Андрей Медушевский: О модернизации в России и в Китае: сходства и отличительные черты

Профессор кафедры политологии ГУ-ВШЭ, доктор философских наук, действительный член РАЕН Андрей Медушевский проводит исследование российского и китайского опыта модернизации в ХХ–начале XXI века. Учёный считает, что сопоставление путей развития этих двух стран позволит понять, что такое глобализация и модернизация, каковы их формы, какие из них являются более эффективными, открывает перспективы для прогнозирования этих процессов. /epochtimes.ru/

В интервью с корреспондентом издания «Великая Эпоха» Андрей Медушевский рассуждал о возможности совмещения китайской рыночной экономики и однопартийной системы, либерализации политического режима, который предполагает новые изменения в конституции страны.

— Андрей Николаевич, открытость, гласность, перестройка, провозглашённые Михаилом Горбачёвым, привели к краху коммунистического лагеря. А чем может обернуться для Китая объявленная реформа? Станут ли открытость и гласность непреложным условием для модернизации?

А. М.: Открытость является основой глобального развития не только в современную эпоху, но и в целом в мировой истории. В этом смысле всякая эпоха является «информационной», а не только современная. Смысл развития может быть определён как обмен информацией, накопление знаний, — так было всегда. Способность общества воспринимать новую информацию определяет его картину мира, креативные ориентиры, возможность целенаправленной деятельности. Это касается как отдельного человека, так и государств.

В истории бывали ситуации, когда традиционные общества с целью сохранения своей культурной идентичности замыкались в себе и сознательно блокировали обмен информации с внешним миром. Древние общества (так называемые восточные деспотии, цивилизации ацтеков, инков и майя) были близки к такой модели. Классический пример этому в Новое время — Япония, правительство которой длительное время закрывало страну, и только в XIX веке она была «открыта» европейцами, после чего началась революция Мейдзи. Так Япония, испытав культурный шок, была вынуждена пойти на модернизацию, которая в сущности не прекратилась до настоящего времени.

Другой пример — это реформа Петра Великого в России первой четверти XVIII века, когда он осознал, что Россия не может состояться в закрытом состоянии и занять достойное место в глобальной конкуренции. Он сознательно проводил европеизацию, поддерживал обмен информацией с внешним миром. В дальнейшем, в XIX веке государство сверху трансформировало традиционное аграрное общество, осуществило Великую реформу, отменив крепостное право в 1861 г., начало движение по пути гражданского общества и правового государства, создавая для этого новую правовую и институциональную инфраструктуру. Неслучайно сходные программы модернизации мы находим во многих развивающихся странах — от реформ Кемаля Ататюрка в Турции, до современных государств Азии и Африки.

Все это, безусловно, относится и к имперскому Китаю, который традиционно был очень закрытым обществом, причём закрытие его от внешнего мира и от контактов с европейской средой предпринималось сознательно. Реформы по модернизации страны начались очень поздно, в конце XIX- начале XX вв. под влиянием внешних вызовов и проходили крайне трудно («Сто дней реформ» 1898 г.). В ХХ веке программа реформ, предложенная Гоминьданом, столкнулась с новым вызовом — коммунистической идеологией, отстаивавшей закрытый тип общества.

Коммунистическая идеология в её классическом понимании вообще предполагает ретрадиционализацию общества — будущее совершенное общество мыслится как своеобразный возврат к традиционному докапиталистическому обществу — «золотому веку», где не было социального расслоения, классов и эксплуатации. Коммунистические теории на Западе стали реакцией на индустриальную революцию, аграрный кризис и утрату ценностей традиционной крестьянской общины. Именно поэтому коммунистические революции, вопреки прогнозу Маркса, победили не в развитых, а наиболее отсталых аграрных обществах, ведя к утверждению ценностей коллективизма и созданию однопартийных диктаторских режимов. В этом — сходство социальной и политической истории России и Китая в ХХ веке.

