Тридцать девять

-Тридцать девять!…

….
-Тридцать девять!…
….
— Триста пятый, где ведомый?
-Триста пятый, я после роспуска пары, на третьем развороте, …он должен за мной… Не наблюдаю тридцать девятого. ..
-Тридцать девятый!…
….

Они парой пришли с Рассохой из зоны, Рассоха уже после третьего, а курсанта нет.

На кругу искать надо. … Не видно нигде… Так… кто там близко, из тех, что поопытнее. Ага, вот с разведки погоды на вторую смену Костин возвращается. Сейчас он в круг входить будет.

— Шестьсот второй, по кругу пройди, посмотри на земле…
— Понял. – Разведчик прошёл над стартом, пошёл со снижением к «первому».

Вертолётчик залётный сидит у меня за спиной, ждёт вылета на свой аэродром.
— Слышь, у тебя мой рабочий канал есть?
— Сейчас поставлю, частота какая? Связисты!
— Хорошо , иди запускай и будь на связи.
— Понятно.
— Тридцать девять!…
…
— Тридцать девятый!…
…
— Шестьсот второй!
— Наблюдаю, после первого, на земле….
— Понял вас. … Пятнадцать, триста семьдесят шесть. — Это вертолётчику.
— На приёме.
— По готовности взлетай, пройди от первого ко второму посмотри на земле. Там мой борт над ним в вираже.
— Понял, вижу его, взлетаю.
-Шестьсот второй, посмотри вокруг, …может где парашют…
— …Нет,… не наблюдаю…
— Ладно заходи на посадку… У меня туда вертушка взлетела.
— Понял, выполняю. – Самолёт круто отвернул к третьему…
— Триста семьдесят шесть, ну, что ты там крутишься, садись…сесть можешь? Может помощь оказать нужно?
— Нет, не нужно…
-Не понял…
— Не нужна помощь. Прямой удар. На земле только крыло и хвост остались.
…- Понял….

Андрей Жищенко. Сын моего сослуживца. Вот только, утром, на предполётных указаниях говорил с ним… Парень-то такой классный, крепкий, стройный. Красивый, прямо сказать, паренёк. Отличник круглый. А отец-то год назад умер… Одна мать осталась, переживёт ли?

Борт командующего сел на заходе солнца. Долго рулил, гудя винтами, остановился, выключил. Всё стихло. Надвинулась такая редкая, гнетущая тишина. Суровые, деловитые мужики в камуфляже не спеша выгрузились с аппаратурой. Ни улыбок, ни громких приветствий.

Ночь. Сижу на вышке, переписываю с магнитофона радиообмен, комиссия по расследованию внизу, в классе. Сигарет мне привезли три пачки. Коротенькие какие-то, расходуются быстро. Вызывают по селектору вниз: — Ну-ка расскажи, по шифртелеграмме «ноль два, пятнадцать» проводили занятия?

— Да, вот в журнале…И тренаж и занятия.
— Понятно, понятно, иди…

Апатия какая-то навалилась. …А, пошло оно всё… Тишина какая… Так давит. В чёрных стёклах желтоватым пятном моё лицо, да молнии на кожанке. Так и сижу в кресле руководителя полётов. Мыслей никаких. Никаких чувств. Начальник училища; зря он только спросил меня: -Как же, сынок, ты его не видел?

-Да и вы, товарищ генерал его не видели бы. У меня на кругу четыре борта было и один самостоятельный на планировании, а один на взлётной. Как всех-то сразу видеть. — Зря спросил. Обидел. Знает же, что руковожу хорошо, а спросил… А что бы он ещё мог у меня спросить?

Вот и рассвет наметился. Небо высокое, тёмное, а на востоке задумчивая синева засветилась. Сообщили уже, наверное, матери. Каково ей сейчас? Звоню дежурному по полку: -Сюня, как наша эскадрилья придёт в штаб, пусть кто-нибудь с пилотов мне позвонит на вышку.

— А они не уходили, в классе сидят. Сейчас позову…
— Это Лопушинский. Мы документацию проверяли. Сейчас уже так сидим, домой незачем ехать. Зам по лётной тоже с нами. Он твою документацию сам проверил.
— Хорошо, Вася все документы знает назубок, значит порядок там теперь.
-Да, всё подтянули.
— Ну, пусть утром Брова всё соберёт и инспектору предъявит.
— Всё уже у него. Нормально. Не волнуйся.
— Чеслав. Когда они на посадку заходили, как с погодой было?
— Да, нормально всё. Горизонт слабовато всю смену было видно. Облаков не было над стартом. Погода была точно, как Костин передал. Ну что они много накопали?
-Кто его знает, вызывают, только когда вопрос возникает. Пока сами там. Меня посадили радиообмен переписывать. Скажи, ты грубые ошибки у меня заметил при управлении?
— Да нет. Всё как всегда. Я как услышал «прямой удар» у меня под шлемом волосы дыбом встали, а у тебя и голос не изменился.
— Посмотрел бы ты на мою рожу тогда, так бы не говорил. В воздухе ещё трое самостоятельных было. Их же посадить нужно… У меня однокашник, Вася Плющай, когда-то на учениях погиб. Шли парой на малой высоте, а у него АРУ само ни с того ни с сего перестроилось. Он не вытянул. В палатку с людьми тогда врезался. Его ведомый так разволновался, что на посадке тоже самолёт разбил. Так это уже лётчик был. А здесь совсем ещё… Ну, ладно, пока. Сигарет привезите мне, кончаются уже…

Каждый год это бывает. Каждый год… Не привыкнуть к этому… Выбирают сюда самых лучших ребят. Толковые, здоровые, интеллект как проверяют, только лучшие отбор проходят. И вот так… Отец его был инженер эскадрильи у нас. Справедливый и строгий мужик был. Как бы я ему теперь в глаза-то посмотрел. Солнышко только взошло, а так жарит уже. День начинается… а для него нет уже ничего. Да, натворили мы тут дел…

… Кто там за плечо меня… Руки затекли, лицо. Глаз никак не открою.
-А, привет, сигарет привезли?
На стол молча выложили две пачки «Примы».
— Мы на «яме» были. Раскопали уже. Двигатель на восемь метров ушёл, кабину раздавил.
— Достали его?
— Достали, краном за парашют. Часть головы осталась и туловище.
— А сколько времени уже? О.. А я тут…почти весь день прошёл уже. Что там, какие версии рассматривают?
-Да все подряд. Двадцать одна версия — мужик с прокуратуры говорил.
— Значит, не знают причины ещё.
— Предполагают — с птицей столкнулся. Осколки лобового стекла в поле нашли, от ямы далеко. Врачи тело в Киев на анализ увезли. Если от птицы на его лице что-то осталось… А больше не на что и погрешить.
-Меня сегодня, наверное, ещё не отпустят. Помыться бы, жарко очень. Может завтра…
— Да, ладно в эскадрильи всё уже проверили, не волнуйся.
— Мать привезут сюда?
— Нет, она в больнице, …в реанимации она, говорят…