Боль души. Часть 7
Нас поразила жуткая картина разрушенного города. Всё в руинах, они ещё дымились. В воздухе стоял противный запах гари пожарищ. Но целыми остались красивые окраины, застроенные виллами. Кое-где уцелели отдельные дома и в центре города. Почти невредимой осталась главная улица города — Штайндамм от королевского замка до площади у северного вокзала. Целыми остались и заводы на окраинах города. После войны наши пропагандисты говорили, что американцы специально не бомбили заводы, в которые до войны они вкладывали свои деньги.
Очевидцы налётов рассказывали о страшной картине бомбардировок. В налётах участвовало до двух тысяч самолётов. Первые самолёты на большой высоте сбросили на парашютах сотни мощных светильников. Стало светло, как днём. На город обрушились тысячи фугасных и зажигательных бомб-контейнеров. Из каждого контейнера во все стороны до 50 м разлетались капсулы с фосфорно-термитной смесью, в пламени которой плавились сталь и камни, вокруг выгорало всё, что могло гореть. От вспыхнувших пожаров стало жарко, а от дыма нечем было дышать. От высокой температуры гнулись стальные балки междуэтажных перекрытий зданий, они рушились, засыпая и заживо хороня людей в бомбоубежищах под домами. Многие люди от огня и дыма спасались в воде реки Прегель. Это было похоже на картину Брюллова «Последний день Помпеи».
Первая бомбардировка уничтожила половину города, вторая добавила ещё 25 % разрушений. Если бы нас не задержали на работах в Остроленке, мы обязательно попали бы под вторую бомбёжку. От двух бомбардировок города погибла половина населения города. Теперь я вижу в этом промысел Божий, спасший нас от возможной гибели в то время.
На территории послевоенного городского рынка у немцев были конюшни городского фурпарка. Почти все автомашины были на фронте, город обслуживался гужевым транспортом. Здесь Подоль временно поместил своих лошадей, а нас поселил в бараках открытого (неохраняемого) лагеря на восточной окраине города против целлюлозно-бумажного комбината № 1 на другой стороне въездной дороги в. город. В этом лагере жили поляки и наши соотечественники. Они работали дворниками и вывозили мусор за город на свалку. Бытовые отходы и мусор собирали в специальные баки. Для вывоза мусора были приспособлены телеги с большими кузовами и оборудованы специальным устройством для подъёма баков и вывалки мусора в телегу. Нужно было только вручную крутить привод лебёдки.
На работу мы ходили пешком по улице Литовский вал мимо древних бастионов и дальше по берегу озера. Мы запрягали своих лошадей в прочные казённые фуры с крепкими и ёмкими кузовами-самосвалами. Под кузовом установлен винтовой домкрат. За 2-3 минуты вращения рукоятки привода червячного редуктора передок кузова поднимался и груз вываливался. Первое время мы работали на очистке города от завалов. Тысячи немцев и людей всех национальностей Европы работали на расчистке улиц города. Ещё откапывали людей из заваленных бомбоубежищ. Все они были уже мертвыми, задохнувшимися без воздуха.
В первую очередь расчищали улицы с трамвайными линиями, немцы восстанавливали движение трамваев. Узкие улицы были завалены битыми кирпичами на 3-4 метра высотою. Рабочие быстро нагружали в мою телегу не менее 5 тонн и я отвозил этот груз по центральной улице мимо нынешнего драмтеатра, зоопарка и далее по улице Hammerweg. Я уже забыл её современное название. От неё направо начинается Офицерская улица, а налево — Кутузовский проспект, бывшая Reitweg. Далее мимо концевой остановки трамвая № 6 справа и нынешней телестудии слева и за городом вываливал груз в болото. Его засыпали 1О-метровым слоем битого кирпича. За день работы я ус-певал сделать 4 рейса. Бульдозер разглаживал кирпичные отвалы, а сверху засыпали..20-сантиметровым слоем чернозёма.
На нынешней Харьковской улице, вблизи вагоностроительного завода, уцелел дом нашего хозяина Подоля. Он быстро организовал такую же фирму, как в Белостоке, и недели через две мы уже работали в его новой фирме «Konigsberger bahnamtliche Spedition» (»Кёнигсбергская железнодорожная экспедиция»). Метрах в трёхстах от двухэтажного поворотного железнодорожного моста через Прегель, вверх по реке, на её левом берегу, среди развалин нашлось уцелевшее здание для его конюшни, а при ней две комнаты для рабочих, в том числе одна для нашей семьи. Подоль привёз обрезные строганые доски и бруски. Мы сделали из них столы, табуреты и двухэтажные кровати, поставили чугунные печки-буржуйки, побелили комнаты и конюшню, провели водопровод, установили автопоилки, оборудовали стойла для лошадей.