В основе — наивная вера крестьянства в уравнительный идеал социальной справедливости. «Народная воля», о которой говорил ещё Руссо, подавляет волю индивида и исключает его свободу. Социальная дифференциация, конфликты, развитие капитализма, обмен информацией, интенсивный обмен идеями, — считал этот мыслитель, — ведёт к неравенству, а значит, подлежит уничтожению. Осуществление этой утопии, свойственной радикальному народничеству и марксизму, ведёт к унификации сознания, закрытию общества, отгораживанию его от внешнего мира непреодолимой Стеной, общество замыкается в себе и создаёт внутри себя жёсткую иерархию ценностей, поддерживаемых господствующей идеологией и репрессиями. В этом — суть концепции тоталитаризма, где общество и государство слиты воедино, собственность контролируется властью, информационный обмен с внешним миром невозможен, а индивид не способен влиять на управление. Наиболее типичным воплощением этой системы стал СССР периода сталинизма и Китай периода маоизма.

Китайский коммунизм в период Мао многое позаимствовал из советского опыта. Эпоха Большого скачка (1958–60 гг.) сравнивается с периодом «военного коммунизма» в постреволюционной России (1918–21 гг.), а «Великая культурная революция» (1966–76), направленная против инакомыслящих в обществе, партии, и прежде всего старорежимной интеллигенции, по своим методам и деструктивным последствиям сравнима с Большим террором в СССР (1937–38). В то же время та специфическая интерпретация марксизма-ленинизма, которая была дана Мао, оказала влияние на другие страны региона. Это пример Кампучии, где коммунистическая революция (1975–78 гг.) привела к тотальному разрушению общества современного типа — возрождению натуральной экономики и принудительного труда, отмене денег и образования.

Основная идея Полпота и его окружения сводилась к тому, что для водворения коммунизма нужно уничтожить города, т. к. они являются носителями капитализма, восстановить традиционный аграрный быт, вернув власть сельскому населению, причём самым тёмным его слоям — для этого было организовано направленное переселение людей с гор в города, истребление горожан, прежде всего представителей интеллигентных профессий, управление с помощью концлагерей и террора. В результате возник самый деспотический коммунистический режим в истории. Страна была превращена в большое кладбище, а истребление населения государством, как показывает современное расследование этих преступлений, приобрело форму геноцида собственного народа. Мы наблюдаем, следовательно, трансформацию идей от классического коммунизма к ленинизму, от него к сталинизму, сталинизм лежит в основе маоизма, а маоизм определяет деятельность красных кхмеров.

Азиатские варианты коммунистических диктатур ещё более деспотичны, чем европейские — они более последовательно выражают тенденцию к уравнительным принципам, коллективизму и уничтожению личности. Почему это произошло в ХХ веке? Основная причина лежит в кризисе модернизации в условиях быстрого социального развития. Коммунистическая революция — модернизация традиционных аграрных обществ, сопровождающаяся их ретрадиционализацией — отказом от элементов гражданского общества, либеральной политической демократии и гарантий прав личности. Если понимать коммунизм таким образом, то становится понятным почему коммунистическая идеология стремится к закрытости, не хочет обмена с внешней средой, всегда пытается возвести стену и изолировать общество от достоверной информации. Если нет доступа к информации, её заменит мнимая информация, субстрат, формирующий искривлённую картину жизни, как в «королевстве кривых зеркал». Это становится основной причиной трудности их реформирования, поскольку сами реформаторы оказываются в плену иллюзий собственной идеологии.

— Мы живём в эпоху открытости и широкого обмена информацией, но люди со временем научились хорошо манипулировать информацией. На примере антироссийской, антизападной, антиамериканской пропаганды можно наблюдать, как люди заблуждаются в оценке происходящего в мире.

А. М.: Крушение коммунизма, в частности, крушение СССР и модификация других закрытых авторитарных режимов связана с резким открытием общества для внешнего поступления информации. Основной фактор крушения Советского Союза — не экономика, не нефть и даже не политические ошибки. Это неожиданное крушение информационного барьера, порождающее когнитивный диссонанс — разрыв представлений общества о том, что должно быть и тем, что есть. Это и есть ситуация закрытого общества, которое неожиданно открывается. В результате возникает огромных кризис ожиданий, который конвертируется вразлад с социальной структурой.

