Из летописи красного террора. Московские расстрелы

Сразу после революции в Москве появилось множество карательных учреждений. Число их особенно увеличилось к осени 1918 г.

Попробуем представить себе этот город после выхода постановления СНК от 15 сентября 1918 г. «О красном терроре», затем — декрета ВЦИК от 12 апреля 1919 г. «О Революционных трибуналах», где трибуналам предоставлялось «ничем не ограниченное право в определении меры репрессии», других подобных им документов (Сборник нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М. «Республика». 1993. С. 11, 59.). Мы увидим, что Москва покрылась сплошной сетью узилищ, застенков, мест массовых казней. Кажется, никто не пробовал еще воссоздать эту зловещую картину, ставшую будничной по тому времени. Конечно, не приходится претендовать на исчерпывающую информацию по этому вопросу: слишком скудными документальными сведениями мы обладаем, слишком глубоко они скрыты. Все же следует по крупицам собирать эти свидетельства, чтобы можно было понять, что творилось тогда в красной столице, и мысленно побыть рядом с мучениками в их последний час.

Нет нужды говорить, как проводилось (или вовсе не проводилось) в те годы следствие. Все же для наглядности стоит процитировать напутственные слова виднейшего чекиста, одного из заместителей председателя ВЧК, М. Лациса, обращенные к работникам следствия и дознания: «Не ищите на следствии материалов и документов того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания или образования… Эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого» (А. Чумаков. 1921, сент., со ссылкой на газету «Красный террор», от 1.10.1919.).

Расстрелы в конце 1918-го, в 1919-м и 1920-х гг. происходили по всей Москве — в подвалах тюрем, монастырей, превращенных в тюрьмы, в храмах (следы этих расправ обнаруживались в последние годы при восстановительных и реставрационных работах), во дворах, парках, на всех почти городских кладбищах. По воспоминаниям коменданта Кремля П. Д. Малькова, расстрелы в 1917-1919 гг. происходили и в самом Кремле, в полуподвальных помещениях под Детской половиной Большого Кремлевского дворца, средь бела дня, под гул заведенных во дворе грузовиков (П. Д. Мальков. Записки коменданта Московского Кремля. М. Молодая гвардия. 1959. С. 159-160) .

Традиционным местом казней в Москве еще с 1905 г. были Хамовнические казармы. (Казармы были перенесены сюда из Сущевской части, где жители ближайших домов взбунтовались, не желая иметь столь мрачное соседство.) По сведениям сотрудника МВД, в послереволюционные годы на стене одной из Хамовнических казарм, обращенной к улице, была начертана огромными буквами надпись: «ЗДЕСЬ ИДУТ РАССТРЕЛЫ».

Первые массовые расстрелы, о которых тогда сообщалось во всех газетах, происходили на Ходынке и в глубине Петровского парка. На языке чекистов это почему-то называлось — «отправить в Иркутск». Присутствие чекистов на Ходынке подтверждается архивными документами Главного тюремного управления: в числе учреждений, подведомственных Московскому управлению принудительных работ, значится Ходынская «концентрационная больница» (ГА РФ. Ф. 4042. Оп. 8.)

Считались «расстрельными» московские монастыри: Спасо-Андрониковский, Ивановский и Новоспасский. Конечно, документов, подтверждающих расстрелы в этих монастырях, мы не имеем и никогда не будем иметь. Можно считать несомненно доказанными только расстрелы в Новоспасском монастыре. Этот монастырь был обращен в застенок в начале января 1918 г., причем первым узником его стал настоятель закрывшегося монастыря епископ Серафим (Голубятников). … Упорные слухи о расстрелах на территории Новоспасского монастыря нашли подтверждение в начале 1990-х гг. При ремонте коммуникаций были обнаружены на склоне холма (с западной стороны от монастырской стены) многочисленные захоронения расстрелянных.

С конца 1917 — начала 1918 г. сеть арестных домов покрыла Москву. Наиболее значительными из них были Городской (Кривой пер.), Мясницкий (М. Трехсвятительский пер.), Сущевский (Селезневская ул.) и Сретенский (3-й Знаменский пер); последний «отличился» в 1920-1921 гг. устройством каких-то особых «механизированных расстрелов» (Сретенский домзак со временем стал еще одной городской тюрьмой. Название же «Сретенская тюрьма № 2» закрепилось за тюрьмой при Управлении МВД на ул. Петровка, 38. Это название, ныне неизвестное даже специалистам, нередко встречается в следственных делах; оно просуществовало до 1939 г., после чего все московские тюрьмы были перенумерованы).

