Роман «Сон в красном тереме». Том второй. Глава 61 — 70

Чтобы не пострадали невиновные, Баоюй берет вину на себя;
пользуясь своими правами, Пинъэр вершит справедливый суд

Сянъюнь, опьянев, засыпает на подушечке из опавших лепестков гортензии;
Сянлин, озорничая, измазывает в грязи новую юбку из гранатового шелка

Когда в закатный час подули ветры,
Летел по небу одинокий гусь.
Слились река и небо воедино,
А гусь летел, превозмогая грусть.
Есть среди фишек «Согнутая лапа»^[134], —
Намек туманный отгадать берусь…

В «Элегии о девяти печалях»^[135]
О чем поведал древний человек?
О том, что скоро при луне осенней
Тот одинокий гусь найдет ночлег.

Все рассмеялись и закричали:
–Тут наверняка скрыт какой-то смысл!..
Дайюй взяла со стола орех, повертела в руках и произнесла:

«Ореха плод», и вдруг – «валек из камня»^[136].
Несхожесть двух понятий велика!
Но почему в дворах и переулках
Упрямый раздается стук валька?– он, человек, даже в разговорах за вином должен уметь воскрешать великие дела прошлого: пусть «стук валька» (то есть тяготы жизни, житейские заботы) не заглушает размышления на высокие темы.»>^[137]

Итак,
приказ был выполнен. У остальных получилось не так интересно, в каждой
фразе повторялось слово «долголетие», набившее оскомину, да и вообще
ничего оригинального не было.
Игра между тем продолжалась. Партнеры поменялись местами: Сянъюнь теперь играла с Баоцинь, Ли Вань – против Сянъюнь.
Ли
Вань загадала слова «тыква-горлянка», Сянъюнь ответила «зеленая». Обе
сразу догадались, что имеется в виду, и выпили по глотку вина. Сянъюнь
стала играть с Баоцинь в «угадывание пальцев» и, проиграв, попросила
Баоцинь дать наказ: что выполнить перед тем, как пить вино, и что после.
Баоцинь со смехом произнесла:
–«Прошу вас влезть в котел»^[138] – ты же сама придумала этот приказ!
–Прекрасно!– закричали все.– Это выражение весьма кстати!
Сянъюнь не растерялась и произнесла в ответ:

Вскипают волны и бурлят,
Беснуется стихия вод– ответил Чжоу Син. Лай Цзюньчэнь так и сделал и сказал Чжоу Сину: «Вас обвиняют в тяжелом преступлении, прошу вас влезть в этот котел». Тогда Чжоу Син испугался и признался, что замышлял заговор.»>^[139],
Вздымаясь посреди реки,
Хотят обрызгать небосвод^[140].
Канатом лодки обвязав,
Припомнишь Цао Цао флот…^[141]
Но лучше в шторм не уплывай, —
Не проще ль отложить поход?

Все зашумели, захлопали в ладоши:
–Смех, да и только! Она нарочно затеяла эту игру, чтобы нас уморить!
Все стали торопить Сянъюнь выпить вино, с нетерпением ожидая, что она скажет дальше.
Сянъюнь не спеша выпила, взяла палочками кусочек утятины, съела, затем выловила из чашки половину утиной головы.
–Говори!– закричали ей.– Хватит есть!
Сянъюнь подняла палочки и произнесла:

…Все ж эта уточка не то,
Что за столом девица;
Ее головке ни к чему
Бальзам цветка корицы^[142].

Все так и покатились со смеху. К Сянъюнь подошли служанки, сказали:
–Барышня
Сянъюнь шутить мастерица! Но надо ее оштрафовать, пусть над нами не
насмехается. Когда это мы мазали голову коричным бальзамом? Пусть даст
нам хоть немного, тогда намажем!
–Она собиралась вам дать бутылочку,– засмеялась Дайюй,– да побоялась, как бы вас в краже не обвинили!
Никто
не обратил внимания на эти слова, только Баоюй и Цайюнь. Баоюй опустил
голову, а Цайюнь смутилась и покраснела. Баочай бросила выразительный
взгляд на Дайюй. Та поняла, что сказала лишнее. Она ведь хотела
подшутить над Баоюем, совершенно не подумав, что может обидеть Цайюнь.
Чтобы загладить неловкость, Дайюй поспешно включилась в игру.
Баоюй
в это время играл в паре с Баочай, и та произнесла «бао» – драгоценный.
Баоюй сразу понял иронию: она имела в виду его «драгоценную яшму, в
которую вселилась душа».
–Ты вздумала надо мной посмеяться,
сестра,– сказал Баоюй.– Я сразу понял намек! Только не сердись! Итак,
«чай» – «шпилька»!
–Что ты хочешь этим сказать?– спросили все.
–Ничего
особенного. Просто сестра Баочай произнесла «бао» – драгоценность,
полагая, что я отвечу «юй» – яшма, она не ожидала, что вместо «юй» я
произнесу «чай»! А ведь в одном из древних стихотворений есть строки:
«Сломалась яшмовая шпилька, угасла красная свеча…»
–Эти строки не
годятся, они касаются определенного события и не вяжутся ни с одной
вещью, которая находится поблизости,– запротестовала Сянъюнь.–
Оштрафовать обоих!
–Я не согласна!– возразила Сянлин.– Пусть эти строки касаются определенного события, но их можно найти в литературе.
–Ну,
нет!– заметила Сянъюнь.– Слов «баоюй» – драгоценная яшма – нигде не
найти. Ни в древних книгах, ни в стихах, ни в летописях, ни в хрониках…
Разве только в какой-нибудь новогодней надписи… Но это не в счет…
–Вы не правы, барышня,– вновь возразила Сянлин.– Недавно мне довелось читать пятисловные уставные стихи Чэнь Цаня^[143],
где есть такая строка: «Много в том крае яшмы найдешь драгоценной…»
Разве не помните? А у Ли Ишаня я нашла такую строку: «Драгоценная
шпилька не будет валяться в грязи…» Я засмеялась и подумала: «Их имена
встречаются даже в танских стихах!»
–Ловко она поддела Сянъюнь!– закричали все.– Штраф, штраф!
Возразить было нечего, и пришлось Сянъюнь выпить штрафной. После этого все снова заняли свои места, и игра продолжалась.
Матушки
Цзя и госпожи Ван дома не было, все чувствовали себя свободно и
веселились вовсю. Игравшие в «угадывание пальцев» громко выкрикивали
цифры, то и дело слышался смех, сверкали жемчуга и яшма, мелькали
красные кофты и зеленые юбки.
Когда, наигравшись, все собрались
расходиться, вдруг обнаружилось, что исчезла Сянъюнь. Подумали, что она
отлучилась по нужде, и решили подождать. А не дождавшись, отправили
людей на поиски. Сянъюнь нигде не было. Поднялся переполох. Прибежала
жена Линь Чжисяо с несколькими женщинами посмотреть, справляется ли
Таньчунь со служанками, не безобразничают ли они, пользуясь тем, что
госпожа Ван в отъезде. А то, чего доброго, напьются.
Таньчунь поняла, зачем пришла жена Линь Чжисяо, поднялась ей навстречу и сказала:
–Вы пришли поглядеть, что мы здесь делаем? Не беспокойтесь. Мы немного выпили, для веселья.
–Идите отдыхать,– сказали в свою очередь госпожа Ю и Ли Вань.– Мы сами позаботимся, чтобы никто не выпил лишнего.
–А
мы и не беспокоимся,– промолвила жена Линь Чжисяо.– Барышни не пьют,
даже когда их угощает старая госпожа, а уж без нее и подавно. Так, самую
малость для веселья. Я не проверять пришла, просто думала, что нужна.
Веселитесь вы здесь давно, неплохо бы добавить закусок. После вина надо
хорошенько поесть.
–Вы правы, тетушка. Это как раз мы и
собирались сделать,– сказала Таньчунь и велела подать пирожные.
Девочки-служанки поспешили выполнить приказание.
–Идите к себе,– обратилась Таньчунь к женщинам.– А хотите, побеседуйте с тетушкой Сюэ, мы пошлем в зал вина, выпьете!
–Что вы, что вы, барышни!– вскричали женщины.– Не нужно!
Они постояли еще немного и вышли. Пинъэр провела рукой по лицу.
–Горит, даже неловко было к ним подойти. Давайте кончать пиршество, а то как бы они опять не пришли! Неудобно!
–Не волнуйся,– успокоила ее Таньчунь,– ведь мы пьем ради веселья.
Вошла девочка-служанка и, хихикая, сказала:
–Барышня Ши Сянъюнь захмелела и сейчас спит на скамейке за горкой.
–Не кричи!– зашикали на нее и пошли в сад.
Сянъюнь
и в самом деле сладко спала на скамейке в укромном местечке, вся
усыпанная лепестками гортензии. Даже веер, который она выронила из рук,
был весь в лепестках. Вокруг вились пчелы и бабочки. Подушкой девушке
тоже служили лепестки, завернутые в платок.
Девушкой можно было
залюбоваться, до того она была хороша; но все едва сдерживали смех.
Стали будить Сянъюнь, пытались ее поднять.
Но Сянъюнь никак не могла проснуться и во сне объявляла застольные приказы и читала стихи:

Вино прозрачно, если брали воду
Из самого душистого ручья^[144].
Но не ослепни, коль, наполнив чаши,
Заметишь блеск янтарного луча^[145].
Как выпьешь, устремись к луне, поднявшись
К верхушке мэйхуа – на пятый счет^[146].
Но пьяный, спотыкаясь, возвращайся, —
И друг к тебе на помощь подойдет!^[147]

–Проснись!– тормошили ее сестры.– Идем есть! Еще простудишься на этой каменной скамейке!
Наконец Сянъюнь открыла глаза, чистые, как осенние воды Хуанхэ, обвела всех взглядом и почувствовала, что пьяна.
А
случилось это вот как: выпив лишнего, Сянъюнь пошла освежиться, забрела
в этот укромный уголок, прилегла отдохнуть и незаметно уснула.
Когда
Сянъюнь немного пришла в себя, служанки подали ей таз с водой, зеркало и
туалетный ящик. Быстро умывшись, она смазала кремом лицо, попудрилась,
причесалась и вместе с сестрами отправилась в сад Благоухающих роз. Две
чашки крепкого чая, отрезвляющий «камешек» и, наконец, две чашки кислого
отвара сделали свое дело: Сянъюнь почувствовала себя лучше.
Тем временем девушки велели отнести Фэнцзе фруктов и закусок. Фэнцзе не осталась в долгу и тоже прислала подарки.
После
того как пирожные были съедены, все разбрелись. Одни стали любоваться
цветами, другие – резвящимися в пруду рыбками. Словом, каждый
развлекался как мог.
Таньчунь и Баоцинь сели за шахматы, а Баочай и Сянъюнь наблюдали за их игрой. Баоюй и Дайюй о чем-то болтали вполголоса.
Вскоре
вновь появилась жена Линь Чжисяо со служанками. У одной из них было
скорбное выражение лица, а из глаз лились слезы. Она не решалась войти в
беседку и, опустившись на колени у входа, отбивала поклоны.
Таньчунь
в это время, боясь потерять фигуру, сосредоточила все внимание на
шахматной доске. Жена Линь Чжисяо терпеливо ждала. Когда наконец
Таньчунь повернула голову, чтобы попросить чаю, и заметив ее, спросила, в
чем дело, жена Линь Чжисяо указала на плачущую женщину:
–Это
мать служанки Цайпин, той самой, что в услужении у четвертой барышни
Сичунь. Она работает в саду. Уж очень остра на язык. Я велела не болтать
лишнего, так она мне такого наговорила, что и рассказать стыдно! Ее
надо выгнать вон!
–А почему вы не доложили об этом старшей госпоже Ли Вань?– спросила Таньчунь.
–Она
велела мне обратиться к вам,– ответила жена Линь Чжисяо.– Я как раз
встретила госпожу Ли Вань, когда она шла в зал к тетушке Сюэ.
–Ну а второй госпоже Фэнцзе почему не доложили?– снова спросила Таньчунь.
–Не
доложила, и ладно,– вмешалась Пинъэр,– я сама скажу госпоже. Можно,,
конечно, эту женщину выгнать, если она не знает, приличий, а потом
сказать об этом госпоже Ван, когда та вернется. А пока, барышня, решайте
сами, что с ней делать!
Таньчунь согласно кивнула и снова углубилась в шахматы. Женщину увели, но об этом мы рассказывать не будем.
Дайюй с Баоюем между тем продолжали беседу.
–Уж
очень хитра сестрица Таньчунь,– говорила Дайюй.– Шагу сама не
сделает, все на других сваливает. Способностей никаких, а видишь, именно
ей поручили ведать хозяйственными делами!
–Ты просто не
знаешь!– возразил Баоюй.– Потому и говоришь так. Как раз когда ты
болела, Таньчунь отдала сад на откуп служанкам, и сейчас там не сорвешь
ни травинки. К тому же она урезала кое-какие расходы, а заявила, что это
мы с Фэнцзе сделали. Таньчунь не только хитра, но и расчетлива!
–Не
так уж это и плохо,– промолвила Дайюй.– Расходов у нас и в самом деле
чересчур много. Я хоть и не ведаю хозяйственными делами, но иногда на
досуге подсчитываю, и выходит, что расходов у нас куда больше, чем
доходов. Если так и дальше пойдет, мы скоро, пожалуй, не сможем свести
концы с концами.
–Как бы то ни было, мы с тобой недостатка ни в чем не будем испытывать,– вскричал Баоюй.
На этом они закончили разговор, и Дайюй пошла в зал искать Баочай, чтобы поболтать с нею.
Баоюй
тоже собрался уходить, но тут к нему подошла Сижэнь с овальным подносом
в руках, на котором стояли две чашки со свежезаваренным чаем.
–Ты
куда?– спросила она Баоюя.– Я подумала, что вам захочется пить, и
принесла чай, а ты уходишь. И сестрица Дайюй убежала!
–Вон она!– Баоюй указал пальцем вслед удалявшейся Дайюй.– Можешь ей отнести!
Он взял с подноса чашку, а Сижэнь побежала за Дайюй. Она догнала девушку уже в зале, где та разговаривала с Баочай.
–У меня всего одна чашка,– словно извиняясь, сказала Сижэнь.– Возьмите, а я еще налью.
–Я пить не хочу,– промолвила Баочай,– мне нужно только прополоскать рот.
Она взяла чашку и, набрав в рот чаю, отдала Дайюй.
–Пейте, я еще налью,– с улыбкой сказала Сижэнь.
–Ты же знаешь, что доктор не велел мне много пить,– заметила Дайюй.– Полчашки вполне достаточно, спасибо тебе за заботу!
Она допила чай, поставила на поднос чашку, а Сижэнь пошла к Баоюю за второй чашкой.
–Где Фангуань?– поинтересовался Баоюй.– Что-то ее не видно.
–Не знаю,– ответила Сижэнь.– Только что была здесь, играла в «бой на травинках».
Баоюй побежал к себе и увидел Фангуань – она спокойно спала на кровати.
–Вставай, идем играть!– разбудил ее Баоюй.– Скоро есть пора!
–Вы
только и знаете, что пить вино, а меня совсем забыли,– обиженно
произнесла Фангуань.– Я целых полдня проскучала! А потом легла спать.
Что еще оставалось мне делать?!
–Ладно, вечером выпьем!– пообещал Баоюй.– Когда вернемся. Я прикажу Сижэнь позвать тебя к столу! Согласна?
–Как-то
неловко мне с вами пить без Оугуань и Жуйгуань,– заметила Фангуань.–
Да и лапша ваша мне не по вкусу. Утром я почти ничего не ела и только
что попросила тетушку Лю принести мне чашку супа и полчашки риса. А уж
вечером выпью в свое удовольствие, пусть только мне никто не мешает.
Дома я могла сразу выпить два-три цзиня лучшего хуэйцюаньского вина, а
когда стала актрисой, мне запретили пить, чтобы не испортила голос. За
последние несколько лет я ни капли не выпила. И хочу сегодня
вознаградить себя за долгое воздержание!
–Это легко устроить!– сказал Баоюй.
В
это время тетка Лю принесла Фангуань в коробе чашку куриного супа с
фрикадельками из крабов, жареную утку с винной подливкой, соленые
гусиные лапки, четыре пирожка с начинкой из тыквы, приготовленной на
сливочном масле, и большую чашку горячего ароматного риса.
Чуньянь поставила все это на стол, положила палочки для еды и наполнила чашку рисом.
–Один жир!– проворчала Фангуань.– Есть невозможно!
Она съела чашку отвара с рисом, немного гусиных лапок, а остальное отставила.
Блюда
так вкусно пахли, что Баоюй не выдержал, съел пирожок и велел Чуньянь
налить ему полчашки супа и положить туда рис; все показалось ему очень
вкусным и ароматным.
Глядя на него, Чуньянь и Фангуань только смеялись.
После обеда Чуньянь хотела отослать остатки еды на кухню, но Баоюй сказал:
–Ешь сама, а покажется мало, я велю принести еще!
–Хватит
и этого!– ответила Чуньянь.– Только недавно сестра Шэюэ прислала нам
два подноса с пирожными, так что я не голодна.
Она съела все, что осталось, кроме двух пирожков, и сказала:
–А это для мамы. Если вечером мне дадите еще чашечки две вина, я буду совсем довольна.
–Оказывается,
ты тоже любишь вино?– улыбнулся Баоюй.– Ладно, выпьешь сколько
захочешь. Сижэнь и Цинвэнь тоже выпить не прочь, только стесняются. А
сегодня есть повод, так что выпьем в свое удовольствие. Кстати, я только
что вспомнил, что хотел поручить тебе одно дело. Возьми Фангуань под
свою опеку. Она нуждается в заботе. А Сижэнь одной не управиться.
–Не волнуйтесь, я знаю,– успокоила его Чуньянь.– Вы мне только скажите, как быть с Уэр!
–Передай тетушке Лю, чтобы завтра же ее прислала сюда,– приказал Баоюй.– Я сам распоряжусь!
–Вот и хорошо,– засмеялась Фангуань.
Чуньянь
велела девочкам-служанкам подать воды для мытья рук и налить чаю, а
сама, собрав со стола посуду, передала ее взрослой служанке, вымыла руки
и отправилась к тетке Лю.
Между тем Баоюй отправился в сад Благоуханных роз искать сестер. Фангуань с полотенцем и веером в руках последовала за ним.
Как только Баоюй вышел со двора, он увидел Сижэнь и Цинвэнь, они шли, держась за руки.
–Вы куда?– спросил Баоюй.
–За тобой,– ответили девушки.– Стол уже накрыт.
Баоюй сказал, что только сейчас поел.
–Ты
как котенок,– засмеялась Сижэнь,– только и делаешь что ешь. Но все
равно, хоть ты и сыт, должен составить нам компанию.
–Ты тоже
изменница!– произнесла Цинвэнь, ткнув Фангуань пальцем в лоб.– Чуть
что, бежишь подкрепляться. Когда вы успели сговориться? А нам ни слова!
–Не сговаривались они,– возразила Сижэнь.– Все получилось случайно.
–Выходит, мы ему не нужны,– промолвила Цинвэнь.– Завтра уйдем, пусть Фангуань ему прислуживает.
–Мы-то можем уйти,– заметила Сижэнь,– а ты нет!
–Именно
я и должна уйти раньше всех!– заявила Цинвэнь.– Ведь я ленива,
неповоротлива, характер у меня скверный. И вообще я ни на что не гожусь.
–А
кто будет чинить плащ из павлиньего пуха, если Баоюй снова его
прожжет?– засмеялась Сижэнь.– Ты уж со мной не спорь! Что бы я тебе ни
поручила, ты, как говорится, ни разу нитку в иголку не вдела. А ведь я
не ради себя, ради Баоюя старалась. Но стоило мне на несколько дней
уехать, как ты, совершенно больная, всю ночь напролет трудилась ради
него?! В чем же дело?.. Сказала бы прямо! Зачем дурочку из себя строить и
насмехаться над другими?
Цинвэнь фыркнула. Так, разговаривая
между собой, они вошли в зал, где была тетушка Сюэ, сели за стол и
принялись есть. Баоюй положил в чашку немного рису и делал вид, что тоже
ест.
За чаем все развеселились, шуткам не было конца.
Служанки побежали в сад, нарвали цветов и трав, сели в кружок и стали играть в «бой на травинках».
–У меня «ива Гуаньинь»!– воскликнула одна.
–А у меня «сосна архата»^[148],– ответила другая.
–У меня «бамбук царевны»!– крикнула третья.
–А у меня «банан красавицы»…
–А у меня «пятнистая бирюза»…
–А у меня «лунная роза»…
–А у меня «пион, такой, как в пьесе „Пионовая беседка“.
–А у меня мушмула из пьесы «Лютня».
–Зато у меня «трава сестер»!– неожиданно заявила Доугуань.
Все умолкли, никто не знал, что может идти в сравнение с «травой сестер».
–А у меня «орхидея супругов»!– первая нашлась Сянлин.
–«Орхидея супругов»!– воскликнула Доугуань.– Ничего подобного не слышала.
–Если
на стебле один цветок, это простая орхидея,– пояснила Сянлин,– если
несколько – душистая. Если два цветка и один ниже другого, это «орхидея
братьев», если они на одном уровне – это «орхидея супругов». Вот глядите
– на моей ветке два цветка на одном уровне,– разве это не «орхидея
супругов»?!
Доугуань нечего было возразить, она встала и с улыбкой произнесла:
–Значит,
если на одном стебле два цветка разной длины, то это «орхидея отца и
сына»? А когда цветы обращены в разные стороны, это – «орхидея врагов»?
Как тебе не стыдно! «Орхидею супругов» ты просто выдумала! Скорее всего
потому, что твой милый вот уже полгода с лишним как уехал.
Сянлин покраснела и едва сдержалась, чтобы не ущипнуть Доугуань, но потом решила все обратить в шутку.
–Ох и дрянной у тебя язык! Только и знаешь, что болтать всякий вздор!
Сянлин хотела встать, но Доугуань повалила ее на землю и крикнула Жуйгуань:
–Иди скорее сюда, помоги вырвать ее гадкий язык!
Девушки катались по земле, остальные хлопали в ладоши и смеялись:
–Осторожней! Здесь лужа! Как бы Сянлин не намочила свою новую одежду!
Обернувшись,
Доугуань и в самом деле увидела лужу, оставшуюся после недавнего дождя,
но, увы, поздно,– Сянлин уже намочила подол. Доугуань, чувствуя себя
виноватой, отпустила Сянлин и убежала. Все стали смеяться и тоже
разбежались, опасаясь гнева Сянлин.
Сянлин поднялась с земли. С юбки капала грязная зеленоватая вода. Возмущенная девушка принялась всех и вся поносить.
К
ней подбежал Баоюй. Он видел, что девушки играют в «бой на травинках», и
решил к ним присоединиться. Отошел, чтобы нарвать цветов, и вдруг
смотрит – девушки, смеясь, убежали, а Сянлин отжимает подол.
–Почему они убежали?– удивился Баоюй.
–Я
сказала, что у меня есть «орхидея супругов», а они заявили, что нет
такой орхидеи, что все это я выдумала, чтобы посмеяться над ними,–
объяснила Сянлин.– Доугуань повалила меня на землю, и я замочила юбку.
Баоюй улыбнулся.
–«Орхидея супругов», говоришь? В таком случае у меня есть ветка «водяной орех близнецов»!
Он вытащил веточку водяного ореха с двумя сросшимися стеблями, а у девушки взял «орхидею супругов».
–Супруги! Близнецы! Не все ли равно!– вскричала Сянлин.– Вы лучше поглядите на мою юбку! Она вконец испорчена!
–Тебя
толкнули в грязь?– не поверил своим глазам Баоюй, глядя на выпачканную
юбку Сянлин.– Очень жаль. Гранатовый шелк просто не терпит грязи!
–Этот
шелк недавно привезла барышня Баоцинь,– сказала Сянлин,– и подарила
по куску мне и барышне Баочай. Мы сшили юбки. Сегодня я впервые ее
надела.
–Для вас ничего не стоит каждый день портить по такой
юбке,– произнес Баоюй, топнув с досады ногой.– Но ведь это подарок
барышни Баоцинь, только у тебя и у Баочай есть такие юбки, а ты ее взяла
и испортила. Наверняка Баоцинь обидится!.. Да и тетушка Сюэ тебя
поругает. Говорят, она часто вас упрекает за то, что не умеете беречь
вещи.
Сочувствие Баоюя растрогало Сянлин.
–Вы правы! У меня есть еще несколько юбок, но такая всего одна! Будь хоть что-то похожее, я бы тотчас переоделась.
–Не
вертись, иначе вся испачкаешься,– предостерег Баоюй.– Я вспомнил! В
прошлом месяце Сижэнь сшила себе точно такую юбку, еще ни разу не
надевала, она соблюдает траур. Хочешь, я ей скажу, чтобы она дала юбку
тебе?
Сянлин с улыбкой покачала головой:
–Не нужно! Ведь мне будет неловко, если об этом узнают!
–А
что особенного?– возразил Баоюй.– Когда у Сижэнь кончится траур,
отдашь взамен то, что ей понравится! И не упрямься! На тебя не похоже!
Скрывать здесь нечего, можешь рассказать обо всем сестре Баочай.
Главное, не сердить тетушку.
Сянлин подумала и решила, что Баоюй прав.
–Будь по-вашему,– сказала она.– Не стану я обижать вас отказом! Только попросите Сижэнь принести юбку сюда! Я подожду.
Обрадованный
Баоюй побежал выполнять ее просьбу и по дороге думал: «Хорошая девушка!
Как жаль, что у нее нет родителей! Ведь даже фамилии своей она не
помнит, совсем маленькую ее похитили и продали настоящему деспоту!»
Потом мысли его обратились к Пинъэр:
«Когда-то с Пинъэр тоже случилась неприятная история, но Сянлин еще больше не повезло».
Придя домой, Баоюй обо всем рассказал Сижэнь.
Надо
сказать, что все в доме жалели Сянлин, Сижэнь с ней дружила, и, щедрая
по натуре, выслушав Баоюя, она не раздумывая вытащила из сундука юбку и
вместе с Баоюем побежала к Сянлин. Та терпеливо ждала.
–До чего же ты озорная!– упрекнула ее Сижэнь.– Вот и доигралась!
–Спасибо тебе, сестра!– Сянлин виновато улыбнулась.– Кто мог подумать, что эта паршивка так зло надо мной подшутит.
Она
взяла юбку, развернула, тщательно осмотрела – юбка была в точности
такая, как ее собственная. Попросив Баоюя отвернуться, девушка быстро
переоделась.
–Дай-ка мне твою юбку,– попросила Сижэнь.– Я потом
тебе ее пришлю. А то принесешь домой, заметят и станут допытываться,
что случилось.
–Возьми, дорогая сестра, и отдай кому хочешь!– сказала Сянлин.– У меня теперь есть твоя, и та мне больше не нужна!
–Уж очень ты щедрая!– не без иронии воскликнула Сижэнь.
Сянлин в знак благодарности дважды ей поклонилась, а Сижэнь взяла ее юбку и ушла.
Баоюй
тем временем выкопал палочкой ямку в земле, собрал опавшие лепестки и
усыпал ими дно ямки. Затем положил в ямку «орхидею супругов» и «водяной
орех близнецов», прикрыл лепестками, засыпал ямку землей и притоптал.
–Да
что же это вы делаете?!– воскликнула Сянлин, дотронувшись до руки
Баоюя.– Недаром о вас рассказывают всякие небылицы! Посмотрите, какие у
вас грязные руки! Хоть бы вымыли!..
Баоюй рассмеялся и побежал мыть руки. Ушла и Сянлин, но вдруг обернулась и окликнула Баоюя.
–Что тебе?– отозвался Баоюй.
Сянлин
ничего не ответила, лишь рассмеялась. Баоюй понял, что она хочет ему
что-то сказать, но не решается. Тут к ней подошла служанка Чжэньэр и
сказала:
–Идем скорее, вторая барышня Инчунь тебя ждет!
Сянлин набралась смелости и, покраснев, обратилась к Баоюю:
–Ни о чем не рассказывайте старшему брату Сюэ Паню!
–Неужели ты думаешь, что я свихнулся и, как говорится, полезу в пасть тигру?!
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Во дворе Наслаждения пурпуром устраивают ночной пир;
во дворце Нинго хоронят умершего от пилюль бессмертия