Когда это происходит, привычная картина мира рушится, вместе с ней происходит крушение ценностей, а неподготовленное общественное сознание даёт срыв, результатом которого становится дезориентация в пространстве и времени, утрата смысла существования. Это и есть информационно-когнитивный фактор, определяющий структурно-функциональный кризис общества, утрату властью её легитимности. Результатом становится кризис политического режима, который, как в случае СССР, может завершиться распадом государства. Но этот вектор развития не является фатальным, поскольку своевременное осознание данной ситуации политической элитой и проведение постепенного открытия общества для внешнего мира могут смягчить последствия и результаты кризиса. Вероятно, этот факт осознаёт политическая элита Китая, во всяком случае, она внимательно изучает опыт перестройки М. Горбачёва и стремится избежать конвульсивного крушения однопартийной системы.

Другая проблема в качестве информации. Она может быть истинной (когда её достоверность может быть эмпирически установлена с применением методов научного анализа) или ложной (когда эта достоверность отсутствует). Понятие пропаганды традиционно связывается с информацией второго вида — ложные стереотипы систематически насильственно навязываются общественному сознанию, а их проверка затруднена или невозможна. Возможна и третья ситуация — манипулирования информационным ресурсом: она предполагает, что транслируемые фактические данные необязательно являются ложными (могут быть достоверными и проверяемыми), однако их селекция, выстраивание в определённые смысловые конструкции и образы направлено на создание искажённой или односторонней картины реальности. Если пропаганда традиционно используется в основном недемократическими (тоталитарными) режимами, то манипуляция информацией, иногда определяемая как политический пиар, демонстрируется всеми (в том числе демократическими) современными режимами. Современные авторитарные режимы, безусловно, используют эти технологии, которые могут манипулировать сознанием даже более тонко, чем пропаганда, поскольку создают иллюзию вовлечённости общества в процесс обсуждения.

— Как этому противостоять?

А. М.: Этому можно противопоставить осознанное деятельное отношение к информации. Одна ситуация, когда индивид или общество не участвует в разработке информации и в проверке её достоверности. В этом случае человек пассивно воспринимает эту информацию, не проверяет её, поскольку она исходит из «вызывающих доверие» (как правило, официальных) источников. Конечно, на это влияют политики, СМИ, существование цензуры в прямой или завуалированной форме. Принципиально другая ситуация — когда индивид воспринимает информацию для активного деятельностного применения. Он не довольствуется пассивным её потреблением, но учится самостоятельно добывать и анализировать её с целью рационального практического использования. Поэтому он должен её проверять, критически оценивать, сопоставляя различные источники. Стараться понять, какая картина мира более достоверная и положить её в основу своей деятельности.

Разумеется, его вывод может оказаться ошибкой, но всё же это движение в правильном направлении. Связь информации с критическим мышлением и критического мышления с деятельностью, выработка рационального алгоритма деятельности — и есть основа отношения к информации в современном обществе. Поэтому очень важно гражданское общество. Оно предполагает отрицание информационной монополии государства — не только политический плюрализм, но и плюрализм источников информации. Политическая конкуренция — взаимоотношение правящей партии и оппозиции — есть одновременно конкуренция информационная. Необходимы, поэтому автономные общественные институты, осуществляющие независимый сбор информации, её критическую оценку, мониторинг информационного пространства. Общество получает более сложную, дифференцированную картину мира, а индивиды — возможность выбора как необходимого условия выработки собственной точки зрения.

— В чём Вы видите основное различие китайской модели развития от западной?

А. М.: Есть китайская специфика развития. Китайская правовая система исторически имеет очень большие отличия от европейской. Большое влияние на систему права оказывает конфуцианство, которое основано на представлении о гармонии, иерархии и ритуале, имеет более традиционную систему этических ценностей. Принципы конфуцианской этики отличны от принципов западного (протестантского) рационального мышления.