Были переполнены и старые тюрьмы, принадлежащие теперь ведомству госбезопасности, — Бутырская и Лефортовская, тюрьмы Главного управления мест заключения: Сокольническая, называемая в народе «Матросская тишина» (эта тюрьма сразу после революции была закрыта, ее помещения отданы под рабочие общежития, но с 1926 г. из-за нехватки мест тюрьма снова функционировала), затем женская Новинская тюрьма, находившаяся как раз на месте теперешней мэрии, пересыльная (ныне Краснопресненская) и большая губернская Таганская тюрьма, где, как мы теперь знаем, томилось в ожидании суда множество священнослужителей, свезенных сюда из монастырей и храмов Москвы и Московской губернии.

В начале января 1918 г. ВЧК вместе с правительством переехала из Петрограда в Москву. Сначала она помещалась на ул. Поварской в бывшем особняке Ф. Соллогуба, затем перебралась в здание бывшего страхового общества «Якорь» по адресу ул. Б. Лубянка, д. 11, а в феврале 1920 г. заняла помещения страхового общества «Россия» на Лубянской площади, д. 2. Здесь в гостиничном здании акционерного общества, спрятанном в глубине двора, и расположилась знаменитая Внутренняя тюрьма ВЧК-ОГПУ-НКВД. В инструкции по управлению Внутренней тюрьмой Управделами особого отдела ВЧК от 29 марта 1920 г. говорится: «Внутренняя (секретная) тюрьма имеет своим назначением содержание под стражей наиболее важных контрреволюционеров и шпионов на то время, пока ведется по их делам следствие или когда в силу известных причин необходимо арестованного совершенно отрезать от внешнего мира, скрыть его местопребывание, абсолютно лишить его возможности каким-либо путем сноситься с волей». Эту свою функцию Внутренняя тюрьма, как мы знаем, успешно выполняла до конца 1970-х годов.

К 1920 г. в районе московских улиц Б. и М. Лубянка, Кузнецкий мост, Рождественка, Варсонофьевский, Хользунов, Б. и М. Кисельные переулки образовался целый лабиринт служб госбезопасности, где подразделения имели свои собственные тюрьмы. Московская чрезвычайка занимала дом № 14 по ул. Б. Лубянке. Со всеми строениями, выходящими на параллельную ул. М. Лубянку, она тянулась на целый квартал. Дальше по той же стороне улицы в доме № 18 находилась печальнознаменитая Губчека, а по другой стороне улицы на углу Б. Лубянки и Варсонофьевского переулка размещались особые службы ВЧК.

Об этих страшных «расстрельных» тюрьмах сохранились воспоминания людей, побывавших в них и чудом оставшихся в живых. Здание МЧК (Б. Лубянка, д. 14) москвичи называли «Кораблем смерти» (А. Чумаков. Сент. 1921 г. Москва /ЧЕКА. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий. Берлин. 1922.)… Этот «Корабль» МЧК, как и многие другие московские тюрьмы и концлагеря, стал местом мученической кончины многих священнослужителей. Сохранилось описание последних дней иеромонаха Чудова монастыря Макария (Телегина), проходившего по процессу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в г. Шуе.

«Сидевший с ним в одной тюремной камере священник рассказывал, как Телегин нетерпеливо ждал казни: «Жду, не дождусь, — говорил он, — встречи с Господом моим Христом». Священник Заозерский, тоже осужденный за противодействие ограблению храмов, когда его вывели из суда на Лубянскую площадь в Москве, широким крестом крестил приветствовавшую его толпу. Обритого и остриженного, его вместе с иеромонахом Телегиным и тремя представителями белого духовенства застрелили в роковом «Корабле» чрезвычайки. «Было удивительно, — добавил автор, — поведение вдов. Одна из них, из-под черного головного платочка сияя глазами, говорила другой: «Как мы счастливы с вами, матушка, как мы счастливы. Какой смерти сподобились мужья наши. За веру венец мученический прияли. Теперь нам только молиться за них надо. Нет, и молиться не надо: это они за нас пред Господом молятся» (Черная книга. «Штурм небес». Списки и краткие сведения о зверствах большевиков по отношении к Церкви. Сост. А. Валентинов. Париж. 1925. С. 73).

