Аполлон Николаевич Майков

« Дорог  мне,  перед  иконой

В  светлой  ризе  золотой,

Этот  ярый  воск,  возженный

Чьей  неведомо  рукой.

Знаю  я:  свеча  пылает,

Клир  торжественно  поет –

Чье-то  горе  утихает,

Кто-то  слезы  тихо  льет,

Светлый  ангел  упованья

Пролетает  над  толпой…

Этих  свеч  знаменованье

Чую  трепетной  душой:

Это – медный  грош  вдовицы,

Это – лепта  бедняка,

Это…может  быть… убийцы

Покаянная  тоска…

Это – светлое  мгновенье

В  диком  мраке  и  глуши,

Память  слез  и  умиленья

В  вечность  глянувшей  души…»

1868 год

А.Н.  Майков  принадлежит  к  тем русским поэтам, творчество  которых  вошло  уже  в  плоть  и  кровь  общества,  стало  неотделимою  частью  нашей  наследственной  психологии.  Часто  мы  даже  сами  не  подозреваем,  что  имеем  дело  с  идеями, чувствами,  навеянными  поэзией  Майкова.   И  этот  процесс  полубессознательного  впитывания  его  поэзии  продолжается  и  сейчас :  романсы,  исполняемые  в  концертах  на  слова  Майкова,  стихи  его  в  хрестоматиях,  эпиграфы  и  цитаты  из  его  стихов  совершают  свой  круговорот  в  жилах  общества,  часто  без  упоминания  имени  их  творца.   Майков  может  быть  назван  баловнем  судьбы.  Происходя  из древнейшего  дворянского  рода,  он  с  детства  рос  в  среде  талантов, искусства  и красоты.  Отец  его  был  талантливый  художник,  мать – литературно-образованная  женщина.   Учителем  Майкова  в  русской  словесности  был  И.А. Гончаров.

В  доме  Майковых  собирались  лучшие  художники  и  литераторы  того  времени.    В  такой- то  эстетической  теплице,  как  бы  в  ярком  оазисе  посреди  мрачной  пустыни  тогдашней  крепостной  России,  рано  и  безмятежно  распустился  этот  душистый  цветок  поэзии.   А.Н. Майков   стал  писать  стихи  15-ти  лет,  и  без  всякого  преувеличения  можно  сказать,  что  первые  его  стихотворения  уже  ничем  не  уступают  в  изяществе  формы  и  силе  выражения  его  лучшим,  поздним  вещам.  Эта  же  ровная  поэтическая  сила  сохранялась  в  нём  60  лет,  почти  вплоть  до  смерти.

В  первый  период  своего  творчества,  примерно,  до  1843 года ( до  возвращения  из  Италии),   Майков  выступает   перед  нами  чистой  воды «антологистом» , поклонником- певцом  древней,  греко-римской  культуры.   Таким  он  и  доселе  сохраняется  в  представлении  многих,  несмотря  на  то,  что  в  последующей  своей  литературной  деятельности  он  круто  изменил  своё  отношение  к  классической  древности.   Но  тогда,  в  начале  40-х  годов,  все  поэтические  настроения  Майкова  имеют  одну  общую  исходную  точку:  восторг  перед  античностью.  Это  до  того  верно,  что  даже  в  чисто-русской,  северной  картине  «Зимнее  утро»  он  явно  сбивается  на  Овидия,  почему  и  русским  крестьянам  даёт  название  «зверолова»  и  «рыбака»,  а  не  просто  мужика.  Об  этом  говорят  и  названия  его  всех  стихотворений  того  времени : «Вакханка»,  «Плющ»,  «Приапу»,  «Горный  ключ»,  «Горы»  и  т.п.

Интересно  отметить,  что,  воспевая  в  1841 году  горы  в  великолепном  стихотворении,  замечательно  схватывающем   дико-нестройную  физиономию  огромных  гранитных  хребтов,  Майков  ещё  ни  разу  в  жизни  не  бывал  в  горах !   Это  и  показывает,  что  в  те  годы  талант  его  питался  не  столько  непосредственным  вдохновением  жизни  и  природы,  сколько  глубоким  эстетическим  проникновением  в  чужие  создания — других  людей ,  умерших  народов.    Но  и  самостоятельность  Майкова,  как  поэта,  сказалась  в  этот  период  именно  предпочтением  к  классическому, — после  того,  как  предшествующие  поэты  уже  заложили  фундамент  народно – реального  искусства.