Не ведает пион сердечных чувств,
Но сердце человека тронуть может…

Какое здесь блаженство, в этом месте,
Где мы справляем день рожденья вместе…

–Не надо!– закричали все.– Не надо никаких поздравлений. Спой что-нибудь другое!
Пришлось Фангуань спеть арию «Когда любуюсь я цветами», начинающуюся со слов:

Перья изумрудного луаня
Украшают пышную метлу,
Хэ – святая дева – на досуге
Лепестки опавшие метет.

Пока
она пела, Баоюй взял со стола пластинку, прочел нанесенную на ней
строку «Не ведает пион сердечных чувств…» и, когда Фангуань умолкла,
задумчиво посмотрел на нее. Сянъюнь взяла у него пластинку и отдала
Баочай.
Баочай бросила кости – оказалось шестнадцать очков, шестнадцатой по счету была Таньчунь.
Смущенно улыбаясь, она вытащила из стакана пластинку, прочла надпись на ней, бросила пластинку на стол и густо покраснела.
–Здесь много непристойных слов! В такую игру могут играть только мужчины, и то не дома!
Все
удивились, а Сижэнь принялась с любопытством разглядывать пластинку.
Под изображенным на ней цветком абрикоса была подпись «Божественный
цветок Яшмового пруда» и стихи:

Возле солнца красный абрикос,
Опершись на облако, цветет.

Затем
следовало пояснение: «Девушка, которая вытащит эту пластинку, обретет
благородного мужа; следует поздравить ее, выпить по кубку вина, после
чего выпить с ней вместе».
–Так вот оно что!– засмеялись все.–
Ничего особенного! Просто шутка! Таких пластинок одна-две, не больше.
Стала же наша родственница женой государя, так почему бы тебе ей не
уподобиться?
Все принялись было поздравлять Таньчунь, но она
запротестовала. И все же ее заставили выпить. Таньчунь предложила не
играть больше в эту игру, но никто и слышать не хотел.
Сянъюнь
сунула кости Таньчунь в руку, та встряхнула их и высыпала на стол.
Выпало девятнадцать очков, таким образом, пластинку из стакана должна
была тащить Ли Вань.
–Замечательно!– вскричала Ли Вань, вытащив пластинку.– Посмотрите, как интересно!
На пластинке был цветок сливы, подпись «Холодная красота в морозное утро» и стихи:

Беседка за бамбуковой оградой
Наполнит сердце негой и отрадой.

За подписью шло пояснение: «Выпей кубок, и пусть следующий бросает кости».
–В самом деле, интересно!– воскликнула Ли Вань.– Итак, кости бросает следующий!
Она
выпила вино и передала кости Дайюй. Дайюй бросила – выпало восемнадцать
очков. На сей раз тянуть пластинку должна была Сянъюнь.
Сянъюнь
засучила рукава и, поиграв пальцами, вытащила пластинку с изображением
ветки яблони-китайки и надписью: «Приятен и сладок глубокой ночью сон».
Стихотворные строки гласили:

Боюсь, что в саду бегонии
Заснули глубокой ночью…^[149]

–Лучше бы вместо «глубокой ночью» было «на камне холодном»,– засмеялась Дайюй.
Раздался
взрыв смеха – Дайюй намекала на случай, когда Сянъюнь, опьянев, уснула
на каменной скамье. Сянъюнь, однако, не растерялась и, показав пальцем
на лодку, стоявшую на шкафу, вскричала:
–А ты не болтай! Садись в лодку и плыви домой!
Все так и покатились со смеху.
Когда
смех утих, прочли пояснение к приказу: «Приятен и сладок глубокой ночью
сон». В пояснении говорилось: «Вытащивший эту пластинку велит выпить по
кубку сидящим по обе стороны от него».
–Амитаба!– со смехом захлопала в ладоши Сянъюнь.– Замечательная пластинка!
По одну сторону от нее сидела Дайюй, по другую – Баоюй. Им обоим наполнили кубки.
Баоюй
выпил половину и незаметно передал кубок Фангуань, которая допила
оставшееся вино. Дайюй, продолжая беседовать, сделала вид, будто пьет, а
сама тайком вылила вино в полоскательницу.
Сянъюнь между тем
снова бросила кости. Выпало девять очков. Девятой по счету оказалась
Шэюэ. Она вытащила пластинку с изображением на одной стороне чайной розы
и надписью: «Как изящен прекрасный цветок», а на другой – строкой из
древнего стихотворения:

И для бутонов чайных роз
Раскрыться наступает час^[150].

Затем шло пояснение: «Все сидящие за столом пьют по три кубка вина в честь уходящей весны».
–Как это понимать?– с недоумением спросила Шэюэ.
Баоюй нахмурился, быстро спрятал пластинку и сказал:
–Давайте лучше выпьем!
Но
все выпили не по три кубка, а по три глотка. Следующей кости бросала
Шэюэ, а тащила пластинку Сянлин. Она оказалась десятой по счету. На
пластинке был цветок лотоса на двух сросшихся стеблях и надпись: «Два
стебля сплелись вместе, предвещая счастье», на обратной стороне – строка
из старинного стихотворения:

Сплелись на деревьях ветки, —
Это – пора цветенья!– // Это – пора цветенья! – строка из стихотворения сунского поэта Чжу Шучжэня «Опадают цветы». Полный текст стихотворения:»>^[151]

Пояснение гласило: «Вытащившему эту пластинку следует осушить три кубка, остальным – по одному».
Затем кости бросала Сянлин, а пластинку тащила Дайюй, шестая по счету.
–Что бы мне такое вытащить!– задумчиво промолвила она.
Поколебавшись
немного, Дайюй вытащила пластинку с цветком мальвы и надписью «Одиноко
грустишь под ветром и росой». На обратной стороне была строка из
древнего стихотворения:

Не ветер весенний виновен в разлуке,
Зачем же вздыхать напрасно?^[152]

и пояснение к приказу: «Один кубок пьет вытащивший эту пластинку, второй – тот, кто вытащил пластинку с пионом».
–Замечательно!– засмеялись все.– Кого еще сравнишь с мальвой, если не Дайюй!
Дайюй,
смеясь, выпила вино и бросила кости, а пластинку тащила Сижэнь,
двадцатая по счету… Сижэнь вытащила пластинку с цветущей веточкой
персика и надписью «Чудесные виды Улина», а также стихами:

Вдруг персик покраснел, увидев,
Что будет целый год весна^[153]

В
пояснении было сказано: «Вытащивший эту пластинку пьет один кубок, а
также по одному кубку пьют все ровесники, однофамильцы и тот, кто
вытащил пластинку с цветком абрикоса».
–До чего ж интересно!– засмеялись все.
Стали
вспоминать, сколько кому лет. Оказалось, что Сянлин, Цинвэнь и Баочай
родились в один год, а Дайюй даже в один час с Сижэнь, а вот
однофамильцев у Сижэнь не нашлось.
Вдруг Фангуань воскликнула:
–Моя фамилия тоже Хуа, я выпью с Сижэнь!
Снова осушили по кубку.
–О
ты, которой судьба предназначила благородного мужа,– проговорила
Дайюй, обращаясь к Таньчунь.– Ведь ты вытащила цветок абрикоса, так пей
же и не задерживай нас!
–Замолчи!– вспыхнула Таньчунь.– Сестра Ли Вань, дай ей пощечину, тебе это с руки!
–Ну что ты, мне ее жаль!– возразила со смехом Ли Вань.– Ведь судьба не послала ей благородного мужа!
Раздался
взрыв смеха. Когда все успокоились, Сижэнь снова собралась бросать
кости, но в этот момент кто-то постучал в дверь. Оказалось, это тетушка
Сюэ прислала своих служанок за Дайюй.
–Который час?– удивились все.
–Третья стража,– последовал ответ,– уже пробило одиннадцать.
Баоюй не поверил и потребовал часы. Время и в самом деле близилось к полуночи.
–Мне пора,– заявила Дайюй, вставая.– Надо принимать лекарство.
–И нам пора,– откликнулись другие.
Сижэнь и Баоюй запротестовали было, сказав, что никого, кроме Дайюй, не отпустят, но тут вмешались Ли Вань и Таньчунь.
–Время позднее,– возразили они.– И не надо засиживаться, нарушать правила.
–Тогда выпьем еще по кубку и разойдемся,– решила Сижэнь.
Все
выпили, велено было зажечь фонари, и Сижэнь проводила гостей до беседки
Струящихся ароматов на берегу речки. Вскоре она вернулась, ворота
заперли, и игра продолжалась.
Сижэнь наполнила вином несколько больших кубков, поставила на поднос вместе с фруктами и закусками и поднесла старым нянькам.
Все были навеселе, с азартом играли в «угадывание пальцев», проигравшие пели песни.
Уже
наступило время четвертой стражи, а пир продолжался. Няньки в свое
удовольствие ели и пили да еще старались стащить что-нибудь со стола.
Наконец вино было выпито, со стола убрано, служанки подали чай для
полоскания рта, после чего все разошлись.
Раскрасневшаяся от вина,
словно нарумяненная, Фангуань со слегка нахмуренными бровями и чуть
прищуренными глазами была еще очаровательней, чем обычно. Она опьянела и
сейчас безмятежно спала, уронив голову Сижэнь на плечо.
–Сестра,– бормотала она сквозь дрему,– послушай, как громко стучит у меня сердце!
–А кто велел тебе столько пить?– упрекнула ее Сижэнь.
Чуньянь и Сыэр, захмелев, давно спали. Цинвэнь хотела было их разбудить, но Баоюй сказал:
–Пусть спят! И мы давайте вздремнем!
И он, едва коснувшись подушки, тотчас же погрузился в сон…
Сижэнь тихонько приподняла Фангуань, уложила рядом с Баоюем, а сама легла на тахту.
Едва забрезжил рассвет, Сижэнь открыла глаза и, увидев в окно ясное голубое небо, воскликнула:
–Ой, как поздно!– и принялась будить Фангуань. Девочка сладко спала, свесив голову на край кана. Баоюй тоже проснулся.
–Уже утро?– с улыбкой произнес он и вместе с Сижэнь стал будить Фангуань.
Фангуань села на постели и, еще не совсем придя в себя, принялась протирать глаза.
–И не стыдно тебе!– сказала Сижэнь.– Напилась вчера до потери сознания и разлеглась!
Увидев, что спала рядом с Баоюем, Фангуань соскочила на пол и только и могла произнести:
–Как же я… – Она смущенно улыбнулась.
–Знай я, что ты рядом,– произнес Баоюй,– непременно разрисовал бы тебе лицо тушью!
Тем временем девочка-служанка подала таз для умывания.
–Вчера я доставил хлопоты другим,– промолвил Баоюй,– а нынче вечером придется самому устроить угощение.
–Может, не стоит?– запротестовала Сижэнь.– Пойдут толки, пересуды.
–Ничего
особенного!– возразил Баоюй.– Подумаешь, разок-другой повеселимся…
Что мы, пить не умеем?! Целый кувшин прикончили! И как назло, вино
кончилось в самый разгар веселья.
–Вот и хорошо! Теперь можно
продолжить,– заметила Сижэнь,– Все вчера хватили лишнего. Цинвэнь,
позабыв всякий стыд, даже песни пела.
–Ты и сама пела! Неужели не помнишь?– улыбнулась Сыэр – Все пели!
Девушки покраснели и рассмеялись. В этот момент вошла Пинъэр
–Прошу пожаловать нынче ко мне на угощение,– сказала она.– И не вздумайте отказываться. Не прощу!
Ее пригласили сесть, подали чаю.
–Как жаль, что сестрицы Пинъэр вчера не было с нами!– с улыбкой воскликнула Цинвэнь.
–А что вы делали?– спросила Пинъэр.
–Это
– секрет,– ответила Сижэнь.– Всю ночь веселились На праздниках у
старой госпожи и то не бывает так. Представь, целый кувшин вина распили!
А потом песни пели, забыв всякий стыд.
–Хороши, нечего
сказать!– засмеялась Пинъэр.– Вино у меня взяли, а пригласить не
пригласили и теперь еще дразните, хвастаетесь!
–Сегодня он устраивает угощение и собирается лично тебя пригласить,– сказала Цинвэнь,– так что жди!
–Кто «он»?– улыбнулась Пинъэр.
Цинвэнь покраснела и замахнулась на Пинъэр:
–Вечно ты придираешься!
–Тьфу,
бесстыжая!– шутливо воскликнула Пинъэр.– Счастье твое, что я сейчас
занята. Скоро пришлю кого-нибудь из служанок вас приглашать. Только
попробуйте не прийти!
С этими словами она поднялась и ушла, как ни уговаривал ее Баоюй посидеть хоть немного.
Между тем Баоюй привел себя в порядок и сел пить чай. Вдруг он заметил под тушечницей листок бумаги и недовольно сказал:
–Суют все куда попало!
–В чем дело?– удивились Сижэнь и Цинвэнь.– Опять кто-нибудь провинился?
–Посмотрите, что это там!– Баоюй указал пальцем на тушечницу.– Наверняка забыли убрать.
Цинвэнь
вытащила листок и отдала Баоюю. Там было написано: «Ничтожная Мяоюй,
стоящая за порогом, почтительно и смиренно кланяется и поздравляет вас с
днем рождения».
–Кто принес эту записку?– спросил Баоюй.– Почему мне ничего не сказали?
Сижэнь и Цинвэнь решили, что это письмо от какого-нибудь важного лица, и бросились расспрашивать служанок:
–Кто вчера принимал письмо?
В комнату вбежала Сыэр и с улыбкой обратилась к Баоюю:
–Эту записку прислала Мяоюй. Я сунула ее под тушечницу, а потом выпила и забыла сказать вам!
–А мы-то думаем, от кого письмо!– вскричали служанки.– Стоит ли по пустякам поднимать шум!
–Дайте
мне лист бумаги!– распорядился Баоюй, растер тушь, но, прежде чем
писать, заглянул в записку: «Ничтожная… стоящая за порогом», вот как
назвала себя Мяоюй. А как же он должен себя называть? Баоюй думал,
думал, но никак не мог придумать. «Надо бы посоветоваться с сестрой
Баочай,– решил было он,– но она может сказать, что все это вздор. Уж
лучше пойти к сестрице Дайюй».
Баоюй спрятал письмо в рукав и
отправился к Дайюй. Миновав беседку Струящихся ароматов, он увидел, что к
нему приближается Сюянь.
–Куда ты, сестра?– спросил Баоюй.
–К Мяоюй,– ответила та,– хочу с ней поговорить!
Баоюй удивился:
–Ведь она странная, нелюдимая, никого видеть не хочет! А тебя, видимо, уважает!
–Не
знаю, уважает ли,– возразила Сюянь,– но мы с ней давно знакомы, почти
десять лет были соседями, когда она жила в кумирне Паньсянсы. В то
время мы арендовали у кумирни дом, своего не имели. Я часто ходила к
Мяоюй, она учила меня писать иероглифы, помогала чем могла. Моя семья
тогда очень нуждалась. Потом мы переехали к родственникам и вскоре
узнали, что Мяоюй тоже сюда переехала. Судьба вновь нас соединила. И
дружба наша стала еще крепче.
Рассказанное Сюянь поразило Баоюя, как гром с ясного неба.
–Так
вот оно что!– воскликнул он радостно.– Теперь мне понятно, почему и в
речах своих, и в манерах ты непринужденна, словно плывущий в облаках
аист! Я просто не знал, как быть с Мяоюй, хотел с кем-нибудь
посоветоваться. Сама судьба нас свела. Научи меня, сестра, как
поступить!
Он вытащил из рукава поздравление Мяоюй и отдал Сюянь.
–А
она такая же,– сказала Сюянь, прочитав письмо,– вечно несет всякий
вздор. Разве именуют себя в поздравительных письмах прозвищем? Мяоюй,
как говорится, «ни монашка, ни мирянка, ни женщина, ни мужчина». Кто ее
поймет?
–Ее многие не понимают,– заметил Баоюй.– Человек она
необычный. Но она надеется, что я ее пойму, потому и прислала мне это
письмо. Я думал, думал, каким прозвищем себя назвать в ответном письме, и
отправился к сестрице Дайюй за советом. А теперь, к счастью, встретил
тебя!
Сюянь окинула Баоюя взглядом, подумала и с улыбкой сказала:
–Недаром
пословица гласит: «Лучше один раз увидеть, чем много раз услышать».
Теперь мне понятно, почему сестрица Мяоюй прислала тебе такое письмо, а в
прошлом году позволила наломать веток сливы. Она к тебе благосклонна. И
я могу сказать почему. Я часто слышала, как Мяоюй говорит: «Наши
предки, с династий Хань, Цзинь, Тан и вплоть до периода Пяти династий и
династии Сун не создали выдающихся стихов. Из всего написанного удачными
можно назвать лишь несколько строк:

