя пить чай и есть фрукты.
Они поели немного и вышли прогуляться.
Фэнцзе в сопровождении Цзинсюй пошла отдыхать в специально убранную
для нее комнату. Служанки постарше разошлись, и возле Фэнцзе остались
совсем молоденькие.
Воспользовавшись этим, старая монахиня обратилась к Фэнцзе:
– Есть у меня одно дело. Хотела пойти во дворец посоветоваться со старой госпожой, но потом решила сперва поговорить с вами.
– Что же это за дело? – полюбопытствовала Фэнцзе.
– Амитаба! – воскликнула старая монахиня. – Когда я приняла постриг в
монастыре Прекрасных талантов, был у меня в уезде Чанъань очень богатый
благодетель по фамилии Чжан. Его дочь, которую в детстве звали Цзиньгэ,
приходила в наш храм на богослужение и случайно встретила там дядю
правителя области Чанъань – молодого господина Ли. С первого же взгляда
он влюбился в нее и не замедлил послать к ней сватов. Но Цзиньгэ уже
была просватана за сына бывшего чанъаньского начальника стражи. Семья
Чжанов хотела расторгнуть брачный договор, но побоялась начальника
стражи. А господин Ли, хоть и узнал, что у девушки есть жених, не
отступился. И родители ее оказались, как говорится, между двух огней.
Семья жениха подняла скандал, они кричали: «Сколько нужно женихов для
одной дочери?» – и подали в суд. Родители невесты не на шутку
перепугались и снарядили людей в столицу искать покровительства. Вот я и
подумала: ваша семья в хороших отношениях с нынешним
генерал-губернатором Чанъани, господином Юнь Гуаном; может быть, госпожа
и ее сын напишут письмо господину Юню, попросят поговорить с
начальником стражи, тогда начальник согласится кончить дело миром, я
уверена. А семья Чжан в долгу не останется, отблагодарит, если даже ей
пришлось бы разориться.
– Дело, в общем-то, пустяковое, – промолвила Фэнцзе, – только старая госпожа не захочет вмешиваться.
– А вы не замолвите словечко?
– Деньги мне не нужны, и я тоже не стану вмешиваться, – заявила Фэнцзе.
Цзинсюй долго молчала, а потом сказала:
– Чжаны не поверят, что вы не хотите вмешиваться и вам не нужны
деньги. Они подумают, что дела вашего рода совсем плохи, если даже в
таком простом деле вы не в состоянии помочь.
Слова монахини задели Фэнцзе за живое:
– Пусть меня ждет какое угодно возмездие после смерти! Но я обещаю
помочь, а обещания свои всегда выполняю. Скажи им, пусть принесут три
тысячи лянов серебра.
– Вот и отлично! – воскликнула монахиня. – Теперь все в порядке…
– Только не думай, что я польстилась на деньги! – сказала Фэнцзе. –
Эти три тысячи потребуются на разъезды слуг. А мне ничего не надо. Я
сама в любую минуту могу выложить не то что три тысячи, а тридцать тысяч
лянов.
– В таком случае окажите милость, госпожа!
– Торопиться незачем. Разве не видишь, как я занята? Всем нужна, не
могут без меня обойтись! – воскликнула Фэнцзе и добавила: – Не
беспокойся, раз я пообещала, все улажу!
– Конечно, конечно, – поддакнула монахиня. – Займись кто-нибудь
другой этим, хоть и пустяковым, делом, с ног сбился бы! А вы со всем
справляетесь! Недаром говорит пословица: «У кого способности, тот и
трудится». Вот старая госпожа и поручает вам то одно, то другое, а вам и
о своем здоровье не грех позаботиться.
Речи монахини льстили Фэнцзе, и она, несмотря на усталость, продолжала разговор.
Тем временем стемнело, и Цинь Чжун отправился искать Чжинэн. Юную
монахиню он нашел во внутренних покоях, она мыла посуду, рядом никого не
было. Цинь Чжун привлек ее к себе, поцеловал. .
– Ты что! – испуганно вскричала Чжинэн.
– Милая сестрица, не мучай меня! – взмолился Цинь Чжун. – Не согласишься, умру на этом самом месте!
– Я соглашусь, только вызволи меня из этой тюрьмы, уведи отсюда, – ответила Чжинэн.
– Это легко сделать! – сказал Цинь Чжун. – Но далекой водой не утолишь жажды!
Сказав так, он погасил светильник, обнял Чжинэн и повалил на кан.
Напрасно Чжинэн противилась. Кричать она постыдилась, и как-то само
собой получилось, что нижняя одежда с нее сползла. Но в тот самый
момент, когда Цинь Чжун, как говорится, «вошел в порт», кто-то молча на
них навалился. Оба обомлели от страха. Но тут раздался смешок, и они
узнали голос Баоюя.
Цинь Чжун вскочил.
– И не совестно тебе?
– Сделаешь все, что я захочу, никому не скажу. А нет – подниму скандал! – заявил Баоюй.
Сгорая от стыда, Чжинэн незаметно выскользнула из комнаты. А Баоюй потащил за собой Цинь Чжуна, приговаривая:
– Еще упрямишься?
– Дорогой брат, я сделаю все, что захочешь, только не шуми, – умолял Цинь Чжун.
– Молчи, – сказал Баоюй, – ляжем спать, тогда и рассчитаюсь с тобой!
Фэнцзе тем временем разделась и легла в постель. Для Баоюя и Цинь Чжуна положили в передней на полу матрацы.
Фэнцзе, опасаясь, как бы не потерялась одушевленная яшма, велела
забрать ее у Баоюя, когда тот уснет, чтобы положить камень себе под
подушку.
О том, как Баоюй рассчитывался с Цинь Чжуном, мы не знаем, не видели, а придумывать не будем.
На следующее утро матушка Цзя и госпожа Ван прислали за Баоюем людей с
наказом потеплее одеться и, если нет причин задерживаться, возвращаться
домой. Но Баоюю не хотелось домой. Да и Цинь Чжуну тоже – жаль было
расставаться с Чжинэн, и он уговорил Баоюя упросить Фэнцзе оставить их
еще на день. Фэнцзе согласилась, хотя все погребальные церемонии были
закончены. Ей хотелось угодить Цзя Чжэню, и она решила доделать
кое-какие мелкие дела. К тому же надо было выполнить просьбу монахини
Цзинсюй. Да и порадовать Баоюя она была не прочь и сказала ему так:
– Все свои дела я сделала, и оставаться здесь – только лишние хлопоты. Не позднее чем завтра необходимо уехать.
– Так ведь всего один день, – умолял Баоюй, – а завтра непременно уедем.
Итак, они остались в монастыре еще на одну ночь.
Фэнцзе осторожно изложила Лай Вану просьбу старой монахини, Лай Ван
сразу смекнул, в чем дело, и тотчас отправился в город. Там он нашел
стряпчего, который составил письмо, и отвез его в Чанъань, будто бы по
поручению Цзя Ляня. До Чанъани не больше ста ли, поэтому через два дня
дело было улажено.
Юнь Гуан, генерал-губернатор Чанъани, издавна пользовался милостями
рода Цзя и без проволочек сделал все, о чем его просили. Лай Ван получил
от него ответное письмо и отвез Фэнцзе, но об этом мы рассказывать не
будем.
На следующий день Фэнцзе распрощалась со старой монахиней и велела ей через три дня приехать во дворец Жунго за ответом.
Пожалуй, не стоит подробно описывать страдания, которые испытывал Цинь Чжун, расставаясь с Чжинэн.
Фэнцзе еще раз побывала в кумирне Железного порога и осмотрела, все
ли там в порядке. Баочжу заявила, что останется здесь навсегда, и Цзя
Чжэню пришлось послать другую служанку сопровождать Фэнцзе.
О том, что было дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава шестнадцатая

Цзя Юаньчунь становится первой управительницей дворца Больших Стилистов;
Юный Цинь Чжун уходит в мир иной