В лагере нас кормили два раза в день. Теперь Подоль получил и выдал нам продовольственные карточки, привёз целую гору брюквы и комбикорма для лошадей, а для нас где-то достал несколько мешков картофеля. Ещё в Белостоке мы научились добывать муку из лошадиного комбикорма. Просеивали его и получали смесь овсяно-ячменной муки. Это, конечно, не пшеничная мука, но лепёшки из неё получались вполне съедобными.
Километров в сорока вверх по Прегелю, вблизи города Тапиау (ныне Гвардейск), Подоль купил сено. Мы на двух подводах свезли его к реке, погрузили на баржу и через день разгрузили прямо в свой двор. Подоль был доволен устройством на новом месте и произведенными запасами корма. Он говорил: «Лошадей и людей надо хорошо кормить, тогда они будут хорошо работать», однако, на первое место поставил лошадей, а не людей.
Мы вставали в 5 часов, для каждой лошади рубили по ведру брюквы, заправляли килограммом комбикорма, чистили лошадей и их стойла, умывались и завтракали. В 7 ч. выезжали на работу. На обед брали с собой бутерброды и кофе. В 5 ч. вечера опять готовили брюкву с комбикормом для лошадей, на ночь задавали вволю сена. Выходным днём было воскресенье.
Недалеко от нашей конюшни среди железнодорожных путей в двух бараках были женская и мужская бани из бруса под ключ. Каждую субботу вечером или в воскресенье утром мы посещали баню. Со своим мылом помывка бесплатная. Здесь же можно было купить без карточек за одну марку маленький кусочек мыла и стирать бельё, а если нужно, то и прожарить одежду в вошебойке.
Подоль выдал нам талоны на покупку рабочей одежды и обуви. У немцев рабочую одежду бесплатно не давали. Иностранных рабочих в лагерях они одевали в бесплатную, но самую дешевую одежду. Это была своего рода униформа из серо-голубой вигоневой ткани. На груди пиджака были пришиты небольшие ромбики из голубой ткани. На ромбиках синими нитками были вышиты буква Р для поляков и буквы OST для русских, украинцев и белорусов. Ромбики окантованы синими нитками. Из такой же ткани был сшит головной убор в виде пилотки с козырьком.
Мы же должны были купить спецодежду в магазине. Покупать одежду и обувь для работы можно было любого качества и за любую цену, если позволяет твой кошелёк. Я купил приличную куртку, фетровую шляпу, не самый дорогой, но и не дешевый шерстяной костюм и отличные ботинки из толстой блестящей кожи чёрного цвета на толстой кожаной подошве с кожаными подмётками, стальными подковками на каблуках и стальными пластинками на носках. Таких ботинок у меня не было до этого и долго после этого. В отутюженном костюме, в белой рубашке с галстуком, в начищенных до блеска ботинках я внешне не отличался от немцев.
Подоль взял сестру Нину к себе в дом в качестве домработницы, получил на неё рабочие продовольственные карточки и отдал их нам. На воскресные дни Нина приходила к нам и каждый раз её хозяйка передавала с ней гостинцы для младших сестрёнок (булочки, бутерброды и др.). Нина говорила, что дома у Подоля на столе всегда стоял графин с коньяком и большая коробка-шкатулка с кубинскими сигарами.
Однажды во дворе мы увидели грязного мальчишку лет десяти. Он, как дикий волчонок, смотрел на нас. Мать спросила: «Ты есть хочешь?» . Он молча кивнул головой. Он жадно съел тарелку супа. Мать ещё налила, он съел и эту, заплакал и стал по-польски просить не выгонять его. Он рассказал, что его ойтец ушед на войну и сгинел, матку забило бомбой пши другей бомбёжке. После гибели матери он жил в подвале сгоревшего дома и почти ничего не ел. Мать согрела воду, вымыла его, остригла волосы, постирала его одежду. Так с нами стал жить ещё один член нашей семьи, Стасик. Он быстро стал осваивать русский язык.
Я недавно задумался, почему в Германии даже в конце войны асфальтные дороги всегда были в идеальном состоянии, а у нас, в России, всегда разбиты? Ответ нашел после войны, присмотревшись к работе нашего управления асфальтных дорог. У нас не проводят ежедневный профилактический ремонт. Нашим дорожникам ежегодно планируется укладка асфальта в тысячах кубометров. При мелком ямочном ремонте такой план выполнить невозможно. А за невыполнение плана у нас начальника снимают с работы. Но без профилактического ремонта дороги быстро разбиваются. Наши дорожники приступают к ремонту дорог, когда асфальт полностью разрушен и дорогу нужно строить заново. Вторая и третья причины — отсутствие асфальта или денег для его закупки.