Другой очевидец писал о доме напротив — № 11 по Б. Лубянке:

«Каждую ночь, редко когда с перерывами совершаются казни. Есть специальная комната, где раздевают до нижнего белья, а потом раздетыми ведут дальше — через снежный двор к штабелям дров. И там стреляют в затылок из нагана. Снег во дворе, — продолжает очевидец, — весь красный и бурый… Устроили как-то снеготаялку, благо дров много, жгут их во дворе и на улице полсаженями. Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Ручей перелился через двор и пошел на улицу, перетек в соседние места. Спешно стали закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда спускают этот страшный поток, живую кровь только что живших людей» (Бюллетень № 4. Изд. левых эсеров (нелегальн.) Апр. 1919.).

Начиная с конца 1918 и по 1928 г. в Москве было учреждено множество новых мест заключения. Вместе с арестными домами их насчитывалось 53 (а ведь Москва в то время была раз в десять меньше, чем теперь. Здесь же с 1919 по 1922 г. было создано 12 концлагерей различного типа, устроенных, как правило, в закрывшихся монастырях. Кроме того, в подчинении Московского управления принудработ находилось еще 7 загородных лагерей. …

Одним из первых в Москве был закрыт Ивановский женский монастырь. Как и многие другие, он был превращен в тюрьму, затем в концлагерь. Расстрелы здесь могли проводиться, оставаясь незамеченными, — в глубоких подвалах под громадным Иоанновским собором (в течение нескольких десятилетий здесь находился тир МВД, где проводились учебные стрельбы). В 1922-1923 гг. к Ивановскому концлагерю был присоединен в качестве женского его отделения Ордынский лагерь принудительного труда, помещавшийся на ул. Б. Ордынка, д. 18. Сам Ивановский лагерь претерпел несколько преобразований. Вначале это был концлагерь, потом лагерь особого назначения, потом (в 1923 г.) лагерь принудработ и даже (в 1927 г.) — экспериментально-пенитенциарное отделение государственного института по изучению преступности и преступника. С 1930 г. Ивановский лагерь вошел в состав 1-го отделения 7-й фабрично-трудовой колонии г. Москвы при ГУМЗ (Государственное управление мест заключения) (ГА РФ. Ф. 4042. Оп. 8, Д.382, 705, Оп. 2, Д. 13.). Москвичи считали «расстрельными» Спасо-Андрониевский и Новоспасский монастыри.

В самом центре Москвы есть еще одно место массовых захоронений. Это городская больница № 23 (ее еще называют Яузской), расположенная против высотного дома на Котельнической набережной. Во дворе этой больницы были тайно захоронены 969 человек, расстрелянных с 1921 по 1926 г. (единичные случаи захоронений имели место до начала 1930-х гг.). Яузская больница стала ведомственной больницей ГПУ-ОГПУ с 1918 г. Здесь была своя охрана, надежная ограда, парк, скрытые дворики. Но что заставило чекистов хоронить расстрелянных под окнами своей больницы, в самом центре Москвы, понять невозможно. Из 969 человек Московской прокуратурой реабилитировано всего 103 человека, остальные сочтены уголовниками, что, конечно, достаточно сомнительно. Предписания на расстрел подписаны Г. Ягодой. Делалось это тогда уже целыми списками.

Состав расстрелянных и захороненных на территории Яузской больницы в корне отличается от состава расстрелянных в 30-50-х гг. — и по происхождению, и по возрасту, и по образованию. Если судить по доступному нам списку на 103 человека, то это был цвет нации, ее надежда, ее будущее. Все эти люди очень молодые, в основном от 18-ти до 35-ти лет. Имеются, конечно, и сорокалетние, но есть только два человека в возрасте 50-ти и один 76-ти лет. По большей части это дворяне, большинство — с высшим образованием (есть выходцы из крестьян с высшим образованием). Среди казненных — офицеры царской армии, несколько молодых поэтов и литераторов, сотрудники музеев, два профессора, военный министр, военный летчик. Национальный состав чрезвычайно пестрый: уже попадаются латыши (впоследствии они будут репрессированы поголовно), евреи, российские немцы; много иностранцев — представители Англии, Германии, Финляндии, Венгрии, Чехии, Китая, Индии. Мы находим здесь четырех молодых священников. …

С 1926 по 1934 г. расстрелянных в Москве хоронили на Ваганьковском кладбище, с 1934-го до середины 1950-х гг. тела (позже — прах кремированных) хоронили на Донском кладбище. Но с началом «массовых операций», т. е. массовых расстрелов, московские кладбища и тем более единственный крематорий не могли уже справиться с многократно возросшим числом убиенных.