Итак, Фэнцзе в сопровождении Баоюя и Цинь Чжуна осмотрела кумирню
Железного порога, после чего все трое возвратились в город. Там они
первым делом повидались с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем разошлись
по своим комнатам. Ночью не случилось ничего такого, о чем стоило бы
рассказывать.
Комната для занятий Баоюя была уже готова, и он решил заниматься там по вечерам вместе с Цинь Чжуном.
К несчастью, Цинь Чжун оказался слишком слаб здоровьем. За городом он
простудился, да и тайные встречи с Чжинэн не пошли на пользу – был
нарушен привычный для него образ жизни. По возвращении домой у него
начались кашель и насморк, пропал аппетит. В школу он не ходил, целыми
днями сидел дома и лечился. Баоюй, опечаленный, с нетерпением ждал,
когда друг поправится.
Как только Фэнцзе получила письмо от Юнь Гуана, старая монахиня не
замедлила сообщить семье Чжан, что дело улажено. Начальник стражи сразу
присмирел и согласился принять обратно подарки, которые преподнес при
сватовстве.
Но кто бы подумал, что у честолюбивых, падких на деньги родителей
вырастет такая благородная дочь? Узнав, что прежний брачный договор
расторгнут и теперь ее сватают за молодого человека из рода Ли, Цзиньгэ
повесилась на собственном поясе… А сын начальника стражи так любил
невесту, что с горя утопился. В общем, обе семьи постигло горе. Как
говорится, «лишились и богатства, и детей».
Фэнцзе получила три тысячи лянов серебра, но от госпожи Ван это
скрыла. После первой удачи она расхрабрилась и уладила еще много
подобных дел.
Наступил день рождения Цзя Чжэня, и все родственники из дворцов Нинго
и Жунго собрались поздравить его. Неожиданно среди веселья и шума
появился привратник и доложил:
– Прибыл старший евнух Шести дворцов[152] господин Ся с высочайшим указом.
Цзя Шэ и Цзя Чжэн встревожились, распорядились прекратить пир,
расставили столики и курильницы и, распахнув парадные двери, на коленях
встретили государева посланца.
Старший евнух прибыл верхом в сопровождении множества слуг. Прежде
ему не доводилось развозить указы, и сейчас на лице его сияла
самодовольная улыбка. Войдя в гостиную, он обратился лицом к югу и
произнес:
– По высочайшему повелению господину Чжэну надлежит немедленно
прибыть ко двору и предстать перед государем во дворце Изъявления
почтительности.
Отказавшись выпить предложенный ему чай, посланец удалился, сел на
коня и ускакал. В полной растерянности, недоумевая, Цзя Чжэн торопливо
переоделся и отправился ко двору.
Одолеваемая тревогой матушка Цзя не выдержала и послала следом
нескольких слуг, разузнать, что случилось. Прошло довольно много
времени, прежде чем слуги, запыхавшись, прибежали ко вторым воротам и
сообщили радостную весть.
– Господин, – сказали они, – велел просить старую госпожу и всех
остальных прибыть ко двору и выразить благодарность государю за великую
милость.
В это время взволнованная матушка Цзя стоя дожидалась вестей. Вместе с
ней в большом зале находились госпожа Син, госпожа Ван, госпожа Ю, Ли
Вань, Фэнцзе, Инчунь и остальные сестры.
Матушка Цзя велела Лай Да рассказать подробно, в чем дело.
– Откуда нам, слугам, знать, что произошло во дворце? – ответил Лай
Да. – Вышел евнух и сообщил, что нашей старшей барышне пожаловано звание
первой управительницы дворца Больших Стилистов и титул Мудрой и
Добродетельной супруги государя. Затем вышел наш господин и сказал то же
самое. Сейчас господин отправился в восточный дворец, а вас просит
поскорее приехать и выразить государю благодарность за оказанную
милость.
Только теперь матушка Цзя успокоилась, и лицо ее осветилось радостью.
Нарядившись в платье, приличествующее званию, она в сопровождении
госпожи Син, госпожи Ван и госпожи Ю отправилась в паланкине во дворец.
Цзя Шэ и Цзя Чжэнь должны были прислуживать матушке Цзя, поэтому они
тоже облачились в придворное платье и, захватив Цзя Цяна и Цзя Жуна,
последовали за госпожами.
Все обитатели дворцов Нинго и Жунго, начиная от хозяев и кончая
слугами, ликовали. Один Баоюй оставался ко всему безучастным. Вы
спросите почему? А вот почему. Недавно Чжинэн убежала из монастыря и
пришла к Цинь Чжуну. Цинь Банъе, отец Цинь Чжуна, сразу догадался, в чем
дело, выгнал девушку, а Цинь Чжуну задал хорошую трепку. От гнева и
расстройства старик заболел и через несколько дней скончался.
Больной и слабый Цинь Чжун горько раскаивался, виня себя в смерти
отца, а тут еще его высекли. Болезнь обострилась. Все это печалило
Баоюя, и даже весть о возвышении старшей сестры Юаньчунь не смогла
отвлечь его от грустных мыслей. Его одного не интересовало, как матушка
Цзя благодарила государя за милость, как вернулась домой, как приходили с
поздравлениями родственники и друзья; он был вдали от веселья,
царившего в эти дни во дворцах Жунго и Нинго, и оставался ко всему
равнодушен. Все подшучивали над ним, говорили, что за последнее время он
поглупел.
К счастью, прибыл человек с письмом, в котором сообщалось, что на
следующий день приезжают Цзя Лянь и Дайюй. Эта весть немного обрадовала
Баоюя. Потом выяснилось, что вместе с ними едет Цзя Юйцунь, получивший
рекомендации Ван Цзытэна; ему надлежало явиться на вакантную должность в
столице. В свое время Цзя Юйцунь был учителем Дайюй и приходился
родственником Цзя Ляню. Линь Жухая, отца Дайюй, похоронили, как и
полагалось, на родовом кладбище.
Останавливайся Цзя Лянь на каждой станции, он добрался бы до дому
лишь в следующем месяце. Однако, узнав радостную весть о возвышении
Юаньчунь, Цзя Лянь заторопился и ехал без остановок.
Все эти подробности Баоюй пропустил мимо ушей, только справился о самочувствии Дайюй.
Назавтра в полдень доложили:
– Второй господин Цзя Лянь и барышня Линь Дайюй прибыли во дворец.
При встрече все стали рассказывать друг другу о своих радостях и
невзгодах, не обошлось без вздохов и горестных слез. Потом начались
поздравления и утешения.
Баоюй заметил, что Дайюй стала вести себя непринужденнее, чем прежде.
Тщательно подмела комнату, расставила украшения и безделушки, разложила
книги. Она привезла в подарок Баоюю, Баочай, Инчунь и остальным сестрам
бумагу, кисточки для письма и прочие письменные принадлежности. Тогда
Баоюй бережно, как драгоценность, вынул подаренные ему Бэйцзинским ваном
четки из ароматного дерева и отдал Дайюй, но девочка неожиданно
вспылила:
– Не нужно! Может быть, эти четки держали какие-нибудь грязные руки! – И она швырнула подарок на пол.
Баоюй поднял четки и спрятал. Рассказывать подробно о том, как все это произошло, пожалуй, не стоит.
Цзя Лянь между тем, повидавшись со всеми родными, пошел к себе. И
Фэнцзе, у которой и без того не оставалось ни минуты свободного времени,
пришлось ради мужа, приехавшего издалека, отложить все дела.
Посторонних в комнате не было, и Фэнцзе шутливым тоном обратилась к Цзя
Ляню:
– Поздравляю вас с великой радостью, государев зятек! Вы, наверное,
устали с дороги! Еще вчера, как только прибыл ваш посланец, я
приготовила для вас чарочку вина! Не знаю только, не откажетесь ли вы от
моего скромного угощения?!
– Что вы! Что вы! Да разве я посмею? – заулыбался Цзя Лянь. – Премного вам благодарен, премного благодарен!
Тут вошли Пинъэр и другие служанки, поклонились Цзя Ляню и подали чай.
Расспросив обо всем, что произошло после его отъезда, Цзя Лянь еще раз поблагодарил Фэнцзе за хлопоты.
– Уж и не знаю, как справляться со всеми делами! – принялась
жаловаться Фэнцзе. – Опыта никакого, хитрости тоже. Как говорится,
ударят палкой, а мне кажется, укололи иголкой! Слово ласковое скажут – я
и растаяла, нрав слишком мягкий. Прежде мне не поручали таких важных
дел, вот и боюсь ошибиться, робею. Ночами не сплю, если старая госпожа
чем-нибудь недовольна. А начну отказываться от дел – она и слушать не
хочет, говорит, будто я ленюсь, не желаю учиться. Ей и в голову не
приходит, что я совсем с ног сбилась! Шага не ступлю, не подумав, слова
не вымолвлю. Вам-то известно, каких трудов стоит держать в руках наших
управительниц! Чуть ошибешься, злословят, насмехаются; что-нибудь не
понравится, как говорится, тычут пальцем в шелковицу, а ругают акацию.
Никогда не помогут в беде! Наоборот. Столкнут людей лбами и смотрят, как
те дерутся, им бы только чужими руками жар загребать да подливать масла
в огонь, а самим сухими из воды выйти, как говорится, сделать вид,
будто не замечают, что сейчас упадет бутыль с маслом! Со мной они не
считаются, но обижаться не приходится – я слишком молода и
невзыскательна. Но что удивительно, когда во дворце Нинго скончалась
жена Цзя Жуна, Цзя Чжэнь трижды умолял старую госпожу, на коленях
ползал, чтобы она разрешила мне им помочь! Как я ни отказывалась, не
помогло, старая госпожа приказала, и пришлось повиноваться. Кончилось
тем, что я совершенно запуталась в проведении церемоний и в остальных
делах, и наверняка брат Цзя Чжэнь не раз пожалел, что поручил мне такое
важное дело. Если завтра увидишься с ним, извинись за меня и спроси, кто
посоветовал ему поручить все хозяйственные дела такой неопытной
девчонке?
В это время снаружи послышались голоса.
– Кто там? – спросила Фэнцзе.
– Тетушка Сюэ прислала Сянлин спросить кое о чем, – ответила Пинъэр, – я ей все объяснила и отослала обратно.
– Ну и дела! – вскричал Цзя Лянь. – Ведь только что тетушка Сюэ
проходила мимо меня с какой-то миловидной девочкой! Я ее впервые увидел.
Тетушка сказала, что это та самая служанка Сянлин, из-за которой попал
под суд Сюэ Пань. Недавно она стала его наложницей. До чего же хороша! А
этот дурак Сюэ Пань ее опозорил!
– О-о-ох! – Фэнцзе скривила губы. – Я думала, во время поездки в
Сучжоу и Ханчжоу ты хоть немного изменишься. А ты остался таким же, как
прежде! Но раз эта Сянлин так тебе нравится, нет ничего проще, чем
обменять Пинъэр на нее! Тебе, надеюсь, известно, что Сюэ Пань «ест из
чашки, а заглядывает в котел». Сколько раз в этом году он ссорился с
тетушкой Сюэ из-за того, что она мешала ему завести шашни с Сянлин!
Наконец тетушка Сюэ решила, что Сянлин хороша собой, ласкова и послушна,
даже некоторым барышням из знатных семей до нее далеко, и, созвав
гостей, во всеуслышание объявила, что отныне Сянлин наложница ее сына! А
тот через полмесяца бросил Сянлин, как бросал остальных!
В это время прибежал мальчик-слуга и доложил:
– Господин приглашает второго господина Цзя Ляня к себе.
Цзя Лянь встал, торопливо оправил одежду и вышел.
Фэнцзе спросила у Пинъэр:
– Зачем тетушка Сюэ присылала Сянлин?
– Какая там Сянлин? – ответила Пинъэр. – Все это я нарочно придумала.
Вы только представьте, госпожа, жена Ванъэра совсем сдурела…
С этими словами она подошла к Фэнцзе и прошептала ей на ухо:
– Угораздило ее принести вам проценты как раз в то время, когда был
дома второй господин! Хорошо, что я перехватила ее в прихожей. Вы же
знаете своего мужа – за деньгами он и в кипящий котел полезет! Узнай он,
что у вас завелись деньги, тотчас же их растратит! Деньги я у нее
взяла, обругала ее, а вам нарочно сказала, что приходила Сянлин!
– Значит, вздумала меня за нос водить, – рассмеялась Фэнцзе. – А я-то
решила, что тетушка Сюэ специально прислала служанку, узнав о приезде
второго господина!
Пока они разговаривали, вернулся Цзя Лянь. Фэнцзе приказала подать
вино и закуски, и супруги сели друг против друга. Фэнцзе любила вино, но
при муже не осмеливалась пить. Вдруг вошла кормилица Цзя Ляня – мамка
Чжао. Фэнцзе и Цзя Лянь поспешно встали, поднесли ей вина и предложили
сесть на кан. Мамка Чжао наотрез отказалась. Тогда Пинъэр поставила
рядом с каном столик и скамеечку для ног, и мамка Чжао на нее села.
Выбрав на своем столе два нетронутых блюда, Цзя Лянь распорядился поставить их на столик мамки Чжао.
– Эта еда для матушки слишком жесткая, – сказала Фэнцзе мужу, – как
бы она не сломала зубы, – и обратилась к Пинъэр: – Подай разварную
ветчину, о которой я говорила утром. Кстати, почему ты не велела ее
разогреть? – И она снова заговорила с мамкой Чжао: – Матушка, отведай
вина, которое привез твой сын!
– Вина я выпью! – сказала мамка Чжао. – И вы, госпожа, выпейте. Чего
бояться? Только лишнего пить не надо. Я, собственно говоря, не вино сюда
пришла пить, у меня к вам важное дело. Выслушайте меня и проявите хоть
каплю участия. Господин Цзя Лянь всегда только обещает, а потом забывает
свои обещания. Ведь я его выкормила! И теперь, когда состарилась, он
мог бы хоть что-нибудь сделать для моих сыновей, ничего зазорного в этом
нет. Я несколько раз обращалась к господину, он обещал, но ничего не
сделал. Сейчас, когда небо послало великую радость, вам наверняка
понадобятся люди. Вот я и пришла еще раз напомнить о своей просьбе. А то
ведь недолго умереть с голоду, если надеяться на господина Цзя Ляня!
– Что ж, матушка, – промолвила Фэнцзе, – лучше поручи это дело мне.
Разве ты не знаешь Цзя Ляня? Выкормила своим молоком неродного сына, а
он к тебе так невнимателен! Неужели твои сыновья хуже других? Все знают,
как ты о них заботишься! А вот Цзя Ляня ты вырастила не для себя – для
чужих. Впрочем, может быть, я не права и этих чужих ты считаешь своими?
Все рассмеялись. Не сдержала улыбки и мамка Чжао и, помянув Будду, сказала:
– Наконец-то все стало ясно как день! Господин наш не разбирает, кто
свой, кто чужой. Стоит его попросить, и по доброте своей он никому не
откажет.
– А что, разве не так? – улыбнулась Фэнцзе. – Он особенно добр к
мужчинам, у которых красивые жены, а с нами, женщинами, непреклонен и
тверд.
– Я счастлива, госпожа, что вы ко мне так добры, – закивала головой
мамка Чжао. – Давайте выпьем по чарочке! Раз это дело вы взяли на себя,
мне нечего беспокоиться!
Цзя Лянь виновато усмехнулся и произнес:
– Нечего болтать глупости! Лучше накрывайте на стол, а то мне еще
надо пойти кое о чем посоветоваться со старшим господином Цзя Чжэнем.
– Смотри не тяни с главным делом, – предупредила Фэнцзе. – Что сказал тебе старый господин, когда ты был у него?
– Что государыня вскоре должна навестить родителей, – ответил Цзя Лянь.
– Значит, это вопрос решенный? – спросила Фэнцзе.
– Почти, – с улыбкой ответил Цзя Лянь.
– Как все же милостив наш государь! – воскликнула Фэнцзе. – Судя по
книгам и пьесам, таких государей не было с самых древних времен.
– Воистину, воистину! – подхватила мамка Чжао. – Целыми днями в доме
только и разговоров что о каком-то свидании с родными, а я, старая дура,
в толк никак не возьму, что это значит. Вот и от вас только что о том
же услышала! Не растолкуете ли мне, что это значит?
Цзя Лянь принялся разъяснять:
– Наш государь, заботясь о чувствах своих подданных, считает, что
самое главное – это почитание родителей и что отношения между родителями
и детьми как в знатных семьях, так и среди простого народа основываются
на едином естественном законе. Государь дни и ночи прислуживает своим
родителям, но не в силах исполнить до конца свой сыновний долг. Что же
тогда говорить о государевых женах, наложницах или девушках, много лет
живущих во дворце? Мысли их нет-нет да и возвращаются к родителям, а
родители тоскуют по дочерям, могут даже заболеть от тоски, и тогда
нарушится установленная самим Небом гармония. Поэтому государь испросил у
батюшки и у матушки для родственников своих жен и наложниц дозволения
приезжать двадцать шестого числа каждого месяца ко двору и справляться о
здоровье дочерей. Родители похвалили ныне правящего государя за его
благочестие и гуманность, однако сказали, что во время подобных встреч
все равно придется соблюдать все придворные церемонии и нельзя будет
свободно выражать свои чувства. Поэтому особым указом было разрешено
родственникам государевых жен и наложниц, если они владеют большими
усадьбами и отдельными дворами, где можно удобно расположиться, помимо
визита ко двору двадцать шестого числа, принимать у себя дворцовые
экипажи с бубенцами, чтобы насладиться радостью встречи и выразить
полностью родственные чувства, дарованные самим Небом. Кто же мог,
получив этот указ, не испытать счастья бесконечной признательности? Отец
Чжоу-гуйфэй тотчас же повелел выстроить отдельный двор Свидания с
родными. У Тянью – отец У-гуйфэй – не замедлил отправиться за город
присмотреть подходящий участок. В общем, дело это, можно сказать,
решенное.
– Амитаба! – воскликнула мамка Чжао. – Вот, оказывается, что это
значит! Выходит, и мы должны готовиться к приему нашей государыни?
– Об этом все и толкуют, – ответил Цзя Лянь. – Не то мы и забот никаких не знали бы!
– В таком случае и мне посчастливится увидеть большой свет! –
произнесла Фэнцзе, не скрывая радости. – Жаль, что я еще так молода!
Родись я раньше лет на двадцать – тридцать, все эти старики не презирали
бы меня сейчас за то, что я неопытна и не видела света! Я только
слышала, как император Тайцзу, подобно Шуню, совершал объезд своих
владений, но, к сожалению, не могла быть свидетельницей этого события! А
оно, пожалуй, интереснее всех книг!
– Да, подобные события случаются раз в тысячу лет! – поддакнула мамка
Чжао. – Тогда я была еще девчонкой и мало что понимала. Господин Цзя в
то время ведал строительством морских кораблей и ремонтом дамб в Гусу и
Янчжоу. Помню, пришлось ему однажды принимать у себя государя. Сколько
денег было истрачено! Поистине серебро текло рекой! Или еще…
– А у нас, в семье Ван, вот что однажды было, – перебила ее Фэнцзе. –
Отец мой в то время ведал приемом даров, присылавшихся ко двору из
разных государств, в доме у нас постоянно останавливались иноземцы.
Привезенные заморскими кораблями в Юэ, Минь, Дянь и Чжэ[153] товары
принадлежали нам.
– Так это всем известно! – вставила мамка Чжао. – Ведь и поныне ходит
молва: «Когда в Восточном море нет царю Драконов ложа, Цзиньлинское
семейство Ван найти его поможет». Это сказано о вашей семье, госпожа! А
сейчас в Цзяннани живет семья Чжэнь. Ай-я-я! До чего же это именитый
род! Четыре раза принимали они у себя государя. Собственными глазами
видела, иначе не стала бы говорить, но все равно никто не поверит.
Серебра у них было все равно что навоза, всяких диковинных товаров –
целые горы. А уж понадобится им что-нибудь, ни перед чем не остановятся!
На преступление пойдут!
– Все это я слышала от деда, – сказала Фэнцзе. – Почему же не верить? Одно удивительно – откуда у них такое богатство?
– Вот что я вам скажу, госпожа, – ответила мамка Чжао. – На приемы
государя они тратят деньги, которые у него же крадут. Не думайте, ни у
кого нет лишних денег на развлечения!
В это время пришла от госпожи Ван служанка справиться, пообедала ли
Фэнцзе, и Фэнцзе сразу поняла, что у госпожи Ван к ней какое-то дело.
Она быстро поела и уже собралась идти, как вдруг прибежал мальчик-слуга и
доложил:
– Из восточного дворца Нинго пришли братья Цзя Жун и Цзя Цян.
Не успел Цзя Лянь прополоскать рот и вымыть руки, как вошли молодые люди.
– Что скажете? – обратился к ним Цзя Лянь.
Фэнцзе, собравшаяся было уходить, остановилась.
– Отец велел вам передать, – начал Цзя Жун, – что старшие господа
договорились построить отдельный двор в три с половиной ли в окружности –
от восточной стены дворца Жунго, где находится сад, до северозападного
края сада дворца Нинго. Уже заказан план, и завтра мы его получим. Вы
сегодня устали с дороги, дядя, и можете прийти к нам утром, если хотите
что-нибудь сказать по этому поводу.
– Поблагодари старшего господина за внимание и заботу, – с улыбкой
ответил Цзя Лянь. – С его дозволения, я и в самом деле сейчас не пойду.
Решили все правильно! Так и передай. В другом месте было бы куда сложнее
строить. А утром я непременно приду к старшему господину справиться о
здоровье, и мы все подробно обсудим.
Слушая, Цзя Жун почтительно поддакивал. Затем к Цзя Ляню подошел Цзя Цян:
– Старший господин велел мне съездить в Гусу купить девочек-актрис и
пригласить к ним учителя, а также достать музыкальные инструменты и
выполнить еще кое-какие поручения… Со мной поедут два молодых человека,
ценители искусств – Шэнь Пиньжэнь и Бу Гусю и два сына Лай Да. Старший
господин приказал об этом доложить вам, дядюшка!
Цзя Лянь внимательно поглядел на Цзя Цяна и спросил:
– А опыт в таких делах у тебя есть? Дело, конечно, не первой важности, но ухо надо держать востро, чтобы не оплошать.
– Попробую, – улыбнулся Цзя Цян, – надо же учиться!
В это время Цзя Жун, на которого не падал свет лампы, осторожно
коснулся полы платья Фэнцзе. Та притворилась, будто ничего не заметила.
– Слишком ты заботлив, – сказала она Цзя Ляню. – Неужели мы умнее
старшего господина, уж он знает, кого куда посылать. Если Цзя Цян
несведущ в таких делах, кто же тогда в них разбирается? И Цзя Цян, и Цзя
Жун уже совсем взрослые, и если, как говорится, не пробовали свинины,
то по крайней мере видели, как бегает свинья. Старший господин его
посылает как своего представителя, значит, ему не придется торговаться и
самостоятельно вести дела. Так что старший господин, я полагаю,
поступил правильно.
– Совершенно верно, – согласился Цзя Лянь. – Я и не возражаю, только
надо все хорошенько обдумать. – И он обратился к Цзя Цяну: – А откуда
возьмут на это дело деньги?
– Об этом как раз и шел только что разговор, – произнес Цзя Цян. –
Господин Лай Шэн сказал, что деньги с собой везти незачем. Семья Чжэнь
должна нам пятьдесят тысяч лянов серебра. Им завтра же напишут письмо с
просьбой вернуть долг – тридцать тысяч лянов серебра дадут мне, а
оставшиеся двадцать тысяч пойдут на покупку цветных фонариков, свечей,
занавесок и пологов.
– Это, пожалуй, неплохо, – кивнул головой Цзя Лянь.
– Не хочешь ли взять с собой еще двух человек? – спросила Фэнцзе,
обращаясь к Цзя Цяну. – Люди вполне подходящие. Тебе было бы с ними
удобно.
– Весьма кстати! – воскликнул Цзя Цян. – Я как раз собирался просить вас, тетушка, чтобы дали мне еще двух помощников.
Он осведомился у Фэнцзе, что за люди и как их зовут, а Фэнцзе
спросила у мамки Чжао имена ее сыновей. Та сидела задумавшись и не сразу
поняла, о чем ее спрашивают, а как только сообразила, быстро ответила:
– Чжао Тяньлян и Чжао Тяньдун.
– Смотри не забудь! – сказала Фэнцзе Цзя Цяну и добавила: – Ну ладно, а теперь я пойду по своим делам!
Она вышла. Цзя Жун последовал за нею и, лукаво улыбаясь, спросил:
– Тетушка, может быть, вам что-нибудь нужно? Составьте список, мы непременно раздобудем!
– Не болтай! – прикрикнула на него Фэнцзе. – Неужели ты думаешь
какими-то безделушками завоевать мое расположение? Впрочем, ничего
удивительного, твои штучки мне хорошо известны!
Она засмеялась и ушла. А Цзя Цян вернулся к Цзя Ляню и спросил, не нужно ли ему что-нибудь привезти.
– Подумать только, – с улыбкой ответил Цзя Лянь. – Едва начал учиться
вести дела, а уже хитришь! Если что-нибудь мне понадобится, сообщу
письмом.
С этими словами Цзя Лянь отпустил обоих. И тут же явились еще
несколько человек по всяким делам. Цзя Лянь утомился и велел передать
слуге, который стоял у вторых ворот:
– Никого больше не пускать, делами буду заниматься завтра.
Фэнцзе возвратилась лишь ко времени третьей стражи и сразу же легла спать.
На следующее утро Цзя Лянь побывал у Цзя Шэ и Цзя Чжэна, после чего в
сопровождении старого управляющего и нескольких друзей отправился
осмотреть место, где предполагалось соорудить двор Свидания с родными и
подсчитать, сколько понадобится рабочих. Вскоре созвали мастеровых всех
специальностей, начали подвозить золото и серебро, бронзу и олово, песок
и дерево, кирпич и черепицу. Строения и стены сада Слияния ароматов
вплоть до главного двора дворца Жунго, в том числе все дома, в которых
жили слуги и служанки дворца Жунго, были снесены. Дворцы Нинго и Жунго
разделял теперь только небольшой переулок, и хотя у него был свой
владелец, препятствий для соединения обоих дворцов больше не оставалось.
Ручеек, вытекавший из-под стены в северном углу сада Слияния ароматов,
теперь можно было легко провести в сад дворца Жунго.
В саду Жунго не хватало украшений и искусственных горок, зато во
дворце Нинго были бамбуковые рощи и искусственные каменные горки,
беседки, павильоны и балюстрады – все это решили перенести в сад Жунго.
Таким образом, оба дворца как бы слились воедино, что избавило от
множества лишних расходов. На переустройство ушла весьма скромная сумма.
Все строительные работы вел знаменитый мастер по прозвищу Горец Е,
который до мелочей все обдумал и произвел необходимые расчеты.
Цзя Чжэн не привык заниматься повседневными делами и положился во
всем на других. Устройством искусственных горок и прудов, посадкой
цветов и бамбука, а также декоративными работами ведал Горец Е. Цзя Чжэн
все осматривал, проверял и, если было необходимо, шел к кому-нибудь за
советом. Цзя Шэ жил без всяких забот, дел у него почти никаких не было.
Он только выслушивал доклады, когда к нему приходили, и вызывал к себе,
если хотел дать указания.
Цзя Жун ведал изготовлением золотой и серебряной утвари. Цзя Цян
уехал в Гусу. Цзя Чжэнь и Лай Да наблюдали за строительными работами,
вели расчеты и распределяли людей.
Трудно вкратце описать все, что происходило во дворцах Жунго и Нинго. Везде царили шум и оживление. Но об этом речь впереди.
Столько накопилось важных дел в доме, что отцу, к великому
удовольствию Баоюя, некогда было интересоваться его учебой. Однако его
радость омрачала болезнь Цинь Чжуна, день ото дня тому становилось хуже.
Как-то, поднявшись пораньше, Баоюй умылся, причесался и хотел пойти к
матушке Цзя, сказать, что собирается навестить Цинь Чжуна, как вдруг
заметил Минъяня, который стоял у вторых ворот и делал Баоюю какие-то
знаки.
– Ты почему здесь? – выйдя из дому, спросил Баоюй.
– Господин Цинь Чжун умирает, – ответил Минъянь.
Баоюй даже подскочил от испуга.
– Как это умирает? Ведь вчера он был в полном сознании! Я навещал его!
– Не знаю, – проговорил Минъянь. – Так сказал старик из их семьи, который только что приходил.
Баоюй помчался к матушке Цзя. Та тотчас же распорядилась дать Баоюю надежных провожатых.
– Проведай друга и возвращайся, – напутствовала она. – Не засиживайся!
Баоюй вернулся к себе, переоделся и выбежал из комнаты. Коляску еще
не подали, и он в волнении метался по залу. Вскоре подъехала коляска,
Баоюй вскочил в нее, Ли Гуй и Минъянь пошли следом.
У ворот дома, где жила семья Цинь, было безлюдно. Баоюй устремился во
внутренние покои, слуги поспешили за ним. Две дальних родственницы Цинь
Чжуна, невестки и сестры в страхе бросились врассыпную.
Цинь Чжун то и дело впадал в забытье, и под ним меняли циновку[154]. Баоюй не выдержал и заплакал навзрыд.
– Не плачьте, – уговаривал его Ли Гуй. – Брат Цинь Чжун до того
ослабел, что на кане ему стало неудобно лежать и его перенесли на
циновку. Своими слезами вы только расстроите его, господин!
Баоюй подошел к Цинь Чжуну. Тот лежал на подушке с закрытыми глазами, бледный как воск, и тяжело дышал.
– Брат Цинь Чжун, это я – Баоюй! – Баоюй позвал раз, другой, третий, но Цинь Чжун даже не открыл глаз.
Он давно впал в беспамятство и почти не дышал. Он уже видел толпу
демонов с веревками и бирками, где записан приговор, готовых броситься
на него и утащить с собой.
Но душа Цинь Чжуна не могла так сразу расстаться с телом. Цинь Чжун
помнил, что в семье некому присматривать за хозяйством, что еще не
обрела приюта Чжинэн, и умолял демонов хоть ненадолго отсрочить
исполнение приговора. Но демоны были неумолимы и еще упрекали Цинь
Чжуна: «Ты – грамотный, книги читал! Неужели не знаешь поговорки: „Если
Янь-ван приказал тебе умереть в третью стражу, кто дерзнет оставить тебя
в живых до пятой?“ Мы, обитатели царства тьмы, бескорыстны и никому
никаких поблажек не делаем, не то что обитатели царства света, у тех
вечно находятся отговорки!»
Вдруг среди общего шума душа Цинь Чжуна услышала: «Это я, Баоюй!» – и
еще горячее стала молить: «Почтенные духи, будьте хоть чуточку
милосердны, позвольте мне поговорить с другом, и я тотчас вернусь». –
«Какой там еще друг?» – зашумели демоны. «Я вас не стану обманывать, –
продолжал Цинь Чжун. – Это внук Жунго-гуна, его детское имя Баоюй».
Стоило это услышать главному демону-судье, как он пришел в
замешательство и обрушился на бесенят с бранью: «Говорил я вам: давайте
его отпустим. Но вы меня не послушали и так галдели, что привлекли
внимание человека, которому покровительствует сама судьба! Что теперь
делать?»
Тут демоны замахали руками, затопали ногами и стали поносить главного
демона: «Эй, старый, раньше ты был грозным и могущественным, а сейчас
испугался „Драгоценной яшмы“! Ведь Баоюй из мира света, а мы из мира
тьмы, и нам до него нет никакого дела!»
Главный демон еще больше распалился и стал неистово браниться.
О том, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