Следование конфуцианской этике предполагает иное (менее рациональное) отношение к праву. Согласно конфуцианской этике человек не должен обращаться к судьям, если конфликт может быть решён моральным путём — достижением взаимоприемлемого решения путём переговоров. В этом проявляется и особенность ведения китайского бизнеса. Эта этика включает поддержание традиций, семейных ценностей, уважение к старшим, вышестоящим. Её ключевым положением является достижение гармонии. В этом смысле она оказала глубокое влияние на культуру и нравы, которое не было вполне искоренено коммунизмом. Недаром на одном из последних съездов КПК в качестве основополагающей была выдвинута идея социальной гармонии.

— Не является ли это очередной уловкой коммунистов, которые считают себя атеистами, и разрушили духовную основу не только конфуцианства, но и буддизма, даосизма?

А. М.: Согласен с тем, что коммунизм и конфуцианская этика имеют мало общего. Но когда мы говорим о специфике современной политической модели их взаимодействие надо учитывать. Коммунизм разрушал и этику гражданского общества, и правовую систему, которая создавалась в старом Китае. Маоизм как тоталитарная система был скопирован со сталинской модели, хотя и в нём некоторые усматривают элементы влияния конфуцианской традиции. Но эта идеология подверглась ревизии в современном Китае, а многие коммунисты скрыто разделяют ценности буддизма.

Первый момент. В настоящее время официальная идеология оперирует понятием «социализма с китайской спецификой» (критики называют его «капитализмом с китайской спецификой»). Смысл этой стратегии выражается в том, что многие догматические понятия идеологии были подменены на сематическом уровне: власти продолжают говорить о коммунизме и социализме, а фактически строят рыночную экономику. Официальная доктрина «тройного представительства» подразумевает вовлечение частного бизнеса в политическую структуру и даже вступление капиталистов в компартию. С этих позиций внесены существенные коррективы в идеологию, приняты поправки к Конституции, проведены институциональные реформы.

Второй момент. Китайская компартия чтобы сохранить свою власть избрала другую стратегию нежели компартия СССР. Как и в Советском Союзе общий тренд политической системы определяется постепенным переходом от тоталитаризма к авторитаризму. Но если в СССР это движение закончилось рывком к политической демократии и отказом от номинального конституционализма, то в Китае — этот вектор жёстко остановлен (с подавлением восстания на площади Тяньаньмэнь в 1989 г.), принята концепция приоритета экономической модернизации, за которой со временем должна последовать политическая.

Третий момент заключается в том, что китайское руководство извлекло определённые уроки из ошибок СССР. Главный из них — осознание того, что политическая система не должна быть такой закрытой. Она должна постепенно открываться миру, вводя новую информацию и стандарты поведения. Это технократическая реакция на глобальный вызов идеологии прав человека. Модернизация системы осуществляется посредством ухода от догматической версии коммунизма и принятия модели авторитарной модернизации или «направляемой демократии».

В основу этой стратегии положены примеры ряда стран Юго-Восточной Азии, где рационализация и модернизация общества осуществляется без демократии (в её западном понимании). Это относится к Тайваню, Сингапуру, Тайланду, Южной Корее, Вьетнаму, — так называемым «Азиатским тиграм», которые достигли большого рывка в экономике. Но там нет гражданского общества в его западноевропейском понимании, личность не обрела достоинства и правового статуса, присущих европейским странам. На Западе данные понятия имеют основу в христианстве в теориях естественного права, но этого нет на Востоке. Это позволяет осуществить гибрид достаточно рациональной рыночной экономики и авторитарной политической системы. Китайская компартия избрала этот вектор: во-первых, они не хотят повторения ошибок СССР, во-вторых, они действительно хотят сохранить свою власть.

— Допускаете ли Вы мысль, что многие западные люди могут ошибаться в определении китайской специфики? Допустимо ли проведение реформ с сохранением однопартийной системы?

А. М.: Главный вопрос, который всех интересует и в мире, и в самом Китае — может ли он модернизироваться, построить полноценную рыночную экономику, и элементы гражданского общества с сохранением однопартийной системы? Я думаю, что в долгосрочной перспективе не может. Этот конфликт назревает и рано или поздно он даст о себе знать. Вопрос о «пятой модернизации» — политической реформе — приобретает актуальность.