По данным статистического анализа, сделанного в 1991 г. Министерством госбезопасности, в нашей стране в 1937-1938 гг. было расстреляно 688 тыс. человек. В Москве в период с 1937 по 1941 г. были приведены в исполнение приговоры в отношении 32 тыс. человек. Из них — не менее 29 тыс. расстреляно за 1937-1938 гг. Однако следует помнить, что в Москве часто приводились в исполнение приговоры в отношении лиц, осужденных в других республиках, краях и областях, так что фактическое число жертв террора может быть здесь в несколько раз больше. Лишь небольшая часть их была захоронена на Ваганьковском и Донском кладбищах или кремирована в Донском крематории. На эти захоронения в архивах госбезопасности имелись соответствующие документы. Но другие места массовых захоронений жертв московских расстрелов долгое время оставались неизвестными. В поисках этих мест сотрудниками МВД в 1992 г. было даже произведено внутреннее расследование.

Предположение, что «спецзона» находится где-то неподалеку от Бутова, возникло у сотрудников ФСБ с самого начала. В западной части подмосковного Ленинского района еще с 1920-х гг. располагались крупные совхозы, принадлежащие НКВД-ФСБ. Было много других подведомственных объектов. Но обнаружение захоронений в совхозе «Коммунарка» на территории бывшей дачи Г. Ягоды было неожиданностью даже для самих чекистов.

У каждой из двух «спецзон» — Бутова и «Коммунарки» — имелся свой хозяин: у Бутовского полигона — Московское Управление НКВД, у «Коммунарки» — Центральный аппарат госбезопасности. В Бутове было расстреляно около 21 тыс. человек, в «Коммунарке», по последним данным, — 6,5 тыс. Расстрелянные в Бутове стали жертвами так называемых «массовых операций», явившихся следствием совершенно безумных приказов Ежова от 25, 30 августа, 11 и 20 сентября 1937 г. Все, подпадающие под действие этих приказов, были осуждены внесудебными органами, т. е. тройками и Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР — так называемой «двойкой», которую составляли Н. И. Ежов и А. Я. Вышинский. Считалось, что в отличие от Бутова в «Коммунарке» расстрелы не производились. Поскольку сюда привозили тела уже казненных в Москве. Осужденных на казнь доставляли в Бутово из Таганской, Бутырской и Сретенской тюрем. Захороненные в «Коммунарке» находились под следствием в основном в Лубянской и Лефортовской тюрьмах, а также «филиале» Лефортовской тюрьмы — страшной Сухановке; эти тюрьмы (вместе с Владимирским централом и Казанской тюремной психбольницей) были подведомственны Центральному аппарату НКВД. Имелись у Центра и свои расстрельные помещения. Кроме московских тюрем это были подвалы Военной коллегии и бункер под гаражами Автобазы НКВД № 1 в Варсонофьевском переулке, который использовался в этих целях еще с 1918 г.

Приговоренные к ВМН на Бутовском полигоне относились, как писалось в те годы, к «шпионско-диверсионно-террористической низовке» и представляли интерес для карающей советской власти более количественный, чем качественный. Другое дело — «Коммунарка». Здесь была казнена, по формулировке тогдашних чекистов, «заговорщическая верхушка». Действительно, списки захороненных в «Коммунарке» отличаются от всех подобных списков. Мы с удивлением находим здесь имена крупнейших государственных, партийных и военных деятелей. Жертвами «Коммунарки» стали известные в народе еще со времен гражданской войны комбриги, комдивы, «легендарные комиссары», о подвигах которых писались книги, ставились кинофильмы, министры, военные атташе, советники посольств; здесь представлен весь цвет Академии Генштаба РККА, начальники чуть ли не всех отделов Разведупра, наркомы вместе с их заместителями, начальники областных УНКВД и недавние начальники громадных лагобъединений: Соловецкого, Дмитровского, гулаговских трестов «Дальстрой», «Волгострой» и др., профессора, академики, военврачи. Среди расстрелянных в «Коммунарке» — множество сотрудников и редакторов московских книжных издательств и газет, и один из них — главный редактор «Известий», кандидат в члены ЦК ВКП(б) — Н. И. Бухарин. Проходивший с ним по одному делу нарком связи, известный в прошлом политический деятель А. И. Рыков расстрелян и захоронен здесь вместе со своей женой. В вышедшем недавно первом томе Книги памяти «Коммунарка — Бутово» в числе 4,5 тыс. имен встречаются имена известных литераторов — поэта Артема Веселого, писателя Бориса Пильняка, арестованного на своей даче в городке писателей в Переделкине. В числе жертв «Коммунарки» — Сергей Эфрон, горячо любимый, бесследно пропавший муж Марины Цветаевой.