Глава семнадцатая

В саду Роскошных зрелищ таланты состязаются в сочинении парных надписей;
Во дворце Жунго идут приготовления к Празднику фонарей

И вот наступила кончина Цинь Чжуна. Баоюй плакал навзрыд. Насилу удалось
слугам его успокоить немного, но, возвращаясь во дворец Жунго, он все
время ронял слезы.
Матушка Цзя пожертвовала на похороны несколько десятков лянов серебра
и послала в знак соболезнования подарки семье умершего. Баоюй совершил
жертвоприношение.
На седьмой день после смерти Цинь Чжун был похоронен, и на этом наш
рассказ о нем кончается. Баоюй еще долго грустил, но постепенно и он
утешился.
Как-то к Цзя Чжэну явились ведавшие работами в саду и сказали:
– Почти все работы закончены. Старший господин Цзя Шэ все осмотрел.
Соизвольте и вы проверить. Если что не так, переделаем. Тогда останется
лишь развесить горизонтальные надписи над дверьми и воротами да
придумать парные надписи.
Цзя Чжэн подумал и произнес:
– Придумать надписи, пожалуй, самое трудное. Лучше бы это сделала
сама виновница торжества, гуйфэй, но ведь она не видела сада! А без
надписей прекрасные виды, беседки и террасы, великолепные цветы, ивы,
горки и ручьи не произведут на нее желанного впечатления.
Находившиеся тут же друзья и приживальщики из числа знатных молодых людей поддержали Цзя Чжэна:
– Это верно, уважаемый господин! Но позвольте дать вам совет. Можно
сделать наброски горизонтальных надписей из двух, трех или четырех слов и
составить вертикальные парные фразы, написать их на шелке и развесить
так, чтобы изнутри они освещались фонарем. Когда же пожалует ваша дочь,
гуйфэй, вы попросите ее выбрать самые лучшие.
– Пожалуй, вы правы, согласился Цзя Чжэн. – Давайте пройдемся и
посмотрим. Постараемся придумать надписи. Получится – хорошо. Не
получится – пригласим Цзя Юйцуня, пусть он придумает.
– Цзя Юйцуня? – воскликнули все в один голос. – Да вы не хуже его придумаете.
– Поймите, – возразил Цзя Чжэн. – Мне и в детстве не удавались стихи о
цветах, птицах, горах и реках, а сейчас, когда я обременен делами, и
подавно. В этом деле я совершенный профан, и мои грубые надписи только
испортят красоту сада и беседок.
– Все это неважно, – не сдавались те. – Можно в конце концов обсудить каждую надпись и удачные – использовать.
– Пожалуй, – согласился Цзя Чжэн. – Кстати, погода великолепная, и я рад возможности немного погулять.
С этими словами он направился к выходу, а за ним остальные. Цзя Чжэнь поспешил вперед предупредить слуг.
Баоюй никак не мог забыть Цинь Чжуна, очень тосковал, и матушка Цзя
приказала водить его каждый день в сад гулять. И вот, гуляя по саду,
Баоюй вдруг увидел направлявшегося к нему Цзя Чжэня.
– Ты все еще здесь? – вскричал тот. – Скорее уходи, сюда идет отец.
Баоюя как ветром сдуло, следом за ним бросились и служанки. Но только
он свернул за угол, как увидал отца с целой свитой друзей. Скрыться
было некуда, и Баоюй отошел в сторонку.
Отцу Баоюя, Цзя Чжэну, не раз приходилось слышать от Цзя Дайжу о
незаурядных способностях сына в составлении парных надписей, вот только
учиться он не любил и ему необходим был хороший наставник. Желая
испытать Баоюя, Цзя Чжэн приказал ему следовать за ним, и Баоюю ничего
не оставалось, как подчиниться.
Приблизившись к саду, все увидели Цзя Чжэня, а с ним целую толпу слуг и надсмотрщиков, которые стояли по обе стороны ворот.
– Прикажи закрыть ворота, – обратился отец Баоюя к Цзя Чжэню, – я сначала погляжу на них, а уж потом войдем в сад.
Цзя Чжэнь сделал знак людям закрыть ворота, и Цзя Чжэн принялся их внимательно осматривать.
Главные ворота состояли из пяти пролетов, наверху – крытая выпуклой
черепицей крыша с коньком, по форме напоминавшим рыбу; решетки и створки
украшены модной в те времена тонкой резьбой в виде разнообразных
цветов, ворота одноцветные без красного лака и пестрой росписи. К
воротам вела лестница из белого камня с высеченным на нем узором из
тибетских лотосов. По обе стороны лестницы белоснежные стены, внизу с
орнаментом из полосатого, словно тигровая шкура, камня. Все красиво и
необычно.
Цзя Чжэн остался доволен, велел открыть ворота и вместе с друзьями
вошел в сад. Тут глазам его представилась длинная цепь искусственных
горок.
– Что за чудо! Какое великолепие! – восхищались друзья.
– Без горок было бы не так интересно. Взору открылся бы сразу весь сад, – заметил Цзя Чжэн.
– Верно, – отозвались гости. – Чтобы такое придумать, надо обладать поистине богатым воображением!
Пока они шли, им то и дело попадались белые скалы причудливой формы.
Одни походили на демонов и сказочных чудовищ, другие – на диких зверей,
словно замерших в самых разнообразных позах; между скал, поросших
светло-зеленым, как бирюза, мхом или увитых лианами, то появлялась, то
исчезала узенькая тропинка.
– Пойдемте по этой тропинке, – предложил Цзя Чжэн, – и выйдем с другой стороны. Тогда мы увидим все, что есть в саду.
Он положил руку на плечо Баоюя, велел Цзя Чжэню вести всех дальше, а
сам направился к горкам. У одной из них остановился и наверху, на
склоне, увидел гладко отполированный камень, на него так и просилась
какая-нибудь надпись.
Цзя Чжэн обернулся и с улыбкой сказал:
– Господа, посмотрите внимательно и скажите, какое название дали бы вы этому месту?
Все заговорили наперебой. Одни предлагали «Изумрудные скалы», другие –
«Узорчатые хребты», третьи – «Курильница ароматов», четвертые –
«Маленький Чжуннань»[155] и еще много-много других.
Цзя Чжэн молчал. Тут только все разгадали его намерение и, предложив
для приличия еще несколько банальных названий, умолкли. Баоюй тоже
понял, чего хочет отец, и, когда тот обратился к нему, так сказал:
– Я слышал, еще предки говорили: «Для описания того или иного места
лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе – подражать
старинным узорам, а не придумывать новые». Ведь не это главный пейзаж,
главный впереди, поэтому лучше ничего не придумывать, а просто взять
древнее изречение: «Извилистая тропа ведет в укромный уголок».
– Правильно! Прекрасная мысль! – в один голос вскричали гости. – У
вашего сына удивительные способности, а какой тонкий вкус! Куда уж нам,
старым начетчикам, тягаться с ним!
– Не захвалите его, – рассмеялся Цзя Чжэн. – Слишком он еще молод,
нахватался поверхностных знаний и вообразил, что постиг все премудрости.
Я сейчас над ним подшутил, посмотрим еще, на что он способен.
Продолжая путь, они вошли в небольшое каменистое ущелье, где из
расселины скалы прозрачной ленточкой бежал ручеек, низко склоняли пышные
кроны деревья, пламенели на солнце удивительной красоты цветы. Сразу за
поворотом открывалась широкая поляна с холмами и рощами, из которых
словно взмывали ввысь легкие башни, с резными балками на крышах,
ажурными решетками и перилами. Внизу, у башен, тоже был ручей, в котором
будто качалась вместо воды расплавленная яшма, от ручейка вверх, чуть
ли не к облакам, уходили скалы. А дальше виднелось небольшое озерко,
обнесенное каменными перилами, и мостик в три пролета с беседкой и
разинувшими пасть дикими зверями у входа, изваянными из камня.
Вместе с гостями Цзя Чжэн вошел в беседку и, когда все расселись, спросил:
– Как бы вы назвали эту беседку, господа?
Кто-то сказал:
– В стихотворении Оуян Сю [156] «Беседка Старца хмельного» есть
строки: «Беседка стоит, распластав свои крылья…» Вот вам и название –
беседка Распластанных крыльев.
– Что же, прекрасно, – согласился Цзя Чжэн, – но беседка стоит над
водой, и это должно быть понятно из ее названия. У Оуян Сю есть еще
такая строка: «В горной долине струится ручей». Из него можно взять
слово «струится».
– Совершенно верно, лучше не придумаешь! – подхватили друзья. – Давайте назовем ее – беседка Струящейся яшмы.
Цзя Чжэн потеребил усы, немного подумал и сказал, что хотел бы услышать, какое название придумает Баоюй.
– Батюшка, конечно, прав, – промолвил Баоюй, – только Оуян Сю в своем
стихотворении имел в виду источник Нянцюань, существующий и поныне, уже
хотя бы поэтому такое название не подходит. Кроме того, беседка эта
устроена специально для встреч с родными, потому и название у нее должно
быть соответствующее. А согласиться с тем, что предложили, значит
проявить невежество и дурной вкус. Здесь в названии необходим глубокий
смысл.
– Господа, вы только послушайте! – рассмеялся Цзя Чжэн. – Мы хотим придумать название,
он говорит, что надо прибегать к старым изречениям. Предлагаем старые
изречения – уверяет, что это дурной вкус! Что же, придумай тогда сам!
– Я бы назвал ее беседка Струящихся ароматов, а не беседка Струящейся
яшмы, – сказал Баоюй. – Разве это не изящнее, не оригинальнее?!
Цзя Чжэн снова потеребил усы и ничего не ответил. Гости, желая
угодить хозяину, принялись на все лады расхваливать таланты Баоюя.
– Надпись из двух-трех слов придумать нетрудно, – заявил Цзя Чжэн. –
Пусть попробует сочинить парные фразы по семь слов в каждой!..
Баоюй огляделся, подумал минуту-другую и прочел вслух:

Огибают плотину ивы —
бирюзовые три ствола.
Цветы – на другом берегу,
но и здесь аромат их густ.