Как этот конфликт может быть разрешён? Я вижу два возможных сценария. Один, — это единовременная модификация всей политической системы в направлении многопартийности (вариант китайской перестройки), когда компартия распадается на фракции, которые затем оформляются в виде партий. Теоретически — вполне рациональный выход из однопартийной диктатуры, в результате которого политическая система приходит в соответствие с социальной экономической системой. Экономическая конкуренция дополняется политической. Данный сценарий представляется сейчас маловероятным.

Другой сценарий — сохранение однопартийной системы с её постепенной (растянутой во времени) либерализацией. Но он не исключает возможных поворотов назад — в направлении укрепления авторитарного вектора. Фактически воспроизводится дилемма, существовавшая в Советской России в период НЭП, разрешившаяся тогда отказом от рыночных экономических реформ, укреплением партийной номенклатуры и установлением жёсткой авторитарной системы.

Мне представляется, что в китайской компартии борются эти две тенденции. Трудно сказать какая из них победит в краткосрочной перспективе, рациональные аргументы есть и у той и другой стороны. У сторонников жёсткой линии ответ сводится к следующему — если сейчас ввести демократию в Китае, то неподготовленное к этому население может воспринять её как крушение ценностей. В результате — неконтролируемый всплеск агрессии, способный стать мощным дестабилизирующим фактором не только для Китая, но и для всего мира, с учётом многочисленности населения и сложности проблем переходного периода. Фактически имеется в виду угроза новой социальной революции с непредсказуемыми последствиями в стране, имеющей ядерное оружие. Поэтому, согласно позиции консерваторов, нужно держать ситуацию под контролем и в лучшем случае постепенно проводить реформы.

Другая тенденция сводится к тому, что потенциальный конфликт лучше разрешить сейчас, когда Китай находится на достаточно высоком уровне экономического подъёма. Следует подумать о переходе от авторитарной системы к более демократической. Начать следует с реформ местного самоуправления, а на их основе двигаться к либерализации политической системы. Эту идею в своё время озвучил Ден Сяопин, сказавший (начиная реформы в 1978 г.), что сначала нужно провести экономические реформы, а затем через 50 лет перейти к демократии. Этот срок подходит к завершению, приходится думать о реформировании политической системы. Официально компартия отрицает существование этого раскола и дискуссий по этим вопросам, резко осуждая сторонников демократизации по западному пути. Но нужно отличать официальную позицию компартии и внутренние дискуссии, которые там идут, и их не следует игнорировать. Концепция реформ по западному пути представлена в общественном мнении и выражена некоторыми интеллектуалами, выступившими за принятие концепции правового государства и ограничение бюрократического контроля, а её выражением стало обсуждение поправок к конституции.

— Интересно, что и в России, и в Китае обсуждают новую конституцию, законы которой не соблюдаются в обеих странах. Верите ли вы нынешнему лидеру Китая, что он сможет удержать страну от развала и от насильственных переворотов?

А. М.: Конституции имеют смысл, поскольку закреплённые в них ценности, принципы и нормы действуют на практике. С этой практической точки зрения все конституции можно разделить на три большие группы — те, которые действуют в полном объёме (это ситуация стабильных демократий), те, которые не действуют вовсе (номинальные конституции тоталитарных режимов) и те, которые действуют лишь в ограниченной степени (в условиях режимов ограниченного плюрализма или авторитаризма).

Если мы возьмём классическую коммунистическую диктатуру (в СССР при Сталине или в Китае при Мао), то правовые гарантии в них — абсолютно номинальны: конституции полностью зависят от идеологии, а интерпретация последней — от руководства партии; их основная цель — не обеспечение прав, а легитимация режима; провозглашённые политические права — не могут отстаиваться в суде. Современная Конституция Китая, при всех изменениях политической системы постмаоистского периода, во многом остаётся номинальной, поскольку стратегические решения принимаются не государственными институтами, а партийными структурами.