Эта  видимая  аберрация  (уклонение от  чего –л.)   от  господствующего  течения  коренилась  как  в  основательном  классическом  образовании  Майкова   по  подлинникам   так,  без  сомнения,  и  в  том  факте,  что  он  готовился  сперва  к  поприщу  живописца,  а  не  поэта,  и  обнаружил  в  данном  большие  способности .   В  живописи  же  тогда  ещё  безраздельно  царствовала  древность  ( вспомним К. Брюллова  и  его  сюжеты).  Влиянием  живописи  можно  объяснять  и  «пластичность»  ранней  майковской  антологии,  её  объективно – зрительный  характер.

Впоследствии  Майков  всё  больше  уходил  от  этой  созерцательной,   живописной  поэзии  в  сторону  чистой  лирики  и  музыки  слов,  хотя  всё  же  остался  навсегда  образцовым   «Живописцем   в  Лирике».   «Любование  красотою  жизни»,  в  художественном  преображении  последней, — вот  тон  этого  периода  Майкова,  со  стороны  содержания.  Наиболее  ярко  этот  тон  звучит  в двух  «эпикурейских  песнях» (1840):  «Мирта  Киприды  мне  дай»…  и  «Блестит  чертог ;  горит  елей»…  Но  тут  же видно уже   более  глубокое  душевное  переживание  поэта :  ужас  поэта  перед  неминуемым  уничтожением  прекрасной  жизни (образ  скелета  на  пиру).  Эта  поэтическая   антиномия (противоречие) – первый  зародыш  той  антиномии,  которая  даёт  общую  тональность  дальнейшему  творчеству  Майкова:  ужас  перед  грубыми,  слепыми  силами  действительности,  восхищение  скрытою,  «свободной»  красотой  внутреннего  человека.  В  «эпикурейских  песнях»  антиномия  носит  ещё  наивно –материальную  форму.    Конец   «антологическому»  периоду  поэта  был  положен  очною  ставкою  с  развалинами  Рима.  

В  1842 году  Николай  Первый  взыскал  поэта  своею  милостью  за  сборник  стихов  и  велел  выдать  ему  1000 рублей   на поездку  в  Италию.   Майков  пробыл  год  в  стране,  где  камни  слишком  наглядно  провозглашают  о  безвозвратном  падении  прошлого.   И  в  стихах  поэта  отразился  душевный   перелом.  Всё  так же  благоговеет  он  перед  древностью ( см.  «Древний  Рим») :

Как  пастырь  посреди  пустыни  одинокой

 Находит  на  скале  гиганта  след  глубокой,

В  благоговении  глядит  и,  полн  тревог,

Он  мыслит :  здесь  прошёл  не  человек,  а  бог…

Но  «бог»  этот  для  него  оказывается  уже  умершим,  бессильным  в  современности.  А  это – моральный  приговор  и  над  исторической  ценностью  тех  начал,  начал  гордой  силы  и  материальной  красоты,  которыми  пленяла  поэта  древность.  Особенно  ярко  вылилось  это  разочарование  в  прежнем  идеале  в  стихотворении  «Campagna  di  Roma» (1844). 

«Святость»  античной  культуры  не  выдержала  испытания  в  душе  поэта.  Но  этим  колебалась  его  вера  в  саму  красоту.  Ведь  он  продолжал  быть ,  оставался  навсегда,  верным  учеником  великого  реалиста  Пушкина  в  том  отношении,  что  искал  и  жаждал  красоты  в  реальной  жизни,  во  всём  обществе,  в  ежедневности.   Поэтому  он  и  был  влюблён  в  полную  ежедневной  красоты  античность.  А  нашёл  в  Италии  лишь  обломки  да  осколки…  Поэт  ищет  выхода  из  этих  противоречий.    Сперва  он  было  обратился  к  Греции,  как  воплощению  мирной  красоты,  против  Рима,  который  стал  ему  казаться  грубым  и  жестоким  насильником,  врагом  прекрасно – человеческого.  Таково  стихотворение  « Игры» .   Но  потом  быстро  отказался  от  нового  миража:  ведь  и  изящные  Афины  создались  на  жестокой  почве  рабства,  Рим  же  лишь  усвоил  и  распространил  греческую  культуру…    И  тут  впервые  пробилась  у  Майкова  идея  «Смерти  Люция»  и  «Двух  миров»- о  замене  эпохи  внешней,  насильнической  красоты  Греции  и  Рима  новою  эпохой  духовной  красоты  христианства.   С  этих  пор  Майков  будет  всё  больше  отворачиваться  от  всякой  действительности,  как  от  скучной  и  пошлой  прозы,  где  нет  места  истинной  красоте,  где  «одна  случайность  роковая  являлась  в  ней  и  нам  самим»,  как  говорит  христианин- патриций  Марцелл  в  «Двух  мирах» . 