Цзя Чжэн кивнул и едва заметно улыбнулся. Гости снова поспешили выразить свое восхищение.
Покинув затем беседку, они пошли вдоль пруда, внимательно осматривая
каждую горку, каждый камень, каждый цветок, каждое деревцо, пока наконец
не очутились у побеленной стены, из-за которой виднелись высокие
строения, утопавшие в яркой, густой зелени бамбука.
– Что за живописное местечко! – вскричали все разом.
Через проход в стене они вышли к извилистой галерее, к которой вела
выложенная камнем дорожка. За галереей укрылся небольшой домик, в нем
было две светлые комнаты и одна темная, кровать, письменный и обеденный
столики, стулья – вот и вся мебель, зато как она гармонировала с
убранством домика! Дверь одной из комнат выходила в сад, где росли
грушевые деревья и широколистные бананы. Из отверстия в стене,
окружавшей внутренний дворик, вытекал ручеек. Огибая домик, он бежал
мимо крыльца, через передний двор и исчезал в бамбуковой рощице.
– А здесь красиво, – заметил Цзя Чжэн. – В лунную ночь заглянуть сюда, почитать, сидя у окна, – что может быть прекраснее!
Он взглянул на сына, и тот испуганно потупился. Последовала пауза.
Чтобы прервать тягостное молчание, гости попытались завязать разговор.
– Хорошо бы этому месту дать название из четырех слов, – заметили двое.
– Что же именно вы предлагаете? – спросил Цзя Чжэн.
– «Живописный пейзаж реки Цишуй», – предложил один.
– Избито, – покачал головой Цзя Чжэн.
– «Уголок древнего парка Суйюань», – сказал другой.
– Тоже не годится.
Цзя Чжэнь, до сих пор молча стоявший вблизи, вдруг промолвил:
– Пусть предложит брат Баоюй.
– Он еще ничего не придумал, – усмехнулся Цзя Чжэн. – Только и знает,
что высмеивать других. А это доказывает, что он легкомыслен и глуп!
– Но что поделаешь, если рассуждает он убедительно?! – развели руками гости.
– Не надо ему потакать, – сказал Цзя Чжэн и обратился к Баоюю: –
Можешь говорить все, что тебе заблагорассудится, но только после того,
как выскажут свое мнение остальные. А теперь ответь, есть хоть одно
достойное название среди уже предложенных?
– Пожалуй, нет, – сказал Баоюй.
– В самом деле? – изумился Цзя Чжэн.
– Ведь это место одним из первых удостоит своим посещением гуйфэй,
поэтому название должно быть торжественным, – промолвил Баоюй. – Можно и
из четырех слов, но зачем придумывать, если у древних есть готовое
изречение?
– Разве мы не у древних встречаем реку Цишуй и парк Суйюань?
– Все это скучно и невыразительно, – проговорил Баоюй, – я бы сказал: «Торжественное явление феникса».
Гостям снова очень понравилось, и Цзя Чжэн покачал головой:
– Ну и тупица же ты! Хочешь, как говорится, через тонкую трубку
увидеть все небо, чашкой вычерпать целое море! – и приказал: – Сочини-ка
лучше парную надпись!
Баоюй не задумываясь прочел:

Чай на треножнике. Не вьется
еще зеленый пар над ним.
В тени, у темного окошка
для шахмат пальцы холодны![157]

Цзя Чжэн опять покачал головой. Подумал и сказал:
– Никаких достоинств в этих строках я не вижу, – после чего встал и
повел гостей к выходу, потом вдруг круто повернулся к Цзя Чжэню:
– Домики и дворы построены, столы и стулья расставлены – это хорошо, а вот готовы ли пологи, занавески и старинные украшения?
– В последние дни нам привезли много мебели и всевозможных украшений,
– ответил Цзя Чжэнь, – и все это будет скоро расставлено и развешано.
Правда, я слышал вчера от брата Цзя Ляня, что еще не все пологи и
занавески готовы, только половина. Ведь их заказали после того, как
началось строительство и были составлены планы и расчеты.
Цзя Чжэн понял, что украшениями Цзя Чжэнь не ведает, и распорядился позвать Цзя Ляня. Тот не замедлил явиться.
– Скажи-ка мне, сколько должно быть всего пологов, занавесок, чехлов и
прочих подобных вещей, сколько в наличии и сколько недостает?
Цзя Лянь вытащил из-за голенища сапога список, пробежал глазами и доложил:
– Больших и малых пологов из шелка, вытканного драконами, из шелка,
вышитого цветами, из кэсы[158] – сто двадцать штук; в наличии
восемьдесят, не хватает сорок. Занавесок малых – двести штук; в наличии
все двести занавесов из красной шерсти, сто – из пятнистого бамбука
сянфэй[159], сто – из бамбука, переплетенного золотым шнуром и покрытого
красным лаком, сто черных бамбуковых занавесок, двести занавесок,
обшитых разноцветной бахромой; пока в наличии половина каждого
наименования, остальные будут готовы к концу осени, не позднее. Чехлы
для стульев и табуреток, скатерти, покрывала для кроватей – по тысяче
двести штук каждого изделия, – в наличии все.
Пока Цзя Лянь докладывал, все продолжали путь и неожиданно наткнулись
на зеленую горку, а когда обогнули ее, увидели покрытую рисовой соломой
глинобитную стену, из-за которой свешивались ветки абрикоса с яркими
цветами. За стеной – домики с камышовыми крышами, точь-в-точь как в
деревне, тутовые деревья; вязы, кустарники, образовавшие сплошную
зеленую изгородь. Рядом, на склоне холма – колодец с журавлем, воротом и
другими приспособлениями для подъема воды; дальше – квадратики рисовых
полей, огороды, цветники.
– Это место наводит на глубокие размышления, – заметил Цзя Чжэн. –
Творение человеческих рук, оно все же радует глаз, волнует душу,
вызывает тоску по деревне и деревенской природе. Давайте отдохнем
немного!
Сказав так, Цзя Чжэн вдруг заметил возле ворот, у края дороги, камень, будто нарочно созданный для надписи.
– Как красиво! Просто замечательно! – восклицали гости. – И хорошо,
что не висит здесь доска с надписью, иначе не возникало бы ощущения
простой деревенской усадьбы! А вот камень с надписью был бы здесь до
того кстати, что такую красоту не смог бы описать даже Фань Шиху [160],
автор стихотворения «Семья земледельца».
– Что ж, господа, думайте, какая подойдет здесь надпись, – обратился ко всем Цзя Чжэн.
– Только что брат Баоюй сказал: «Для описания того или иного места
лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе – подражать
старинным узорам, а не придумывать новые», – произнес кто-то из гостей. –
А ведь подобные пейзажи наши предки описали во всех подробностях, и в
данном случае как нельзя лучше подойдет название: деревня Цветов
абрикоса.
Цзя Чжэн с улыбкой обратился к Цзя Чжэню:
– Вот кстати напомнили мне! Здесь не хватает вывески, какие обычно
бывают над деревенскими трактирами. Завтра же надобно это сделать, но не
перестараться, учитывая общий, довольно скромный, вид деревушки.
Пожалуй, простого бамбукового шеста на макушке дерева вполне достаточно.
Цзя Чжэнь почтительно выслушал и проговорил:
– Еще я думаю, здесь не стоит разводить никаких птиц, кроме кур, гусей и уток.
– Совершенно верно! – согласился Цзя Чжэн, а за ним и все остальные. –
Деревня Цветов абрикоса – это, конечно, неплохо, – продолжал Цзя Чжэн, –
но ведь деревни с таким названием уже существуют, и надо бы придумать
другое, тоже со словом «абрикос».
– Вы правы! – поспешили согласиться гости. – В надписи должно быть четыре слова, а у нас всего три. Надо придумать четвертое!
Тут Баоюй не вытерпел и, не спросив дозволения отца, сказал:
– В старинных стихах говорится: «Высится флаг в цветах абрикоса».
Надо «высится» заменить на «виднеется», опустить слово «цветы», и
получится прекрасная надпись: «Виднеется флаг среди абрикосов».
– Совершенно верно, «виднеется», – подхватили гости. – К тому же в этом названии подразумевается деревня Цветов абрикоса.
– Но «абрикосовые цветы» – это все же банально, – усмехнулся Баоюй. –
Однако танский поэт сказал: «Ворота из прутьев у самой воды, и рис
ароматный цветет». Почему бы не назвать это место деревушкой
Благоухающего риса?
– Прекрасно! – придя в восторг, захлопали в ладоши гости.
– Скотина! – обрушился отец на Баоюя. – Можно подумать, что ты изучил
творения всех древних мудрецов! Знаешь наизусть древние стихи и
бахвалишься перед уважаемыми господами! Да как ты смеешь! Я решил
пошутить, чтобы испытать тебя, а ты принял это всерьез?
Цзя Чжэн круто повернулся и прошел в домик. За ним последовали
остальные. Домик выглядел очень скромно, окна изнутри были заклеены
бумагой, вдоль стен стояли деревянные скамьи. Ничто не напоминало о
богатстве.
Оглядевшись, Цзя Чжэн остался доволен и вдруг в упор посмотрел на Баоюя:
– Нравится тебе здесь?
В этом вопросе гости почуяли подвох и стали подталкивать Баоюя: подумай, мол, прежде чем отвечать. Но Баоюй смело ответил:
– Это место нравится мне не меньше, чем «Торжественное явление феникса».
– Ну и тупица же ты! – возмутился Цзя Чжэн. – Тебе бы только
богатство да роскошь, разве ты способен понять утонченную простоту?! А
все потому, что книг не читаешь!
– Отец, ваши слова вполне справедливы, но известно ли вам, в каком значении древние употребляли слово «простота»?
Дерзость Баоюя всех привела в замешательство, но, услышав о простоте, они тут же нашлись:
– При чем здесь простота, второй господин? Вы ведь прекрасно понимаете, что простота – это творение природы, а не человека.
– В том-то и дело! – воскликнул Баоюй. – А эта деревушка создана
руками человека! Она стоит не на окраине города, да и других деревень
поблизости нет. Горы здесь не имеют отрогов, ручьи – источников. Не
прячутся в зелени ни башня, ни храм, нет моста, по которому обычно едут в
город поселяне. В общем, особого впечатления деревушка не производит.
Разве может это место сравниться с теми, где мы только что были, где все
созвучно природе? Правда, бамбук там растет не сам, а посажен,
источники подведены, и все же это не нарушает гармонии! Еще древние
говорили: «Рисуя горы, стремись к простоте, изображая пейзаж, стремись к
правдивости, иначе не достигнешь совершенства…»
Не успел он договорить, как Цзя Чжэн закричал:
– Вон отсюда!
Баоюй направился было к выходу, но отец снова крикнул:
– Вернись! Будешь сочинять парную надпись! Но смотри, скажешь глупость, надаю оплеух!
Баоюй, дрожа от страха, произнес:

Все пышней разрастается зелень
в тех местах, где купанье и стирка.
Аромат облаками окутал
собирающих с грядок салат.

Цзя Чжэн сокрушенно покачал головой:
– Плохо! Очень плохо!
Покинув домик, гости пошли дальше. Они огибали горки, любовались
цветниками, разглядывали камни. Миновали арку из увитых чайными розами
решеток, обошли садик, усаженный гортензиями, и очутились во дворе, где
росли красные розы, миновали стоявшие в ряд бананы и продолжали идти,
пробираясь между деревьями. Вдруг донеслось журчание ручейка, он вытекал
из каменного грота, образуя небольшое озерко, где плавали лепестки
цветов. Над входом в грот свисали ползучие растения.
– Что за прелесть! – вскричали гости.
– А для этого места какое вы предложили бы название, господа? – спросил Цзя Чжэн.
– Здесь и придумывать нечего, «Улинский источник», – ответили все в один голос.
– Название избитое, да и по существу не подходит, – возразил Цзя Чжэн.
– Ну, а если «Убежище жителей Циньского царства»?[161]
– Это выражение здесь вообще ни при чем, – не вытерпел Баоюй. – Оно
означает: «скрываться от смуты». Лучше уж «Отмель осоки и заводь
цветов».
– Глупости! – резко оборвал сына отец и обратился к Цзя Чжэню: – А лодки здесь есть? – Ему захотелось побывать в гроте.
– Должны быть четыре лодки для сбора лотосов, – ответил Цзя Чжэнь. – И одна с помостом, для прогулок, но они еще не готовы.
– Жаль, что не удастся побывать в гроте! – произнес Цзя Чжэн.
– Туда можно пройти через горку, по узкой извилистой тропинке, –
сказал Цзя Чжэнь и стал подниматься наверх, остальные – за ним, хватаясь
за кусты и лианы. Когда добрались до вершины и глянули вниз, на озерко,
воды не увидели – поверхность была сплошь усеяна лепестками, ручеек же,
бежавший между камней, казался прозрачным и чистым. На берегу озерка,
над самой водой, склонились плакучие ивы, росли абрикосы и персики,
всюду царили чистота и порядок. Между ивами виднелся деревянный арочный
мостик с красными перилами, от мостика в разные стороны разбегались
тропинки, чуть поодаль стоял чистенький домик под черепичной крышей,
обнесенный кирпичной стеной, утопавшей в цветах. Отроги главной горки
доходили до самой стены и проникали во двор.
– Чтобы выстроить дом в таком месте, надо быть начисто лишенным вкуса! – недовольно заметил Цзя Чжэн.
Возле дома, как только вошли в ворота, неожиданно увидели изящную
горку из самых разнообразных камней причудливой формы; эта горка
заслоняла собой скрытые в глубине двора строения. Ни деревьев, ни цветов
не было, зато росли различные травы: диковинные лианы и плющ
свешивались с горки, пробивались между камней, обвивали колонны
строений, опутывали ступени крыльца, ползли по крыше, изумрудными
гирляндами колыхались в воздухе, переплетаясь между собой подобно
золотым шнурам; некоторые цвели, и цветы их напоминали не то киноварь,
не то коричник и так благоухали, что аромата прочих цветов совсем не
чувствовалось.
– Ого, интересно! – воскликнул Цзя Чжэн. – Что это за растения?
Ему пояснили, что это плющ и лианы.
– Разве они так чудесно пахнут? – удивился Цзя Чжэн.
– Нет, конечно, – снова вмешался Баоюй. – Среди этих растений есть,
конечно, плющ и лианы, но аромат исходит от поллии и душистой лигулярии.
А это, вероятно, гардения, а то – золотистая пуэрария. Вот эта трава
называется зверобой, а там растет душистая яшмовая лиана. Красные цветы –
это пурпурная рута, синие – ирис. Мне кажется, здесь собраны все
удивительные травы, упоминавшиеся в «Лисао»[162], а среди них, кажется,
мята, имбирь, шелковый шнур и фиолетовый бархат. Есть еще каменный
парус, прозрачная сосна, камыш фулю – они встречаются у Цзо Тайчуна[163]
в его «Оде о столице княжества У». А зеленые ростки, красный перец и
изящный лотос, которые я вижу здесь, можно найти в «Оде о столице
княжества Шу». Но они созданы в незапамятные времена, старые названия
забыты, и эти растения теперь называют по-другому, в зависимости от их
формы…
– Тебя не спрашивают, – одернул сына Цзя Чжэн.
Баоюй сразу умолк и попятился.
Цзя Чжэн огляделся и пошел к крытым галереям по обе стороны домика.
Сам домик состоял из пяти комнат, там были террасы и навесы из циновок;
искусно выкрашенные стены и затянутые тонким зеленым шелком окна
придавали ему скромный и строгий вид.
– Что может быть приятнее, чем готовить чай на этих террасах и играть
на цине, – со вздохом произнес Цзя Чжэн, – здесь даже благовония не
нужны. Все устроено наилучшим образом, и я надеюсь, что у вас, господа,
найдется достойное название, которое украсит доску над входом в этот
дом, и нам не придется испытывать стыд из-за того, что надпись
несовершенна.
Все заулыбались, заговорили:
– Пожалуй, лучшего названия, чем «Благоуханный ветер и душистая роса», не придумать.
– Что же, это неплохо, – согласился Цзя Чжэн. – Но как быть с парной надписью?
– Я уже придумал, – отозвался один из гостей. – Пусть все послушают и выскажут свое мнение.
И он громко прочел:

Орхидей все гуще во дворе
при косых лучах душистый запах.
До косы песчаной в полнолунье
аромат свой донесла дужо[164].

– Прекрасно! – вскричали все разом. – Вот только слова «косые лучи» не очень годятся!
Тут гость, предложивший надпись, привел древние стихи: «Двор наполнен
ароматом трав зеленых, при косых лучах слез не удержать…»
– Какое уныние наводят эти стихи! – воскликнул кто-то, отражая явно общее мнение.
– Позвольте, я предложу свою парную надпись, – заявил один из гостей, – а вы рассудите, что хорошо в ней, что плохо!
И он прочел:

Яшмовоподобной астры здесь,
около трех троп, благоуханье!
Золотоподобных орхидей[165]
во дворе при лунном свете яркость.

Цзя Чжэн потеребил усы, подумал, но вместо того,
чтобы сочинить парную надпись, как намеревался, прикрикнул на стоявшего
рядом Баоюя:
– Ну, чего молчишь, теперь твоя очередь! Ждешь особого приглашения?
– В этом месте ничто не напоминает ни золотоподобную орхидею, ни
лунный свет, ни песчаную косу, – ответил Баоюй, – и если, подражая
древним, идти таким путем, то, придумай мы хоть двести надписей, ни одна
не сгодится.
– И откуда в тебе столько дури! – развел руками Цзя Чжэн.
Баоюй между тем продолжал:
– По-моему, лучшей надписи, чем «Чистый аромат ириса», и желать не приходится, а парную надпись я предложил бы такую:

Орех мускатный он воспел в стихах,
и стали эти строки всем известны.
Во сне увидел много чайных роз —
все до единой были так душисты!

– Так ведь это подражание! – возразил Цзя Чжэн. – Нечто подобное уже было. Вот послушайте!

