Можно жить

Сначала едем в Сан-Жан. Перед зданием – лавочки, пластмассовые столики с пляжными зонтами. И ни одного человека.

Заходим. В фойе висит большой ватман, на нем – разноцветные отпечатки рук и ног, спрашиваю у Мариэль, чьи они, она отвечает – пожилых людей. Представила, как старики окунают руки и ноги в краску и оставляют на ватмане свои следы.

Дом престарелых разделен на четыре части: Незабудка, Глициния, Мимоза и Гортензия. Чтобы лучше запомнить.

Заходим в комнату аниматоров. Комната завалена коробками с игрушками, мячами и кеглями. Разглядываю полки с музыкальными дисками и фильмами. Нахожу: Эдит Пиаф, Луи де Финес и т. д. Столики с кисточками и красками, коробки с настольными играми. Посреди комнаты – большое инвалидное кресло. Знакомлюсь с аниматором. Он высокий и смуглый. Показывает мне бумажку с досуговой программой на неделю, чего там только нет: и просмотр фильмов, и танцы, и лото, и викторины. Пожилые люди здесь и рисуют, и вяжут, и занимаются садоводством.

Идем в Сан-Экзюпери. Он совсем рядом. Здесь самые тяжелые больные. В основном, лежачие. К ним не пускают. Ходим по коридорам, разглядываем картины, нарисованные от руки, карандашами и фломастерами. Подходим к железной двери с кодом. Я не выдерживаю и заглядываю в окно. Вижу несколько человек, сидящих на диванах, седую бабушку, играющую на фортепиано.

Раз в год в городе устраивается карнавал. И шествие планируют так, чтобы проходило мимо дома престарелых, чтобы желающие старики могли присоединиться. К лежачим карнавальные труппы приходят отдельно.

Едем в Сан-Андрэ. Подъезжаем к большому красному зданию. Мариэль говорит, что оно самое старинное. Здесь нет тяжелобольных. В основном, здоровые. Им разрешается ходить в кино, кафе, общаться с друзьями.

Заходим в палату. Одна бабушка сидит в кожаном кресле, к которому прикреплен пластмассовый столик, другая – лежит пластом, практически не шевелится. Мы подходим к сидящей. У нее бело-синий халат в цветочек, седые волосы, зачесанные назад. Ее зовут Мадам Жан Гонтье (Madame Jeanne Gonthier).

«Я работала на ферме. У меня трое детей, семь внуков и восемь правнуков, — показывает фотографии на стене. Улыбается. — Родные ко мне приезжают редко, живут в других городах». Продолжает улыбаться. У нее больные ноги, ходить не может. Почти все время сидит.

Вспоминает о родителях, которых давно нет. Мы расспрашиваем о детях и внуках. Потом прощаемся. Удивляюсь, как можно так много улыбаться.

Спускаемся на первый этаж, вижу – салон красоты, большие зеркала, красивые женщины на плакатах.

«И это для пожилых людей?» — спрашиваю.

«Да», — отвечает Мариэль.

Оказывается, родственники могут сюда приходить чуть ли не каждый день, в любое время, даже ночью. В доме престарелых они могут поесть и остаться ночевать.

Только не ко всем приходят.

Здесь кормят хорошо: каждый день десерт, сырная тарелка, красное вино. Столики как в ресторане, на каждом – ваза с цветами. В ложках лежат капсулы таблеток, у кого одна, у кого – две. Ресторанов здесь несколько. На каждом этаже – свой.

Заходим в палату. Она завешана фотографиями и распечатками в рамах.

— Что это? – показываю на распечатки.
— Мои стихи – отвечает дедушка.
Его зовут Месье Рожэ Лондрэ (Monsieur Roger Londres).

У него пышные седые брови, очки. Внимательный взгляд. На тумбочке – стопка книг, телефон с большими кнопками, ярко-желтый магнитофон. Он читает поэму. Понимаю не всё, но слышу слово «l`amour». Значит о любви.

На стене висит портрет женщины в очках. Это его жена. Рядом с портретом – фотография деревенского дома. Жена умерла, и он переехал сюда. Спрашиваю, печатался ли он где-нибудь. Отвечает – нет. Пятьдесят лет проработал механиком в деревне. А стихи так, для себя.

Выходим из Сан-Андрэ. Думаю о том, что здесь нет грязного белья и запаха мочи, как в наших домах престарелых. Не кормят супом с разваренными макаронами, не ползают тараканы. А значит – можно жить.