Большинство политических деятелей, расстрелянных в «Коммунарке», до ареста жили в Доме правительства, ныне известном как Дом-на-Набережной, а некоторые даже в Кремле. Кроме самих высокопоставленных лиц, мы находим в списке жертв их жен и родственников. Есть попавшие сюда по прихоти следствия и обыкновенные советские служащие: простые библиотекари, музейные работники, студенты и даже школьники: дети Нестора Лакобы 14 и 15 лет, арестованные в 1937 г. и расстрелянные осенью 1941 г., также захоронены в «Коммунарке».

Как и в Бутове, в «Коммунарке» лежит много латышей, украинцев, белорусов, множество поляков, немцев, представителей многих других национальностей. Но больше всего здесь полегло евреев, может быть, около половины от общего числа. Образовательный ценз жертв «Коммунарки» очень высок: почти все имели высшее образование, чего нельзя сказать о жертвах Бутова: люди, получившие высшее образование, встречаются среди них довольно редко.

Расстрелянные в Москве и захороненные в «Коммунарке» были осуждены высшим органом советской военной юстиции — Военной коллегией ВС СССР, в некоторых случаях — военными трибуналами, и около ста пятидесяти человек — «в особом порядке». Жертвы Бутова приговорены к расстрелу внесудебными органами: тройками и Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР.

Территория «Коммунарки» так же, как и территория Бутова, была когда-то имением, вернее, тихой и уединенной лесной дачей — с господским домом на каменном фундаменте (он не сохранился), хозяйственными постройками и озером в глубине леса. В двадцатых годах на подведомственных НКВД землях бывшая лесная усадьба площадью в 18 гектаров была отдана под дачу наркому ОГПУ-НКВД Г. Г. Ягоде. Был выстроен одноэтажный деревянный дом с большими комнатами, высокими потолками. Здесь любили собираться чекисты, даже проводились тут совещания — с последующей рыбалкой на озере и разными увеселениями. Приезжали со своей охраной, поварами, прислугой. Сотрудники постоянной местной охраны на все время пребывания гостей запирались в отдаленной комнате. После расстрела Ягоды в марте 1937 г. дача некоторое время пустовала. Есть мнение, что первоначально эта территория предназначалась только для тайных захоронений расстрелянных чекистов. В президентском архиве хранится записная книжка Ежова, в которую он обычно в краткой форме заносил указания Сталина. Там имеется запись (без даты): «дача Ягоды — чекистам». И действительно, первые три захоронения в «Коммунарке» начиная со 2 сентября 1937 г. (далее — 20 сентября и 8 октября) были захоронениями сотрудников НКВД.

Люди других категорий начали попадать сюда с 21 октября 1937 г.