Когда пишу я о листве банана,
слова мои как будто зеленеют…

– Вспомните «Башню Фениксов» Ли Тайбо[166], ведь
это подражание «Башне желтых журавлей»! – заметил один из гостей. –
Главное, чтобы подражание было искусным! А надпись, предложенная вашим
сыном, пожалуй, изящнее строки «Когда пишу я о листве банана…».
– Да что вы! – улыбнулся Цзя Чжэн.
Так, разговаривая между собой, гости продолжали путь. Вскоре их взору
открылись величественные палаты, вознесшиеся к небу многоярусные пагоды
и соединенные между собой крытыми переходами храмы, от которых вдаль
убегали извилистые дорожки. Ветви раскачивавшихся на ветру деревьев
бились о карнизы храмов и пагод, яшмовые орхидеи у входа вились по
ступеням, украшенным с двух сторон оскаленными мордами диких зверей,
золочеными головами драконов.
– Вот это и есть главное строение, – объявил Цзя Чжэн. – Мне кажется, здесь много излишеств в украшениях.
– Вот и хорошо! – поспешили отозваться гости. – Гуйфэй, ваша дочь,
конечно, предпочитает скромность, но в ее нынешнем положении такая
роскошь не покажется ей чрезмерной.
Спустя немного они подошли к арке, украшенной вырезанными из яшмы драконами.
– Какую же надпись мы сделаем здесь? – спросил Цзя Чжэн.
– Больше всего подойдет «Остров бессмертных Пэнлай», – ответили гости.
Цзя Чжэн ничего не сказал, лишь покачал головой. А Баоюй впал в
раздумье. Ему показалось, что он уже видел это место, но где и когда,
вспомнить не мог.
Отец велел ему сочинить надпись, но Баоюй был так поглощен
созерцанием пейзажа, что ничего не слышал. Гости же, полагая, что
мальчик устал от понуканий отца и ничего больше не может придумать,
принялись уговаривать Цзя Чжэна:
– Не надо его принуждать, остальные названия можно завтра придумать.
Цзя Чжэн между тем, опасаясь, как бы матушка Цзя не забеспокоилась о Баоюе, холодно усмехнулся:
– Наконец-то и ты, скотина, ничего не можешь сказать! Ладно, даю тебе
день сроку, если завтра не сочинишь достойную этого самого прекрасного
места надпись, пощады не жди!
Цзя Чжэн зашагал дальше, но тут оглянулся и определил, что они прошли
от ворот лишь малую часть всего расстояния. К счастью, в этот момент
подошел слуга и доложил:
– Господин Цзя Юйцунь прислал человека засвидетельствовать вам свое почтение.
– Жаль, что мы не успели всего осмотреть, – проговорил Цзя Чжэн, –
остальное мельком увидим, когда перейдем на другую сторону.
Вскоре они подошли к мосту, под которым текла чистая, как кристалл,
речка. Мост стоял на плотине, что подавала воду всем ручейкам.
– Как бы вы назвали эту плотину? – спросил Цзя Чжэн.
Баоюй сказал:
– Поскольку плотина перегородила главный ручей, берущий начало у
источника Струящихся ароматов, лучше всего назвать ее плотина Струящихся
ароматов.
– Бессмыслица! – бросил Цзя Чжэн. – Что значит «струящиеся ароматы»?
Пока они шли, им то и дело на пути попадались светлые залы, камышовые
хижины, груды камней, увидели они и буддийскую кумирню у подножья горы,
и храм в густой роще, длинные галереи и извилистые гроты, квадратные
палаты и круглые беседки. Заходить в них уже не было времени.
Расстояние они преодолели немалое, ни разу не отдыхали, поэтому ноги гудели и ныли. Цзя Чжэн наконец предложил:
– Давайте передохнем немного.
С этими словами он, а за ним остальные, обогнули группу персиковых
деревьев, прошли через увитую лианами арку и очутились у побеленной
стены, над которой склонились зеленые ивы. Затем через ворота они попали
во двор с галереями по обеим его сторонам и каменной горкой посередине.
Возле горки росли бананы, розы и несколько райских яблонек, с кронами,
по форме напоминавшими зонт. Их тонкие ветки, усыпанные цветами,
свисали, словно шелковые нити.
– Какие прекрасные цветы! – восхищались гости. – Райская яблонька! Такой красивой мы никогда не видели!
– Это «Девичья яблонька»! – пояснил Цзя Чжэн. – Привезена из-за моря,
как говорят, из Нюйго – Царства женщин[167], цветы ее красивы, словно
юные девы. Но я не верю этому вздору!
– Однако цветы и в самом деле необыкновенные! – возразили гости. – Вполне возможно, что они из Царства женщин.
– Это название, наверное, придумал какой-нибудь поэт, – не утерпел
Баоюй. – Ведь цветы яблоньки напоминают румяна, которыми красятся
девушки, а сама она такая же хрупкая, как обитательницы женских покоев.
Вот он и дал ей название «цветок Нюйго»! Люди поверили этой легенде и
друг другу передают.
– Весьма благодарны вам за такое прекрасное объяснение! – сказали гости.
Все сели на скамью, стоявшую на террасе.
– Ну как, придумали название этому месту? – обратился Цзя Чжэн к гостям.
Один сказал:
– Может быть, «Журавль среди бананов»?
– По-моему, лучше «Сияние ясного света», – промолвил другой.
– Прекрасно! – воскликнул Баоюй, но тут же добавил: – Какая жалость!
– В чем дело? – удивились гости.
– А в том, – пояснил Баоюй, – что здесь растут бананы и розы и в
названии непременно должны быть понятия «зеленый» и «красный». А их нет в
вашем названии.
– Что же ты предлагаешь? – грозно спросил Цзя Чжэн.
– Чтобы отразить всю прелесть этого места, его следовало бы назвать «Аромат роз среди зелени яшмы», – ответил Баоюй.
– Плохо, очень плохо! – заявил Цзя Чжэн.
Они вошли в дом и сразу заметили, что убранство здесь отличается от
того, что они видели прежде, и очень гармонирует с общим стилем
постройки. На стенах резьба лучших мастеров – изображения летучих мышей в
облаках, трех неразлучных в студеную зиму друзей[168], гор, рек, людей и
животных, старинных вещиц и иероглифов «счастье» и «долголетие» с
инкрустациями из яшмы и золота. Треножники на подставках, вазы для
цветов, на столах – книги, бумага, кисти для письма. Подставки самые
разнообразные: круглые и квадратные, как подсолнух или же лист банана,
кольцо[169]. Обилие узоров и красок! Тонкой ажурной резьбы! То вдруг
взору предстанет тонкий флер на маленьких окнах, то драпировка из шелка,
за которой прячется дверь! В стенах – ниши, той же формы, что и
вставленные в них предметы: лютни, вазы, мечи и другие, и потому
кажется, что все они нарисованы на стене.
– Какая тонкая работа! – раздались восхищенные возгласы. – Нелегко, должно быть, сотворить подобное чудо!
Еще не дойдя до верхнего этажа, Цзя Чжэн заблудился. Слева – дверь,
справа – окно. Направился к двери – путь преградила книжная полка;
обернулся – и увидал проем, затянутый тонким флером, а за ним дверь.
Повел гостей к двери, а навстречу им идут люди, похожие как две капли
воды на них самих. Только сейчас все догадались, что перед ними большое
зеркало. Обогнули его и увидели множество дверей.
– Пожалуйте за мной, господа, – пригласил Цзя Чжэнь. – Сейчас мы выйдем во внутренний дворик, а оттуда уже недалеко до ворот.
Они миновали два шкафа, обтянутых шелком, и действительно вышли во
двор, усаженный розами, которые вились по решеткам, за этой оградой из
живых цветов бежал прозрачный ручеек.
– Откуда он течет? – недоумевали гости.
– Вон от той плотины, – Цзя Чжэнь указал рукой. – Он течет с
северо-востока через каменный грот, между горками и попадает в
деревушку, где разветвляется и уходит на юго-запад, там его воды снова
сливаются и попадают сюда, а здесь он уходит под стену.
– Чудесно, неподражаемо! – вскричали все разом.
За разговором не заметили, как вновь сбились с дороги, наткнувшись на высокую горку.
– Ступайте за мной, – с улыбкой сказал Цзя Чжэнь и уверенно зашагал
вперед, увлекая за собой остальных. За горкой открылась широкая ровная
дорога, которая вела к большим воротам.
– До чего интересно! – снова воскликнули гости. – Только волшебникам под силу подобные чудеса!
Наконец все вышли из сада.
Баоюй все время думал о сестрах, но без разрешения отца не осмеливался уйти и вместе со всеми пошел к нему в кабинет.
Тут Цзя Чжэн вспомнил о нем и, обернувшись, спросил:
– Ты еще здесь? Смотри, как бы бабушка не разволновалась. Неужели не нагулялся?
Только теперь Баоюй смог уйти. Во дворе к нему подбежали мальчики-слуги Цзя Чжэня, один из них обнял Баоюя.
– К счастью, – сказал он, – старый господин нынче доволен вами!
Старая госпожа несколько раз посылала людей справляться о вас, и ей
передали, что старый господин вами доволен. Поэтому она и не велела вас
звать, чтобы вы могли блеснуть своими талантами. Вы, говорят, лучше всех
сочиняли стихи, и по этому случаю вам следовало бы наградить нас на
радостях.
– Каждый из вас получит по связке монет[170], – с улыбкой пообещал Баоюй.
– По связке монет? Вот так невидаль! Лучше подарите нам свой кошелек!
– загалдели слуги, бросились к Баоюю и, не дав опомниться, сняли
висевший у него на поясе кошелек, веер с чехлом, украшения и мигом все
растащили.
– А теперь мы вас проводим!
Они сопровождали Баоюя до самых ворот дома матушки Цзя.
Матушка Цзя ожидала его и, как только взглянула, сразу догадалась, что отец им доволен, и это доставило ей огромную радость.
Вскоре Сижэнь подала чай. Заметив, что с пояса Баоюя исчезли все украшения, она с улыбкой сказала:
– Опять эти бесстыжие сорванцы все отняли у тебя?
Подошла Дайюй и, как только увидела, что на поясе у него в самом деле ничего нет, спросила:
– И кошелек, что я тебе подарила, ты тоже отдал? Попробуй теперь у меня что-нибудь попросить!
Рассерженная, она убежала к себе, схватила ножницы и стала резать еще
не законченный мешочек для благовоний, который Баоюй третьего дня
попросил ее сшить.
Баоюй побежал за ней, но мешочка спасти не успел.
Он очень нравился Баоюю, этот изящный мешочек, и мальчик вспылил.
Расстегнул ворот халата, вытащил кошелек и протянул Дайюй со словами:
– Смотри! Отдал я кому-нибудь твой подарок? Вот как он дорожил кошельком, подаренным ею!
Носил у самого сердца! Дайюй раскаялась и, опустив голову, молчала.
– Зачем же ты изрезала мешочек? – упрекнул ее Баоюй. – Я знаю, ты не
любишь делать мне подарки! Могу вернуть тебе твой кошелек!
Он швырнул кошелек и круто повернулся, собираясь уйти.
Дайюй заплакала от злости, схватила кошелек и хотела его искромсать.
Но Баоюй бросился к ней, вскричав:
– Пощади его, дорогая сестрица!
Дайюй отбросила ножницы и, вытирая слезы, проговорила:
– Не дразни меня! А будешь дразнить, близко не подходи!
Она бросилась ничком на кровать и зарыдала. Баоюй подошел к ней, принялся утешать, стараясь загладить свою вину.
Тут Баоюя позвала матушка Цзя.
– Он у барышни Линь Дайюй, – сказали служанки.
– Ладно, ладно! – отозвалась матушка Цзя. – Пусть поиграет с сестрой.
Целых полдня ходил за отцом. Теперь отдохнуть надо! Только не давайте
им ссориться.
Служанки послушно закивали.
Дайюй, которая никак не могла отделаться от Баоюя, вынуждена была встать.
– Оставь меня в покое, иначе уйду! – решительно заявила она и направилась к выходу.
– А я пойду за тобой! – сказал Баоюй.
Он взял кошелек и хотел повесить на пояс, но. Дайюй отняла кошелек:
– Ведь ты хотел его мне отдать, а теперь забираешь? И не стыдно тебе?
Она захихикала.
– Милая сестрица, сшей мне другой мешочек! – попросил Баоюй.
– Ладно, сошью, если будет охота.
Разговаривая между собой, они вышли из дому и отправились к госпоже
Ван, где застали Баочай. В комнатах царило необычайное оживление.
Оказалось, Цзя Цян привез из Гусу двенадцать девочек и пригласил
учителя для их обучения. Тетушка Сюэ перебралась в тихий уединенный
домик на северовосточной стороне, а сад Грушевого аромата привели в
порядок, и там поселились девочки и учитель. Еще к девочкам приставили
старух, когда-то умевших петь и танцевать. Расходами, жалованьем,
покупкой необходимых вещей поручили ведать Цзя Цяну.
Жена Линь Чжисяо между тем докладывала госпоже Ван:
– Прибыли двенадцать буддийских и даосских монахинь, получено
двадцать комплектов даосской одежды. Есть среди монахинь одна с небритой
головой [171], уроженка Сучжоу, предки ее из ученого сословия, но
поскольку с самого детства она была болезненной, пришлось купить
заместителей[172]. Но все старания оказались напрасными – девушка
выздоровела лишь после того, как вступила в секту пустоты. Вот почему,
став монахиней, волосы она так и не сбрила. Ей сейчас восемнадцать лет,
зовут ее Мяоюй – Прекрасная яшма. Родители ее умерли, при ней лишь две
старые мамки да девочка-служанка. Она прекрасно разбирается в
литературе, постигла всю глубину канонических книг и собой недурна.
Прознав, что в городе Вечного спокойствия есть священные реликвии богини
Гуаньинь и древние канонические книги, написанные на пальмовых листьях,
она в прошлом году вместе со своей настоятельницей, мастерицей гадать,
приехала в столицу и поселилась в монастыре Муни за Западными воротами.
Прошлой зимой настоятельница скончалась и перед смертью велела Мяоюй
оставаться здесь, ни в коем случае не возвращаться на родину, и ждать,
пока сбудется предначертание судьбы. Поэтому Мяоюй не сопровождала гроб с
телом покойной на родину.
– Почему же вы ее к нам не пригласили? – спросила госпожа Ван жену Линь Чжисяо.
– Мы приглашали, а она говорит: «В знатных домах людей притесняют, и я туда не пойду!» – ответила та.
– Все ясно, ведь она из чиновной семьи, а значит – спесива, – кивнула
госпожа Ван. – Может быть, послать ей письменное приглашение?
Жена Линь Чжисяо кивнула и вышла, чтобы приказать писцу составить письмо и распорядиться насчет паланкина для Мяоюй.
Если прочтете следующую главу, узнаете, что произошло дальше.

Глава девятнадцатая

Чудесной ночью цветок раскрывает бурные чувства;
Тихим днем яшма источает волшебное благоухание[191]

На следующий день после возвращения во дворец Юаньчунь предстала перед государем, поблагодарила за милость и доложила о своем свидании с родными. Государь остался очень доволен и распорядился выдать из собственных кладовых разноцветные шелка, золото и серебро, чтобы одарить Цзя Чжэна и служанок из «перечных покоев»[192]. Однако об этом мы подробно рассказывать не будем.

