Cтихи Бориса Херсонского. Поэты по субботам

Нельзя не сказать, что Борис Херсонский – потомственный одессит, по той очевидной причине, что матушка-Одесса стала неоспоримой родительницей особо неповторимого литературного генотипа, несравненного по количеству и качеству талантов. Борис Херсонский – автор 15 книг поэзии, прозы, поэтических переводов, лауреат Волошинского конкурса (2006, 2007), фестиваля «Киевские лиры» (2008), стипендии фонда им. Бродского, поэтической премии журнала «Новый мир», и это далеко не полный перечень наград-признаний поэта. Поэзия Херсонского переведена и переводится на другие языки (с десяток).

Борис Херсонский – автор шести монографий по психологии и психиатрии, заведует кафедрой клинической психологии Одесского университета с 1999 года.

Визитная карточка

Значит, так. Вынимаешь резной ларец,
ломаешь замок зубами клещей,
открываешь и говоришь: «Покажись!»
Из ларца вырастает резной дворец.
Во дворце – Кощей над мискою щей,
в Кощее – Кощеева жизнь.

Или так. В поле – сруб, а над срубом – дуб,
а на дубе – сук, на суку – сундук,
в сундуке – барсук худой, словно жердь.
В барсуке перепёлка гнездо свила,
в перепёлке – яйцо, а в яйце – игла,
на игле – Кощеева смерть.

Или так. Тебе девяносто лет,
но ты на ходу. На свою беду
приходишь в цех, там ты старше всех
вместе взятых. Твой партбилет
подписан Троцким в двадцатом году,
а в тридцатом пошит жилет.

Но тебя шатает. И ты летишь
затылком в землю и так лежишь,
хрипишь, чтоб тебе помогли.
Над тобой склоняется несколько лиц,
медсестра надевает иглу на шприц, –
и что там, на конце иглы?

Из цикла «Новейшая История Средневековья»

* * *
Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в григорианском песнопенье.

Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.

Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,
глядясь в быстротекущие изгибы.

Здесь крест сияет меж рогов оленя,
здесь просит лев: «Прими мои моленья!»

Здесь скалы говорят о твердой вере,
полет голубки – о грядущем веке.

Здесь, пошатнувшись, можно опереться
на что угодно. Жаль – не отогреться.

Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,
и ангел ставит камень к изголовью.

Из книги «Нарисуй человечка»

8
Скорей нарисуй человечка. Он будет рад.
В уголках страниц отрывного календаря
он мгновенно пропляшет лет пятьдесят подряд.
Встаю ни свет ни заря. Боже, все это зря.

Мимо черной рожи с вращающимся ртом,
мимо лампочки, освещающей телефон
довоенного образца (что же будет потом?).
Первое, что услышишь — это хрип или стон.

Коридор углом, в конце — санитарный блок.
Опорожняешь пузырь, а затем бачок.
Сходные процедуры. Сводчатый потолок.
Раскачивается на нитке серенький паучок.

Коридор углом, дверь напротив двери.
За каждой корчится жизнь, ворочаются тела,
чудится шепот: «Скорей! Зайди, отвернись, не смотри!»
Это сгорит дотла и не оставит тепла.

Господи, сколько же мне осталось стоять
спиной к настоящему, наблюдая вспять
разматывающиеся кадры, теряющие цвет,
четкость контуров, зная, что этого больше нет.

Словно к стенке, в известку чужим лицом.
Хочешь, я уйду? Я уйду — и дело с концом.
Словно в угол, коленями на горох.
Хочешь, я уйду? Я уйду, сосчитай до трех.

***

Святой говорил: «Приручи своих зверей».
Заметим, святой не сказал «убей!», не сказал «смири!»,
он сказал «приручи!».
По спине погладь, на груди пригрей,
но сам со зверей пример не бери —
не кусайся и не рычи.

И мы приручаем внешних зверей,
и мы смиряем внешних зверей,
мы убиваем внешних зверей,
служим им, поклоняемся им,
на монетах чеканим, и на гербы
переносим клювы, покатые лбы,
на звериных наречиях говорим,
наши ножи их когтей острей,
мы делаем, что хотим.

Но наши звери живут внутри,
в душе рычат от зари до зари,
делают, как на арене, круги,
опуская морды к земле.

Потому, что мы сами себе враги,
и скорбь у нас на челе.

Из книги «Запретный город»

Светло-серое небо вращается надо мной.
Далече, на северо-запад, повозка, скрипя, везет.
Сгорбясь сижу на доске, к вознице спиной.
Медленно жизнь моя опускается за горизонт.

Пагоду миновали. Так минуют “вчера”.
Словно прошедший год, Южная скрылась гора.
Тихо звенит мошкара. Сушь. Удушье. Жара.

На моем приговоре оттиснута та печать,
которую сам я прежде держал в руках.
Отняты власть и свобода — невелика печаль.
Как глубоко колеса входят в дорожный прах!

Если повременить — судьбу не переменить.
Если не уступить — за порог не ступить.
Нежелание жить рвет рассуждений нить.

Подъезжаем к заставе. Глухой барабанный бой.
Протяжно звучит рожок. Нам навстречу бегут.
Небесам все равно, что случится с тобой.
Да и тебе безразлично, что происходит тут.

Тьма сокрыта во тьме. Глубже сокрыта суть.
Зло не смеет в глаза покорности заглянуть.
Можно на час уснуть. Побудка — и снова в путь.

***
Три молодых сороки трещат на телеантенне.
Посвистывают синицы. Еще какие-то птицы —
нужно справиться в определителе. К перемене
климата тоже нужно готовиться: год поститься,

класть поклоны, подать записку, поставить свечку:
тогда глобальное потепление исчезнет как не бывало.
И панцирь льда скует пересохшую речку,
и выродившееся поле ляжет под снежное покрывало.

И запоет ямщик, и заржет лошадка гнедая,
и заскрипят полозья, и расписные сани
заскользят по дороге — и зазвенит дар Валдая,
и белые зимние ангелы полетят над лесами.

И пойдет с коромыслом к проруби молодица,
не глядя на добра молодца — будто она ослепла.
Из белого-белого снега Святая Русь возродится,
как птичка Феникс из серого-серого пепла.