Так продолжалось весь 1937 и 1938 годы. В 1939 г. захоронения расстрелянных производились здесь всего четыре раза. В 1940 г. их, кажется, не было совсем. Последняя дата захоронений в «Коммунарке» пока неизвестна. В настоящее время есть сведения о захоронениях в июле 1941 г.: за три военных дня — 28, 29 и 30 июля — было уничтожено 513 человек. Самым большим после расстрелов 1937-1938 гг. было захоронение 16 октября 1941 г. В этот трагический для Москвы день было казнено по решению Военной коллегии и военных трибуналов 220 человек, причем некоторых доставили в Москву специально для расстрела из разных далеких тюрем и лагерей. Так, в эти дни всеобщего смятения и паники в Москве были расстреляны привезенные из астраханских и Мариинских лагерей жены: Корка, Уборевича, Тухачевского и др. Расстрелы последующих лет, по мнению сотрудников общества «Мемориал», занимающихся «Коммунаркой», скорее всего, производились на территории Бутовского полигона, так как произошло переподчинение этой «зоны» Центральному аппарату НКВД. Здания на территории «Коммунарки», по свидетельству местных жителей, были подожжены поздней осенью 1941 г. и сгорели вместе с привязанными к дому сторожевыми собаками. Ни одна пожарная машина, к удивлению местных жителей, не приехала на тушение пожара. На месте пожарища перед домом осталась громадная гора полусгоревших документов. Имущество было расхищено. Но через год или полтора на месте дачи Ягоды снова стоял дом. В нем разместился какой-то сверхсекретный объект НКВД.

В настоящее время составителями Книги памяти «Бутовский полигон» просмотрен почти весь массив архивно-следственных дел на расстрелянных в Бутове. Это дает право сказать, что в Бутове лежит вовсе не какая-то «низовка», как презрительно называли «бутовский контингент» чекисты, а как бы целый народ — во всем его разнообразии и проявлениях.

Бутовский полигон находится на земле бывшей старинной усадьбы Дрожжино, известной с XVI века. Последним хозяином ее был Иван Иванович Зимин, родной брат знаменитого Сергея Ивановича Зимина — владельца Московской частной оперы. На конном заводе Зиминых, носящем в 1920-е гг. имя Каменева и поставлявшем лошадей войскам ГПУ-ОГПУ, в качестве обыкновенного объездчика работал бывший управляющий имением, племянник недавнего его владельца — Иван Леонтьевич Зимин. Он жил здесь со своей женой — известной оперной певицей (впоследствии профессором Консерватории) С. И. Друзякиной. Деревянный двухэтажный дом — с резными карнизами и наличниками, с широкой лестницей и небольшой аллейкой из голубых елей перед ним — стоял как раз на месте будущего полигона.

В 1934 г. конный завод был закрыт, жители выселены, конюшни переоборудованы под тюремные помещения. На десяти подводах из соседней Екатерининской пустыни, где с 1931 г. размещалась тюрьма для уголовников (впоследствии — знаменитая политическая Сухановская тюрьма), привезли заключенных. Но они находились здесь недолго. Вскоре их перебросили на Щербинку, где в бывшем имении помещика Сушкина также была оборудована тюрьма.

В середине 1930-х гг. в преддверии массовых расстрелов хозуправление НКВД озаботилось приисканием спецзон для захоронений. Под Москвой таких зон было выделено три: в районе поселка Бутово, на территории совхоза «Коммунарка» и вблизи г. Люберцы. (Эта третья зона держалась как резервная; она не была использована.) На территории Бутовской усадьбы на площади 5,6 га (общая площадь «спецзоны» была тогда 2 кв. км) оборудовали стрелковый полигон. Вернее, это была имитация полигона, как это делалось на всех подобных «объектах». Местным жителям сообщили, что поблизости от их деревень будут производиться учебные стрельбы. Действительно, начиная с 1936 г. звуки выстрелов со стороны полигона слышались постоянно. И поначалу это никого не удивляло. Но со временем местные жители, конечно, начали догадываться, что по соседству с ними происходит что-то ужасное. Запоздалых прохожих, возвращавшихся домой с ночной электрички, обгоняли «воронки», крытые автозаки, из глубины леса иногда доносились какие-то отдаленные мольбы, крики о помощи.

После июльских 1937 года приказов Ежова начались массовые, не имеющие аналогов в мировой истории казни. Первый расстрел по этим приказам на Бутовском полигоне произведен 8 августа 1937 г. В этот день был расстрелян 91 человек.