После нескольких дней, проведенных в напряженном ожидании государыни, обитатели дворцов Жунго и Нинго почувствовали себя усталыми телесно и духовно. А тут еще пришлось два-три дня убирать все вещи и украшения. Особенно доставалось Фэнцзе, не в пример другим не знавшей ни минуты покоя. Самолюбивая от природы, она не хотела ударить лицом в грязь и держалась из последних сил, делая вид, будто ей все легко и просто.
Баоюй же страдал от безделья.
Однажды утром к матушке Цзя пришла мать Сижэнь с просьбой отпустить дочь домой на новогодний чай. Сижэнь должна была возвратиться лишь к вечеру, и пока ее не было, Баоюй развлекался с другими служанками игрой в кости да в облавные шашки.
Баоюю все это скоро наскучило, но тут явились служанки и доложили:
– Старший господин Цзя Чжэнь из восточного дворца Нинго приглашает вас посмотреть спектакль и полюбоваться новогодним фейерверком и праздничными фонариками.
Баоюй приказал подать ему платье переодеться, но когда собрался уходить, принесли сладкий молочный напиток, присланный Юаньчунь, который так любила Сижэнь. Баоюй приказал оставить и для нее, а сам, предупредив матушку Цзя, что уходит, отправился во дворец Нинго.
Кто мог подумать, что Цзя Чжэнь распорядится исполнить такие сцены, как «Динлан узнает отца», «Хуан Бонн властвует над духами тьмы», «Сунь Укун устраивает переполох в Небесном дворце» и «Цзян Тайгун[193] жалует звания святых погибшим полководцам »?
Актеры толпами появлялись на сцене, размахивали знаменами, пировали, воскуривали благовония и взывали к Будде. Далеко вокруг разносились удары в гонги и барабаны. А братья, сыновья и племянники из рода Цзя угощали друг друга, смеялись и шутили с сестрами, наложницами, служанками.
Баоюй посидел немного, а когда веселье было в самом разгаре, тихонько встал и пошел бродить. Заглянул во внутренние покои, поболтал с госпожой Ю и наложницами и незаметно ускользнул через заднюю дверь. Все решили, что он снова отправился смотреть спектакль. Цзя Чжэнь, Цзя Лянь и Сюэ Пань, увлеченные разгадыванием загадок, тоже не заметили исчезновения Баоюя, а когда хватились, подумали, что он ушел во внутренние покои. Слуги же, сопровождавшие Баоюя, были уверены, что он здесь пробудет до вечера, и разошлись кто играть в кости, кто к друзьям, кто пить вино. Те, что помоложе, остались смотреть спектакль.
Убедившись, что рядом никого нет, Баоюй подумал:
«Здесь поблизости был кабинет, а в кабинете висел замечательный портрет красавицы. Сейчас она скучает там в одиночестве. Пойду утешу ее».
Но, подойдя к окну кабинета, Баоюй услышал прерывистое дыхание.
«Неужто красавица ожила?» – подумал он, вздрогнув.
Набравшись храбрости, Баоюй проколол бумагу на окне и заглянул внутрь. Красавица на портрете не ожила, а вот Минъянь с какой-то девицей делал то, чему его, Баоюя, когда-то учила бессмертная фея Цзинхуань. Причем Баоюй застал их врасплох в самый интересный момент.
– Вот это да! – не удержавшись, вскричал Баоюй, толкнул ногой дверь и вошел. Минъянь и девушка испуганно вскочили, торопливо оправляя на себе одежду. Минъянь пал перед Баоюем на колени и молил о прощении.
– Заниматься такими делами средь бела дня! Да что же это такое! – принялся укорять его Баоюй. – Ты разве не знаешь, что тебя ждет, если об этом узнает старший господин?
Баоюй взглянул на служанку. Было что-то удивительно трогательное в этой чистенькой, милой девушке. Она стояла, вся красная от стыда, и молчала, опустив голову.
– Ты еще здесь? – топнул ногой Баоюй.
Девушка вздрогнула, словно очнувшись, и бросилась со всех ног бежать.
Баоюй выскочил следом за нею:
– Не бойся, я никому не скажу!
– Второй господин, – обратился Минъянь к Баоюю, – не кричите так, а то все узнают.
– Сколько ей лет? – поинтересовался Баоюй.
– Лет шестнадцать – семнадцать, не больше.
– Не знаешь, сколько ей лет, а занимаешься такими делами! – отчитывал слугу Баоюй. – Напрасно она с тобой знается! Мне ее жаль! Очень жаль! А как ее имя?
– О! Это целая история, – ответил Минъянь, – и притом удивительная. Она мне ее рассказала. Ее матери, когда она кормила дочь грудью, приснилось, будто она получила кусок парчи, сплошь покрытый иероглифами вань[194]. Вот она и дала дочери имя Ваньэр.
– Девушка непременно будет счастливой! – улыбнулся Баоюй. – Хочешь, похлопочу, чтобы ее выдали за тебя замуж?
Минъянь ничего не ответил и в свою очередь задал Баоюю вопрос:
– А вы, второй господин, почему не смотрите такой интересный спектакль?
– Я долго смотрел, потом вышел прогуляться и натолкнулся на вас. А теперь не знаю, что делать!
Минъянь едва заметно улыбнулся:
– Пока вас не хватились, давайте сходим за город ненадолго.
– Нельзя, – возразил Баоюй, – торговцы людьми могут утащить. А здесь, если хватятся, будет скандал. Сходим куда-нибудь неподалеку.
– А куда? – спросил Минъянь. – Все равно это риск.
– Давай съездим к сестре Хуа Сижэнь, поглядим, что она делает, – предложил Баоюй.
– Хорошо, – согласился Минъянь. – А я о ней и забыл. – Затем добавил: – Только, если узнают, что это я вас увел, порки не избежать!
– Я тебя в обиду не дам! – засмеялся Баоюй.
Минъянь привел коня, и через задние ворота они выехали из дворца.
К счастью, Сижэнь жила близко, и, проехав едва половину ли, они очутились у ворот ее дома. Минъянь вошел первым и позвал Хуа Цзыфана – старшего брата Сижэнь.
Мать Сижэнь как раз угощала дочь, племянников и племянниц, когда вдруг снаружи кто-то позвал:
– Брат Хуа Цзыфан!
Хуа Цзыфан вышел и, увидев хозяина и его слугу, переполошился и бросился помогать Баоюю сойти с коня, на ходу крикнув:
– Второй господин Баоюй приехал!
На это сообщение никто не обратил особого внимания, только Сижэнь встревожилась, выбежала и, схватив Баоюя за руку, спросила:
– Ты зачем приехал?
– Скучно стало, – ответил Баоюй, – вот и решил посмотреть, что ты поделываешь.
Сижэнь успокоилась и сказала:
– Вечно ты со своими глупостями! Нечего было ехать сюда! С вами еще кто-нибудь? – обратилась она к Минъяню.
– Нет! Никто ничего не знает, – ответил тот.
Сижэнь снова встревожилась.
– Ну куда это годится! А если бы вас заметили или старый господин повстречался? Или лошадь вас задавила, их здесь полно! Да мало ли какая могла выйти неприятность – этим не шутят! Чересчур вы храбрые! Это все Минъянь подстрекает! Вот погоди, вернусь, все мамкам расскажу! Они тебе, разбойнику, зададут трепку!
– Господин меня отругал и заставил сюда привезти! – перебил ее Минъянь. – А теперь, выходит, я во всем виноват! Говорил ему, нечего ехать! Ладно, сейчас вернемся домой!
– Ничего, – стал уговаривать их Хуа Цзыфан. – Раз приехали, не о чем толковать. Только в нашей убогой хижине тесно и грязно, как же мы можем принять господина?
Мать Сижэнь тоже вышла встречать Баоюя. А Сижэнь взяла его за руку и повела в дом. Там было еще несколько девочек. Едва он вошел, они потупились и покраснели от смущения.
Баоюю, чтобы он не озяб, предложили сесть на кан; поставили перед ним фрукты, налили чаю.
– Не хлопочите напрасно, – сказала Сижэнь. – Я знаю, что надо делать.
Она принесла подушку, на которой до этого сидела сама, положила на табурет и усадила Баоюя. Подставила ему под ноги свою грелку и дала две ароматные лепешки, которые вытащила из сумочки. Затем зажгла свою грелку для рук и повесила Баоюю на шею. Наконец налила чаю в свою чашку и поднесла ему.
Мать и сын расставили на столе угощение.
Видя, что среди кушаний нет ничего подходящего для Баоюя, Сижэнь с улыбкой сказала:
– Раз ты приехал, отведай хоть что-нибудь!
Она взяла горсточку тыквенных семечек, потерла между ладонями, сдула с них шелуху и на платочке подала семечки Баоюю. Баоюй заметил, что у девушки покраснели глаза, а пудра на лице в нескольких местах смазана.
– Ты почему плакала? – тихонько спросил он.
– Я не плакала. Соринка попала в глаз, – солгала Сижэнь.
Баоюй был в халате с узкими рукавами, из темно-красного шелка, вытканного четырехпалыми драконами, подбитом лисьим мехом; поверх халата – темно-зеленая курма на соболином меху, отороченная бахромой. Сижэнь улыбнулась:
– Неужели никто не заметил, как ты переодевался, и не спросил, куда ты собрался?
– А я переодевался, чтобы идти на спектакль, господин Цзя Чжэнь меня пригласил, – ответил Баоюй.
– Посиди немного, – сказала Сижэнь, – и возвращайся обратно – ведь в такие места, как это, тебе не разрешают ездить.
– И ты со мной поезжай, – предложил Баоюй, – я оставил для тебя дома кое-что вкусное.
– Тише! – промолвила Сижэнь. – Я не хочу, чтобы они слышали!
Она сняла с шеи Баоюя яшму и сказала сестрам:
– Вот, поглядите! Вы часто толкуете об этой редкостной вещице, сокрушаетесь, что ни разу ее не видели. Полюбуйтесь же на нее! Ничего красивее вы никогда не увидите!
Она показала им яшму и снова надела ее Баоюю на шею. Затем попросила брата нанять крытую коляску почище и поприличнее и проводить Баоюя домой.
– Пусть едет верхом, – отозвался Хуа Цзыфан, – я буду рядом. Ничего не случится.
– Лучше нанять коляску, на случай, если кто-нибудь встретится по пути, – возразила Сижэнь.
Хуа Цзыфан послушался совета сестры, и все вышли проводить Баоюя к коляске.
Сижэнь дала Минъяню фруктов, денег на хлопушки и наказала:
– Смотри, никому ни слова, а то на себя же накличешь беду!
В дом Сижэнь возвратилась, лишь когда Баоюй опустил занавески и коляска отъехала.
За коляской шли Минъянь и Хуа Цзыфан, ведя на поводу лошадь Баоюя.
Когда доехали до улицы, где находился дворец Нинго, Минъянь приказал остановить коляску и обратился к Хуа Цзыфану:
– Мы со вторым господином сначала пройдем незаметно в восточный дворец, там побудем немного, а потом уже отправимся в западный, чтобы не вызывать подозрений.
Хуа Цзыфан помог Баоюю выйти из коляски, после чего отвел на место его коня.
– Извини, что доставил тебе столько хлопот, – сказал ему Баоюй на прощанье и исчез за воротами дворца Нинго. Но об этом мы рассказывать не будем.
Служанки между тем после ухода Баоюя стали вовсю развлекаться. Одни играли в облавные шашки, другие – в кости, грызли тыквенные семечки и засыпали весь пол шелухой.
Неожиданно вошла мамка Ли справиться о здоровье Баоюя, но, увидев, что его нет, а служанки увлечены играми, сказала:
– Я здесь редко бываю, потому вы совсем распустились, другие мамки боятся вам слово сказать. Это все Баоюй, он как фонарь на длинном шесте, на других светит, а сам в темноте; думает, все плохие, один он хороший. Смотрите, что вы натворили у него в комнате, все перевернули вверх дном!
Служанки знали, что Баоюй их не станет ругать, а мамка Ли им теперь не указ, поэтому не обращали на нее внимания.
– Как сегодня спал Баоюй? Как ел? – стала выспрашивать мамка.
Но служанки в ответ несли всякий вздор и ворчали:
– Вот назойливая старуха!
– Я вижу в той чашке сладкое молоко, почему вы мне его не дали? – не унималась мамка Ли и, не получив ответа, сама взяла чашку.
– Эй, эй, не трогай! – крикнула одна из служанок. – Это молоко для Сижэнь, узнает Баоюй, что его выпили, – рассердится. А хочешь – скажи ему, что это ты сделала! Мы за тебя не в ответе!
Мамка Ли оробела было, а потом рассердилась:
– Не верю, что Баоюй такой мелочный! Подумаешь – молоко! Я и получше что-нибудь заслужила! Да и кто такая Сижэнь! Баоюй не помнит разве, кто его выкормил своим молоком? Так неужто пожалеет для меня чашку коровьего молока? Вот возьму и выпью нарочно, посмотрим, что он сделает! Вы носитесь с этой дрянной девчонкой Сижэнь, а ведь это я ее воспитала! Скажите на милость, какая персона!
И мамка Ли в сердцах выпила молоко. Тут другая служанка сказала с улыбкой:
– Не удивительно, что вы рассердились! У этих девчонок никакого уважения к старшим! Разве может Баоюй рассердиться из-за чашки молока? Да он вам еще пришлет угощений!
– Знаю я тебя, лису! – обрушилась на нее мамка Ли. – Думаешь, я не помню, как из-за чашки чая выгнали Цяньсюэ! Сама провинюсь, сама и отвечу!
И, возмущенная, она вышла.
Вскоре возвратился Баоюй и приказал пойти встретить Сижэнь. Вдруг он заметил, что Цинвэнь лежит на кровати.
– Заболела? – спросил Баоюй. – Или проигралась?
– Она выиграла сначала, но потом пришла мамка Ли, стала ругаться, и она проиграла, – принялась объяснять Цювэнь. – Вот и легла спать со злости.
– А вы близко к сердцу не принимайте, – улыбнулся Баоюй, – пусть делает что хочет.
В это время пришла Сижэнь, поздоровалась с Баоюем, спросила, где он обедал, когда вернулся домой, и передала привет подругам от матери и сестер. Когда она переоделась и сняла украшения, Баоюй велел подать ей сладкое молоко.
– Мамка Ли его выпила, – доложили служанки.
Баоюй хотел что-то сказать, но Сижэнь не дала ему рта раскрыть.
– Так вот, оказывается, что ты для меня оставил! – вскричала девушка. – Спасибо за заботу! Я сладкое молоко и в самом деле любила и недавно выпила его столько, что желудок расстроился. Потом меня вырвало и лишь тогда полегчало. И хорошо, что мамка Ли его выпила – не пропадать же зря добру. Мне хотелось бы сушеных каштанов. Может, очистишь? А я постелю тебе на кане.
Баоюй принял ее слова на веру, сразу забыл о молоке и, сев поближе к лампе, принялся чистить каштаны. Заметив, что служанки вышли из комнаты, он с улыбкой обратился к Сижэнь:
– Что за девушка была у вас в красном платье?
– Моя двоюродная сестра, – ответила Сижэнь.
Баоюй вздохнул.
– Ты чего вздыхаешь? – удивилась Сижэнь. – Впрочем, понимаю: считаешь, что она недостойна так наряжаться!
– Вовсе нет! – засмеялся Баоюй. – Кто же тогда достоин, если не она? Просто я подумал, что хорошо бы взять ее в наш дом. Уж очень она мила!
– Пусть у меня такая судьба, – холодно усмехнулась Сижэнь. – Но неужели все женщины в нашей семье тоже должны стать рабынями? Вам подавай не только хороших, а еще и красивых служанок!
– Ты вечно что-то придумываешь! – заметил Баоюй. – Почему непременно рабынями? Твоя сестра могла бы жить у нас просто как родственница.
– Ну нет, этого она недостойна! – бросила Сижэнь.
Баоюй не стал больше спорить и продолжал молча чистить каштаны.
– Что же ты замолчал? – улыбнулась Сижэнь. – Может, обиделся? В таком случае – наберись храбрости и купи ее за несколько лянов серебра.
– Даже не знаю, что на это ответить, – произнес Баоюй. – Я хотел лишь сказать, что при ее красоте только и жить в роскошных домах и огромных дворцах, а таким тварям, как мы, здесь не место.
– Подобного счастья ей, правда, на долю не выпало, – сказала Сижэнь, – но для моих тетушки и дядюшки она истинное сокровище, они с детства души в ней не чают, лелеют и холят. Теперь ей семнадцать, приданое все готово, на следующий год ее выдадут замуж.
При слове «замуж» Баоюй вскрикнул невольно, ему стало не по себе, а Сижэнь продолжала:
– Эти несколько лет я почти не виделась с сестрами, а теперь, когда скоро смогу возвратиться домой, никого из них не застану.
Услышав это, Баоюй взволновался, бросил каштаны и спросил:
– Ты собираешься от нас уходить? Почему?
– Я слышала разговор моей матери с братом, – ответила Сижэнь. – Они велели мне потерпеть еще годик, а потом выкупят меня и увезут.
Баоюй еще больше забеспокоился:
– Выкупят? Зачем?
– Как зачем? – воскликнула Сижэнь. – Одно дело те, кто родился в вашем доме[195], другое дело – я. Семья моя живет не здесь, так что иначе быть не может.
– Я тебя не отпущу! – решительно заявил Баоюй. – И ты ничего не сможешь сделать!
– Нет такого закона! – возразила Сижэнь. – Даже из императорского дворца девушек-служанок отпускают по твердо установленным правилам: на сколько лет взяли, через столько и отпускают. А уж в вашей семье и подавно.
Баоюй задумался. Сижэнь рассуждала вполне разумно, и возразить было нечего.
– А если старая госпожа не отпустит? – спросил, помолчав, Баоюй.
– Старая госпожа? – удивилась Сижэнь. – Да прийдись я по сердцу ей или твоей матушке, они заплатили бы нашей семье еще несколько лянов серебра, и я смогла бы остаться. Такое бывает. Но есть служанки гораздо лучше меня. Еще маленькая, я была в услужении у старой госпожи, потом у старшей барышни Ши Сянъюнь, сейчас прислуживаю тебе. И если родные хотят, чтобы я вернулась домой, вам следовало бы, пожалуй, меня отпустить без всякого выкупа. И уж вовсе глупо говорить о том, что ты меня не отпустишь, потому что я тебе хорошо служу. Я и должна хорошо служить, иначе быть не может. А уйду, замена всегда найдется.
Понимая всю справедливость ее слов, Баоюй совсем расстроился:
– Но я хочу, чтобы ты осталась, и незачем бабушке разговаривать с твоей матерью! Мы дадим ей побольше денег, и никуда она тебя не увезет.
– Конечно, насильно меня увозить мама не станет! – согласилась Сижэнь. – С ней можно договориться, тем более если дать денег. А не дадите, она тоже спорить не станет. Правда, в вашей семье подобных случаев не было! Человек – не вещь, которую можно купить, щедро заплатив продавцу, но что толку оставлять меня просто так, разлучать без всякой причины с родными? Ни твоя бабушка, ни твоя матушка на такое не согласятся.
Баоюй подумал, а затем произнес:
– Значит, ты окончательно решила уйти?
– Окончательно, – ответила Сижэнь.
Баоюй снова впал в раздумье: «Кто мог предположить, что эта девушка окажется столь бесчувственной и забудет о долге?»
– Что ж! – произнес он со вздохом. – Знай я наперед, что так будет, не стал бы тебя добиваться! Ведь я сиротой остаюсь!
С этими словами он, совершенно убитый, лег на кровать.
А Сижэнь, надобно вам сказать, услышав, что мать с братом собираются ее выкупать, заявила, что до самой смерти не вернется домой.
– Когда у вас нечего было есть, – сказала девушка, – вы продали меня за несколько лянов серебра. А то с голоду умерли бы. Вам посчастливилось. И мне тоже. Я служанка, а ем с барского стола, никто не бьет меня, не ругает. А вы привели в порядок хозяйство, деньжат подкопили, несмотря на то что умер отец. Но мало ли что может случиться, опять появятся затруднения, а вторично продать меня вы не сможете. Считайте, что я умерла. – Она всплакнула.
Сижэнь была непреклонна, и мать с братом в конце концов согласились. К тому же по договору Сижэнь была продана навечно, но родные ее намеревались воспользоваться добротой господ Цзя, которые не стали бы требовать выкуп. Во дворце Жунго со служанками хорошо обращались, и девушки, прислуживавшие в комнатах старших и младших господ, были в лучшем положении, чем дочери в бедных семьях. Это, пожалуй, и явилось главной причиной того, что родные Сижэнь решили больше не думать о выкупе девушки.
А уж когда приехал Баоюй и они поняли, какие отношения у молодого господина с Сижэнь, у них словно камень свалился с души и даже появились честолюбивые мечты.