Истинную  поэзию  он  будет  находить  в  мечте,  в  добром  чувстве,  в  невесомом,  неосязаемом.   Майков  после  Италии  побывал  в  Париже  и  других  местах  Западной  Европы,  и  европейская  современность  показалась  ему  ещё  гнуснее  древнего  насильника  Рима.  Там,  казалось  ему,  было  хоть  величие  дела,  героизм  борьбы,  здесь –

Всем  благам  есть  один  итог :

Набитый  туго  кошелёк;

Сей  ключ  под  все  подходит  двери;

Вес,  слава,  честность,  прямота,

Великодушье,  красота,

Честь,  ум —  или,  по  крайней  мере,

Названье  «умный  человек» —

Всё  купишь  золотом  в  наш  век…

Так  говорит  у  Майкова  сам  «Дух  века»  в  поэтическом  диалоге  с  «юношей»  (1844) .   Вообще,  вся  нынешняя  западно – европейская  цивилизация  представлялась,  повидимому,  Майкову  чем –то  ложным,  как  бы  дутым,  вроде  грибов – паразитов  на  изгнивших  остатках  мировой  славы   Рима.   И,   словно  нищий  мальчик  среди  развалин  римского  цирка  ( Стих.  «Campagna  di  Roma»),  бродят  здесь  толпы  бесприютных  со  злобным  криком :  «мы  голодны !..»  Царствует  один  закон – жадность.

У  Майкова  стало  нарастать  убеждение,  что  лишь  в  одной  России  остаётся  оплот  против  духа  разложения.  Правда,  в  эти  годы  убеждение  это    находит  ещё  мало  выражения.   Майков  сходится  даже  с  Белинским  и  «западническим»  кружком  «Современника» , а  также  с  Петрашевским.  ( С.А.  Венгеров,  Оч.  по  истории  русской  литературы :  «Долго  и  усердно  посещал  пятницы  Петрашевского  А.Н. Майков,  но  спасся  от  преследования  только  потому,  что  случайно  прекратил  свои  посещения  к  тому  времени,  когда  за  пятницами  был  организован  надзор» .  Но  туда  привлекали  его  больше  всего,  надо  думать,  именно  мечты  о  братстве  людей,  словом,  «гуманная»  или  «христианская»  сторона  дела,  а  никак  не  «западничество»  само  по  себе  и  не  экономические  проекты  Фурье,  Прудона  и  Луи  Блана . ( См.  собственное  свидетельство  об  этом  Майкова  в  письме  Висковитову —  Златковский,  «Биография  А.Н. Майкова» ).  Поэтому- то  он  ближе  всех  сошёлся  здесь  с  Ф.М. Достоевским,  с  которым  у  него  и  впоследствии  было  так  много  общего.   Но  в  то  же  время  у  Майкова  зрела  вера  в  особо  прекрасное  будущее  русского  народа.   Если  в  «Трёх  смертях»  мы  видим  ещё  чистое  отрицание  действительности,  выражающееся  в  пассивном  бегстве  от  неё  (  даже  у  стоика  Сенеки,  убеждённого  в  существовании  лучшего,  другого,  загробного  мира),  то  другие  стихотворения  этого  периода  стремятся  уже  извлечь  из  недр  русской  души,  русского  народа  какие –то  поруки  положительного  торжества  красоты  над  чёрной  действительностью.   В  задушевной  «идиллии»   «Дурочка»  (1851)  Майков  даёт  нам  жизненный,  действительно  народный  тип  юродивой  девочки ( впрочем,  из  помещичьей  среды) ,  совершенно  ни  к  чему  негодной  в  условной,  «культурной»  жизни.   И  вот  эта  бедная  Дуня,  «безумная  невеста» ,  всё  бредит,  что  есть  какой –то   «город  великий» ,