В Германии за каждым дорожным мастером закреплён определённый участок дороги. Он ежедневно (я это видел) запрягает пару лошадей в специальную телегу, на которой смонтирован асфальтный «завод». Он загружает в маленький котёл пару килограммов битума, столько же мелкой каменной крошки, разжигает в топке дрова, объезжает свой участок и буквально ложкой заливает малейшие выбоинки и щербинки. Такой уход значительно дешевле капитальных ремонтов и при минимуме расхода битума асфальтное покрытие служит долгие годы.
И в Кёнигсберге началась такая же работа, как в Белостоке. Перевозили грузы с заводов в вагоны железной дороги или из вагонов на заводы. Побывал я и на территории военных заводов. Русские рабочие разгружали или загружали мою телегу ящиками продукции завода. Я беседовал с рабочими завода о их жизни в закрытом лагере, о их работе и питании. Они особо не жаловались, но и не восхищались своей работой и жизнью. 12-тичасовая работа без обеда, заводы работали круглосуточно.
Подоль выделил две самых новых фуры и две пары самых лучших лошадей для развозки по городу какого-то груза, на одну из них посадил меня и приказал мне с напарником подъехать к багажному отделению южного железнодорожного вокзала и доложить о прибытии одному человеку. Мы стали заниматься доставкой на дом почтовых посылок. На вокзале посылки сортировали на две кучи: для левобережной и правобережной частей города. Левобережная часть меньше по численности населения, но разбросана на большей территории, так что объём работы был одинаковым. Мы грузили посылки в телеги, сортируя и укладывая их по маршруту движения так, чтобы не было холостой езды взад-вперёд.
Мой экспедитор, хромой немец лет сорока с хроническим насморком и поэтому всегда с капелькой на кончике носа, был моим гидом. Из-за насморка он говорил со многими носовыми звуками и в начале работы с ним я плохо его понимал, переспрашивал, но потом привык к его специфичным звукам. Он по своему характеру был болтливым, ни минуты не сидел молча. Он хорошо знал город и его историю, охотно рассказывал мне о всём, расспрашивал меня о жизни в России, пытался учить русский язык и успел выучить несколько слов и фраз. А для меня это была хорошая практика в изучении немецкого языка.
Он где-то работал в другом месте, всегда спешил, и стал просить меня помогать ему, разносить посылки. Я ему говорю, что нельзя же оставлять телегу с посылками без присмотра: разворуют посылки. А он смеётся, говорит, что мы не в России. В Германии никакого воровства нет. Рассказал, как однажды возле универмага забыл свой велосипед, вспомнил о нём через три дня и нашел его на том же месте.
Мы стали разносить посылки вдвоём. Он идёт в один дом, я — в другой рядом или на противоположной стороне улицы. С работой стали справляться до обеда, а послеобеденное время я стал использовать для левых заработков. От вокзала стал отвозить багаж пассажиров и получал хорошие чаевые, чаще продуктами. Позже мой экспедитор совсем обнаглел и стал отправлять меня на развоз посылок одного, а сам исчезал на целый день. Разнос посылок тоже была хорошая работа в смысле чаевых. Ни одна немка не выпускала меня из дома, пока не вручит талон и деньги для выкупа продукта. Обычно давали талон на 1 кг. хлеба или на 1ОО г. кухен. Кухен — это сладкий пирог или торт, но обычно в магазинах на этот талон продавали две 5О-граммовые сладкие и сдобные булочки к чаю. Иногда давали талоны на колбасу, масло или на кондитерские изделия. Не отказывался от чаевых и мой экспедитор. В конце дня он отдавал мне талоны на хлеб, всё остальное оставлял себе. За день работы собиралось до 1О марок деньгами, более 1О кг. хлеба и ещё кое-что. Лишние для нашей семьи талоны на хлеб я отдавал кучерам, а у меня в кармане стали водиться деньги в большем количестве, чем у многих немцев. А экспедитор моего товарища не доверял разнос посылок, и отдавал ему только талоны на хлеб. Всех рабочих Подоля мы вдоволь обеспечивали хлебом.
На заводе в Белостоке за неделю работы при 12-часовом рабочем дне я получал 15 марок. У Подоля в Белостоке и в Кёнигсберге я получал по 1О марок в неделю. Зарплату выдавали в конверте и без росписи в получении. В конверте была и узкая полоска расчётной ведомости об отработанном времени, начислении и удержаниях денег. Отцу Подоль платил 25 марок. А любому немцу за эти работы Подоль должен был бы платить в 2 раза больше.