Пусть и тысячу лет не дрогнет
У железных ворот порог, —
Все равно «земляной пампушки»
Человеку не избежать!»^[154]

Вот
почему она и сказала, что стоит за порогом. Ей по душе Чжуан-цзы,
поэтому она иногда называет себя «не от мира сего». Напиши она так в
письме, ты мог бы в ответ назвать себя мирянином. Себя Мяоюй не считает
мирянкой, потому что ушла от мира, но ты порадовал бы ее, если бы назвал
себя скромно мирянином. Написав «стоящая за порогом», она хотела
сказать, что не переступала порога мирской суеты. Ты же, чтобы ей
сделать приятное, назови себя «Отгороженный порогом».
Тут Баоюя осенило, и он воскликнул:
–Так вот почему наша кумирня называется кумирней Железного порога! Извини, сестра, побегу писать письмо Мяоюй!
Сюянь
отправилась в кумирню Бирюзовой решетки, а Баоюй, вернувшись к себе,
написал письмо, начав словами «Отгороженный порогом, тщательно вымыв
руки, почтительно приветствует вас». Закончив писать, он побежал к
кумирне Бирюзовой решетки и бросил письмо в дверную щель.
После
обеда все собрались в гости к Пинъэр. В саду Благоуханных роз было
жарко, и она решила устроить празднество в зале Тенистого вяза, где
накрыли несколько столов.
Все были рады повеселиться. Госпожа Ю пришла вместе с наложницами Пэйфэн и Селуань, юными и шаловливыми.
Им
не часто приходилось бывать в саду, и сейчас, в обществе остальных
девушек, они чувствовали себя словно птицы, выпущенные из клетки.
Известно, что родственные души быстро находят друг друга, и вскоре,
забыв о том, что здесь госпожа Ю, наложницы весело шутили и смеялись
вместе со всеми.
Но не будем вдаваться в подробности, а расскажем о том, что происходило в зале Тенистого вяза.
Пир
был в самом разгаре, играла музыка. Пинъэр сорвала гортензию, и
началась игра в передачу цветка. Сколько было шума, смеха!
Появилась служанка и доложила:
–Из семьи Чжэнь прислали подарки!
Таньчунь, Ли Вань и госпожа Ю вышли принять дары. Пэйфэн и Селуань, воспользовавшись случаем, убежали покачаться на качелях.
Баоюй вышел следом за ними и предложил:
–Давайте я вас покачаю!..
–Нет, нет, не надо!– воскликнула Пэйфэн.– Еще неприятности будут!
В это время из дворца Нинго прибежали служанки с печальной вестью:
–Старый господин Цзя Цзин скончался!..
В первый момент никто не мог произнести ни слова, а потом раздались восклицания:
–Как скончался? Ведь он не болел!
–Старый
господин совершенствовался и познавал истину,– ответила одна из
служанок,– когда же его добродетели достигли предела, вознесся к
бессмертным!
Цзя Чжэня и Цзя Жуна дома не было, Цзя Лянь тоже
находился в отъезде. Госпожа Ю растерялась – помощи ждать было не от
кого. Сняв с себя украшения, она приказала людям отправиться в монастырь
Первоначальной истины и держать под замком всех монахов, пока не
приедет Цзя Чжэнь и не допросит их. Сама же села в коляску и в
сопровождении жены Лай Шэна и других служанок отправилась в монастырь,
где умер Цзя Цзин.
Она приказала пригласить врачей, чтобы
определили причину смерти. Но как они могли это сделать, если никогда не
проверяли у Цзя Цзина пульс?! Все хорошо знали, что Цзя Цзин поклонялся
звездам, принимал пилюли из ртути с серой, да чего он только не делал,
чтобы обрести долголетие? Это и привело его к смерти.
–Он принадлежал к даосской секте,– сказали врачи,– глотал золото и киноварь, вот и сжег себе внутренности.
–Он
не внял нашим уговорам и тайком проглотил пилюли бессмертия,–
оправдывались монахи.– Мы просили его: «Не принимайте, срок ваш еще не
пришел». А он взял и принял. Нынче ночью. И вознесся к бессмертным.
Госпожа Ю не стала слушать монахов, распорядилась не выпускать их до приезда Цзя Чжэня и послала к нему нарочного с письмом.
В
монастыре не было места для усопшего. Но не нести же его в город! И
решено было поместить его на время в кумирню Железного порога.
Цзя
Чжэнь мог приехать недели через две, не раньше, а погода стояла жаркая.
Поэтому госпожа Ю распорядилась выбрать подходящий для погребения день.
Гроб
был приготовлен еще несколько лет назад и стоял в монастыре, так что
обошлось без особых хлопот. Через три дня должны были состояться
похороны.
Фэнцзе все еще болела и из дому не выходила, Ли Вань
присматривала за сестрами, а все дела за пределами дворца Жунго пришлось
возложить на нескольких младших управляющих, поскольку Баоюй был еще
слишком молод и неопытен. Остальные обязанности разделили между собой
Цзя Пянь, Цзя Гуан, Цзя Хэн, Цзя Ин, Цзя Чан и Цзя Лин. Госпожа Ю пока
оставалась в монастыре и для присмотра за дворцом Нинго пригласила свою
мачеху. Та привезла с собой двух незамужних дочерей.
Как только
Цзя Чжэнь получил известие о смерти отца, он подал прошение об отпуске
для себя и Цзя Жуна. В ведомстве церемоний не осмелились решить этот
вопрос самолично и обратились к государю. Надобно отдать должное
государю – он был гуманен и отличался почтением к старшим. К тому же
уважал потомков своих верных сановников и немедленно запросил, какую
должность занимал Цзя Цзин, едва донесение из ведомства церемоний ему
было представлено
Из ведомства церемоний пришел ответ:
«Цзя
Цзин происходил из цзиньши, и его должность перешла по наследству к сыну
Цзя Чжэню. Находясь в преклонном возрасте, Цзя Цзин часто болел, все
время лечился и жил на покое в монастыре Первоначальной истины, где и
скончался. В настоящее время его сын Цзя Чжэнь и внук Цзя Жун
сопровождают вашу царственную особу к месту похорон государыни и
почтительно просят отпуск, дабы отправиться на похороны Цзя Цзина».
Сын Неба явил высочайшую милость и издал указ, который гласил:
«Хотя
Цзя Цзин не имеет особых заслуг перед государством, но мы, памятуя о
преданности его деда, посмертно жалуем ему титул пятой степени. Его
сыновьям и внукам повелеваем доставить гроб с телом покойного в столицу
через северные городские ворота и жалуем право подготовить тело к
погребению в своем дворце. После окончания похоронных церемоний сыновьям
и внукам покойного надлежит препроводить гроб с телом усопшего к месту
погребения его предков Кроме того, повелеваем Ведомству церемоний
устроить жертвоприношения, полагающиеся высшим сановникам; всем
придворным сановникам, носящим титулы ниже ванов и гунов, дозволяется
участвовать в жертвоприношениях и похоронах. О чем и гласит настоящий
указ».
За этот указ государю воздали хвалу, благодаря за милость, не только члены рода Цзя, но и придворные сановники.
Получив
указ, Цзя Чжэнь и Цзя Жун немедля поскакали домой. По дороге им
повстречались Цзя Пянь и Цзя Гуан. Завидев Цзя Чжэня, они кубарем
скатились с коней, низко поклонились и справились о здоровье.
–Куда направляетесь?– спросил Цзя Чжэнь.
–Сопровождать вместо вас старую госпожу в пути,– ответил Цзя Пянь.– Так распорядилась ваша супруга.
Похвалив госпожу Ю за расторопность, Цзя Чжэнь спросил:
–А как обстоят дела дома?
Цзя
Пянь во всех подробностях стал рассказывать, как взяли под стражу
даосов, как перенесли покойного в родовой храм и как приехала мачеха
госпожи Ю присматривать за домом и привезла дочерей.
Тут Цзя Жун, который, спешившись, слушал Цзя Пяня, просиял, вспомнив своих молоденьких тетушек.
Цзя
Чжэнь то и дело прерывал рассказ Цзя Пяня одобрительными возгласами, а
выслушав до конца, подхлестнул коня и вместе с Цзя Жуном помчался
дальше. Он ехал без остановок, даже ночью, только менял на станциях
коней.
Добравшись наконец до ворот столицы, он, не заезжая домой,
поскакал прямо в кумирню Железного порога и появился там глубокой ночью.
Начался переполох; сторожа бросились будить и созывать людей.
Цзя
Чжэнь и Цзя Жун соскочили с коней и, громко рыдая, доползли на коленях
от самых ворот до гроба покойника. Здесь Цзя Чжэнь, обхватив руками
голову, продолжал причитать до самого рассвета, пока не охрип.
Утром
ему представились госпожа Ю и другие родственники. После этого Цзя
Чжэнь и Цзя Жун облачились в траурные одежды и вновь склонили головы
перед гробом. Хоронить усопшего полагалось Цзя Чжэню, и, превозмогая
скорбь, он занялся делами: прежде всего сообщил родственникам о
высочайшем указе, после чего приказал сыну отправиться домой и сделать
необходимые распоряжения насчет похорон.
Добравшись до дому, Цзя
Жун первым долгом распорядился убрать из главного зала столы и стулья,
закрыть ставни, повесить траурные занавесы, соорудить навес для
музыкантов у ворот, а также траурную арку. После этого Цзя Жун поспешил
навестить бабушку и обеих тетушек.
Мачеха госпожи Ю как раз
дремала, а дочери ее вместе со служанками занимались вышиванием. Увидев
Цзя Жуна, они переполошились, а он, заметив это, со смехом обратился ко
второй тетушке Ю Эрцзе:
–Значит, приехали? А батюшка мой соскучился по вас.
–Ох
и бесстыдник же ты, Жунър!– рассердилась Ю Эрцзе, покраснев от
смущения.– Два дня не поругай тебя – все приличия забудешь! Ведь ты из
знатной семьи, и книги читаешь, и хорошим манерам тебя учили, а ведешь
себя хуже деревенского парня!
Она схватила попавшийся под руку
утюг и запустила в Цзя Жуна. Цзя Жун отскочил было в сторону, но затем
бросился к Ю Эрцзе и стал просить прощения.
–Вот погоди!– пригрозила ему третья тетушка Ю Саньцзе,– вернется госпожа Ю, расскажу о твоих проделках.
Цзя
Жун засмеялся, стал на колени и продолжал молить Ю Эрцзе о прощении.
Затем попытался отобрать у нее орехи. Ю Эрцзе набила ими рот и выплюнула
прямо в лицо Цзя Жуну. Тот как ни в чем не бывало слизал их и съел.
Девочка-служанка стала его стыдить:
–Вы
что безобразничаете! Ведь только что траур надели, да и бабушка спит!
Вам все нипочем! Эти девушки, хоть и молоды, вам приходятся тетями. А вы
так вольно обращаетесь с ними! Значит, матушку свою не уважаете! Они же
ей родственницы! Ничего, вернется ваш батюшка, все ему расскажем.
Достанется тогда вам!
Цзя Жун оставил в покое девушек, обнял и поцеловал служанку.
–Милая моя! Ты права. Простим их!
–Бессовестный!–
девочка оттолкнула Цзя Жуна – Женатый, а пристаете! Пусть в шутку –
неважно. Увидит кто-нибудь, нас же и осудят. Разве мало сплетников?!
–Каждый
у себя в доме хозяин, что хочет, то и делает,– с улыбкой промолвил Цзя
Жун.– Баб, что ли, мало! Даже о династиях Хань и Тан говорят: «Грязная
Тан, вонючая Хань». А с нас и вовсе нет спроса. Не бывает семьи без
распутства, так что помолчала бы лучше: уж на что строг старший господин
Цзя Шэ, а сын его Цзя Лянь завел шашни с его наложницей! А моя младшая
тетушка Фэнцзе? Казалось бы – недотрога! Но старший мой дядя Цзя Жуй и
на нее зарился!.. Я все знаю!
Цзя Жун болтал без умолку.
Саньцзе не выдержала и, соскочив с кана, побежала во внутренние покои будить мать.
–Бабушка!–
вскричал Цзя Жун – Мы доставили вам столько хлопот да еще тетушек
побеспокоили! Мы с батюшкой так благодарны вам!
–Мальчик мой,–
произнесла госпожа,– стоит ли об этом говорить! Родственники должны
помогать друг другу!.. Как здоровье твоего почтенного батюшки? Давно ли
он прибыл?
–Только что,– ответил Цзя Жун.– И первым долгом мне
приказал повидаться с вами и просить, чтобы вы не уезжали, пока не
закончите всех дел.
Цзя Жун незаметно подмигнул Ю Эрцзе
–Уж не думаешь ли ты, что мы станем няньками у твоего отца?– процедила она.
Цзя Жун между тем продолжал:
–Вы
не беспокойтесь! Батюшка очень заботится о ваших дочерях и хочет
подыскать им состоятельных и благородных женихов. И вот после нескольких
лет поисков нашелся наконец один подходящий.
Старуха приняла слова Цзя Жуна всерьез и поспешно спросила:
–А из какой он семьи?
–Мама, не верь этому беспутнику!– воскликнула Эрцзе, отбросив в сторону вышивание.
–Жунъэр!– повысив голос, сказала Саньцзе.– Болтай, да меру знай!
В этот момент на пороге появилась служанка и доложила:
–Господин, ваши приказания выполнены, можете сообщить об этом вашему батюшке!
Цзя Жуну ничего не оставалось, как удалиться.
Если хотите узнать, что случилось дальше, прочтите следующую главу.

Добродетельная девушка пишет стихи о пяти красавицах древности;
молодой распутник преподносит в подарок «подвеску девяти драконов»

Си Ши^[156]

«Города сокрушая» в свой век^[157],
Вдруг исчезла за гребнем волны.
В царстве У сожаленья двора
Изменить ничего не вольны.
Прачка около речки Жое
Поседела, а помнит о ней,
И в деревне далекой Дун Ши
Хмурит бровь, потешая людей^[158].

Юй Цзи^[159]

Не ветер взвыл,– заржал тревожно конь– заржал тревожно конь. – Любимого боевого коня Сян Юй называл «Чжуй» (Горлица); тревожное ржание этого коня среди ночи повергло Сян Юя и его воинов в унынье: оно предвещало поражение.»>^[160]
И ввергнул всех в глубокую печаль.
«Юй Цзи! Что делать?» – вопросил ее.
И был ответ: «О двухзрачковый мой!»
Пусть Ин и Пэн, нарушившие долг,
Разрублены ударом палача^[161], —
Но, преданной оставшись до конца,
В шатре Юй Цзи покончила с собой!

Мин Фэй^[162]

Какую красоту сокрыли от людей!
…И выдворили прочь из ханьского дворца.
Несчастлива судьба красавиц молодых —
И ныне не исчез далеких дней порок!^[163]
Пусть девами двора надменный государь
Привык пренебрегать, не зная их лица, —
Ценить гаремных жен тому, кто кисть держал,
Как он и почему доверить слепо мог?^[164]

Люй Чжу^[165]

Был выброшен с презреньем светлый жемчуг,
Приравненный к осколку черепицы!
И надо же Ши Чуну волку было
Всецело чарам девы покориться!
Однако счастлив был он в прошлой жизни,
И в этой счастье улыбнулось тоже,
Когда перед кончиной не остался
Совсем один – забытый и ничтожный.

Хун Фу^[166]

Обходителен был, ритуал не нарушил,
Прям в беседе с Ян Су, не вступая с ним в спор.
И красавица в нем распознала такого,
Кто откроет ей в жизни широкий простор^[167].
У Почтенного Яна в обширном жилище
То ли жизнь, то ли смерть… То ли быть, то ль не быть…
Разве ей, подневольной, не тягостны путы,
Да и можно ли путами сердце обвить?

Баоюю стихи очень понравились, и он принялся их расхваливать.
–Здесь – пять стихотворений,– сказал он.– Так почему бы не дать им общее название «Плач о пяти знаменитых красавицах»?
Не слушая возражений, Баоюй взял кисть и записал название на оборотной стороне листка.
–Когда
пишешь стихи, нужно привносить что-то новое в мысли древних, делать их
совершеннее,– говорила между тем Баочай, обращаясь к Дайюй.– А просто
подражать – все равно что переливать из пустого в порожнее. Наши предки,
к примеру, сочинили множество стихов о Ван Чжаоцзюнь; некоторые
проникнуты скорбью по Ван Чжаоцзюнь и ненавистью к Ма Янь-шоу, злой
иронией над ханьским императором, заставлявшим художников рисовать
красавиц, а не преданных сановников. И все же тема не была исчерпана.
Впоследствии стихи о Ван Чжаоцзюнь написал еще Ван Цзингун^[168]. Вот что в них говорится:

Любой художник мог бы подтвердить:
Она – неописуемо прекрасна!
Вот почему могу предположить,
Что Ма Яньшоу был казнен напрасно…^[169]

В стихах Оуян Сю можно найти такие строки:

А уши слышат все то же,
и очи видят все то же, —
За тысячи ли не догонишь
и горю теперь не поможешь^[170].