Сижэнь совсем еще девочкой заметила, что у Баоюя какой-то странный характер и капризы совсем не такие, как у других детей, да и вообще много всяких причуд. Любимец бабушки, не боявшийся ни отца, ни матери, Баоюй в последнее время совсем распустился. Убедить его в чем-нибудь было невозможно, и Сижэнь, заведя разговор о выкупе, решила испытать Баоюя, чтобы потом его отчитать. Но, увидев, как он расстроился, сама пала духом.
Дело в том, что Сижэнь вовсе не собиралась есть каштаны, просто она боялась, как бы не вышла такая же история, как с Цяньсюэ из-за чая, и решила отвлечь Баоюя. Приказав служанкам убрать каштаны, она пошла посмотреть, что он делает. Заметив на его лице следы слез, Сижэнь улыбнулась:
– Не печалься! Если хочешь, я останусь!
Баоюй сразу повеселел:
– Я не могу выразить словами, как мне хочется, чтобы ты была со мной! Неужели ты не понимаешь?
– Понимаю! Нам хорошо друг с другом! – с улыбкой согласилась Сижэнь. – Но если ты и в самом деле хочешь, чтобы я осталась, одного твоего желания недостаточно. Выполнишь три моих условия, я никогда с тобой не расстанусь, если даже мне будет грозить смерть!
– Скорее говори, какие условия! – вскричал Баоюй. – Я повинуюсь тебе во всем. Дорогая моя, милая сестрица, не то что три, триста твоих условий я охотно выполню. Только не покидай меня, пока в один прекрасный день я не обращусь в прах! Нет! Не в прах! Прах можно осязать! Лучше в дымок, который рассеется от дуновения ветерка. Тогда ты перестанешь видеть меня, а я тебя! Вот и уйдешь куда заблагорассудится!
Сижэнь поспешила зажать ему рот рукой:
– Дорогой мой! Я так сказала, чтобы предостеречь тебя от глупых разговоров! А ты опять чепуху несешь!
– Больше не буду! – пообещал Баоюй.
– Это и есть мое первое условие! – промолвила Сижэнь.
– Исправлюсь, исправлюсь! – замахал руками Баоюй. – А если опять начну говорить глупости, заткни мне рот. Что еще?
Сижэнь продолжала:
– Мне все равно: хочешь ты учиться или только притворяешься, но никогда не говори чего не следует отцу и посторонним людям; отец разгневается, а люди скажут, что ты глуп. Ведь как твой отец рассуждает: «Все у нас в роду учились, а мой сын не желает да еще, когда меня нет, болтает всякие глупости!» Ты ведь каждому, кто прилежно учится, даешь прозвище «книжный червь» и вдобавок говоришь: «Кроме „Минминдэ“[196], нет интересных книг, все остальное выдумали наши предки». За это отец не только сердится, но готов поколотить тебя!
– Молчи! – прервал ее с улыбкой Баоюй. – Это я по недоумию болтал всякую ерунду, впредь такое не повторится! Еще какое условие?
– Не клевещи на буддийских и даосских монахов, – продолжала Сижэнь. – Не заигрывай с девушками, не слизывай помаду с их губ и вообще не предавайся мирским порокам!
– Ладно, согласен! – вскричал Баоюй. – Есть еще? Говори скорее!
– Это все, – ответила Сижэнь. – В общем, будь сдержаннее, не распускай себя. Выполнишь мои условия, меня даже в паланкине с восемью носильщиками отсюда не унесут!
– Это уж ты слишком! – воскликнул Баоюй. – Неужели тебе мало даже паланкина с восемью носильщиками?
– А что тут удивительного! – усмехнулась Сижэнь. – Надо знать свое место, а занимать чужое неинтересно, если даже и выпало бы такое счастье.
Их разговор прервала Цювэнь. Она вошла и сказала:
– Уже пробили третью стражу. Только что старая госпожа присылала справиться, спит ли Баоюй. Я сказала, что спит.
Баоюй велел подать часы и, увидев, что скоро полночь, прополоскал рот, разделся и лег в постель.
Утром Сижэнь поднялась рано, с головной болью, ощущая ломоту и жар во всем теле, глаза припухли. Какое-то время она крепилась, но потом свалилась на кан.
Баоюй сказал об этом матушке Цзя, и та распорядилась позвать лекаря.
– Ничего опасного, – сказал лекарь, осмотрев больную. – Примет лекарство, немного полежит, и все пройдет.
Лекарь выписал рецепт, а Баоюй велел не мешкая приготовить лекарство. После того как Сижэнь его приняла, Баоюй велел укрыть ее потеплее, чтобы хорошенько пропотела, а сам отправился навестить Дайюй.
Дайюй отдыхала после обеда, и служанки занимались кто чем. В доме стояла тишина.
Баоюй отодвинул шелковую занавеску на дверях, вошел и принялся тормошить Дайюй:
– Дорогая сестрица, не успела поесть, и сразу спать!
– Пошел бы лучше прогулялся, – сказала, проснувшись, Дайюй. – Я всю ночь не спала и чувствую себя совершенно разбитой.
– Усталость – пустяки, – возразил Баоюй, – а вот спать после еды вредно! Сейчас я тебя развлеку, и дремота сразу пройдет.
Дайюй закрыла глаза и ответила:
– Я вовсе не сплю, просто хочу отдохнуть. А ты погуляй!
– Куда я пойду? С другими мне скучно, – не унимался Баоюй.
– Тогда сиди смирно, – усмехнулась Дайюй, – поболтаем немного!
– Я тоже лягу, – заявил Баоюй.
– Ну что же, ложись!
– Нет подушки, – сказал Баоюй. – Я на твою лягу!
– Вот еще выдумал! – недовольно произнесла Дайюй. – Разве в соседней комнате нет подушек?! Принеси себе и ложись!
Баоюй вышел и тотчас же возвратился.
– Мне не надо таких подушек, – заявил он. – После каких-то грязных старух!
Дайюй округлила глаза и даже приподнялась:
– Ты поистине моя злая звезда! Ладно уж, возьми эту!
Она бросила ему свою подушку, а себе принесла другую. Они легли рядом, лицом друг к другу.
Дайюй заметила на правой щеке Баоюя красное пятнышко величиной с горошину и приняла его за царапину. Придвинулась ближе, внимательно присмотрелась, потрогала рукой и спросила:
– Кто это тебя так разукрасил?
Баоюй смущенно отвернулся, пряча щеку, и сказал:
– Никто меня не разукрасил. Это я помогал девочкам готовить румяна, наверное, брызги попали мне на лицо.
Он стал искать платок, но Дайюй вытерла ему щеку своим платочком.
– Хорошими делами ты занимаешься! – проговорила она, щелкнув языком. – Занимаешься, и ладно, но зачем выставлять это напоказ? Увидит кто-нибудь – пойдут сплетни и пересуды. Дойдет до отца, и опять всем нам придется за тебя волноваться!
Но Баоюй не слушал девушку, опьяненный каким-то удивительным ароматом, исходившим из ее рукава и вызывавшим истому.
Баоюй попытался заглянуть в рукав, но Дайюй сказала с улыбкой:
– Кто же носит в эту пору года при себе благовония?
– Откуда же аромат? – не переставал удивляться Баоюй.
– Не знаю. Платье висело в шкафу, может быть, оттуда?
Баоюй покачал головой.
– Не думаю. Это какой-то необыкновенный запах, не то что у ароматных лепешек, благовонных шариков и мускусных мешочков.
– Уж не думаешь ли ты, что какой-нибудь святой архат или праведник подарил мне чудесное благовоние? – с язвительной усмешкой заметила Дайюй. – Или же я раздобыла его рецепт? Но рецепта мало, надо еще найти бутоны цветов, росу, иней и снег, чтобы его приготовить! А это могут сделать только родные братья, которых у меня нет. Так что приходится довольствоваться самыми обычными благовониями.
– Стоит мне слово сказать, ты в ответ целый короб! – улыбнулся Баоюй. – Надо тебя проучить, а то ты меры не знаешь.
Он поднялся, поплевал на руки и принялся щекотать Дайюй. Дайюй боялась щекотки и кричала, задыхаясь от смеха:
– Не балуйся, а то рассержусь!
– А будешь болтать что не следует? – улыбнулся Баоюй, отпуская ее.
– Не буду! – пообещала Дайюй, поправляя прическу. И тут же сказала: – Но если у меня есть чудесный аромат, у тебя должен быть теплый аромат.
Баоюй ничего не понял и спросил:
– Что это за теплый аромат?
– До чего же ты глуп! – вздохнула Дайюй, укоризненно покачав головой. – У тебя есть яшма, а яшме под стать лишь золото. Не годится тебе в пару тот, у кого холодный аромат, если у тебя нет теплого аромата?
– Опять ты за свое? – рассмеялся Баоюй. – Ведь только что просила прощенья!
Он снова потянулся к ней, собираясь пощекотать, но девушка взмолилась:
– Дорогой брат, я больше не буду!
– Ладно, – ответил Баоюй, – дай только понюхать твой рукав.
Баоюй схватил ее руку и стал вдыхать аромат.
– Тебе пора! – вдруг заявила Дайюй, отдернув руку.
– Мне и в самом деле пора, но я не могу уйти, – проговорил Баоюй и снова лег.
Дайюй легла рядом и закрыла лицо платочком. Баоюй принялся рассказывать ей всякие небылицы, но Дайюй будто ничего не слышала.
Тогда он стал ее расспрашивать, сколько ей было лет, когда она приехала в столицу, какие пейзажи видела в пути, какие памятники старины есть в Янчжоу, каковы обычаи у тамошнего населения. Дайюй не отвечала. Баоюй испуганно подумал: «Если она уснет, непременно заболеет» – и стал громко говорить:
– Ай-я-я! Я слышал, что у вас в Янчжоу, в ямыне, произошла удивительная история. Ты знаешь о ней?
Серьезный тон и строгое выражение лица Баоюя ввели девушку в заблуждение, и она с любопытством спросила:
– Какая история?
Тут Баоюй, пряча улыбку, стал болтать все, что приходило в голову:
– В Янчжоу есть гора Дай, а в горе – пещера Линь.
– Хватит врать! – рассмеялась Дайюй. – Нет такой горы!
– А ты что, знаешь все горы и реки Поднебесной? – спросил Баоюй. – Погоди, я договорю до конца, а потом ты скажешь.
– Ладно, – махнула рукой Дайюй.
Баоюй продолжал фантазировать:
– В пещере Линь жили оборотни крыс. Однажды, в седьмой день последнего месяца года, царь крыс поднялся на трон и стал держать совет со своими подданными. «Завтра восьмое число, – промолвил он, – все варят рис к празднику. Надо воспользоваться случаем и натаскать. И еще у нас в пещерах не хватает фруктов». Царь крыс вынул указующую стрелу и послал одного смышленого крысенка на разведку. Крысенок возвратился и доложил: «Я побывал везде. Больше всего фруктов и зерна собрано в храме у подножья горы». Царь крыс спросил: «Много ли фруктов и зерна и какие сорта?» – «Риса и бобов полны амбары, – отвечал крысенок. – А фрукты и овощи пяти сортов – красные финики, каштаны, земляной орех, водяной орех и ароматный батат». Царь крыс обрадовался, быстро вынул властную стрелу и спросил: «Кто пойдет воровать рис?» Тотчас же вызвалась одна из крыс. «Кто пойдет воровать бобы?» – снова спросил царь, вытаскивая еще одну стрелу. Вызвалась другая крыса. Остальные тоже получили приказания. Некому только было идти за ароматным бататом. Царь снова вытащил стрелу и спросил:
«Ну, а кто пойдет красть ароматный батат?» Тут выбежал вперед маленький тощий крысенок: «Я пойду».
Царь, да и остальные крысы, не соглашались его отпускать, думали, он слабый, неопытный и трусливый. Но крысенок сказал: «Пусть я мал и немощен телом, зато знаю магические заклинания, остер на язык и смекалист. Поэтому справлюсь лучше других!»
«Неужели?» – не верили крысы. «А у меня свой способ красть, – заявил крысенок. – Встряхнусь, превращусь в клубень батата и буду его потихоньку таскать, пока весь не перетаскаю. Никто и не заметит. По крайней мере это лучше, чем воровать или отнимать силой!»
Тут крысы сказали: «Все это хорошо, но покажи нам сначала, как ты сможешь превратиться в батат!» Крысенок засмеялся: «Очень просто, смотрите». Он встряхнулся и тут же превратился в прелестную маленькую барышню. Крысы зашумели: «Нет, не годится! Ведь ты обещал превратиться в батат, а стал барышней».
Крысенок снова встряхнулся, принял свой прежний вид и сказал:
«Ничего, оказывается, вы не знаете! Ведь „ароматный батат“ – это ароматная яшма[197], дочь сборщика соляного налога господина Линя!»
Дайюй повернулась и даже привстала, вскричав:
– Ох, и задам же я тебе, болтуну! Узнаешь, как надо мной смеяться!
Дайюй надулась, и Баоюй стал просить у нее прощения:
– Милая сестрица, извини! Я больше не буду! Не я виноват – волшебный запах, который исходил от тебя, он напомнил мне это древнее предание.
– Подшутил надо мной, а теперь говоришь, что это древнее предание! – возмутилась Дайюй.
Не успела она это сказать, как на пороге появилась Баочай и со смехом спросила:
– Кто это здесь рассказывает древние предания?
– Сама посмотри! – ответила Дайюй. – Кто еще здесь может болтать? Поиздевался надо мной, а свалил все на древние предания!
– Ах, так это брат Баоюй! – воскликнула Баочай. – Тому, что он знает древние предания, я не удивляюсь! Жаль только, что в нужный момент они вылетают у него из головы. Третьего дня не мог вспомнить стихотворение «Листья банана», которое каждому известно. Даже вспотел, хотя остальные дрожали от холода. А сейчас, значит, у него с памятью все в порядке!
– Амитаба! – воскликнула Дайюй. – Спасибо, сестрица! Ты всегда знаешь, что сказать! За словом в карман не полезешь!
Неожиданно в комнате Баоюя послышался шум. Если вам интересно знать, что там произошло, прочтите следующую главу.

Глава двадцатая

Ван Сифэн поносит завистливого Цзя Хуаня;
Линь Дайюй насмехается над картавой Сянъюнь