Где  рабы  со  всяких  стран;

Царь  в  том  городе  предикий

И   гонитель  христиан ;

Что  он  травит  их  там  львами,

Чтоб  от  веры  отреклись;

Что  их  кровь  течет  ручьями –

А  они  все  не  сдались…

Мечты  её  смешны  и  нереальны,  но  зато  возвышают  её  над  всеми  окружающими,  неудержимо  привлекают  к  ней  простые  сердца,  особенно  детские.   И  когда  она  умерла :

Хоть  пути  в  ней  было  мало

И  вся  жизнь  ея  был  бред,

Без  нея- ж  заметно  стало,

Что  души –то  в  доме  нет…

Лирические  поэмы  «Савонаролла»  (1851)  и  «Клермонтский  собор»  (1853)  определённо  выступают  против  «искажённого» ,  западного  христианства,  где  водворилась,  под  маскою  любви,  ненависть  к  людям  и  «гений  смерти» .  Во второй  из  этих  поэм  выдвигается  целая  историческая  теория  морального  крушения  Запада  и  прав  России,  как  единственного  наследника  истинного  Христа.   При  этом  христианские  притязания  Майкова  явно  принимают  здесь  воинственный,  «государственный»  отпечаток :  роковое  недоразумение,  которого  поэт  не  замечал  всю  свою  жизнь,  но  которое  и  позволяло  ему  беззаботно  нести  чиновничью  лямку.   Впрочем,  воинственность  здесь  происходила  также  и  от  воздействия  времени.   Патриотизм  Майкова  задет  был  столкновением  с  Западом  в  Крымской  войне.   Поэт  выпустил  сборник  стихов  «1854 год» , проникнутый  крайним  национализмом .  Последний  доходит  до  славянословия  всему  существующему  порядку ,  как, например,  в  стихотворении  «Послание  в  лагерь» :

….Тот  гордый  идеал, который, окрыляя

Любовию  наш дух в годину горьких бед,

Все  осязательней  и  ярче  тридцать  лет

Осуществляется  под  скиптром  Николая .

Здесь  звучит,  несомненно,  неискренняя  нота  лести .  Так  или  иначе,  «севастопольский»  сборник  стоил  Майкову  сильного  охлаждения  публики.   Некрасов  поместил  в  «Современнике»  язвительную  рецензию,  где, под  формой  похвалы  добрым  чувствам  поэта,  указывал  на  отсутствие  в  стихах  обычного  его  таланта.   И  с  этих  пор  читательская  публика  стала  относится  к  Майкову,  как  к  жрецу  искусства,  стоящему  в  стороне  от  прогрессивных  чаяний  эпохи,  склонному  к  реакции.   Майков  же, в сущности,  продолжал  идти  намеченным  ранее  путём  внутреннего  развития.

Начало  нового  царствования,  облегчившее  цензурную  тяжесть,  и  для  Майкова  оказалось  благоприятным.   На  эти  годы  ( начиная  с 1856)  приходится  большое  число  тех  лирических  стихотворений  Майкова,  которые  наиболее  остаются  в  русской  памяти.  Стоит  лишь  перечислить  их  здесь :  «Весна» ,  « Весна!  Выставляется  первая  рама» ,  « Боже  мой!  Вчера  ненастье»…  « Поле  зыблется  цветами»…,  «Под  дождём» ,  «Утро»  («предание  о  виллисах»),  «В  лесу» ,  «Все  вокруг  меня,  как  прежде» ,  «Вот  бедная  чья –то  могила»…,  «Журавли» ,  «Облачка» ,  «Ласточки» ,  «Осенний  лес» ,  «Осень» ,  «Сенокос» ,  а  также  стихотворения :  «Дочери» ,  «Мать»  и  др.   Сюда  же  необходимо  прибавить  общеизвестные  стихотворения  по  поводу  крестьянской  «воли» :   «Картинка»  ( «Посмотри,  в  избе,  мерцая»…) ,  «Поля»  и  «Нива»  ( « По  ниве  прохожу  я  узкою  межою»…) .   Интересно,  что  большая  часть  из  всех  названных  выше  стихотворений  относится  к  одному  — 1857 г.