В
этих стихотворениях поэты старались выразить собственные взгляды. В
стихотворениях сестрицы Дайюй тема тоже раскрывается по-новому.
В это время пришла служанка и доложила:
–Приехал второй господин Цзя Лянь. Он отправился во дворец Нинго и скоро пожалует сюда.
Баоюй пошел к главным воротам и тут же увидел Цзя Ляня, слезавшего с коня.
Баоюй
поспешил ему навстречу, отвесил несколько поклонов, справился первым
долгом о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван, а затем уже самого Цзя
Ляня. Цзя Лянь взял Баоюя под руку, и они вместе направились в дом. В
среднем зале Цзя Ляня ждали Ли Вань, Фэнцзе, Баочай, Дайюй, Инчунь,
Таньчунь и Сичунь. Они по очереди ему поклонились, после чего Цзя Лянь
сказал:
–Я приехал по поручению старой госпожи справиться, как
обстоят дела дома. Госпожа чувствует себя хорошо и завтра утром пожалует
сама, так что в пятую стражу мне придется ехать за город ее встретить.
Уставшему с дороги Цзя Ляню никто не стал докучать, и он пошел домой отдохнуть. Ночью ничего особенного не случилось.
Утром,
когда все завтракали, приехали матушка Цзя и госпожа Ван. Их встретили,
подали чаю. Женщины посидели немного и заторопились во дворец Нинго.
Еще издали они услышали стенания – это оплакивали усопшего Цзя Лянь и
Цзя Шэ. Едва завидев матушку Цзя, они пошли ей навстречу, а следом за
ними и остальные члены рода Цзя. Матушку Цзя под руку подвели к гробу,
Цзя Чжэнь и Цзя Жун, стоявшие на коленях, прильнули к ней и зарыдали.
Матушка Цзя обняла их и тоже заплакала. Цзя Шэ и Цзя Лянь принялись ее
утешать.
Затем матушка Цзя подошла к госпоже Ю, стоявшей по правую сторону гроба, обняла ее и снова заплакала.
Тут Цзя Лянь стал ее уговаривать пойти отдохнуть с дороги, и она в конце концов согласилась.
Матушке
Цзя в ее возрасте и без того нелегко было переносить тяготы пути, а тут
еще на нее обрушилось горе. Поэтому всю ночь ее мучила головная боль,
нос заложило, даже разговаривать было трудно. Но, к счастью, все
обошлось. После лекарства матушка Цзя пропотела, пульс стал ровнее, и
все домашние облегченно вздохнули. Прошел еще день, и старая госпожа
полностью выздоровела.
Наступил срок похорон Цзя Цзина. Матушка
Цзя еще не совсем окрепла и на похороны не поехала, оставив возле себя
Баоюя, чтобы за ней ухаживал. Не поехала и Фэнцзе – она все еще плохо
себя чувствовала. Остальные члены рода Цзя, а также слуги и служанки
сопровождали гроб в кумирню Железного порога и возвратились домой только
к вечеру.
Цзя Чжэнь, госпожа Ю и Цзя Жун остались в кумирне,
возле гроба, ибо отправить его на родину можно было лишь по прошествии
ста дней. Все дела по хозяйству снова были поручены старухе Ю.
А
теперь вернемся к Цзя Ляню. Он давно слышал о младших сестрах госпожи Ю и
очень досадовал, что никак не может с ними повидаться. Но в последние
дни, когда гроб с телом покойного стоял дома, Цзя Лянь ежедневно бывал
во дворце Нинго и успел хорошо познакомиться с Эрцзе и Саньцзе. Особенно
ему приглянулась Эрцзе, при виде девушки у него даже слюнки текли.
Злые
языки говорили, будто Саньцзе и Эрцзе находятся в связи с Цзя Чжэнем и
Цзя Жуном, и Цзя Лянь, считая, что они легкого поведения, не упускал
случая пофлиртовать с ними. Саньцзе оставалась равнодушной к его
заигрываньям, чего нельзя сказать об Эрцзе. Однако оба они, и Эрцзе и
Цзя Лянь, соблюдали осторожность. Эрцзе боялась пересудов, а Цзя Лянь –
ревности Цзя Чжэня. Словом, пришлось им набраться терпения и скрывать
свои чувства.
Когда гроб перевезли в кумирню, в доме Цзя Чжэня
осталось совсем мало людей. Кроме старухи Ю, Эрцзе, Саньцзе да еще
нескольких девочек, все служанки и наложницы переселились в кумирню.
Слуги и служанки, сторожившие дом, лишь по вечерам совершали обходы,
днем же во внутренние покои не заходили. Обстоятельства
благоприятствовали Цзя Ляню, и он решил действовать.
Как компаньон
Цзя Чжэня он тоже остался в кумирне, откуда часто отлучался в город по
делам. И, конечно, не упускал случая забежать во дворец Нинго и
развлечься с Эрцзе.
Между тем младший управляющий Юй Лу доложил Цзя Чжэню:
–На
траурную материю для навесов, а также в уплату носильщикам и
плакальщицам требуется тысяча сто лянов серебра, а заплачено лишь
пятьсот. И еще есть два долга. Вчера как раз приходили и торопили с
уплатой. Вот я и приехал просить ваших указаний.
–Зачем же докладывать об этом мне?– удивился Цзя Чжэнь.– Пойди в кладовые и получи все, что нужно!
–Вчера
ходил,– ответил Юй Лу,– но мне отказали. Говорят, после смерти
старого господина столько денег ушло, а еще предстоят расходы на
погребальную церемонию, на нужды храма. Пришлось поэтому потревожить
вас. Может быть, прикажете выдать деньги за счет других статей расходов
или же из своих собственных?
–Не те нынче времена, чтобы у нас
были деньги в запасе,– с улыбкой ответил Цзя Чжэнь.– Разве ты не
знаешь? Доставай деньги где хочешь и расплачивайся!
–Сотню-другую я смог бы достать,– возразил Юй Лу.– Но где взять шестьсот?
Цзя Чжэнь на минуту задумался и обратился к Цзя Жуну:
–Пойди
попроси у матери! Вчера семья Чжэнь из Цзяннани прислала пятьсот лянов
на жертвоприношения, их еще не успели передать в кладовую. Возьми да еще
лянов сто собери дома. Как раз хватит, чтобы уплатить долг!
Цзя Жун сбегал к госпоже Ю и, вернувшись, сказал:
–Из присланных денег двести лянов уже израсходовали, а оставшиеся триста матушка велела отвезти на хранение своей матери.
–Тогда
поезжай вместе с Юй Лу домой и возьми эти деньги у бабушки,–
распорядился Цзя Чжэнь.– Заодно разузнаешь, нет ли дома каких-нибудь
дел, и справишься о здоровье тетушек… Недостающие деньги Юй Лу
где-нибудь раздобудет.
Только Цзя Жун и Юй Лу собрались уходить,
как вошел Цзя Лянь Юй Лу подбежал к нему и справился о здоровье. Цзя
Лянь поинтересовался, о чем разговор Цзя Чжэнь все по порядку ему
рассказал.
Цзя Лянь тут же смекнул: «Вот случай съездить во дворец Нинго повидаться с Эрцзе» – и сказал:
–Неужто
мы станем такую мелочь одалживать? Как раз вчера я получил деньги на
кое-какие расходы, но еще не успел их истратить. Вот и добавлю, чего не
хватает.
–Прекрасно!– обрадовался Цзя Чжэнь.– Прикажи Цзя Жуну поехать и взять эти деньги.
–Это
должен сделать я сам,– возразил Цзя Лянь.– К тому же я несколько дней
не был дома и хочу справиться о здоровье старой госпожи, батюшки и
матушки, заодно побываю во дворце Нинго, разузнаю, нет ли там
каких-нибудь важных дел и повидаюсь с женой.
Цзя Чжэнь улыбнулся.
–Как-то неловко тебя затруднять.
–Ерунда, мы люди свои, что тут особенного?
Тогда Цзя Чжэнь обратился к Цзя Жуну:
–Поедешь с дядей, справишься о здоровье старой госпожи, старого господина и госпожи и передашь от меня и матери поклон.
Цзя
Жун пообещал все в точности исполнить и вышел вслед за Цзя Лянем. Они
вскочили на коней и помчались в город, дорогой болтая о всяких пустяках.
Цзя Лянь нарочно завел речь об Эрцзе и стал расхваливать ее на все
лады.
–И манеры у нее непринужденные, и в обращении мила и
ласкова, и речи ведет приятные – как не любить ее, не уважать! Все
твердят, будто жена моя очень уж хороша, но разве можно ее сравнить с
Эрцзе?
Цзя Жун сразу догадался, к чему клонит Цзя Лянь, и улыбнулся:
–Раз она вам так нравится, дядя, я ее вам сосватаю! Возьмете ее в наложницы?
–А ты не шутишь?– спросил Цзя Лянь.
–Не шучу.
–Я
бы со всем удовольствием,– признался Цзя Лянь,– только боюсь, жена не
согласится да и твоя бабушка будет против. К тому же, я слышал, у Эрцзе
есть жених.
–Это неважно,– ответил Цзя Жун,– Эрцзе и Саньцзе
рождены не в семье моего отца, их привезла моя бабушка по материнской
линии. Слышал я, что, когда бабушка жила дома, она просватала Эрцзе еще
до ее рождения в семью управляющего императорскими поместьями, некоего
Чжана. Потом Чжан судился, проиграл дело, разорился, и бабушка решила не
выдавать за него Эрцзе. К великому ее неудовольствию, брачный договор
до сих пор не расторгнут. Отец хочет снова просватать Эрцзе, но нет
подходящего человека. А Чжана надо разыскать, дать ему десять лянов
серебра, пусть откажется от этого брака. Неужели не согласится за
деньги?! К тому же ему известно, что люди мы влиятельные и церемониться с
ним не станем. Вам же родители отказать не посмеют!.. Вот только не
знаю, как Эрцзе к этому отнесется.
Цзя Лянь от радости просиял – чего еще было желать?!
Подумав, Цзя Жун сказал:
–Если
будете действовать смело, все устроится наилучшим образом. Можете не
сомневаться. У меня есть план. Придется лишь немного раскошелиться.
–Мальчик мой!– вскричал Цзя Лянь.– Выкладывай скорее свой план!
–О
нашем разговоре никому ни слова,– предупредил Цзя Жун.– Я скажу отцу и
уговорю бабушку, а затем мы где-нибудь поодаль купим дом, подберем
нескольких слуг, назначим счастливый день и устроим все так, чтобы ни у
кого не возникло ни малейшего подозрения. Вы возьмете Эрцзе в наложницы,
строго-настрого прикажете слугам молчать, и все будет в порядке. Ваша
супруга ничего не узнает. Живите себе в свое удовольствие! А если через
какое-то время все раскроется, батюшка на худой конец поругает вас, и
только! На это вы можете ответить, что ваша супруга не рожает вам
сыновей, поэтому вы и решили взять наложницу. Да и вашей супруге
придется смириться, ведь каша, как говорится, сварена. Пусть жалуется
старой госпоже, ничего не поможет.
Еще древние говорили: «Страсть
затмевает разум». Эрцзе вскружила Цзя Ляню голову, и он ухватился за
план Цзя Жуна. Что ему траур, ревность жены, недовольство отца! Но надо
сказать, что у Цзя Жуна была тут своя корысть. Дело в том, что Цзя Жуну
тоже нравилась Эрцзе, но он побаивался Цзя Чжэня. А если Цзя Лянь
возьмет Эрцзе в наложницы и они поселятся на стороне, Цзя Жуну легче
будет с ней видеться.
Ничего подобного Цзя Лянь и представить себе не мог, поэтому был благодарен Цзя Жуну.
–Если ты все устроишь, дорогой племянник, я в знак признательности куплю тебе двух наложниц!
Так, разговаривая, они добрались до дворца Нинго.
–Вы идите за деньгами к моей бабушке,– сказал Цзя Жун,– а я навещу старую госпожу.
–Только не говори старой госпоже, что мы приехали вместе,– попросил Цзя Лянь.
–Не
скажу,– ответил Цзя Жун и в свою очередь прошептал на ухо Цзя Ляню: – А
вы ничего не говорите второй тетушке! А то наш план не удастся!
–Вот еще!– засмеялся Цзя Лянь.– Иди же скорее! Буду ждать тебя здесь!
Итак,
Цзя Жун отправился к матушке Цзя, а Цзя Лянь – во дворец Нинго. Для
виду он поговорил со слугами, а затем проследовал во внутренние покои.
Цзя Лянь был двоюродным братом и другом Цзя Чжэня и мог входить туда беспрепятственно.
Эрцзе,
когда появился Цзя Лянь, сидела на кане у южной стены и вместе с двумя
девочками-служанками занималась вышиванием. Старухи Ю и Саньцзе
поблизости не было. Цзя Лянь справился о здоровье Эрцзе, а она, пряча
улыбку, пригласила его сесть, сама же перешла на восточную сторону. Цзя
Лянь запротестовал, приглашая Эрцзе занять место хозяйки, произнес
несколько вежливых фраз и поинтересовался:
–Где же бабушка и третья сестрица? Почему их не видно?
–Они отлучились по делам,– отвечала Эрцзе,– скоро вернутся.
Служанки
пошли за чаем. Цзя Лянь бросил страстный взгляд на Эрцзе. Та опустила
голову и стала вертеть в руках сумочку. Цзя Лянь провел рукой по поясу и
сказал:
–Забыл сумочку с мускатными орехами. Если у тебя есть, дай пожевать.
–Есть,– ответила Эрцзе,– только не для угощенья.
Цзя
Лянь, смеясь, попробовал отнять у Эрцзе сумочку. Она бросила ее,
опасаясь, как бы кто-нибудь не заметил, что он с ней заигрывает. Цзя
Лянь на лету подхватил сумочку, высыпал орехи, сунул в рот, а что
осталось, положил обратно, пытаясь собственноручно повесить сумочку на
пояс Эрцзе, но тут девочка-служанка принесла чай,
Цзя Лянь взял
чашку, а сам незаметно снял с себя «подвеску девяти драконов» из
ханьской яшмы, завернул в платочек, и, как только служанка отвернулась,
бросил Эрцзе. Та с невозмутимым видом продолжала пить чай.
Вдруг зашуршала дверная занавеска и в комнату вошли старуха Ю, Саньцзе и две девочки-служанки.
Цзя
Лянь сделал знак Эрцзе, чтобы убрала платочек с подвеской, но та сидела
как ни в чем не бывало. Ничего не понимая, Цзя Лянь заволновался, но
раздумывать было некогда. Он поклонился старухе, поздоровался с Саньцзе,
когда же обернулся, Эрцзе сидела на прежнем месте и широко улыбалась, а
платочек исчез. У Цзя Ляня отлегло от сердца. Все сели и принялись
болтать о том о сем.
–Старший брат Цзя Чжэнь велел мне взять у
вас серебро, которое его супруга вам отдала на хранение,– обратился Цзя
Лянь к старухе.– Срочно нужно платить долги.
Старуха тотчас велела Эрцзе принести серебро,
–Я
также хотел справиться о вашем здоровье и повидаться с сестрицами,–
продолжал Цзя Лянь.– Вы, я смотрю, чувствуете себя неплохо, сестриц у
нас в доме не обижают,
–Что вы!– вскричала старуха Ю.– Ведь мы
же свои! Не стану обманывать вас, второй господин: с тех пор как умер
мой муж, дела наши пошатнулись. Спасибо, муж старшей дочери немного
помогает, А мы, к сожалению, ничем не можем быть ему полезны, разве что
помогать по хозяйству,
Тем временем Эрцзе принесла серебро, отдала старухе Ю, а та передала Цзя Ляню.
Цзя Лянь велел позвать служанку и приказал:
–Отнеси это Юй Лу и скажи, чтобы подождал меня
Не
успела служанка уйти, как со двора донесся голос Цзя Жуна а вскоре и
сам он появился. Цзя Жун справился о здоровье бабушки и тетушек и
обратился к Цзя Ляню:
–Ваш батюшка хотел послать за вами в храм, чтобы дать какое-то поручение, но я сообщил ему, что вы здесь, и он ждет вас.
Цзя Лянь уже собрался идти, как вдруг услышал разговор Цзя Жуна с бабушкой:
–Помните,
я рассказывал вам, что мой батюшка хочет выдать Эрцзе за человека,
внешностью очень схожего с моим дядей? Что вы думаете на сей счет?
Он незаметно кивнул в сторону Цзя Ляня, после чего состроил рожу Эрцзе.
Эрцзе, застеснявшись, молчала, но, заметив, что Саньцзе усмехается, полушутя, полусерьезно сказала:
–Ах ты мартышка! Погоди, вырву тебе язык!
Цзя
Жун, смеясь, выбежал из комнаты. Цзя Лянь попрощался и проследовал в
гостиную, где строго-настрого предупредил слуг, которые там собрались,
чтобы не играли в азартные игры и не пили вина. Затем он тихонько
попросил Цзя Жуна по возвращении домой поговорить с отцом о его деле, а
Юй Лу дал еще денег, недостающих для уплаты долга. Покончив с делами,
Цзя Лянь пошел справиться о здоровье Цзя Шэ и матушки Цзя, но подробно
рассказывать об этом мы не будем.

Цзя Жун, увидев, что Юй
Лу с Цзя Лянем ушли за деньгами, вернулся в дом, поболтал с молодыми
тетушками и отправился в обратный путь.
Добравшись вечером до кумирни, он пошел к отцу и доложил:
–Юй Лу отданы деньги сполна. Старая госпожа здорова и уже обходится без лекарств.
Он также передал просьбу Цзя Ляня просватать за него Эрцзе, но втайне от Фэнцзе.
–Жена
ему сыновей не рожает,– сказал Цзя Жун,– и он хочет взять наложницу.
Так пусть уж лучше возьмет Эрцзе, чем кого-то на стороне. Эрцзе по
крайней мере он знает.
Цзя Чжэнь подумал, и вдруг лицо его озарилось улыбкой:
–Я не против, не знаю только, согласится ли Эрцзе. Съезди домой, попроси бабушку поговорить с ней!
Цзя
Чжэнь дал Цзя Жуну несколько наставлений и отпустил, а сам отправился к
госпоже Ю рассказать о своем разговоре с Цзя Жуном.
Госпожа Ю
запротестовала было, сочтя подобное дело не совсем пристойным, но
отговорить мужа ей не удалось. Цзя Чжэнь никогда ни с кем не считался и
на ворчанье жены не обратил никакого внимания.
На следующее утро
Цзя Жун снова отправился в город и рассказал старухе Ю о решении отца.
От себя он добавил, что Цзя Лянь человек достойный, но вынужден взять
наложницу, потому что Фэнцзе безнадежно больна. Цзя Лянь купит дом, они с
Эрцзе там поживут некоторое время, а как только Фэнцзе умрет, Цзя Лянь
сделает Эрцзе законной женой. Он не жалея красок расписал, какие блага
посыплются на старуху Ю, если Цзя Лянь возьмет ее дочь в наложницы, ведь
сам Цзя Чжэнь выступит сватом, мало того, они постараются выгодно
выдать замуж Саньцзе… Цзя Лянь говорил до того убедительно, что старуха
ничего не могла возразить. Тем более что она всецело зависела от Цзя
Чжэня, а тот брал на себя все заботы по устройству Эрцзе и даже сам
выступал в качестве свата. Что же до Цзя Ляня, то он происходил из семьи
более знатной, чем семья Чжанов, в которую была просватана Эрцзе.
Поэтому старуха тотчас же согласилась и поспешила к Эрцзе, чтобы ее
уговорить.
Эрцзе не ладила с мужем своей старшей сестры, и ей
совсем не хотелось идти замуж за Чжан Хуа. А тут в нее влюбился Цзя Лянь
и сам Цзя Чжэнь вызвался быть сватом. Как же могла она отказать?
Получив согласие дочери, старуха Ю поспешила к Цзя Жуну, а тот немедля
доложил отцу.
На следующий же день Цзя Чжэнь пригласил Цзя Ляня в
кумирню и сообщил ему эту радостную весть. Цзя Лянь был безмерно
счастлив и не знал, как благодарить. Уговорившись обо всем, они послали
человека присмотреть дом, купить мебель и утварь, а также приданое для
Эрцзе…
Через несколько дней все было готово. Дом купили из
двадцати комнат, в переулке Сяохуачжи, в двух ли от дворцов Нинго и
Жунго, взяли двух девочек-служанок. Двух служанок, конечно,
недостаточно, но Цзя Лянь не решался взять слуг из дворца, чтобы никто
ничего не заподозрил. Вдруг он вспомнил о Баоэре. С его женой Цзя Лянь
когда-то завел шашни; узнала Фэнцзе, подняла скандал, и жена Баоэра,
чтобы избежать позора, повесилась. Цзя Лянь дал Баоэру сто лянов
серебра, и тот нашел другую. Это была Общая барышня, вдова пьяницы
повара. Она, когда повар умер, решила прибрать к рукам Баоэра и стала
его женой. Все знали, что эта женщина находилась в связи и с Цзя Лянем. И
теперь Цзя Лянь решил взять Баоэра и его жену в услужение. Само собой,
они не могли ему отказать!

А теперь расскажем о Чжан Хуа.
Предки его занимали по наследству должность управляющих императорскими
поместьями. Последним занимал эту должность отец Чжан Хуа. Он был в
дружеских отношениях с ныне покойным мужем старухи Ю, потому и сосватал
Эрцзе за своего сына. Затем он попал под суд, разорился и стал нищим. До
невестки ли ему было? Что же до старухи Ю, то она вышла замуж вторично и
на протяжении десяти лет не имела никаких связей с семьей Чжанов. И
вот, когда Чжана пригласили в дом Цзя и предложили отказаться от
брачного договора, он не осмелился возражать, потому что боялся Цзя
Ляня. Он согласился выполнить все требования, о чем и написал
соответствующую бумагу. В награду старуха Ю дала ему двадцать лянов и
дело было улажено.
В третий день месяца, счастливый для бракосочетания, Цзя Лянь ввел в дом новую жену.
О том, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

Цзя Лянь тайком берет Ю Эрцзе;
Ю Саньцзе намеревается во что бы то ни стало выйти замуж за Лю Сянляня

Тем
временем Лунъэр, один из слуг Цзя Ляня, когда привязывал коня, заметил
неподалеку другого коня и догадался, что это конь Цзя Чжэня. Он пошел на
кухню и там застал Сиэра и Шоуэра, распивавших вино. При появлении
Лунъэра они засмеялись:
–Ты очень кстати! Мы не могли догнать
нашего господина, у него очень быстрая лошадь, и, чтобы не нарушать
приказа, запрещающего ходить по ночам, решили заночевать здесь.
–А
меня второй господин прислал сюда передать деньги,– с улыбкой отвечал
Лунъэр.– Поручение я уже выполнил, но возвращаться нынче не стану.
–Отдохнули бы немного,– предложила жена Баоэра,– поспали. Кан у нас свободен.
–Выпей с нами,– пригласил в свою очередь Си-эр.– Мы уже изрядно выпили.
Лунъэр сел к столу, выпил вина, но тут вдруг услышал шум. Это лошади на конюшне не поладили у кормушки и перелягались.
Лунъэр побежал на конюшню, утихомирил коней и вернулся.
–Идите спать, мальчики!– сказала жена Баоэра.– И я пойду.
Ее не отпускали, принялись целовать, хватать за грудь.
Сиэр
выпил еще несколько чарок и, пока Лунъэр с Шоуэром запирали дверь,
растянулся на кане и захрапел. Они принялись его тормошить:
–Эй, братец, ну-ка подвинься! Думаешь, ты здесь один? Не маяться же нам всю ночь!
–Давайте печь лепешки на одной сковороде – только по справедливости, чтобы всем досталось!– пробормотал Сиэр.
Видя, что он совсем пьян и толку от него не добьешься, Лунъэр и Шоуэр погасили лампу и легли.