Итак, как раз когда Баоюй рассказывал Дайюй историю о крысах-оборотнях, неожиданно вошла Баочай и стала насмехаться над Баоюем, который во время Праздника фонарей никак не мог вспомнить выражение «зеленый воск». Между братом и сестрами завязалась веселая шутливая беседа.
Баоюй больше не опасался, что Дайюй сразу после обеда заснет и ночью ей будет нехорошо, – втроем с Баочай они шутили и смеялись, и сонливость Дайюй будто рукой сняло.
Но тут из комнаты Баоюя донесся шум, и они прислушались.
– Это твоя кормилица ссорится с Сижэнь, – с улыбкой произнесла Дайюй. – Сижэнь по-доброму к ней относится, а мамка Ли злится и всякий раз начинает ее поучать. Совсем из ума выжила.
Баоюй собрался было уйти, но Баочай его удержала.
– Не обижай кормилицу. Она просто ничего не соображает.
– Я это давно заметил! – сказал Баоюй и вышел. У себя в комнате он застал мамку Ли с клюкой.
– Бесстыжая ты девка! – ругала она Сижэнь. – Ведь это я из тебя человека сделала! А ты развалилась на кане, когда я пришла, и не замечаешь меня! Только и думаешь, как бы лестью Баоюя опутать, а он тоже меня ни во что не ставит, только тебя признает! Ведь ты всего лишь служанка, купленная за несколько лянов серебра! А как ведешь себя?! Гнать тебя надо отсюда, замуж выдать за какого-нибудь парня – посмотрим тогда, сможешь ли ты, словно оборотень, пользоваться своими чарами?!
Сижэнь подумала было, что мамка Ли сердится за то, что она не встала при ее появлении, и начала оправдываться:
– Я заболела, потею, укрылась с головой одеялом и не заметила, что вы пришли.
Но, услышав, что она обольщает Баоюя и ее надо выдать замуж, Сижэнь смутилась, обиделась и, не выдержав, заплакала.
Баоюй вначале не знал, как ему быть, но потом решил вступиться за Сижэнь и сказал мамке Ли, что Сижэнь действительно больна и только сейчас приняла лекарство.
– Не веришь, – добавил он, – спроси у других служанок.
Тут мамка Ли еще больше разозлилась.
– Ты только и признаешь эту лису, а я для тебя ничего не значу! – напустилась она на Баоюя. – Ты велишь мне у них о чем-то спрашивать? Тебе они во всем потакают, а Сижэнь слушаются! Знаю я все эти штучки! Вот отведу тебя к бабушке да к матушке и расскажу, что здесь творится! Я тебя грудью выкормила, а мне теперь даже чашку молока выпить нельзя? Разрешаешь служанкам перечить мне! Выгнать хочешь?
Мамка Ли заплакала. Но в этот момент вошли Баочай и Дайюй и принялись ее уговаривать:
– Тетушка, будьте великодушнее к ним!
Мамка Ли стала жаловаться, что ее обидели, не преминув упомянуть о том, как она накануне выпила молоко и как из-за чашки чая выгнали Цяньсюэ.
Фэнцзе, которая в это время в верхней комнате подсчитывала доходы и расходы, услышав шум, сразу сообразила, что это опять ворчит мамка Ли. Она проигралась сегодня и теперь ищет, на ком бы сорвать досаду, вот и принялась распекать служанок Баоюя.
Фэнцзе пошла в комнату Баоюя, взяла мамку Ли за руку и сказала:
– Не сердитесь, нянюшка! После большого праздника старая госпожа еще не совсем пришла в себя! Вы человек пожилой, не пристало вам ругаться с девчонками вместо того, чтобы их наставлять! Неужели вы хотите рассердить старую госпожу? Скажите, кто вас обидел, и я накажу обидчика. А сейчас пойдемте ко мне: я угощу вас жареным фазаном, выпьем винца.
Она увела за собой мамку Ли, на ходу приказывая Фэнъэр:
– Возьми нянину палку и подай платок, чтобы вытереть слезы.
Мамка Ли, не чуя под собой ног, причитая, поспешила за Фэнцзе.
– На что мне моя старая жизнь! Пусть я погорячилась, нарушила правила приличия, поскандалила, пусть меня назовут бессовестной, все равно это лучше, чем быть козлом отпущения у этих потаскушек.
Баочай и Дайюй были очень довольны таким оборотом дела, захлопали в ладоши и закричали:
– Спасибо Фэнцзе, что налетела, как ветер, и увела старуху!
Баоюй покачал головой и вздохнул:
– Никак не пойму, зачем обижать слабых! Кто-то из девушек ее обидел, а она всю вину свалила на Сижэнь!
Не успел он договорить, как Цинвэнь, стоявшая рядом, выпалила:
– Мы что, сумасшедшие ее обижать?! Кто обидел, пусть отвечает! А других впутывать нечего!
Сижэнь, чуть не плача, обратилась к Баоюю:
– Это из-за меня твою кормилицу обидели, а ты сейчас других обидел! Мало тебе, что я расстроена?
Баоюй, видя, что Сижэнь нездорова и к тому же огорчена, смягчился и стал ее уговаривать отдохнуть и поспать. Когда же заметил, что у Сижэнь сильный жар, не захотел уходить, а прилег рядом и сказал ласково:
– Лечись и не думай о пустяках!
– А я и не думаю, – с холодной усмешкой возразила Сижэнь, – иначе минуты не смогла бы прожить в вашем доме! Ведь здесь что ни день, то скандал! Но если ты из-за меня будешь других обижать, мне это припомнят, стоит лишь провиниться, и все хорошее, что я сделала, обернется злом для меня!
Из глаз ее полились слезы, но она заставила себя успокоиться, не желая волновать Баоюя.
Вскоре служанка, выполнявшая разные поручения, принесла лекарство второго настоя[198]. Так как Сижэнь уже пропотела, Баоюй не велел ей вставать, а сам подал лекарство, после чего приказал служанкам постелить ей на кане.
Сижэнь сказала Баоюю:
– Тебе пора обедать. А не хочешь – все равно пойди к бабушке, посиди с ней, поиграй с барышнями, а потом вернешься. Мне хочется побыть одной.
Сижэнь вынула из волос шпильки, сняла кольца и легла. Лишь после этого Баоюй встал и отправился в покои матушки Цзя.
После обеда матушка Цзя села играть в кости с несколькими старыми мамками и няньками, а Баоюй, ни на минуту не забывавший о Сижэнь, возвратился к себе. Сижэнь спала глубоким сном. Ему тоже захотелось спать, но время было раннее, и он не лег.
Служанки Цинвэнь, Цися, Цювэнь и Бихэнь отправились поразвлечься к Юаньян и Хупо. В передней сидела одна Шэюэ. От нечего делать она бросала игральные кости. Баоюй с улыбкой спросил:
– Почему ты не пошла с ними?
– Денег нет, – ответила Шэюэ.
– Под кроватью лежит целая куча денег, – сказал Баоюй, – неужели тебе мало?
– Все уйдут веселиться, а кто будет присматривать за комнатами? Сижэнь заболела. А в доме горят лампы, топятся печи. Старые служанки за день и без того сбились с ног, пусть отдохнут. Девочки тоже устали, им надо немного развлечься. А я тут посижу.
Баоюй подумал, что девушка эта очень напоминает Сижэнь, и улыбнулся:
– Можешь идти, я здесь побуду!
– Тогда мне тем более надо остаться, – возразила Шэюэ. – А чем плохо, если мы посидим и поговорим?
– О чем? – спросил Баоюй. – По-моему, это неинтересно! Да, кстати, ты утром жаловалась, что у тебя голова чешется. Все равно делать нечего, давай расчешу тебе волосы.
– Что ж, давай, – согласилась Шэюэ.
Она принесла шкатулку с туалетными принадлежностями, зеркало, вынула шпильки и распустила волосы. Баоюй взял гребень и начал расчесывать. Но едва он успел два-три раза провести гребнем, как на пороге появилась запыхавшаяся Цинвэнь – она прибежала за деньгами. Увидев Шэюэ и Баоюя, Цинвэнь усмехнулась:
– Ах, вот оно что! Кубками обменяться не успели, а уже до волос добрались![199]
– Иди, я и тебя причешу! – со смехом сказал Баоюй.
– Я недостойна такой великой чести! – съязвила Цинвэнь.
Она схватила деньги и выбежала из комнаты.
Шэюэ сидела у зеркала, Баоюй стоял у нее за спиной, и оба в зеркале улыбались друг другу.
– Во всем доме она самая болтливая, – заметил Баоюй.
Шэюэ жестом остановила его. В этот момент из-за дверной занавески с шумом вбежала Цинвэнь.
– Это я болтливая? Ну-ка, давай объяснимся!
– Иди своей дорогой, – со смехом сказала Шэюэ. – Чего привязалась?
– Защищаешь его! – рассмеялась Цинвэнь. – Вы меня не морочьте! Думаете, я ничего не понимаю? Погодите, вот отыграюсь, потом с вами счеты сведу!
С этими словами она убежала.
Баоюй расчесал Шэюэ волосы и приказал постелить ему, чтобы не тревожить Сижэнь. Ночью ничего примечательного не случилось.

На следующее утро Сижэнь почувствовала себя лучше и съела немного рисового отвара. Лишь тогда Баоюй успокоился и после завтрака отправился навестить тетушку Сюэ.
Наступил первый месяц. Время, когда занятия в школе прекращаются, женщины перестают заниматься вышиванием и делать всем совершенно нечего. И вот в эту пору Цзя Хуаню захотелось развлечься. Выйдя как-то из дому, он увидел Баочай, Сянлин и Инъэр, которые играли в облавные шашки, и решил тоже сыграть.
Баочай всегда хорошо относилась к Цзя Хуаню, как и к Баоюю, и уступила ему свое место. Каждый ставил по десять монет.
Первую партию Цзя Хуань выиграл и был очень доволен. Но, проиграв затем несколько партий подряд, стал горячиться. В последней партии пришла его очередь метать кости. Чтобы выиграть, надо было набрать не меньше шести очков. Цзя Хуань в сердцах швырнул кости на стол. Одна легла тут же, на ней было два очка, другая откатилась в сторону.
– Одно очко! Одно! – крикнула Инъэр, захлопав в ладоши.
Цзя Хуань вытаращил глаза и заорал:
– Шесть! Семь! Восемь!
Но кость вдруг повернулась кверху единицей и остановилась. Цзя Хуань схватил ее и потянулся за деньгами, заявив, что было четыре очка.
– Я сама видела одно! – запротестовала Инъэр.
Но Баочай, видя, что Цзя Хуань рассердился, сделала Инъэр знак глазами молчать и сказала:
– Ты уже взрослая, а нарушаешь правила! Неужели господа станут тебя обманывать? Значит, не хочешь отдавать деньги?
Инъэр не осмелилась перечить барышне и, затаив обиду, отдала деньги, бормоча:
– А еще господа называются! На такие гроши даже я не позарилась бы! Недавно второй господин Баоюй проиграл мне больше, но сердиться не стал! А когда все деньги у него растащили служанки, лишь посмеялся…
Баочай прикрикнула на нее, и она замолчала.
– Куда мне до Баоюя! – произнес Цзя Хуань и заплакал. – Вы все боитесь его, всячески угождаете, а меня каждый может обидеть, потому что я не сын госпожи.
– Дорогой братец, не говори так, а то над тобой будут смеяться, – стала уговаривать его Баочай и еще раз отчитала Инъэр.
В это время пришел Баоюй и спросил:
– Что здесь произошло?
Цзя Хуань не осмелился произнести ни слова. Баочай хорошо знала, что в семье Цзя младшие братья боятся старших, но Баоюй не любил, когда его боялись.
«Детей воспитывают родители, кому же понравится, если я стану вмешиваться? К тому же я принадлежу к прямой ветви рода, а Цзя Хуань – сын наложницы. Если я стану относиться к нему как к младшему, пойдут сплетни, да и неизвестно, станет ли он меня слушаться».
Запала ему в голову и другая, довольно странная мысль. Вы не представляете какая! Баоюй с самого детства постоянно находился в окружении сестер, родных – Юаньчунь и Таньчунь и двоюродных – Инчунь и Сичунь, а также родственниц: Ши Сянъюнь, Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Девушки были для него олицетворением кротости, мужчин же он считал грязными тварями и совершенно ими не интересовался. Но, следуя заветам великого мудреца[200], он не осмеливался нарушать правила взаимоотношений с родителями, дядьями и братьями. Себя же он не причислял к мужчинам и никогда не думал о том, что должен служить примером для младших братьев. Вот почему Цзя Хуань и другие младшие братья не очень его боялись, хотя старались ему уступать, чтобы не вызвать недовольства матушки Цзя.
Но Баочай ничего этого не знала и, опасаясь, как бы Баоюй не стал отчитывать младшего брата, поспешила выгородить Цзя Хуаня.
– Как можно плакать в такой праздник? – возмутился Баоюй. – Если здесь не нравится, иди играть в другое место. Ты без конца учишься и совсем заучился! Если, к примеру, какая-то вещь не нравится, надо найти другую, ту, что похуже – бросить, взять ту, что получше. Сколько ни плачь, ведь лучше не станет. Ты же хотел развлечься, а сам расстроился и все равно не уходишь!
Пришлось Цзя Хуаню уйти.
Мать Цзя Хуаня, наложница Чжао, увидев сына в слезах, спросила:
– Кто тебя обидел?
– Я играл с сестрой Баочай, – стал жаловаться Цзя Хуань, – а Инъэр меня обругала да еще деньги отняла. Потом явился брат Баоюй и велел мне убраться.
– Зачем ты к ним лезешь? – напустилась Чжао на сына. – Бесстыжая тварь! Не мог поиграть в другом месте?
В это время мимо окна проходила Фэнцзе. Услышав слова наложницы Чжао, она подошла и спросила:
– Что это вы на Новый год расшумелись? Если мальчишка набедокурил, поучи его, зачем же ругать? Ведь у него есть отец, да и госпожа о нем заботится. Провинился – пусть старшие его и накажут. Он сын нашего господина, так что есть кому наказать его, а тебе зачем вмешиваться? Братец Цзя Хуань, выходи скорее, пойдем ко мне поиграем!
Цзя Хуань боялся Фэнцзе больше, чем госпожи Ван, поэтому, как только она его позвала, сразу выбежал. Наложница Чжао тоже не осмелилась возражать Фэнцзе.
– А ты мямля! – стала выговаривать мальчику Фэнцзе. – Сколько раз тебе говорила: ешь, пей, играй с братьями, сестрами и тетками, которые тебе нравятся. Но ты слушаешь не меня, а тех, кто тебя учит обманывать и мошенничать. Вместо того чтобы держаться с достоинством, как подобает господину, ты ведешь себя как слуга и еще упрекаешь других в несправедливости! Проиграл несколько монет и раскис! Сколько ты проиграл?
– Сто или двести монет, – ответил Цзя Хуань.
– Эх ты! А еще господин! Проиграл каких-то две сотни монет и устроил скандал!
Она повернулась и приказала:
– Фэнъэр, принеси связку монет! Сейчас во внутренних комнатах играют барышни, отведи к ним Цзя Хуаня! А ты, – обратилась она снова к Цзя Хуаню, – если и дальше будешь себя так вести, я сама тебя хорошенько поколочу да еще учителю велю шкуру с тебя спустить! Твой старший брат давно зубы на тебя точит, и если бы не я, он пнул бы тебя ногой в живот так, что кишки вылезли бы! А сейчас уходи! – крикнула она.
Цзя Хуань почтительно кивнул, взял у Фэнъэр деньги и отправился играть с Инчунь и другими сестрами. Но об этом мы рассказывать не будем.

Баоюй болтал и смеялся с Баочай, когда в комнату вошла служанка и доложила:
– Приехала барышня Ши Сянъюнь.
Баоюй сразу же хотел пойти повидаться с Ши Сянъюнь, но Баочай с улыбкой сказала:
– Погоди, вместе пойдем!
Она поднялась с кана, и они отправились в комнаты матушки Цзя.
Ши Сянъюнь уже была там. Едва Баоюй и Баочай вошли, как она встала, приветствовала их и справилась о здоровье.
– Где ты сейчас был? – спросила у Баоюя находившаяся тут же Дайюй.
– У старшей сестры Баочай, – ответил Баоюй.
– Вот я и говорю, что, если тебя не привязать, ты все время будешь там! – с холодной усмешкой произнесла Дайюй.
– Выходит, я должен играть только с тобой и одну тебя развлекать? – возразил Баоюй. – Стоило мне зайти к Баочай, как ты уже ворчишь.
– Этого еще не хватало! – воскликнула Дайюй. – Какое мне дело, где ты бываешь? И кто тебя заставляет меня развлекать? Можешь вообще не обращать на меня никакого внимания!
Рассерженная, она убежала к себе. Баоюй бросился за ней следом:
– Опять ты ни с того ни с сего рассердилась! Ну, пусть я сказал лишнее, все равно могла бы посидеть, поговорить с другими.
– А ты меня не учи! – вспылила Дайюй.
– Я не учу, – проговорил Баоюй, – но сердиться вредно для здоровья.
– Пусть вредно для здоровья, пусть даже я умру, тебе что за дело? – крикнула Дайюй.
– Зачем ты так? – укоризненно произнес Баоюй. – Разве можно в новогодний праздник говорить о смерти?
– Назло буду говорить! – заявила Дайюй. – Вот возьму сейчас и умру! А ты живи хоть сто лет, если смерти боишься!
– Как тут бояться смерти? Наоборот, – с улыбкой сказал Баоюй. – Буду ее призывать, чтобы ты со мной вечно не ссорилась!
– Это верно! – поддакнула девочка. – Лучше умереть, чем все время ссориться!
– Я сказал, что лучше умереть мне, – возразил Баоюй, – к другим это не относится.
В это время пришла Баочай звать Баоюя.
– Идем скорее, сестрица Ши Сянъюнь тебя дожидается.
Она увлекла его за собой. Дайюй еще больше расстроилась, отвернулась к окну и заплакала.
Прошло время, достаточное для того, чтобы выпить две чашки чаю, когда Баоюй возвратился. Увидев его, Дайюй еще громче заплакала. Баоюй в нерешительности остановился и стал подыскивать ласковые слова, чтобы утешить ее, но, к его удивлению, Дайюй не дала ему рта раскрыть:
– Ты зачем снова пришел? Позволь уж мне самой думать о жизни и смерти, у тебя сейчас есть с кем играть! Она и читать может, и стихи сочиняет, и поговорить умеет лучше меня. Она ведь обманом тебя увела, чтобы ты не сердился! А ты зачем-то вернулся!
Баоюй подошел к ней и тихо сказал:
– Ты умница, а не понимаешь, что близкие родственники не должны соперничать с дальними, новые друзья – со старыми! Я хоть и глуп, но эту истину понимаю. Ты мне близкая родственница, а Баочай – всего лишь двоюродная сестра со стороны второй тетушки по материнской линии. Кроме того, ты приехала раньше, мы едим с тобой за одним столом, часто спим вместе, вместе играем. Она же здесь только недавно, разве может она с тобой соперничать?
– Значит, я с ней соперничаю? – возмутилась Дайюй. – Но я поступаю так, как велят мне мои чувства!
– И у меня есть чувства! – перебил ее Баоюй. – Или ты считаешься только со своими чувствами, а мои для тебя ничего не значат?
Дайюй потупилась и долго молчала, прежде чем произнести:
– Ты всегда сердишься, когда чей-нибудь поступок тебе не нравится, а не замечаешь, сколько неприятностей доставляешь другим! Возьмем, к примеру, сегодняшний день: ведь холодно. Почему же ты снял свой теплый плащ?
– Увидел, что ты злишься, и снял, – улыбнулся Баоюй. – Тоже со злости!
– Вот простудишься, и опять пойдут всякие разговоры, – со вздохом произнесла Дайюй.
В это время в комнату вошла Ши Сянъюнь и, картавя, сказала с улыбкой:
– Милый братец, сестрица Линь, вы всегда вместе, а меня бросили!
– Ох уж эта картавая, до чего любит болтать! – засмеялась Дайюй. – Не может выговорить «второй брат», а все «милый» да «милый»! Вот будем играть в облавные шашки, так ты, наверное, только и сможешь сказать: «Один, два, тли!»
– Смотри, привыкнешь и тоже начнешь картавить! – засмеялся Баоюй.
– Она никому не спустит! – улыбнулась Сянъюнь. – Только и знает, что насмехаться! Думает, сама лучше всех! Но есть один человек, которого высмеять невозможно. Если же она сумеет, признаю ее победительницей.
Дайюй спросила, кого она имеет в виду.
– Сестрицу Баочай. Сумеешь подметить ее недостатки, буду считать тебя героиней.
– А я-то думаю – кто же это? – усмехнулась Дайюй. – Оказывается, она! Где уж мне с ней соперничать!
Баоюй поспешил перевести разговор на другую тему.
– Мне, конечно, с тобой не сравниться! – продолжала между тем Сянъюнь. – Об одном лишь молю – чтобы у сестрицы Линь был картавый муж и чтобы он все время ей повторял: «ой», «люблю», «ох», «люблю»! Амитаба! Воображаю, как это было бы забавно!
Баоюй рассмеялся, а Сянъюнь стремительно выбежала из комнаты.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.