Содержание  большинства  этих  песен  — какая –то  ускользающая,  неопределённая  тоска   о  чём-то  скрытом  от  нашего  взора,  о  какой –то  великой  тайне,  дающей  жизни  всю  её  цену  и  радость.   Словом,  это —  как  раз  то  «внутреннее» ,  то  «божъе» ,  что  открыл  поэт  в  своей  дурочке  Дуне  и  что  открывает  он  теперь  в  людях,  вообще,  и  в  природе.  Зато  здесь  почти  нет  и  следа  былой  живописной,  «пластической» ,  «земной»  красоты.   Даже  в  «гражданских»  стихах  Майков  выступает  певцом  неведомой  широкой  «дали» ,  открывающейся  перед  народом.    Так,  в  гениально –простом  и  нежном  восьмистишие  «Весна»  поэт  как  бы  хочет  подслушать  скрытый  «божий»  смысл  перехода  от  последних  остатков  злой  зимы  к  первым  проблескам  радости – весны :

Голубенький,  чистый

Подснежник –цветок !

И  тут  же  сквозистый

Последний  снежок…

Последние   слёзы

О  горе  былом,

И  первые  грёзы

О  счастье  ином…

Приведём ,  в  качестве  примера,  ещё  «Облачка» ,  в  виду  того,  что  здесь  поэт  прямо  выражает  сущность  своего  интимного,  душевного  разговора  с  природой :

В  лёгких  нитях,  белой  дымкой

На  лазурь  сквозяс

Облачка  бегут  по  небу,

С  ветерком  резвясь.

Любо  их  следить  очами…

Выше – вечность,  Бог !

Взор  без  них  остановиться

Ни  на  чём  не  мог…

Страсти  сердца!  Сны  надежды!

Вдохновенья  бред!

Был  бы  чужд  без  вас  и  страшен

Сердцу  Божий  свет !

Вас  развеят  с  неба  жизни, —

И  вся  жизнь  тогда –

Сил  слепых,  законов  вечных

Вечная  вражда.

В  наиболее  общей  форме,  впрочем,  лирическая  философия  природы  выражена  Майковым  гораздо  позднее – в 1870 году,  звучащем,  как  музыка  эльфов ,  гимне  природы  «Пан» .  Бог  Пан ( говорит  в  примеч.  Поэт ) —  «олицетворение  природы ;  по –гречески  Пан  значит :  всё» .  Майков  изображает  жаркий ,  тихий  полдень  в  лесу ,  как  сон  бога  Пана,  грезящего  о  чём – то  сокровенном.   О  чём  же?  В  том  и  отличие  лирического  пантеизма  Майкова  от  объективного  пантеизма ,  напр.,  спинозиста – Гёте,  что  майковский  Пан  видит  сны,  которые  слетают  к  нему  «из  самой  выси  святых  небес» .  Это, — так  сказать,  языческий  Пан,  крещёный  в  христианство,  символ  сокровенного  нравственного  миропорядка,  творимого  любвеобильным  Богом.

В  1872  году  Майков   окончил  трагедию  «Два  мира».   В  ней,  как  в  фокусе,  сходятся  все  отдельные  лучи  поэзии  Майкова.   С  её  высоты  легко  проследить  весь  путь  разветвления  его  идей,  вплоть  до  самых  малых  его  творений.   Центральная  же  идея  самой  трагедии – столкновение  погибающего  Рима  с  новорождённой  религией  рабов,  христианством, — ясно  отзывается  философией  истории  Гегеля.   Конечно,  Майков  решает  задачу  по –своему,  но  постановкой  её  он  обязан  немецкой  философии  конечно,  через  посредство  русских  гегельянцев  — Белинского  и  славянофилов.