Эрцзе
между тем, услышав ржание, забеспокоилась и старалась болтовней отвлечь
Цзя Ляня. Цзя Лянь же после нескольких кубков почувствовал, что в нем
взыграла «весенняя радость», приказал убрать со стола, запер дверь и
стал раздеваться.
На Эрцзе была только ярко-красная кофточка,
черные волосы растрепались, лицо дышало страстью, и от этого она
казалась еще пленительнее.
Цзя Лянь привлек ее к себе и стал говорить:
–Все уверяют, будто моя Фэнцзе красавица, но ведь она недостойна даже снимать с тебя туфли!
–Что красота! Главное – положение,– возражала Эрцзе.
–Как ты можешь так говорить?!– воскликнул Цзя Лянь.
–Вы,
видно, считаете меня дурочкой?– со слезами на глазах упрекнула его
Эрцзе.– Уже два месяца я ваша жена и теперь знаю, что ума вам не
занимать. Клянусь, что всю жизнь вам буду верна, а после смерти стану
вашим духом-хранителем! Я ни в чем вас не обману, не утаю даже самую
малость. Но что станет с моей сестрой? Ее положение сейчас
неопределенно, так долго продолжаться не может, что-то надо придумать!
–Не
беспокойся,– отвечал Цзя Лянь.– Твое прошлое мне известно, так что
можешь все говорить откровенно. Об одном лишь прошу: будь осторожна с
моим старшим братом Цзя Чжэнем. Вот если бы Саньцзе стала его
наложницей, мы могли бы, как говорится, есть за одним столом и никто
никому не мешал бы. Что ты на это скажешь?
–Ничего лучше и не
придумаешь,– утирая слезы, произнесла Эрцзе,– вот только сестра моя
слишком уж своенравна. К тому же неизвестно, не пострадает ли от этого
доброе имя господина Цзя Чжэня!
–Все будет в порядке,– заверил ее Цзя Лянь.– Я сейчас же с нею поговорю!
И
Цзя Лянь, в приподнятом настроении после выпитого вина, не раздумывая,
отправился на западный двор. Еще издали он заметил мерцавшие в окнах
огоньки ламп и свечей.
Цзя Лянь решительно приблизился к двери, толкнул ее ногой и прямо с порога громко произнес:
–Я узнал, что здесь старший брат Цзя Чжэнь, и пришел справиться о его здоровье.
Цзя Чжэнь испуганно вскочил, краска стыда залила лицо. Старуха Ю тоже смутилась.
–Ну
что особенного?!– воскликнул Цзя Лянь.– Ведь мы не чужие! Я готов
расшибиться в лепешку, чтобы отблагодарить старшего брата за доброту.
Огорчить его было бы для меня настоящим несчастьем! Брат мой, ты можешь
бывать здесь когда угодно, и если я мешаю тебе, ты никогда меня больше
здесь не увидишь!
Он готов был встать на колени, но Цзя Чжэнь его удержал, вскочив с места.
–Как скажешь, брат, так и будет!– произнес он.– Твое желание для меня закон!
–Принесите вина!– приказал Цзя Лянь.– Мы выпьем со старшим братом!
И он, хихикая, обернулся к Саньцзе:
–Третья
сестрица, почему бы тебе и старшему брату не выпить из одного кубка? Я
тоже с удовольствием выпью за ваше здоровье и пожелаю счастливой жизни!
Тут девушка вскочила и возмущенно произнесла:
–Хватит
молоть чепуху! Мы с сестрой для тебя слишком грубая пища, смотри не
подавись! А меня лучше не задевай! Думаешь, мы не знаем, что у вас в
доме творится?! За несколько медяков вы с братом купили мою сестру! А
теперь и меня собираетесь сделать своей игрушкой? Не выйдет! Смотри,
достанется тебе от жены! Как говорится, в краденый барабан бить нельзя,
вот ты и спрятал мою сестру, чтобы все шито-крыто было! А я возьму да и
расскажу Фэнцзе! Посмотрим, что тогда будет! Так что этого разговора
больше не затевай, не то я выколочу из вас с братцем ваши собачьи души, а
потом и за жену твою возьмусь!.. А выпить с тобой я могу, если хочешь!
Она наполнила кубок, отпила половину и протянула кубок Цзя Ляню.
–С твоим старшим братом я пить не стану, а с тобой выпью за дружбу!
С
Цзя Ляня весь хмель сошел от испуга, да и Цзя Чжэню стало не по себе –
такого позора он просто не ожидал. Братья распутничали не первый день,
но ни разу не получали отпора и так растерялись, что ответить ничего не
могли.
–Позовите Эрцзе!– кричала разъяренная Саньцзе.– Мы не чужие: вы – братья, мы – сестры, будем пировать вместе!
Старуха
Ю совсем растерялась. Цзя Чжэнь хотел улизнуть, но Саньцзе не
отпускала. Он уже раскаивался в том, что так опрометчиво поступил, даже
предположить не мог, чем это кончится.
Между тем Саньцзе сорвала с
себя украшения, сбросила платье, распустила волосы и осталась в одной
красной кофточке, очень тонкой и наполовину расстегнутой, открывавшей ее
белоснежную грудь, ярко-зеленых штанах и изящных красных туфельках. Она
то радовалась, то сердилась, то вставала с места, то садилась, ее
жемчужные серьги раскачивались, словно качели, алые губы при свете лампы
казались еще ярче, как киноварь… Глаза, чистые, как осенние воды
Хуанхэ, после выпитого вина сверкали и искрились. Цзя Лянь и Цзя Чжэнь
любовались ею, но не смели приблизиться. И уйти не могли, завороженные
красотой девушки. Они не только перестали отпускать непристойные шутки,
но вообще лишились дара речи.
Саньцзе же без умолку болтала, сыпала грубыми деревенскими словечками, хохотала.
Выпив
в свое удовольствие и потешившись вволю над братьями, Саньцзе выгнала
их и легла спать. С этого времени служанки, когда бывали чем-нибудь
недовольны, всячески поносили Цзя Чжэня, Цзя Ляня и Цзя Жуна за то, что
они обманули вдову и сирот.
Цзя Чжэнь теперь приезжал сюда только по приглашению Саньцзе, выполнял все ее прихоти и чувствовал себя очень стесненно.
И
вот что мы поведаем тебе, дорогой читатель, ты только послушай! Хитрая и
скрытная от природы, Саньцзе была хороша собой, любила наряжаться и
вела себя вызывающе. В этом она равных себе не знала. Все мужчины, даже
отъявленные бессердечные волокиты, при виде ее теряли голову. Ее
безудержная веселость и полное пренебрежение ко всем окружающим внушали
робость. Цзя Чжэнь, прежде мечтавший об Эрцзе, все свои помыслы устремил
теперь к Саньцзе. Но Саньцзе держала его на расстоянии, и дальше
кокетства дело не шло.
На все упреки матери и сестры она лишь твердила:
–Глупа
ты, сестра! Ведь мы с тобой все равно что золото и яшма, а разве можно
драгоценности втаптывать в грязь? А тебе, мама, хорошо известно, что в
семье у них есть зловредная баба, и разве простит она нас, когда обо
всем узнает?! Разразится скандал, и кто поручится, что мы останемся в
живых? А вы вообразили, будто нашли спокойное местечко, где можно
беспечно жить!
Старуха Ю поняла, что все уговоры бесполезны, и оставила дочь в покое.
Между
тем Саньцзе становилась день ото дня капризнее: от серебра и жемчуга
она теперь отказывалась – ей подавай золото и драгоценные каменья;
жареного гуся есть не желала – только жирную утку; не понравится еда –
Саньцзе поднимает шум и опрокидывает стол. Платье не по вкусу – хватает
ножницы и кромсает. Да еще бранится. Цзя Чжэнь тратил громадные деньги,
но никак не мог ей угодить.
Цзя Лянь теперь бывал только в
комнатах Эрцзе. Он уже начинал раскаиваться в своей затее. Эрцзе очень к
нему привязалась, считала повелителем до конца дней своих и нежно о нем
заботилась. Красотой, привлекательностью и манерами она не уступала
Фэнцзе, не в пример ей была ласкова и покорна. Правда, сделав один
неосторожный шаг, Эрцзе прослыла распутницей, и никакие достоинства не
спасли ее от этого.
Цзя Лянь часто возмущался:
–Кто не совершает ошибок?! Главное, вовремя их исправить!
Он старался не думать о прошлом Эрцзе и наслаждался своим счастьем.
Цзя Лянь и Эрцзе были неразлучны, жили душа в душу и поклялись вместе умереть. О Фэнцзе и Пинъэр они само собой не думали.
Однажды в постели Эрцзе сказала Цзя Ляню:
–Вы
поговорили бы со старшим господином Цзя Чжэнем, пусть просватает за
кого-нибудь мою сестру. Нельзя же постоянно держать ее здесь.
–Я
уже с ним говорил, не может он от нее отказаться,– ответил Цзя Лянь.– Я
стал его убеждать: «Жирное мясо хоть и вкусное, но жарить его надо
осторожно, не то жир забрызгает и обожжет. Роза хоть и красива, но шипы
могут поранить руку. Не можешь сам завладеть девушкой, просватай ее за
другого!» Но Цзя Чжэнь ничего не ответил, только рукой махнул. Может,
посоветуешь, как быть?
–Не беспокойтесь,– отвечала Эрцзе.–
Завтра же поговорю с сестрой, а потом пусть шумит сколько угодно.
Поймет, что упрямство ее бесполезно, и выйдет за него замуж.
–Пожалуй, ты права,– согласился Цзя Лянь.
На
следующий день Эрцзе распорядилась приготовить вино и закуски, Цзя Лянь
остался у нее, и в полдень они пригласили Саньцзе и старуху Ю на
угощение.
Саньцзе сразу поняла, в чем дело. Едва наполнили кубки, она, не дав сестре и рот раскрыть, стала плакать и причитать:
–Ты
хочешь со мной серьезно поговорить, но я не дурочка, оставь меня лучше в
покое! Уговоры не помогут, я сама знаю, что делать! Ты пристроена, мама
тоже, а о себе я сама позабочусь. Замужество – не шутка, замуж выходят
раз в жизни. Когда нам с мамой было трудно, я вынуждена была
притворяться бесстыжей, чтобы ко мне не привязывались. На самом же деле я
совсем не такая, и уж если говорить начистоту, выйду замуж лишь за
того, кто сердцу мил. Не надо мне ни богатого, ни знатного!
–Это
очень просто устроить,– успокоил ее Цзя Лянь.– Назови его имя, и мы
просватаем тебя за него. Украшения, свадебные подарки и прочие заботы
берем на себя, так что матушке твоей не о чем беспокоиться.
–Сестра знает, о ком речь, и не обязательно мне его называть,– ответила Саньцзе.
–Кто же это?– не отставал Цзя Лянь, и тут его осенило: наверняка Баоюй.
И, не дождавшись ответа Эрцзе, Цзя Лянь крикнул:
–Я знаю, кто он! У тебя вкус неплохой!
–Кто же?– с улыбкой спросила Эрцзе.
–Конечно, Баоюй!– рассмеялся Цзя Лянь.– Кто же еще?
Эрцзе и старуха Ю тоже так думали, но Саньцзе лишь огрызнулась:
–У
нас в семье десять сестер, неужели все должны выходить замуж за твоих
братьев? Разве из всей Поднебесной только в вашей семье есть достойные
мужчины?!
–Кто же тогда? Скажи!– в один голос спросили старуха Ю, Цзя Лянь и Эрцзе.
–Его нет здесь сейчас,– отвечала Саньцзе,– но пусть сестра вспомнит, что было пять лет назад.
Тут появился Синъэр и обратился к Цзя Ляню:
–Вас требует к себе батюшка! Я сказал, что вы уехали к старшему дядюшке, а сам поспешил сюда.
–Неужели меня дома хватились?– заволновался Цзя Лянь.
–Совершенно
верно,– ответил Синъэр,– пришлось сказать второй госпоже, что старший
господин Цзя Чжэнь пригласил вас к себе посоветоваться, как провести
стодневный траур.
Цзя Лянь приказал подать коня и, в сопровождении Лунъэра, отправился во дворец Жунго.
Эрцзе распорядилась принести закусок, поднесла Синъэру большой кубок вина и буквально засыпала его вопросами:
–Сколько лет вашей госпоже? Какой у нее характер? Она очень злая? Сколько лет старой госпоже? Сколько у вас в доме барышень?
Синъэр, хихикая, непринужденно рассказывал о событиях, которые за последнее время произошли во дворце Жунго.
–Я
дежурю у вторых ворот еще с тремя слугами,– говорил он.– Мы сменяемся
два раза в сутки – четверо дежурят, четверо отдыхают. Есть среди нас и
доверенные слуги госпожи Фэнцзе. Их мы не смеем задевать. Зато госпожа
Фэнцзе вертит слугами нашего господина как вздумается. Не знаю, как вам и
рассказать, до чего коварна она и остра на язык. О господине Цзя Ляне
такого не скажешь. Есть у госпожи доверенная служанка Пинъэр, всячески
ей угождает, но сколько тайком делает людям добра! И всегда готова
вступиться за нас перед госпожой, если, случается, мы провинимся. Вряд
ли в доме сыщется человек, который любил бы эту Фэнцзе. Все боятся ее,
слова при ней не смеют сказать! Только старая госпожа и госпожа Ван души
в ней не чают. Льстивыми речами она им голову заморочила. Ее слово –
закон! Уж очень она сокрушается, что никак не накопит гору денег, чтобы
старая госпожа и госпожа Ван видели, до чего рачительная она хозяйка. А
прислуге от этого ее желания выслужиться перед старшими одни страдания!
Сделает что-то хорошее, тотчас бежит к старой госпоже хвалиться.
Ошибется – норовит вину на другого свалить. Свекровь и то говорит, что
Фэнцзе, подобно воробью, летит туда, где можно поживиться, и, словно
крот, прячется в землю от неприятностей; честью семьи она не дорожит,
только о себе думает. Если бы не старая госпожа, давно бы эту Фэнцзе
выгнали.
–Интересно, что ты станешь говорить за глаза обо мне,
если Фэнцзе оговариваешь?– усмехнулась Эрцзе.– Ведь я по положению
ниже ее!
Синъэр опустился на колени и воскликнул:
–Зачем вы
так говорите, госпожа?! Пусть Небо меня покарает, если я вру! Будь у
нас такая хозяйка, как вы, не пришлось бы бояться ни битья, ни ругани.
Слуги хвалят вас за доброту. И если господин Цзя Лянь куда-нибудь уедет,
мы все перейдем служить к вам.
–Ну и мошенник!– воскликнула
Эрцзе.– Я просто пошутила, а ты струсил. Зачем явился? Погоди, пойду к
твоей госпоже и все расскажу!
–Не ходите, госпожа, не надо!–
замахал руками Синъэр.– Она вам будет улыбаться, говорить сладкие
слова, прикинется ягненком, а у самой одно на уме: как бы всех сожрать!
Третья тетушка и та не смогла бы ее переговорить! А уж вы, госпожа, с
вашей скромностью и подавно!
–Но если я не нарушу приличий и буду достойно себя вести, неужто она и тогда осмелится меня обидеть?
–Зачем
бы я стал нести всякий вздор,– отвечал Синъэр.– Не пьян же я в самом
деле! Вы можете ей во всем уступать, ни в чем не перечить, она все равно
не простит, что вы красивее и вас все любят. Она поистине – бутыль
уксуса; да что там бутыль – кувшин, целая бочка! Стоит господину
ненароком бросить взгляд на какую-нибудь из служанок, Фэнцзе прямо при
нем набрасывается на девушку и избивает до полусмерти. Барышня Пинъэр
считается наложницей господина Цзя Ляня, но стоит Цзя Ляню хоть раз в
году с ней побыть, как Фэнцзе обрушивает на нее весь свой гнев! Однажды
Пинъэр не выдержала и расшумелась: «Разве по своей воле я стала его
наложницей?! Вы заставили! Я не хотела! Но вы сказали, что я бунтую! А
теперь меня обвиняете?» Фэнцзе нечего было возразить. Она даже просила
прощения у барышни Пинъэр.
–А ты не врешь?– усомнилась Эрцзе.– Такая ведьма, и испугалась какой-то наложницы?
–Говорят,
против справедливости не пойдешь,– сказал Синъэр.– Барышня Пинъэр еще
в детстве была у нашей госпожи в услужении, а потом еще с двумя
служанками переехала в дом ее мужа. Одна служанка умерла, вторая замуж
вышла, осталась Пинъэр. Она приглянулась нашему господину, и он взял ее в
наложницы. Ничего удивительного! Пинъэр умна и добродетельна, вот и
сумела увлечь нашего господина. Барышня Пинъэр искренна, никогда не
лицемерит и всей душой любит госпожу. За это Фэнцзе ее и терпит.
–Вот оно что!– воскликнула Эрцзе.– Я слышала, у вас там живут вдова и несколько барышень, как же они с этой Фэнцзе ладят?!
–Ах,
госпожа!– вскричал Синъэр.– Наша старшая госпожа Ли Вань очень добра,
никогда не вмешивается в чужие дела, только следит за барышнями, чтобы
учились грамоте и вышиванию. Пока Фэнцзе болела, хозяйственными делами
ведала госпожа Ли Вань. Все делала по старинке, спокойно, без шума. О
старшей барышне говорить нечего – она живет при дворе. Вторую барышню у
нас прозвали «второе бревно», и этим все сказано, а третью – «роза
мэйгуй»: она румяна, красива, все ее любят, но не бывает розы без шипов,
а шипы колются. Третья барышня, к сожалению, не родная дочь госпожи
Ван, а, как говорится, «феникс в вороньем гнезде». Четвертая барышня еще
слишком мала и никакими делами в доме не ведает. Она приходится сестрой
господину Цзя Чжэню, а воспитывает ее госпожа Ван. Кроме барышень из
семьи Цзя, у нее живут еще две барышни – таких редко встретишь в
Поднебесной! Одна из них – дочь сестры нашего старшего господина, по
фамилии Линь, другая приходится племянницей супруге нашего господина Цзя
Чжэна и происходит из семьи Сюэ. Барышни эти и собой хороши, и науки
постигли. Мы и дохнуть не смеем, встречаясь с ними в саду или еще
где-нибудь.
–Порядки у вас, я знаю, строгие, детям слуг запрещено
смотреть на барышень,– засмеялась Эрцзе.– Может, и дышать не
дозволено?
–Не дозволено!– улыбнулся Синъэр.– Ведь дохнешь посильнее – барышня Линь повалится, а барышня Сюэ растает!^[171]
Все так и покатились со смеху.
Если вам интересно узнать, кого выбрала в мужья Саньцзе, прочтите следующую главу.

Любящая девушка, оскорбленная в своих чувствах, уходит в мир иной;
бесчувственный юноша, обладающий холодным сердцем, вступает в секту Пустоты

Смят персика цветок, растерзан, —
И красной стала вся земля.
Гора нефритовая пала,
Восстать ей вновь не суждено!

Все
бросились к бедняжке, но, увы, поздно. Старуха Ю, обезумев от горя,
всячески поносила и кляла виновника несчастья. Возмущенный Цзя Лянь
кликнул слуг, приказал связать Лю Сянляня и препроводить в ямынь. Но
Эрцзе сказала:
–Никто ее не принуждал. Она сама лишила себя жизни по собственному желанию. Так что пользы теперь отправлять человека в ямынь? Только неприятности наживать!
Цзя Лянь поколебался с минуту и велел Лю Сянляню поскорее убраться вон. Но тот не спешил уходить, вытер слезы и произнес:
–Такая
смелость поистине достойна восхищения! Ничего подобного я и представить
себе не мог. Не суждена мне, ничтожному, такая жена!
Рыдая, он
позвал слуг, велел им купить самый дорогой гроб и ждал, пока покойную,
обрядив, положат в него. После этого он попрощался и вышел. Миновал
ворота и побрел куда глаза глядят, не переставая думать о Саньцзе:
«Какая красивая, какая незаурядная девушка! Сколько стойкости и решимости!»
Он
шел, терзаемый раскаянием, как вдруг ему почудился звон женских
украшений. Саньцзе с мечом в одной руке и свитком в другой приблизилась к
нему.
–Уже пять лет, как я, безумная, люблю вас,– проговорила
Саньцзе.– Но вы оказались столь бесчувственным! И пришлось мне
поплатиться жизнью за свою любовь! Нынче бессмертная Цзинхуань мне
повелела отправиться в область Небесных грез и предстать перед ней. Но,
прежде чем расстаться навеки, я решила явиться вам на мгновение.
Из
глаз ее полились слезы, омочив одежды Лю Сянляня. Лю Сянлянь протянул к
ней руки, пытаясь удержать, но девушка отстранила его и медленно
удалилась.
Сянлянь вскрикнул и очнулся. Он не мог понять, сон это
или явь. Протер глаза и увидел храм, а на его ступенях – грязного даоса –
он ловил вшей на одежде.
–Что это за место, учитель?– почтительно кланяясь, спросил Лю Сянлянь.
–Название этого места мне неизвестно,– смеясь, отвечал даос,– я здесь случайно, остановился передохнуть.
На
Лю Сянляня вдруг повеяло ледяным холодом; он выхватил меч и, взмахнув
им, словно обрубил десять тысяч нитей, связывающих его с суетным миром,
после чего опустил голову и покорно последовал за даосом.
Если хотите узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.