Самые многочисленные расстрелы в Бутове пришлись на декабрь 1937 и на февраль 1938 годов: 8 декабря было расстреляно 474 человека, 17 февраля — 502 и 28 февраля — 562 человека. Среди жертв Бутова, по имеющимся документам, наибольшее число составляют москвичи, жители Подмосковья и соседних областей, входивших тогда целиком или частично в Московскую область. Но есть и немало представителей республик бывшего СССР, лица иностранного происхождения и подданства, единственная вина которых заключалась в «неподходящей» национальности или месте рождения. …

Больше всего в Бутове погребено простых крестьян, часто малограмотных или совсем неграмотных. Иногда их расстреливали целыми семьями — по пять-семь человек, хватали, чтобы выполнить план, из какой-нибудь одной деревни 15-18 человек. (Нами составлен список этих деревень; в них предполагается поставить поминальные кресты; несколько крестов уже воздвигнуто). Следующие по численности жертвы Бутова — рабочие и служащие всевозможных советских учреждений. Более трети от общего числа расстрелянных — заключенные Дмитлага, этого настоящего государства в государстве; состав дмитлаговцев или, как их называли, «каналармейцев» — от ученых с мировой известностью, строителей, поэтов, священнослужителей, учителей — до не реабилитированных и не подлежащих реабилитации уголовников-рецидивистов.

В бутовских рвах лежат останки выдающихся деятелей дореволюционной России: председатель 2-й Государственной Думы Ф. А. Головин, московский генерал-губернатор В. Ф. Джунковский, его адъютант и друг генерал В. С. Гадон, правнук Кутузова и одновременно родственник Тухачевского, профессор церковного пения М. Н. Хитрово-Крамской, правнучка Салтыкова-Щедрина Т. Н. Гладыревская. Здесь погребены один из первых русских летчиков Н. Н. Данилевский и чех по национальности, член экспедиции О. Ю. Шмидта — Я. В. Брезин, представители русских дворянских родов: Ростопчиных, Тучковых, Гагариных, Шаховских, Оболенских, Бибиковых, Голицыных; художники, чьи чудом спасенные произведения украшают ныне лучшие музеи страны, — Александр Древин, Роман Семашкевич, всего же живописцев, графиков, декораторов, оформителей свыше восьмидесяти.

Можно было бы назвать еще несколько групп людей по профессиям, ставших жертвами бутовских расстрелов: это бедные грабари — возчики, возившие камень и щебенку на стройки страны. Изгнанные из родных мест при раскулачивании, бездомные, осиротевшие, неизвестно как и чем содержащие какую-нибудь загнанную лошаденку, они, тем не менее проходили как собственники, кулаки. В Бутове их более шестидесяти.

Бывших городовых, или, как их еще называли, стражников — около сорока. Есть тут представители низших, средних и высших полицейских чинов, есть даже царский палач. Еще не сосчитаны нами многочисленные сотрудники Китайско-Восточной железной дороги и просто родившиеся в Харбине или на территории обслуживания КВЖД; вкупе с родственниками, никогда не выезжавшими из какой-нибудь своей подмосковной деревушки, они были обвинены в шпионаже в пользу Японии и приговорены к расстрелу. В качестве злостных «троцкистов» расстреляны в Бутове более тридцати китайцев — рабочих, обслуживавших китайские прачечные, очень популярные среди москвичей. Несколько крупных дел было заведено на альпинистов, обвиненных в шпионаже в пользу Германии и Австрии. По этим делам проходило более пятидесяти человек. Из них человек пятнадцать самых красивых, самых смелых и удачливых, поднимавшихся на недосягаемые горные вершины, в том числе Гималайские, пали под пулями чекистов на краю бутовских рвов.

Особую группу расстрелянных в Бутове представляют инвалиды. В начале 1938 г. началась тайная кампания по «изъятию» инвалидов из тюрем и лагерей. Осужденных к различным срокам (иногда совсем маленьким — 2-3 года), их после медицинского освидетельствования и подтверждения инвалидности — без пересмотра дела или какого-либо доследования приговаривали к ВМН. Фактически, не способных к труду инвалидов (слепых, глухонемых, без рук или ног или просто тяжело больных) расстреливали только за то, что их отказывались принимать в лагерях.

В числе «контингентов, подлежащих репрессии», в приказе Ежова № 00447 значатся «церковники». Среди них есть всевозможные сектанты, старообрядцы, обновленцы, которых трудно бывает распознать по следственным делам. Есть представители других конфессий: три муллы, один раввин, есть католики, протестанты, баптисты (около 50 человек), но число их несоизмеримо с числом убиенных представителей Русской Православной Церкви. Их, пострадавших за Веру и Церковь Христову, в Бутове 947 человек.