С  художественной  стороны  трагедия  вообще  говоря,  производит  непосредственное  и  сильное  впечатление.  Но  глубокий  внутренний  разлад ,  ей  присущий,  становится  заметен,  как  только  обратимся  к  идейным  целям  автора.  Он,  конечно,  ставит  в  идеал  для  русского  читателя,  для  всего  народа  самоотверженную  веру  римских  рабов.  Исходя  из  этого  нередко  получается  «рабья»  тенденция.   В  уста  своих  христиан  он  не  раз  вкладывает  похвалу   той  «свободе» ,  какая  царствует  в  области  духа ;  здесь  оказывается  даже  полная,  равноправная  духовная  демократия.  Но  эта  «свобода»  достигается  бегством  от  жизни,  от  действительности,  т.е.  почти  от  всякого  действия,  поведения.  Задача  немыслимая,  утопическая,  хотя  и  признававшаяся  поэтом  всю  жизнь  за  высшую  мудрость.   Опасность  её  видна  хотя  бы  из  слов  Марцелла  (2-й  акт) :  «Наше  тело  есть  кесаря.  Наш  дух  всецело  Господень».  Ещё  раньше  он  говорит  о  кесаре :

                                                                               … Поставлен

                                                    От  Бога  он  царем  племен.

                                                    Во  всем,  чем  может  быть  прославлен

                                                    Он  на  земле  и  вознесен –

                                                    Победой  над  неправдой,  славой

                                                    В  защите  сирых,  торжеством

                                                    Хотя –б  меча  и  мзды  кровавой

                                                    Над  буйной  силой,  над  врагом

                                                    Ему  поверенного  царства, —

                                                    Служить  ему  наш  Бог  судил…

Вот  что  значит :  «отдавать  кесарево  кесарю» .  В  конце –концов  в  земной  жизни  люди  всегда  остаются  рабами  внешней  силы,  складывая  с  себя  лишь  ответственность  за  свои  рабские  деяния.   «Свобода»  остаётся  лишь  для  вольной  смерти,  да  для  взаимного  утешения,  в  обидах  от  «кесаря»…   Но  это  ведь  полный  отказ  от  строения  «земной»  жизни  и  фактическое  одобрение  всякой,  самой  чёрной  действительности !     «Двумя  мирами»  закончилось  развитие  таланта  Майкова.   В  дальнейшем  он  напишет  ещё  немало  крупных  произведений – напр.,  «Емшан» , « Пульчинелль» ,  «Весна»  ( «Уходи,  зима  седая»…) , « Excelsior» (ряд  стихотворений),  «Суд  предков»  ( род  художественного  обоснования  дворянского  консерватизма)   и  проч.   Но  всё  это  —  больше  перепевы  старых  песен  Майкова.  Усерднее  всего  занимается  он  на  склоне  лет  стилистической  чисткой  прежних  произведений  и  переводами.    В  переводах  ( «Кассандра» -отрывок  трагедии  Эсхила  «Агамемнон» ;  «Слово  о  полку  Игореве»)  интересен,  главным  образом,  выбор  поэтом  тем,  рисующих  также  столкновение  «двух  миров» ;  в  частности,  в  «  Слове  о  полку  Игореве»  сам  Майков  видит  столкновение  высшей  культуры  «Дажьбожьих  внуков»  (т.е.  детей  Солнца – русских)  с   «Дивовыми  сынами»  ( сынами  Тьмы,  степными  варварами) .  И  даже  в  прозаических  «Рассказах  из  русской  истории»  для  народа  Майков  преследует  ту  же  идею  столкновения  культур :  русской  с  татарской,  Востока  с  Западом. 

Идея  «Двух  миров»  доминирует  над  всем  творчеством  поэта  с  юности  до  могилы.  Это  понятно  для  писателя  эпохи,  когда  совершился  перелом  русской  истории.   Крепостное  рабство  уступило  место  высшим  формам  культуры.  Правда,  поэт,  корнями  своими  неразрывно  связанный  с  одним  из  крепостнических  классов – дворянским,  не  в  силах  был  объять  весь  смысл  огромного  явления ;  но  он  живо  чуял  его  своей  поэтической  душой  и  отразил  в  своих  произведениях,  как  мог.   Его  хрупкая,  «неземная»  концепция  нового  мира  слишком  узка,  ограниченна;  но  она  всё  же  живая  концепция,  верно  схватывающая  часть  нравственных  черт  грядущего  общества,  именно  — идею  великой  ценности  каждой  человеческой   личности.