Глядя на подарки, Дайюй вспоминает родные края;
раскрыв тайну, Фэнцзе с пристрастием допрашивает слугу

Между тем Баоюй и Дайюй пришли к Баочай.
–Сестра,– сказал Баоюй,– скольких трудов стоило твоему старшему брату привезти эти подарки, а ты раздаешь их…
–Ничего особенного он не привез,– перебила его Баочай.– Но все привезенное из других краев всегда в диковинку.
–В
детстве подобные безделушки не привлекали моего внимания,– заметила
Дайюй,– но сейчас я на них посмотрела совсем другими глазами.
–Ничего удивительного!– промолвила Баочай.– Знаешь пословицу: «На чужбине дорога всякая мелочь, привезенная с родины»?
–Если и в будущем году твой старший брат поедет туда, пусть привезет побольше разных вещичек!– попросил Баоюй.
–Ты
для себя проси,– в упор поглядев на него, крикнула Дайюй,– а о других
не заботься. Я думала, он хочет тебя благодарить, сестра,– обратилась
она к Баочай,– а он, оказывается, пришел заказывать для меня подарки!
Она произнесла это таким тоном, что Баочай и Баоюй невольно рассмеялись.
Беседа приняла непринужденный характер. Незаметно разговор перешел на болезнь Дайюй, и Баочай стала давать ей советы:
–Когда
почувствуешь себя плохо, сестрица, прогуляйся немного, это полезнее,
чем сидеть в доме. Помнишь, недавно у меня от слабости даже жар начался и
я пролежала два дня? Погода нынче нездоровая, и, чтобы не заболеть,
надо побольше двигаться!
–Кто же против этого возражает, сестра?– сказала Дайюй.
Они посидели еще немного и разошлись. Баоюй проводил Дайюй до павильона Реки Сяосян и вернулся к себе.
Когда Цзя Хуань получил подарки от Баочай, наложница Чжао очень обрадовалась.
«Недаром
Баочай считают доброй, щедрой и обходительной,– подумала она.–
Сколько же, интересно, вещей привез ее брат? Ведь она всех одарила! Даже
нас, несчастных. Неизвестно только, кому больше перепало, кому меньше. А
эта девчонка Дайюй не только не подарит нам ничего, но и в сторону нашу
не глянет!»
Она принялась разглядывать подарки и вдруг подумала о
том, что Баочай доводится родственницей госпоже Ван. Неплохо бы пойти к
госпоже Ван, похвалить ее племянницу за доброту, а заодно очернить
других, ужалить, подобно скорпиону. Она собрала подарки, побежала к
госпоже Ван и сказала:
–Взгляните! Это подарки барышни Баочай
моему Цзя Хуаню! Я так ей благодарна! Она молода, но внимательна и
заботлива, как и полагается девушке из знатной семьи. Не удивительно,
что старая госпожа да и вы тоже не устаете ее хвалить! Я не дерзнула
принять подарки, не показав их прежде вам, чтобы и вы порадовались!
Госпожа
Ван сразу догадалась, куда клонит наложница Чжао, но ведь не прогонишь
ее, и пришлось госпоже Ван слушать чушь, которую та несла.
–Можешь принять подарки и отдать Цзя Хуаню,– сказала госпожа Ван, когда наложница наконец умолкла.
Куда
девалось хорошее настроение Чжао! Ведь, как говорится, ткнули носом в
известь. С плохо скрываемой яростью она покинула комнату, мысленно
проклиная все и всех.
Вернувшись домой, Чжао в сердцах бросила вещи на пол:
–Да что же это такое творится!..
Женщина бессильно опустилась на стул и погрузилась в печальные размышления.
Инъэр
тем временем успела разнести подарки, вместе со старухой вернулась
домой и передала Баочай от всех благодарность и ответные подарки. Когда
старуха ушла, Инъэр прошептала на ухо Баочай:
–Я только что от
второй госпожи – супруги господина Цзя Ляня – она чем-то разгневана. Я
отдала ей подарки, а уходя, потихоньку спросила Сяохун, в чем дело. Та
мне сказала: «Не знаю. Вторая госпожа вернулась от старой госпожи в
плохом настроении, позвала Пинъэр и о чем-то с ней разговаривала».
Произошло, видимо, что-то важное. Вы, барышня, не слышали?
Баочай задумалась, но даже представить себе не могла, чем расстроена Фэнцзе.
–У каждого свое,– сказала она.– Что нам за дело? Налей-ка лучше мне чаю!
Инъэр больше ничего не сказала и пошла наливать чай.

Теперь
вернемся к Баоюю. Проводив Дайюй, он на обратном пути думал о том, что
она сирота и в целом свете у нее никого нет. Домой он вернулся
расстроенный, и ему захотелось обо всем рассказать Сижэнь, но дома
оказались только Цювэнь и Шэюэ.
–А Сижэнь где?– спросил он.
–Наверное, во дворе,– ответила Шэюэ.– Куда она денется? Минуты не можешь прожить без Сижэнь.
–Знаю,
что никуда не денется!– улыбаясь, промолвил Баоюй.– Но мне хотелось
ей рассказать, как загрустила барышня Линь Дайюй, получив подарки от
барышни Баочай. Ведь все они привезены с ее родины и вызвали много
тяжелых воспоминаний. Сижэнь могла бы утешить барышню Линь Дайюй.
Тут в комнату вошла Цинвэнь и обратилась к Баоюю:
–Вы здесь? И опять кого-то собираетесь утешать?
Баоюй рассказал ей о своем разговоре с Дайюй.
–Дело в том, что Сижэнь сейчас у госпожи Фэнцзе, а потом навестит барышню Линь Дайюй.
Баоюй немного успокоился, взял чашку чая, отпил глоток, отдал чашку служанке и прилег. На душе снова стало тревожно.
А теперь расскажем о Сижэнь. Она занималась вышиванием, когда вдруг вспомнила, что Фэнцзе нездоровится и надо ее навестить.
–Присматривай за домом,– наказала она Цинвэнь,– служанок всех сразу не отпускай. Баоюю что-нибудь может понадобиться.
–Выходит, ты одна о нем заботишься, а мы даром едим хлеб!– воскликнула Цинвэнь.
Сижэнь не ответила, только засмеялась и вышла.
У
моста Струящихся ароматов внимание ее привлекли лотосы. Они так густо
разрослись, что укрыли собой весь пруд. Некоторые уже отцвели – стоял
конец лета,– и на смену им распускались новые, алея на фоне яркой
зелени листьев.
Сижэнь невольно залюбовалась ими, как вдруг
заметила, что кто-то у виноградной решетки машет метелкой. Подойдя
поближе, она узнала мамку Чжу.
Старуха тоже заметила девушку и, выбежав ей навстречу, захихикала.
–Что это вы, барышня, такое время выбрали для гуляния?
–Почему бы мне и не погулять?– сказала Сижэнь.– Я иду ко второй госпоже. А ты что здесь делаешь?
–Насекомых
гоняю,– ответила старуха.– Дождей нет, вот их и развелось
видимо-невидимо. Сколько винограда попортили! Особенно жучки. Вы и
представить себе не можете, до чего вредные! Прогрызут несколько
виноградинок, сок из них на остальные капает, и они гниют! Смотришь,
целая гроздь испорчена! Взгляните, сколько ягод на землю упало, пока мы
тут с вами болтали!
–Напрасно стараешься, всех насекомых все
равно не разгонишь,– промолвила Сижэнь.– Попроси лучше какого-нибудь
торговца принести мешочки из тонкой материи. Наденешь на каждую гроздь,
сквозь них воздух легко проникает – виноград не испортится!
–Вы,
конечно, правы, барышня,– согласилась старуха.– Но откуда мне знать
такие премудрости, если я только в этом году начала заниматься
хозяйством?
Она улыбнулась и продолжала:
–Виноград хотя и подпорчен, все равно очень вкусный. Хотите отведать?
–Как
можно!– вскричала Сижэнь.– Даже недозревшие фрукты нельзя пробовать
до хозяев. А созревшие тем более. Столько лет служишь в доме, а правил
не знаешь!
–Я так обрадовалась встрече с вами,– сказала мамка Чжу,– что забыла о правилах, уж очень хотелось вас угостить!
–Не огорчайся,– успокоила ее Сижэнь,– главное, чтобы вы, пожилые, не подавали дурной пример молодым!
Едва войдя во двор, где жила Фэнцзе, Сижэнь услышала ее голос, доносившийся из окна:
–Милосердное Небо! Я томлюсь в комнате, а меня еще называют злодейкой!
Сижэнь сразу поняла, что случилась какая-то неприятность, и, не решаясь войти, громко крикнула:
–Сестра Пинъэр!
Пинъэр тотчас откликнулась и вышла.
–Вторая госпожа Фэнцзе дома?– осведомилась Сижэнь.– Как она себя чувствует?
Они
вместе вошли в комнату. Фэнцзе лежала на кровати, притворившись спящей.
Но, увидев Сижэнь, приподнялась и с улыбкой сказала:
–Мне уже лучше. Спасибо за заботу! А поболтать почему не приходишь?
–Не хочу вас тревожить. Ведь вы нездоровы. Если все вас начнут навещать, не будет покоя.
–Пустяки,–
возразила Фэнцзе.– Другое дело, что тебе нельзя отлучаться надолго. У
Баоюя, конечно, много служанок, но им без тебя не управиться! Я и так
знаю, что ты меня любишь. Иначе не спрашивала бы Пинъэр обо мне.
Она велела поставить у кровати скамеечку, чтобы Сижэнь могла сесть. Фэнъэр подала чай.
Завязалась беседа. Вдруг вошла девочка-служанка и на ухо шепнула Пинъэр:
–Приехал Ванъэр, дожидается у вторых ворот!
–Знаю,– тихо ответила Пинъэр.– Только не надо ему стоять у ворот.
Сижэнь поняла, что ей нужно уйти, и, сказав еще несколько слов, поднялась.
–Будет
время, заходи, поболтаем, хоть развлечешь меня немного!– сказала
Фэнцзе и, помолчав, обратилась к Пинъэр: – Проводи сестру!
Выходя,
Сижэнь заметила, что девочки-служанки, которые были в комнате, замерли в
ожидании. Что происходит, Сижэнь так и не поняла.
А Пинъэр, проводив ее, вернулась и доложила:
–Я не хотела пускать Ванъэра при Сижэнь и велела ему подождать. Каковы будут ваши распоряжения, госпожа?
–Пусть войдет!– небрежно бросила Фэнцзе.
Пинъэр приказала девочкам-служанкам позвать Ванъэра.
–Что же ты все-таки слышала?– спросила Фэнцзе, продолжая прерванный разговор.
–Вот
что мне слово в слово сообщила служанка,– отвечала Пинъэр.– Она
сказала, что была у вторых ворот, когда услышала разговор наших слуг:
«Наша новая госпожа и красивее, и добрее госпожи Фэнцзе!» Тут Ванъэр или
кто-то другой прикрикнул на них: «Какая еще новая госпожа! Берегитесь!
Узнает кто-нибудь, укоротят вам язык!»
–Ванъэр дожидается!– доложила девочка-служанка.
–Пусть войдет!– усмехнулась Фэнцзе.
Девочка откинула дверную занавеску.
Ванъэр остановился у входа, поклонился Фэнцзе, справился о ее здоровье и встал навытяжку.
–Подойди-ка сюда!– поманила его Фэнцзе.– Я хочу кое-что у тебя спросить.
Ванъэр приблизился.
–Известно ли тебе, что твой господин взял наложницу?– спросила Фэнцзе.
–Откуда
мне знать?– отвечал Ванъэр, опустившись на одно колено.– Я только
дежурю у вторых ворот, а что делает второй господин, мне неизвестно.
–Значит, ты ничего не знаешь!– усмехнулась Фэнцзе.– Да если бы и знал, разве посмел бы ему мешать?
Ванъэр смекнул, что Фэнцзе известно все, обмануть ее не удастся, и с поклоном сказал:
–Я
ничего не знал, лишь догадался из разговора Синъэра и Сиэра и
прикрикнул на них, чтобы не болтали лишнего. Больше я ничего не знаю и
возводить напраслину не стану. Спросите лучше у Синъэра: он везде
сопровождает нашего господина.
–Эти негодяи связаны одной
веревочкой!– рассердилась Фэнцзе.– Думаешь, я ничего не знаю?!
Позови-ка сюда подлеца Синъэра! Я допрошу его, а потом поговорю с тобой!
Хорошие у меня слуги, нечего сказать!
–Слушаюсь, госпожа!– ответил Ванъэр, поклонился несколько раз и побежал звать Синъэра.
Синъэр
сидел в это время в конторе и играл в кости со слугами. Услышав, что
его зовет Фэнцзе, он подскочил от испуга, хотя и не догадывался, в чем
дело.
–Синъэр пришел!– доложил Ванъэр.
–Веди его сюда!– крикнула Фэнцзе.
Тон ее не предвещал ничего хорошего, и Синъэр приуныл. Но делать нечего, пришлось войти.
–Хорош!– воскликнула Фэнцзе.– Ну-ка отвечай, что вы там творите со своим господином! Только правду!
Лицо у Фэнцзе дышало гневом, и Синъэр в страхе пал на колени.
–Я
слышала, ты к этому делу непричастен,– старалась его успокоить
Фэнцзе,– но почему мне ничего не сказал? Скажешь все как есть – прощу, а
вздумаешь врать, не сносить тебе головы!
Синъэр, дрожа, поклонился:
–О чем это вы, госпожа? Что мы с господином плохого сделали?
–Всыпать ему хорошенько!– закричала Фэнцзе.
Ванъэр подбежал к Синъэру, намереваясь его ударить, но Фэнцзе сказала:
–Погоди! Настанет время, и этот дурак будет бить себя сам!
И Синъэр, плача, действительно стал хлестать себя по щекам.
–Хватит!– крикнула Фэнцзе и учинила Синъэру допрос: – Надеюсь, ты знаешь, что господин твой взял себе новую «госпожу»?
Тут Синъэр сдернул с головы шапку и, колотя лбом об пол, взмолился:
–Госпожа, пощадите! Всю правду скажу!
–Говори же!– приказала Фэнцзе.
–Вначале
я и в самом деле ничего не знал,– начал Синъэр, переминаясь с колена
на колено.– Однажды, когда старший господин Цзя Чжэнь находился в
кумирне у гроба своего батюшки, к нему приехал управляющий Юй Лу просить
денег. И второй господин Цзя Лянь с племянником Цзя Жуном, они тоже
были в кумирне, повезли деньги во дворец Нинго. Дорогой разговорились о
младших сестрах супруги господина Цзя Чжэня, и наш второй господин
принялся расхваливать вторую госпожу Эрцзе. Тогда Цзя Жун предложил их
сосватать…
Фэнцзе, не вытерпев, в сердцах плюнула.
–Негодяй! Она госпожа из той же породы, что ты!
–Виноват!– воскликнул Синъэр, не переставая бить поклоны, затем молча поглядел на Фэнцзе.
–Чего замолчал?– нетерпеливо спросила Фэнцзе.
–Если вы простите меня, госпожа, я дальше буду рассказывать,– произнес Синъэр.
–Какое еще прощение? Выкладывай все, для тебя же лучше!
–Наш
второй господин очень обрадовался, когда Цзя Жун предложил их
сосватать,– продолжал Синъэр.– А вот как они все устроили, этого я не
знаю…
–Само собой!– не без ехидства произнесла Фэнцзе.– Тебе достаются лишь хлопоты да беспокойство!.. Ладно! Дальше!
–Брат Цзя Жун подыскал для второго господина дом… – сказал Синъэр.
–Где?– перебила его Фэнцзе.
–Позади дворца.
–А-а!– Фэнцзе обернулась к Пинъэр.– Ты только послушай! Обвел нас вокруг пальца!
Пинъэр промолчала.
–Старший господин Цзя Чжэнь дал Чжану денег, не знаю сколько, и тот не стал мешать,– продолжал Синъэр.
–Какой еще Чжан?– вышла из себя Фэнцзе.
–Вы не знаете, госпожа,– сказал Синъэр.– Вторая госпожа…
Он спохватился и хлопнул себя по щеке, насмешив Фэнцзе и служанок.
–Младшая сестра супруги господина Цзя Чжэня… – подумав немного, поправился Синъэр.
–Ну, что дальше?– торопила его Фэнцзе.– Говори же!
–Младшая
сестра супруги господина Цзя Чжэня с детства была помолвлена с
Чжаном,– объяснил Синъэр.– Полное его имя, кажется, Чжан Хуа. Сейчас
он обеднел и живет подаянием. Старший господин Цзя Чжэнь дал ему денег,
чтобы расторгнул брачный договор…
Фэнцзе обернулась к служанкам.
–Слышали? А еще говорил, будто ничего не знает! Какой мерзавец!
–Наш второй господин велел обставить новый дом и привез жену!
–Откуда?– спросила Фэнцзе.
–Из дома ее матери.
–Так-так!– произнесла Фэнцзе.– А кто из родных провожал невесту в дом жениха?
–Да никто, если не считать брата Цзя Жуна и нескольких старух,– ответил Синъэр.
–А вашей старшей госпожи Ю разве не было?– спросила Фэнцзе.
–Она приехала через два дня с подарками,– ответил Синъэр.
–Вот
почему второй господин не устает ее хвалить!– усмехнулась Фэнцзе,
бросив взгляд на Пинъэр, и снова обратилась к Синъэру: – Кто там
прислуживает? Наверное, ты?
Синъэр ничего не ответил, лишь поклонился.
–Второй господин не раз говорил, что ездит по делам во дворец Нинго, это правда?– допытывалась Фэнцзе.
–Бывало, что ездил, а то скажет, что во дворец, а сам в новый дом отправляется,– ответил Синъэр.
–Кто в доме живет?
–Мать. Младшая сестра недавно покончила с собой.
–Почему?– заинтересовалась Фэнцзе.
Синъэр рассказал историю с Лю Сянлянем.
–Лю Сянляню повезло!– сказала Фэнцзе.– А то прослыть бы ему рогоносцем!.. Больше ты ничего не знаешь?
–Ничего,– отвечал Синъэр.– Если вру, убейте меня – я безропотно приму смерть!
Фэнцзе подумала с минуту, затем, тыча пальцем в Синъэра, закричала:
–Такого
мерзавца, как ты, и на самом деле следовало убить! Зачем обманывал
меня? Чтобы завоевать расположение своего глупого господина и новой
госпожи?! Думаешь, я не знаю, почему ты все рассказал?! Потому что
боишься меня! Ноги тебе надо за это переломать! Встань!
Синъэр поднялся с колен, вышел в прихожую, но уйти не осмелился.
–Вернись!– позвала его Фэнцзе.
Синъэр вошел и почтительно вытянулся.
–Куда торопишься?– усмехнулась Фэнцзе.– К новой госпоже за наградой?
Синъэр молча потупился.
–Больше туда не ходи!– приказала Фэнцзе.– Позову – чтобы мигом был здесь. Иначе – берегись!.. Иди!
–Слушаюсь!– ответил Синъэр и вышел.
–Синъэр!
Синъэр снова бросился в комнату.
–Собираешься доложить обо всем своему господину?– спросила Фэнцзе.
–Не посмею!
–Так-то оно лучше! Хоть словом обмолвишься, пеняй на себя!
Синъэр поддакнул и вышел.
–Где Ванъэр?– спросила Фэнцзе.
Ванъэр тотчас откликнулся. Фэнцзе долго и пристально на него глядела и наконец произнесла:
–Ладно, Ванъэр! Можешь идти! Но смотри, проболтаешься, несдобровать тебе!
Ванъэр закивал головой и осторожно вышел.
–Подайте
чаю,– приказала Фэнцзе девочкам-служанкам. Те поняли, что им надо
уйти, и мгновенно исчезли. Тогда Фэнцзе обратилась к Пинъэр: – Слышала?
Что скажешь на это?
Пинъэр не осмелилась отвечать, только улыбнулась.
Мысль
о случившемся не давала Фэнцзе покоя, ее душил гнев. Она прилегла было
на кровать, но тут ее осенило. Хмурясь, она позвала Пинъэр и сказала:
–Я кое-что придумала. Так и сделаем, незачем дожидаться возвращения второго господина…
Если хотите знать, что придумала Фэнцзе, прочтите следующую главу.

Наивную Ю Эрцзе обманом перевозят в сад Роскошных зрелищ;
ревнивая Фэнцзе учиняет скандал во дворце Нинго

Фэнцзе возвратилась в сад
Роскошных зрелищ, рассказала Эрцзе все, что произошло за последние дни, и
научила ее, как себя вести, чтобы никто не оказался в этом деле
виноватым и не пострадал.
Если хотите узнать, что сделала Фэнцзе, прочтите следующую главу.

Коварная Фэнцзе замышляет совершить убийство чужими руками;
доведенная до отчаяния Эрцзе кончает с собой

И
вот настал день, когда Цзя Лянь, покончив с делами, возвратился в
столицу и первым долгом отправился к Эрцзе. К его великому изумлению,
ворота оказались запертыми, а в доме, кроме сторожа, никого не было.
Старик и рассказал Цзя Ляню во всех подробностях о том, что случилось.
Убитый горем Цзя Лянь поехал к отцу и доложил, что его поручение выполнено.
Цзя
Шэ остался доволен сыном и на радостях подарил ему сто лянов серебра и в
придачу семнадцатилетнюю наложницу по имени Цютун. Цзя Лянь не знал,
как и благодарить, и без конца кланялся. Повидавшись затем с матушкой и
остальными родственниками, Цзя Лянь отправился домой. При встрече с
Фэнцзе он оробел было, но она вела себя не так, как обычно. Вышла
навстречу ему под руку с Эрцзе и как ни в чем не бывало завела разговор о
всяких пустяках. Цзя Лянь расхрабрился и с самодовольной улыбкой
рассказал о Цютун.
Фэнцзе тотчас велела привезти девушку,
«Не
успела вытащить из сердца одну колючку, как появилась другая!» – думала
между тем Фэнцзе, кипя от гнева, но виду не подавала. Она распорядилась
накрыть стол в честь приезда мужа, а когда прибыла новая наложница,
повела ее к матушке Цзя, а потом к госпоже Ван.
Цзя Лянь только диву давался.
Всячески показывая свою доброту к Эрцзе, Фэнцзе, когда поблизости никого не было, старалась ее уколоть.
–О
тебе, сестрица, ходит дурная слава!– говорила она.– Даже старая
госпожа и госпожа поговаривают, будто ты совсем еще маленькая потеряла
невинность, завела шашни с мужем своей старшей сестры. Я не поверила,
стала наводить справки, но узнать ничего не смогла. Если подобные
разговоры не прекратятся, что я слугам скажу?
После этого она
притворялась больной, не ела, не пила, при Пинъэр и других служанках
всячески поносила сплетников, хотя сама же их подстрекала.