Безбожные власти, строящие новое, как им казалось, атеистическое государство, полагали, что к 1 мая 1937 г. «имя бога должно быть забыто по всей территории СССР». Но перепись населения 1937 г., как известно, показала, что более половины опрошенных признали себя верующими. Колоссальная работа по уничтожению Церкви, проводившаяся с первых дней советской власти, не дала ожидаемых результатов. В 1937 г. началось новое тотальное наступление на Церковь и верующих. В том году было закрыто еще 8 тыс. храмов, ликвидировано 70 епархий и викариатств, расстреляно 60 архиереев. Семь из них были расстреляны на Бутовском полигоне. …

Бутово, конечно, не единственное место массовых расстрелов и захоронений. Их у нас — сотни. Но, наверное, не найдется на нашей земле, а может быть — и во всем мире место, где было бы расстреляно столько священнослужителей, как в Бутове.

Всем, проходящим по церковным делам, предъявлялось стандартное обвинение: антисоветская агитация, контрреволюционная деятельность. Но поводы для обвинений могли быть самые разные, например: «сохранение церкви и насаждение тайного монашества», «недоносительство» («знал о беглом попе и не донес»), помощь ссыльным, приют бездомных священнослужителей, хранение иконки или молитвы. … На сегодняшний день в числе пострадавших в Бутове прославлено 199 новомучеников. В одной статье невозможно назвать даже малую часть из них. Имена их теперь записаны в православных церковных календарях и в синодике храма Новомучеников и Исповедников в Бутове.

В середине 1950-х гг. Бутовский полигон обнесли высоким деревянным забором. Территория эта строго охранялась. Кроме чекистов, здесь никто не бывал.

Впервые ворота Бутовского полигона открылись для родственников погибших 7 июня 1993 г. Была установлена мемориальная плита. В 1994 г. Православным Свято-Тихоновским институтом был сооружен Поклонный крест, в походном храме Св. Новомучеников и Исповедников Российских отслужили первую литургию. В 1995 г. земля Бутовского полигона была передана Московской Патриархии. Началось сооружение храма, а с 1996 г. в недостроенном еще храме начались регулярные богослужения.

В августе 1997 г. по благословению Святейшего Патриарха в Бутове на небольшом участке были произведены археологические раскопки. В них принимали участие квалифицированные специалисты: археологи, тафолог, специалист по промышленным тканям и обуви, судебно-медицинский эксперт, специалист по огнестрельному оружию. Был вскрыт участок погребального рва площадью 12,5 м2. То, что открылось глазам исследователей, не поддается описанию. Вповалку, вперемежку, как в каком-то могильнике для скота, лежали убитые люди. На открытой поверхности захоронения были обнаружены останки 59 человек, предположительно мужчин, в возрасте 25-30, 45-50 лет, расстрелянных, судя по одежде, поздней осенью или зимой. Всего же в том погребении, расположенном в несколько ярусов, по мнению специалистов, находились останки примерно 150 человек.

Профессионалы считают, что опознание тел возможно. Но это очень трудоемкий, долгий и дорогостоящий процесс. Пока нет единого мнения, нужно ли тревожить эту гигантскую братскую могилу. Хотя тот, кто видел, что творится в глубине ее, никогда не успокоится. Потому что ЭТО нельзя назвать захоронением. Все убиенные на Бутовском полигоне не похоронены по сей день.

Невероятно, но территория «Коммунарки» в 1999 г. была также передана Патриархии. Сейчас там обустраивается скит от Свято-Екатерининского мужского монастыря. В доме, выстроенном на фундаменте дома Ягоды, устроена домовая церковь во имя Новомучеников и Исповедников Российских. …

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II выразил надежду, что в скором времени бывший спецобъект «Коммунарка» — это место человеческой трагедии — будет освящено должной памятью и молитвой. Последнее пристанище убиенных не останется теперь без постоянного молитвенного поминовения. А там, где молитва, там и сострадание — даже к тем, кто сам не знал сострадания к ближнему. …

Жаль только, что не осталось уже свидетелей, которые могли бы рассказать об этих скорбных местах — Бутовском полигоне, «Коммунарке», Сухановской тюрьме. Они унесли эти тайны с собой в могилу, а те, что живы еще и могли бы что-то бесценное нам поведать, молчат; они боятся, что все вернется на круги своя. Уговорить, убедить их, что прошлое ушло навсегда, невозможно… полный текст статьи: правозащитный альманах «Terra Incognita.spb.ru»