С трансформацией этих режимов возникает ситуация ограниченного плюрализма, когда конституционные нормы обретают реальность, но сама политическая власть выведена из сферы конституционного контроля, может использовать противоречия и неясные формулировки основного закона в свою пользу. Российская Конституция 1993 года символизировала отказ от коммунистической утопии и однопартийной диктатуры. Её принятие означало поворот общества от номинального советского конституционализма к демократии, правовому государству и либеральным принципам прав человека. В то же время Конституция, принятая в условиях острого политического кризиса, закладывала чрезвычайно централизованную конструкцию политической власти, делая главу государства гарантом Конституции, наделяя президента сверхпредставительными властными полномочиями и помещая его фактически над системой разделения властей. Это открывало перспективы как реформ, так и возможных реставрационных тенденций, ныне набирающих силу.

Таким образом, конституционная ситуация в двух странах принципиально различна: Китаю ещё предстоит осуществить ту правовую трансформацию, которая была осуществлена в России в 1993 г. и, при всех её сбоях, остаётся основой демократического выбора общества.

Современная посвящённая бюрократия в Китае прекрасно видит различия между номинальным и реальным (пусть ограниченным) конституционализмом, который выступает в том числе гарантией её собственного положения и безопасности в обществе. Объективным содержанием предстоящей конституционной реформы в Китае является ограничение партийного абсолютизма. Сможет ли это сделать современный руководитель — большой вопрос, потому что он является частью этой системы. Фактически он оказывается в положении Горбачёва, который был вынужден рубить сук на котором сидит. А он не хочет им быть. Это значит, что политические реформы будут откладываться, возможно, иметь характер паллиативов, предлагать некоторые гибридные конструкции.

— У многих китайцев есть надежды на реформы в стране, народ устал от тоталитарного режима, и ждёт перемен, авторитет компартии ничтожно мал.

А. М.: Я думаю, что решения будут искать не по линии принципиальных конституционных реформ, но по линии институциональной корректировки системы. Одним из её элементов является зафиксированная гарантированная процедура смены поколений лидеров у власти через определённые периоды времени. Данный принцип ротации партийного руководства не гарантирует, конечно, правовой смены лидеров у власти, но позволяет упорядочить эту процедуру и обеспечить её определённую прогнозируемость.

Квазиправовые институциональные решения (на основе внутриэлитных договорённостей) выступают как заменитель правовых демократических процедур — выборов главы государства. Эти механизмы, не решая проблемы по существу, способны придать некоторую жизнеспособность китайской политической системе, исключая появление такой фигуры, как Брежнев, всё-таки будет ротация власти. Но является ли это движением к построению правового государства, я бы не сказал.

— Во все времена тоталитарные режимы не могли долго удерживать власть, потому что мало обращают внимания на общество, пренебрежительно относятся к народу, и сам народ приходит к пониманию, что спасение от режимов наступит через очищение, как вы прокомментируете это?

А. М.: Существование некоторого нравственного абсолюта очень важно, в том числе и для функционирования политической системы, потому что она опирается на определённый набор ценностей. Из них вытекают правовые принципы, нормы институты. В ситуации глобализации важно определить ценностное ядро, на котором строится вся политическая система и её отношение с внешним миром. Таким ценностным ядром является концепция естественных прав личности.

Эта концепция более чётко представлена на Западе. Суть её состоит в том, что человек имеет определённые права в силу своего рождения, поэтому они не могут быть отняты государством. Концепция прав на всём протяжении развития человечества противостоит концепции дарованных государством привилегий, поэтому современная конструкция правовой системы основана на определённом договоре между обществом и государством. Другими словами, конституционные права личности могут соблюдаться, если государство действует в определённых рамках. Хотя эта конструкция родилась в Европе, вытекает из христианства, она получила мировое признание, это универсальная модель, лучше которой ничего не придумано.

Компартия Китая, если она хочет не только сохраниться у власти, но и связать своё будущее с модернизацией страны, по-видимому, должна принять эти ценности, пусть ограниченно, но двигаться в этом направлении. Поэтому та часть элиты, которая выступает за конституционные преобразования, институциональные реформы, плюрализм внутри самой КПК, сможет способствовать демократической трансформации этой политической системы в будущее.