Цютун
держалась высокомерно, ведь ее подарил сыну сам Цзя Шэ. Фэнцзе и Пинъэр
она в грош не ставила, что же говорить об Эрцзе, о которой шла дурная
молва? Да и покровителей у нее не было! Глядя на все это, Фэнцзе лишь
радовалась.
Под всякими предлогами она все реже встречалась с
Эрцзе, а еду ей посылала такую, что есть было невозможно. Пинъэр жалела
девушку и украдкой давала деньги, чтобы для Эрцзе покупали что-нибудь
повкуснее. Собираясь в сад погулять, Пинъэр заказывала для себя на кухне
различные блюда и угощала Эрцзе. Никто не осмеливался об этом
докладывать Фэнцзе.
Но однажды заметила это Цютун и стала нашептывать Фэнцзе:
–Госпожа, Пинъэр заказывает самые лучшие блюда на кухне и относит Эрцзе.
Фэнцзе напустилась на Пинъэр:
–Кошек держат, чтобы они ловили мышей, а моя кошка вздумала цыплят душить!
Пинъэр молча выслушала упреки, но с этого дня стала подальше держаться от Эрцзе, в душе возненавидев Цютун.
Хорошо еще, что жившие в саду девушки заботились о бедняжке Эрцзе.
Вступиться
за нее они не решались, но жалели и тайком навещали. Порядочная по
натуре, Эрцзе никогда не жаловалась на Фэнцзе, не роптала, только
плакала.

Перемена, происшедшая в Фэнцзе, так обрадовала
Цзя Ляня, что на все остальное он рукой махнул. Раньше ему не давала
покоя зависть к Цзя Шэ – у того было много наложниц, но теперь он
привязался к Цютун, как голубь к голубке, и чувствовал себя на верху
блаженства. Любовь к Эрцзе постепенно угасла.
Фэнцзе ненавидела
Цютун, но радовалась при мысли, что сможет, как говорится, «чужими
руками жар загребать» да «масла в огонь подливать». Расправится Цютун с
Эрцзе, уж Фэнцзе придумает, как сгубить Цютун. И вот, когда никого
поблизости не было, Фэнцзе шепнула Цютун:
–Ты молода, жизни не
знаешь. Господин Цзя Лянь души не чает в Эрцзе, любит ее больше, чем
меня. Так что лучше не лезь на рожон, не ищи своей смерти!
Цютун затаила злобу и, как только речь заходила об Эрцзе, начинала всячески ее поносить.
–Наша
госпожа слишком добрая! А я – не тряпка! Ни в чем уступать не стану!
Эта потаскушка Эрцзе все равно что песок в глазу. Но она еще меня
узнает!
Фэнцзе всем своим видом показывала, что вполне согласна с
Цютун, а несчастной Эрцзе только и оставалось, что лить слезы! Она
совсем перестала есть, но пожаловаться Цзя Ляню не смела. Даже когда
матушка Цзя, заметив, что глаза Эрцзе красны от слез, спросила, в чем
дело, Эрцзе ничего не сказала.
А Цютун, заискивая перед матушкой Цзя, стала ей наговаривать:
–Эрцзе
коварна, всякими заклинаниями старается накликать смерть на вторую
госпожу Фэнцзе и на меня, чтобы стать законной женой господина Цзя Ляня.
–Девушка
хороша собой, а красота часто уживается с ревностью и завистью,–
проговорила матушка Цзя.– Но ведь Фэнцзе так к ней добра! Выходит,
Эрцзе неблагодарна.
Чувство неприязни к Эрцзе, постепенно зревшее в
душе матушки Цзя, передалось остальным, и жизнь бедняжки стала просто
невыносимой: ей оставалось одно – умереть. Счастье еще, что Пинъэр за
нее вступалась, хоть и тайком от Фэнцзе.
Нежная и хрупкая, Эрцзе
не вынесла этих мучений. Прошел месяц, она перестала есть и буквально
таяла на глазах. Однажды ей приснилось, будто Саньцзе протягивает ей
«меч утки и селезня» и говорит:
«– Сестра! С самого детства ты
страдаешь от того, что нравом слаба. Не верь этой женщине, она коварна и
зла, лишь притворяется доброй. У нее на устах мед, на сердце – лед. Она
жестока, как волк, и не успокоится, пока не сживет тебя со свету! Будь я
жива, не позволила бы тебе войти к ним в дом, не дала бы ей так над
тобой издеваться. Увы! В прежней своей жизни ты была распутницей, много
зла причинила людям, и вот пришло возмездие. Послушайся моего совета,
возьми этот меч и отруби голову завистнице, а затем мы вместе предстанем
перед феей Цзинхуань и смиренно выслушаем ее приговор. А не сделаешь,
как я сказала, понапрасну погубишь жизнь, никто тебя добрым словом не
помянет!
–Сестрица!– плача, отвечала Эрцзе.– Раз в прежней
жизни я была грешницей, значит, заслужила возмездие. Зачем же мне
совершать еще один грех?!
Саньцзе ничего не ответила, вздохнула и исчезла».
Эрцзе в страхе проснулась и поняла, что это был сон.
Дождавшись Цзя Ляня и улучив момент, когда поблизости никого не было, Эрцзе, обливаясь слезами, принялась жаловаться.
–Я
больна,– говорила она,– и никогда не поправлюсь. Уже полгода я ношу
во чреве ребенка. Хоть бы Небо сжалилось надо мной и я успела родить! Не
о себе я пекусь – о младенце!
–Не надо так убиваться,– сказал Цзя Лянь, и глаза его наполнились слезами.– Я приглашу хорошего врача…
И он тут же вышел распорядиться.
Но
будто нарочно, доктор Ван в это время был болен, а тотчас по
выздоровлении собирался на службу в войско. Пришлось звать другого
врача, того самого Ху Цзюньжуна, который в свое время лечил Цинвэнь. Ху
Цзюньжун заявил, что у больной нарушены месячные, и велел принимать
укрепляющее средство.
–Месячных у нее нет давно, к тому же часто случается рвота,– сказал Цзя Лянь.– Мне кажется, она беременна.
Ху Цзюньжун приказал служанкам закатать больной рукав, долго щупал пульс и наконец произнес:
–При
беременности пульс должен быть чаще. Когда процветает стихия дерева,
она влияет на печень, рождается огонь и нарушаются месячные. Осмелюсь
попросить госпожу открыть лицо, не видя больной, я не могу прописать
лекарство.
Цзя Лянь приказал убрать полог. Красота Эрцзе так
поразила Ху Цзюньжуна, что у него, как говорится, душа улетела на
небеса. Где уж тут было думать о лечении?!
Когда Цзя Лянь вышел проводить врача, тот сказал:
–Это не беременность, просто застой крови. Надо срочно усилить кровообращение!
Он прописал лекарство, попрощался и ушел.
После
лекарства Эрцзе стало совсем плохо. Ночью начались боли в животе, она
выкинула мальчика и от сильного кровотечения потеряла сознание.
Цзя
Лянь всячески поносил и проклинал Ху Цзюньжуна и велел тотчас же его
привести. Но Ху Цзюньжун, узнав, что дело приняло дурной оборот, быстро
собрал пожитки и скрылся. Пригласили еще одного врача.
–У больной
плохое кровообращение,– заявил он.– А во время беременности ей,
видимо, пришлось поволноваться, вот и получился застой крови. Средство,
которое она принимала, слишком сильное, оно подорвало первородный дух,
поэтому вылечить больную быстро вряд ли удастся. Пусть принимает пилюли,
но единственное, что может ее спасти, это покой.
После ухода
врача Цзя Лянь стал допытываться, кто из слуг вздумал пригласить Ху
Цзюньжуна, и приказал избить виновного до полусмерти.
Фэнцзе делала вид, что волнуется больше всех, и без конца повторяла:
–Когда судьба наконец послала нам сына, подлый докторишко его сгубил!
Она жгла жертвенные деньги, приговаривая:
–Пусть
лучше я заболею, а Эрцзе поправится, снова забеременеет и родит сына.
Ради этого я готова все время поститься и возносить Будде молитвы!
Цзя Лянь, да и все остальные, не уставали ее хвалить.
Цзя
Лянь в это время жил вместе с Цютун. Фэнцзе сама приказывала готовить
отвары, кипятить воду и относить Эрцзе. Когда же Фэнцзе велела погадать о
судьбе девушки, выяснилось, что ее сглазил человек, родившийся в год
зайца.
А в этот год родилась только Цютун. И тут все решили, что это она виновница всех бед.
Сама
же Цютун преисполнилась злобы и ревности, видя, как заботится Цзя Лянь
об Эрцзе – и врачей приглашает, и слуг наказывает, и поносит всех. Но
когда Цютун стали винить в болезни Эрцзе, терпение ее лопнуло.
–Побудь лучше где-нибудь несколько дней, а потом вернешься,– пробовала ее уговорить Фэнцзе.
Но Цютун лишь расплакалась и стала громко браниться:
–Жаль,
эта дрянь с голоду не успела подохнуть! Ничто меня с ней не связывает,
как колодезную воду с речной! Как же я могла навредить ей, потаскушке?! С
кем она только не путалась! А тут, видите ли, ее сразу сглазили! Еще
неизвестно, от кого у нее ребенок – от Чжана или от Вана! Господин наш
слабохарактерный, вот она его и опутала! Может быть, вам, госпожа,
нравятся потаскушки, а я их терпеть не могу! Все мы можем рожать! Но кто
поверит, что дело чисто, если беременеть каждые полгода?
Служанки, слушая ее, еле сдерживали смех.
В это время пришла госпожа Син, и Цютун стала ей жаловаться:
–Меня хотят выгнать, а куда я пойду? Сжальтесь надо мною, почтенная госпожа!
Госпожа Син отчитала Фэнцзе и напустилась на Цзя Ляня:
–Неблагодарная
тварь! Нравится тебе Цютун или нет, помни, ее тебе подарил отец, и если
вздумаешь ее выгнать ради какой-то девчонки, взятой на стороне, значит,
родного отца не почитаешь!
Рассерженная, госпожа Син ушла. А
Цютун, почувствовав поддержку, совсем разошлась. То и дело подходила к
комнате Эрцзе, громко ругала ее. Можете себе представить, каково было
бедняжке!
Как-то вечером, когда Цзя Лянь отдыхал, а Фэнцзе уже
легла спать, Пинъэр потихоньку пробралась к Эрцзе. Выслушала ее жалобы,
утешила как могла, дала несколько советов и убежала – было уже поздно.
Оставшись в одиночестве, Эрцзе подумала:
«Я
и так больна, а мне не дают ни минуты покоя. Разве поправишься? Ребенка
у меня не будет, и ничто больше не держит меня в этом мире! Чем так
страдать, не лучше ли свести счеты с жизнью! Говорят: от золота можно
умереть. Пожалуй, это благороднее, чем повеситься или зарезаться!»
Собравшись
с силами, Эрцзе встала с постели, вынула из ящика золотой шарик,
заплакала. А в пятую стражу положила шарик в рот и с большим трудом
проглотила. Затем она привела себя в порядок, надела головные украшения и
легла на кан, безучастная ко всему.
Утром Эрцзе не позвала служанок, и они, очень довольные, занялись собственным туалетом.
Возмущенная их равнодушием, Пинъэр, как только Фэнцзе с Цютун ушли, стала их упрекать:
–До
чего же вы бездушны! Никакого сочувствия к больной девушке! Бить вас
мало! Нельзя же так бессовестно пользоваться тем, что у Эрцзе мягкий
характер, как говорится, толкать стену, когда она рушится.
Пристыженные
служанки поспешили к Эрцзе и увидели, что она лежит на кане, нарядно
одетая. Поднялся шум, переполох. Прибежала Пинъэр, все поняла и
заплакала в голос. Плакали и остальные служанки, помня, как ласкова была
с ними Эрцзе, только тихонько, из страха перед Фэнцзе.
Вскоре
весь дом узнал о случившемся. Примчался Цзя Лянь, обнял умершую и
разразился горестными воплями. Фэнцзе тоже старалась плакать и
приговаривала:
–Жестокая сестрица! Зачем ты покинула нас? Я так на тебя надеялась!
Пришли
госпожа Ю и Цзя Жун. Едва сдерживая слезы, они принялись утешать Цзя
Ляня. Тот наконец взял себя в руки, доложил о случившемся госпоже Ван и
попросил разрешения поставить на время гроб во дворе Душистой груши, а
затем поместить в кумирню Железного порога.
Цзя Лянь также
распорядился убрать как положено двор Душистой груши, перенести туда
тело Эрцзе, положить в гроб, покрыть саваном и поставить у гроба восемь
слуг и восемь служанок. После этого Цзя Лянь призвал гадателя, чтобы
определить день похоронной церемонии. Гадатель сказал, что раннее утро
следующего дня вполне годится для положения покойной в гроб, а
погребальная церемония может состояться лишь на седьмой день.
–Ничего
не поделаешь,– промолвил Цзя Лянь.– Моих дядюшек и братьев нет сейчас
дома, а затягивать похоронную церемонию надолго нельзя.
Гадатель не стал возражать, написал свидетельство о смерти и удалился.
Пришел поплакать над покойной и Баоюй, а следом за ним – другие домочадцы.
Цзя Лянь отправился к Фэнцзе взять денег на похороны. Но Фэнцзе, увидев, что гроб унесли, сказалась больной и ответила:
–Старая госпожа и госпожа не велели мне, пока не понравлюсь, вставать, поэтому я не смогла надеть траур.
Только
Цзя Лянь ушел, как она побежала в сад Роскошных зрелищ, тайком
добралась до двора Душистой груши, постояла у стены, подслушивая, о чем
говорят, и поспешила к матушке Цзя.
–Нечего слушать Цзя Ляня,–
сказала матушка Цзя.– Тело умершего от чахотки сжигают. Неужели
устраивать пышные похороны и освящать место для могилы? Раз уж она была
второй женой, пусть гроб простоит пять дней, а потом надо отнести его на
кладбище, зарыть или же просто сжечь. И чем скорее, тем лучше.
–Бабушка, я не посмею сказать это мужу,– улыбаясь, промолвила Фэнцзе.
В это время от Цзя Ляня пришла служанка и сказала:
–Госпожа, второй господин ждет денег!
Пришлось Фэнцзе возвратиться домой. Увидев Цзя Ляня, она сердито сказала:
–Какие
еще деньги? Ты разве не знаешь, что с деньгами в последнее время туго? С
каждым месяцем нам выдают все меньше и меньше. Вчера мне пришлось за
триста лянов заложить два золотых ожерелья, и осталось всего двадцать
лянов. Если хочешь, возьми!
Она велела Пинъэр принести деньги, отдать их Цзя Ляню, а сама снова ушла, сказав, что ей нужно поговорить с матушкой Цзя.
Цзя
Лянь задыхался от гнева, но ничего не мог возразить. Он приказал
открыть сундуки Эрцзе, однако там оказались только сломанные шпильки для
волос да старая одежда. Цзя Лянь хотел было поднять шум, но не посмел –
Эрцзе умерла при загадочных обстоятельствах. Собрав все ее вещи в узел,
Цзя Лянь отнес их в укромное место и собственноручно сжег.
Пинъэр искренне горевала. Раздобыв где-то двести лянов серебра в мелких слитках, она отдала их Цзя Ляню и попросила:
–Ничего не говорите жене! Ведь можно поплакать украдкой! Не обязательно у всех на виду!
–Ты
права,– согласился Цзя Лянь и, протянув Пинъэр полотенце, промолвил: –
Этим полотенцем она подпоясывалась дома. Сохрани его для меня!
Пинъэр подальше спрятала полотенце.
Взяв
деньги, Цзя Лянь немедленно распорядился заказать приличный гроб и
распределил обязанности между слугами и служанками, которые должны были
дежурить возле усопшей. Сам он тоже всю ночь не отходил от гроба.
Гроб
стоял семь дней. Цзя Лянь не осмеливался устраивать пышные церемонии,
но в память о своей любви к Эрцзе пригласил буддийских и даосских
монахов, и они вознесли молитвы о спасении души умершей.
Неожиданно Цзя Ляню велено было явиться к матушке Цзя.
Если хотите узнать, зачем он ей понадобился, прочтите следующую главу.

Линь Дайюй собирает поэтическое общество «Цветок персика»;
Ши Сянъюнь пишет стихи об ивовых пушинках

Пока Фэнцзе болела, хозяйственными делами
занимались Ли Вань и Таньчунь, и у них не оставалось ни минуты
свободного времени. А тут еще подошли новогодние праздники, дел
прибавилось, и о поэтическом обществе все забыли.
Близилась весна,
Баоюй теперь не был так занят, но пребывал в мрачном расположении духа.
Уход Лю Сянляня в монахи, самоубийство Саньцзе, смерть Эрцзе и,
наконец, обострившаяся болезнь Уэр после той ночи, когда она просидела
под стражей, очень повлияли на Баоюя. Он даже стал заговариваться, нервы
совсем расшатались. Сижэнь это беспокоило, но волновать матушку Цзя она
пока не хотела и старалась сама как могла развлечь юношу.
Проснувшись однажды утром, Баоюй услышал доносившиеся из передней веселые голоса, шутки, смех.
–Иди скорее сюда!– позвала Сижэнь.– Посмотри, что Цинвэнь и Шэюэ вытворяют.
Баоюй
быстро надел подбитую беличьим мехом куртку и выбежал в переднюю.
Девушки еще не оделись, не убрали постели. На Цинвэнь была короткая
салатного цвета кофточка из ханчжоуского шелка и длинная красная
рубашка. На Шэюэ – красная сатиновая безрукавка и старый халат. На
Фангуань красные штаны и зеленые чулки. Цинвэнь, растрепанная, сидела
верхом на Фангуань, которую щекотала Шэюэ. Фангуань хохотала и дрыгала
ногами.
–Ай-я-я! Две больших обижают маленькую!– со смехом
воскликнул Баоюй, вскочил на кровать и принялся щекотать Цинвэнь.
Девушка взвизгнула и оставила Фангуань, намереваясь броситься на Баоюя,
но тут на нее навалилась Фангуань. Глядя на их возню, Сижэнь сказала со
смехом:
–Смотрите, простудитесь! Одевайтесь скорее!
Вдруг на пороге появилась Биюэ и спросила:
–Никто не видел платка? Вчера вечером госпожа Ли Вань здесь его потеряла.
–Вот он!– отозвалась Чуньянь.– Я его нашла на полу, только не знала, чей он, поэтому выстирала и повесила сушить.
–У вас весело,– заметила Биюэ, глядя на Баоюя, забавлявшегося со служанками.– С самого утра возню затеяли…
–А вам кто мешает?– засмеялся Баоюй.– Вас тоже много!
–Наша
госпожа в играх не принимает участия, а тетушки и барышни ее
стесняются,– ответила Биюэ.– Барышня Баоцинь переселилась к старой
госпоже, две тетушки уехали домой до зимы, барышня Баочай отпустила
Сянлин, и в доме стало пусто и скучно. Больше всех грустит барышня Ши
Сянъюнь.
Разговор был прерван появлением Цуйлюй, которая сказала:
–Барышня Сянъюнь просит второго господина Баоюя прийти почитать замечательные стихи.
Баоюй
оделся и убежал. У Сянъюнь собрались Дайюй, Баочай, Баоцинь и Таньчунь.
Они сидели рядышком и читали написанные на листе бумаги стихи.
–Долго
же ты спишь!– воскликнули девушки, завидев Баоюя.– Наше общество не
собиралось чуть ли не год, и за это время никого не посетило
вдохновение! Скоро праздник Начала весны, все рождается вновь, хорошо бы
и нам возродиться!
–Наше общество было создано осенью, потому и
увяло,– промолвила Сянъюнь.– Ныне, когда все встречают весну, надо его
оживить, пусть вновь расцветет. К тому же у нас есть чудесное
стихотворение «Песнь о цветах персика», и я предлагаю название нашего
общества «Бегония» заменить на «Цветок персика». Что скажешь на это?
–Вполне одобряю,– кивнул Баоюй и взял листок со стихотворением.
–А
сейчас давайте пойдем к Ли Вань в деревушку Благоухающего риса и
посоветуемся, как возродить наше общество,– сказали девушки.
Все вместе они направились в деревушку Благоухающего риса, и Баоюй читал стихотворение на ходу:

Персика цветы за шторой,– там,
Где восточный ветер лаской веет;
Персика цветы за шторой,– здесь,
Где служанка, сон сгоняя, млеет…
Там, за шторой,– персика цветы,
Здесь, за шторой,– я и все подруги.
Девушки и персика цветы
Льнут друг к другу, нежась на досуге…
Шторы так и сбросил бы с окна
Ветер, слыша наши разговоры,
Просятся цветы из сада к нам,
Но они открыть не в силах шторы.
Там, за шторой,– персика цветы:
Расцветают, как и прежде, дружно.
Здесь, за шторой,– им не пара мы,
Ибо не цветем, а лишь недужим…
Если бы нас поняли цветы,
То и погрустили б с нами вместе,
И за штору ветер бы проник
И принес нам радостные вести.
Штор тогда б раздвинулся бамбук,
Горница б наполнилась цветами,
К нам пришла б весна во всей красе!..
…Только грусть не разлучится с нами…
Дом уныл, лишайником порос,
В пустоте теряются ворота,
У перил грустит в закатный час
Одинокий и печальный кто-то…
При восточном ветре слезы льет
Кто-то одинокий на перила,
И украдкой персика цветок
К юбке прикасается пугливо…

Всполошились персика цветы
И смешались с нежною листвою,
У цветов румяны лепестки,
А листва прельщает бирюзою.
Но от взоров прячутся стволы,
Десять тысяч их – и все в тумане,
Все ж на стенах терема они
Оставляют отблеск свой багряный…

Пряха шелк небесного станка
Мне как весть счастливую прислала;
Зарумянюсь, отойдя от сна,
На своей подушке из коралла…^[174]
После из душистого ручья
В золотой несет служанка чаше
Персиковых, нежных вод настой,
Чтобы лик мой был милей и краше^[175].
Но зачем мне эта красота?
Что мне свежесть, щек омытых алость?
Яркий лик присущ цветам, а мне
Только слезы проливать осталось!..
Мне возможно ль персика цветок
Уподобить, если плачу горько?
Чем я дольше плачу – он пышней,
И ему не жаль меня нисколько!
Но когда влажны мои глаза, —
На цветок взгляну – слеза слетает,
Выплакала б слезы до конца,
Да цветы, к несчастью, увядают…
…Лишь на миг короткий приглушат
Муку бесприютности сердечной, —
И тотчас с ветрами улетят,
Оставляя в жизни тусклый вечер…
Пусть кукушка закукует вновь…
Нет весны, и в мире одиноко.
Тишина. За шторою окна
Лунное лишь не сомкнется око!

Баоюй
прочел стихотворение, но громко выражать восторга не стал, а в
задумчивости устремил взгляд куда-то вдаль. Хотелось плакать.
–Откуда у вас эти стихи?– спросил он.
–А ты догадайся!– улыбаясь, ответила Баоцинь.
–Конечно же, их написала Фея реки Сяосян,– сказал Баоюй.
–Вот и не угадал,– засмеялась Баоцинь.– Эти стихи сочинила я.
–Не верю,– засмеялся Баоюй.
–Значит,
плохо разбираешься в поэзии,– заметила Баоцинь.– Ведь и Ду Фу не
всегда одинаково пишет. Что, например, общего в строках: «Когда
хризантема опять расцветает, я плачу, как в прежние дни», «Пурпуром
пышным слива цветет под дождем» или «Кувшинок зеленая длинная нить под
ветром в воде поплыла»? Ничего.
–Пожалуй, ты права,– ответил
Баоюй.– Уверен, что старшая сестра не позволит тебе писать такие
скорбные строки. Да и сама ты не станешь писать ничего подобного, хоть и
обладаешь талантом. Наверняка стихи эти сочинила сестрица Дайюй в
минуту грусти.
Все засмеялись. Они не заметили, как добрались до
деревушки Благоухающего риса и, едва войдя в дом, показали стихи Ли
Вань. Стихи ей очень понравились.
Они посидели немного, а перед
уходом уговорились на следующий день, во второй день третьего месяца,
собраться и изменить название общества. Главой общества решено было
назначить Дайюй.
И вот утром, сразу после завтрака, все собрались в павильоне Реки Сяосян и первым долгом решили определить тему для стихов.
–Пусть каждый напишет стихотворение из ста строк о цветах персика,– предложила Дайюй.
–Не
годится,– возразила Баочай.– О персике много писали, и, кроме
подражания, у нас ничего не получится. Лучше придумать другую тему!
–Пожаловала тетушка, приглашает барышень,– доложила служанка.
Все
вышли, поклонились супруге Ван Цзытэна, немного поговорили, затем
поели, прогулялись по саду и, лишь когда настало время зажигать лампы,
разошлись.
Следующий день был днем рождения Таньчунь. Юаньчунь
прислала евнухов с подарками. Но о том, как праздновали день рождения
Таньчунь, мы рассказывать не будем.
После обеда Таньчунь надела парадное платье и отправилась поклониться старшим.
–Мы
не вовремя задумали открывать наше общество!– говорила Дайюй
сестрам.– Ведь у Таньчунь – день рождения! Угощения и спектаклей не
будет, но все равно придется пойти вместе с нею к старой госпоже и там
пробыть до конца дня. Так что времени на стихи не останется!
Посоветовавшись, решили собрать общество на пятый день месяца.
Пришло
письмо от Цзя Чжэна, и матушка Цзя, когда Баоюй пришел к ней справиться
о здоровье, попросила прочесть письмо отца вслух.
После обычных
вежливых фраз Цзя Чжэн сообщал, что в шестом месяце вернется в столицу.
Письма от Цзя Чжэна получили также Цзя Лянь и госпожа Ван. Скорое
возвращение Цзя Чжэна всех обрадовало.
Ван Цзытэн тем временем
просватал свою племянницу за сына Баонинского хоу, и в пятом месяце ее
должны были отвезти в дом мужа. Занятая приготовлениями к свадьбе,
Фэнцзе по нескольку дней не бывала дома.
Как-то раз к ним приехала
жена Ван Цзытэна и пригласила Фэнцзе, а заодно племянников и племянниц
провести день у нее. Матушка Цзя и госпожа Ван велели Баоюю, Таньчунь,
Дайюй и Баочай вместе с Фэнцзе поехать к жене Ван Цзытэна. Отказаться
никто не посмел, оделись понарядней и отправились в гости. Провели там
весь день и вернулись лишь к вечеру.
Баоюй устал и прилег
отдохнуть. Сижэнь подсела к нему и принялась уговаривать, чтобы к
приезду отца он привел книги в порядок, сосредоточился, собрался с
мыслями.
–Успею,– отмахнулся Баоюй, подсчитав на пальцах, когда может приехать отец.
–Ну
ладно, книги – дело второстепенное,– уступила Сижэнь,– но если
батюшка спросит, что ты за это время писал, как ты отговоришься?
–Но ведь я все время пишу,– возразил Баоюй.– Разве ты ничего не собрала?
–Как
не собрала?– вскричала Сижэнь.– Вчера, пока тебя не было дома, я
пересчитала страницы, оказалось пятьсот шестьдесят. Неужели так мало ты
написал за все эти годы? Вот что, с завтрашнего дня бросай свои шалости и
принимайся за писание. Сколько надо, написать не успеешь, но если
писать каждый день определенное количество иероглифов, по крайней мере
будет что показать.
Баоюй внял совету, проверил все свои записи и пообещал:
–Отныне каждый день буду писать по сто иероглифов.
Они поговорили еще немного и легли спать.
Утром Баоюй сразу после умывания сел у окна и принялся уставным почерком писать прописи по трафарету.
Матушка
Цзя заждалась внука и прислала служанку узнать, не заболел ли он. Но
когда наконец Баоюй пришел и матушка Цзя узнала, что все утро он усердно
занимался каллиграфией, она порадовалась и сказала:
–Не нужно навещать меня каждый день, побольше читай и пиши. И к матери можешь не ходить, только предупреди!
Баоюй поспешил к госпоже Ван и передал слова бабушки.
–Точить
копье перед боем бесполезно!– заметила госпожа Ван.– Занимайся хоть
день и ночь, все равно не наверстаешь упущенное, да еще заболеешь от
напряжения.
–Не волнуйся, все обойдется,– ответил Баоюй.
–Напрасно
беспокоитесь, госпожа,– говорили Баочай и Таньчунь.– Мы поможем ему,
напишем сколько требуется, по одному разделу в день. И господин не
рассердится, и Баоюй не заболеет.
–Это вы хорошо придумали!– улыбнулась госпожа Ван.
Дайюй,
услышав, что возвращается Цзя Чжэн, больше не напоминала о поэтическом
обществе. Пусть Баоюй не тратит времени на стихи, а занимается
хорошенько. Таньчунь с Баочай выполнили свое обещание и каждый день
переписывали для Баоюя по одному разделу уставным почерком. Сам Баоюй в
отдельные дни переписывал по двести – триста иероглифов.
К третьей декаде третьего месяца накопилось довольно много исписанных листов.
Баоюй
подсчитал их. Если написать еще несколько разделов, отцу не за что
будет его ругать. И тут как раз Цзыцзюань принесла свиток. На плотной
глянцевой бумаге мелким почерком были скопированы каллиграфические
образцы Чжун Яо и Ван Сичжи^[176], причем почерк почти не отличался от почерка самого Баоюя.
Баоюй
в знак признательности поклонился Цзыцзюань, а затем побежал
благодарить Дайюй. Сянъюнь с Баоцинь тоже ему помогли. Какие-то задания,
правда, оставались невыполненными, но об этом можно было не
беспокоиться, и Баоюй принялся за чтение.
В это время в приморских
районах пронесся ураган, пострадали какие-то селения, о чем государю
был представлен доклад. Государь повелел Цзя Чжэну выяснить
обстоятельства дела и оказать помощь пострадавшим… Таким образом,
возвращение его откладывалось до конца седьмого месяца.
Баоюй снова забросил учение и проводил время в праздности и забавах.
Весна
была на исходе, и Ши Сянъюнь загрустила. Глядя однажды, как кружатся на
ветру ивовые пушинки, она сочинила стихотворение на мотив «Мне словно
снится»:

Пряжи шелковый пух
не исчез ли уже безвозвратно?^[177]
Я отдернула штору —
и вижу туман ароматный^[178].
Пуха мне бы щепотку
принести, чтоб на память осталась, —
Только вызвать боюсь
у кукушки и ласточки жалость^[179].
Но весну попрошу:
Не спеши! Задержись у порога,
Пусть твой ласковый луч
мне посветит – хотя бы немного!..

Стихотворение ей понравилось, она переписала его и дала прочесть Баочай, а затем Дайюй.
–Замечательно!– прочитав стихотворение, воскликнула Дайюй.– И оригинально и интересно.
–Мы никогда еще не сочиняли стихов в жанре цы^[180],– заметила Сянъюнь.– Почему бы на завтрашнем собрании нашего общества не написать хоть по одному стихотворению в этом жанре?
–Ты права,– с воодушевлением произнесла Дайюй.
–А может быть, воспользоваться хорошей погодой и собраться прямо сейчас?– предложила Сянъюнь.
–Не возражаю,– согласилась Дайюй.
Они распорядились приготовить фруктов и через служанок разослали приглашения всем членам общества.
Затем наклеили на стену листок, где написали тему для стихов: «Ивовые пушинки», а также наметили мотивы.
Вскоре все собрались, прочли написанное на листке, затем стихи Сянъюнь и стали наперебой выражать свое восхищение.
–Я не умею писать в жанре цы. Опять у меня какая-нибудь ерунда получится,– предупредил Баоюй.
После жеребьевки Баочай зажгла благовонную свечу и все погрузились в задумчивость.
Первой закончила стихотворение Дайюй. За нею Баоцинь.
–У меня тоже готово,– заявила Баочай,– но давайте сначала прочтем ваши стихи, а уж потом – мои.
–Свеча сейчас догорит!– воскликнула Таньчунь.– А я написала только половину стихотворения… А ты?– обратилась она к Баоюю.
Баоюй кончил сочинять, остался недоволен и решил заново написать. Но не успел – свеча догорела.
–Баоюй снова проиграл,– с улыбкой заявила Ли Вань.– А как дела у Гостьи из-под банана?
Таньчунь торопливо записала, что успела сочинить. Это была лишь половина стихотворения на мотив «Правитель Нанькэ»^[181].

Не сдержать на ветках иве
эту шелковую прядь.
Эти шелковые нити
ни схватить, ни оборвать…

Разве мыслимо пушинку
вдруг не выронить из рук?
В жизни мы, как север с югом,
Отделимы друг от друга
неизбежностью разлук!

–Неплохо!– заметила Ли Вань.– Жаль только, что ты не успела закончить.
Баоюй
бросил кисть и вместе с остальными стал читать написанные
стихотворения. Прочитав незаконченное стихотворение Таньчунь, он вдруг
воодушевился, схватил кисть и продолжил:

Потому-то увяданье,
Отрешенность и уход —
Неизбежные страданья,
Свой всему идет черед…

Все же бабочки весенней,
Резвой иволги тоска —
Тяготят, как знаем все мы,
Не извечно, а пока…

Так развеем же печали,
Только год один пройдет, —
Тем начнем, на чем кончали,
Подождем! Всего лишь год!

Все засмеялись.
–Своего стихотворения не придумал, так чужое решил продолжить! Но ведь оно все равно тебе не зачтется.
Дайюй написала стихотворение на мотив «Тандолин»:

В пространстве Края Ста цветов^[182]
Пушинки все летят, летят…
А в Башне ласточки иссяк
Весны душистой аромат^[183].

Пушинки – здесь, пушинки – там,
А коль столкнутся,– не разнять:
Летят вдвоем по небесам,
Не мысля на судьбу роптать.

Неудержим ветров поток.
Прекрасны о любви слова.
Но есть и для деревьев срок,
Конец свой знает и трава…

Недавно был расцвет – и вот
Уже седеет голова!
Что наша жизнь? Пушинок взлет!
Но кто их в вихре соберет?

…Уносится вослед ветрам
Моей мечты весна,
Тем, кто был близок и любим,
Я больше не нужна…

Одна пушинка взмыла ввысь,
Отбившись от другой…
Кричит вослед: «Не торопись!
Мне не летать одной!..»

Дочитав до конца, все одобрительно закивали и стали вздыхать:
–Что хорошо, то хорошо! Только очень печально!
Баоцинь сочинила стихотворение на мотив «Луна над Западной рекой»:

Садам и рощам дома Хань
Потерян, словно звездам, счет– 220 г. н.э.) данным, при императорском дворце династии Хань было 36 садов, по берегам водоемов – множество ив и тополей.»>^[184].
Не описать плотины Суй
Всех совершенств и всех красот!
«Трех весен» жизненный удел
К ветрам восточным обращен^[185],
Краса луны и мэйхуа —
Извечный, беспрерывный сон…

Роняли в скольких теремах
Цветы весенний свой убор?
В который раз душистый снег
Волнует шелк оконных штор?
На юг и север от реки
Молвой все той же полон свет:
В разлуке близких дни горьки,
В разлуке утешенья нет!

–Здесь
много грусти, зато как проникновенно звучит!– воскликнули девушки.–
Особенно хороши строки, начинающиеся словами «Роняли в скольких теремах»
и «В который раз душистый снег».
–Слишком много печали,– с
улыбкой заметила Баочай.– Ведь ничего нет легче ивового пуха, вот и
надо это воспеть в стихах, а не подражать другим поэтам. Я совсем
по-другому поняла.
И она стала читать свое стихотворение, написанное на мотив «Бессмертный из Линьцзяна»:

Там, за Палатой белого нефрита,
Весною ярок хоровод цветистый.
В восточном вихре ивовых пушинок
Движенья то замедленны, то быстры…

–Замечательная строка: «В восточном вихре ивовых пушинок»,– перебила Сянъюнь.– Более того, талантливая!
Баочай продолжала:

И бабочек, и пчел вослед за ними
Весенний ветер, разгулявшись, гонит,
И сколько их, не облетевших воду,
Подхваченных волной, безвинно тонет!
А разве в грязь их мало угождает,
Пушинок легких, в буйную погоду?

Хотя бросает в вихрь весенней пляски
Пушинки и цветки восточный ветер, —
Ствол ивы прям. Стоит, не изменяясь,
Покачивая лишь при ветре ветки.

Не смейтесь надо мной…. Для пуха ивы
Потерян ствол – и больше нет опоры,
А я хочу, подхваченная ветром,
Свершить полет в небесные просторы!

Все зашумели, захлопали в ладоши.
–Действительно,
не похоже на другие стихотворения! Баочай лучше всех написала! В ее
стихах столько же грусти, сколько в стихах Феи реки Сяосян, но они
интересней, чем у Подруги Утренней зари. Баоцинь и Гостья из-под банана
на сей раз проиграли и должны быть оштрафованы!
–Разумеется,– согласилась Баоцинь.– Но как оштрафуют того, кто сдал чистый лист?^[186]
–Не волнуйтесь,– сказала Ли Вань,– для него штраф особый!
Не
успела она договорить, как со двора, со стороны бамбуковых зарослей,
донесся какой-то шорох. Испугавшись, все вышли посмотреть, что
случилось. Но тут служанка доложила:
–В ветвях бамбука запутался длинный бумажный змей.
–Настоящий бумажный змей!– подтвердили остальные служанки.– Кто-то его запустил, но нитка оборвалась.
–Я
знаю, чей он,– сказал Баоюй, выходя следом за сестрами.– Барышни
Яньхун, которая живет во дворе старшего господина Цзя Шэ. Отнесите-ка
змея ей!
–Неужели во всей Поднебесной у нее одной такой змей?–
улыбнулась Цзыцзюань.– Вы, второй господин, слишком самоуверенны! Но
мне все равно, могу отнести.
–Цзыцзюань жадная!– заметила Таньчунь,– Разве справедливо присваивать себе чужого змея?
–В самом деле!– вскричала тут Дайюй.– Пусть принесут наших змеев, и мы их запустим, чтобы отогнать от себя несчастья.
Услышав,
что барышни собираются запускать змеев, служанки не могли сдержать
радостных возгласов и бросились выполнять приказание. Вскоре они
вернулись, неся змеев самой причудливой формы, от гусей до людей, а
также все необходимое, чтобы их запустить.
Девушки стояли у ворот, а служанкам велено было выйти на открытое место и запускать змеев.
–Твой
змей некрасивый,– сказала Баоцинь старшей сестре.– Лучше запустить
змея третьей сестры Таньчунь, он большой, с крыльями, как у феникса.
Баочай попросила Цуймо:
–Принеси вашего змея!
Баоюй тоже послал свою служанку за змеем. Он был вне себя от восторга.
–Принеси того, что похож на большую рыбу,– наказывал он,– мне только вчера прислала его тетушка Лай.
Спустя немного девочка вернулась и сказала:
–Тот змей улетел, его вчера запускала барышня Цинвэнь.
–Но я ведь его ни разу не запускал!– вскричал Баоюй.
–Ну
и что из того, что не запускал?– заметила Таньчунь.– Ведь Цинвэнь
запустила твоего змея, чтобы отвратить от тебя несчастья.
–Тогда принеси того, что похож на краба,– приказал Баоюй служанке.
Девочка убежала и вскоре явилась с двумя другими служанками – они несли «красавицу» и моталку с нитками.
–Барышня
Сижэнь велела передать, что «краба» отдали третьему господину Цзя
Хуаню,– сказала служанка.– А этого только что прислала тетушка Линь.
Баоюй внимательно осмотрел змея – он был сделан довольно искусно. Очень довольный, Баоюй велел запустить «красавицу».
Тем
временем принесли змея Таньчунь, девочки-служанки побежали на горку и
оттуда его запустили. Баоцинь распорядилась запустить «летучую мышь», а
Баочай – «цепочку из семи диких гусей». Только «красавица» никак не
хотела лететь. Баоюй злился, ругал служанок, пытался сам запустить, но
змей, поднявшись на высоту дома, падал.
Баоюй швырнул злополучного змея на землю и крикнул:
–Не будь этот змей «красавицей», я растоптал бы его!
–Да
ты посмотри,– сказала Дайюй,– верхняя нитка плохо завязана. Прикажи
служанкам покрепче ее завязать, и змей сразу взлетит. А пока запусти
какого-нибудь другого!
Запрокинув головы, все следили за полетом
змеев. От ветра они рвались вверх, и служанки обмотали руки платками,
чтобы не пораниться ниткой, постепенно ее отпуская.
Дайюй отпустила моталку, и она свободно вертелась; но вскоре нитка оборвалась и змей улетел.
–Ну вот, улетели все беды и болезни Дайюй,– обрадовались девушки.– Теперь и мы отпустим!
Девочки-служанки
перерезали нитки змеев, и то, гонимые ветром, вскоре понеслись вверх.
Стали величиной с куриное яйцо, затем превратились в едва заметные точки
и, наконец, вовсе исчезли из виду.
–Ой, как интересно! Просто чудо!– восклицали девушки.
Но
вскоре пришлось разойтись. Настало время обедать. Теперь Баоюй уже не
осмеливался, как бывало прежде, бросать учение. Не проходило дня, чтобы
он не писал и не читал; лишь когда становилось невмоготу, шел играть с
сестрами либо отправлялся в павильон Реки Сяосян поболтать с Дайюй.
Сестры знали, что ему надо наверстать упущенное, и старались не мешать.
Дайюй больше всех боялась, что вот-вот вернется Цзя Чжэн, будет ругать
Баоюя за нерадивость, поэтому всякий раз старалась поскорее спровадить
его под предлогом, что ей хочется спать. Таким образом, большую часть
времени Баоюй проводил в одиночестве и с особым усердием занимался.
Не успели оглянуться, как наступила осень. И вот однажды от матушки Цзя прибежали служанки звать Баоюя.
Если хотите узнать, что случилось, прочтите следующую главу.