Я ежедневно ездил то по левобережной, то по правобережной части города, изъездил его вдоль и поперёк сотни раз, изучал его закоулки, переулки и скоро уже знал город лучше любого немца, родившегося и выросшего в этом городе. Проехав один раз по улице, легко запоминал её название, читал вывески, в подробностях запоминал, что и где расположено, особенности каждой улицы и каждого дома. План города чётко отпечатался в моём мозгу, и я мог кратчайшим путём проехать по любому адресу.
Однажды на остановке я ждал трамвая. Рядом стоял полицейский. К нему обратился мужчина с просьбой объяснить, как проехать на такую-то улицу. Пока полицейский искал ответ в карманном справочнике, я уже объяснил этому человеку, а полицейский только подтвердил мои слова. Через минуту это повторилось с другим человеком с подобным вопросом. В трамвае я сидел рядом с этим полицейским, и к нему в третий раз обратилась женщина с таким же вопросом. Полицейский извинился за ещё плохое знание города, т. к. он недавно поступил на эту работу, и посоветовал обратиться ко мне с рекомендацией: «Этот молодой человек хорошо знает наш город».
Вместе с посылками я приносил в немецкие дома чаще всего радость. Видел, как посылкам радовались дети, да и взрослые. Но иногда случалось так, что при виде обратного адреса на посылке, женщина падала в обморок: это были посылки с фронта с личными вещами погибшего. В таких случаях я звал на помощь соседей, а сам быстро удалялся, даже не получив деньги за доставку посылки.
Интересно, что в сопроводительном документе не требовалась подпись получателя посылки: достаточно было моей подписи в получении денег за доставку. После работы я сам сдавал сопроводительные документы и деньги за доставку посылок, говорил, что мой экспедитор опаздывал на другую работу и доверял мне эту передачу. А здешний чиновник пошутил: «Нашего экспедитора можно уволить, кучер сам справляется с этой работой». И добавил: «Я же видел тебя в городе без экспедитора, и ты сам разносил посылки». Я оправдывал экспедитора, сказал, что это было один раз, когда он отлучался к врачу.
По приказанию Подоля я перевозил вещи одной фрау на другую квартиру. Я помог ей погрузить, разгрузить и занести вещи в квартиру. Она щедро расплатилась со мною пакетом продуктов. Вернувшись домой, я обнаружил в телеге, забытую ею сумочку. Пришлось снова ехать к ней. Она снова вручила мне ещё один такой же пакет и очень благодарила, т. к. в сумочке был очень важный для неё документ.
Однажды, на посылке был адрес тюрьмы. Она располагалась на задах королевского замка. Я с посылкой подошел к охраннику у ворот и думал, что он и получит посылку. Но он показал мне дверь в здании тюрьмы, куда я должен отнести посылку. Там дежурный вызвал другого охранника и приказал проводить меня к получателю посылки. Он повёл меня через внутренний двор тюрьмы, перекрытый стеклянной крышей, поднялись на второй этаж. Полы в коридорах из просечённых стальных листов, просвечивались до четвёртого этажа. Встретился заключённый в полосатой пижаме и картузе без козырька в сопровождении охранника. В комнате, куда меня привел охранник, было накурено, на столе стояли бутылки, рюмки и грязная посуда. Кроме получателя посылки, в комнате было несколько человек. Они были пьяны и хохотали, наверно, от только что рассказанного анекдота. Расплатившись за доставку посылки, этот начальник отпустил шутку и в мой адрес: «Молодой человек, не желаете ли отдохнуть в моей гостинице? Могу предложить любой номер». Все присутствующие снова взорвались дружным хохотом. Я вышел из тюрьмы, не чуя своих ног, с ощущением, как будто окунулся в какую-то гадость.
Я никогда не был в наших тюрьмах, но уверен, что у нас в них совсем другие порядки. А здесь у меня никто не спросил документы, не осматривали посылку (не заложена ли в ней бомба?), меня не записывали ни в какой список, не спросили даже мои имя и фамилию. Пропуском служила обыкновенная посылка в моих руках. Невероятно, но это факт. Может быть, это уже действовал близкий конец войны.
Город отапливался от индивидуальных котельных, установленных в подвалах домов. Топливом служили брикеты — бруски размером как куски хозяйственного мыла, спрессованные из угольной пыли, древесных опилок, стружек и торфа с мазутом. На этом же топливе работали паровозы. На всех ж. д. станциях лежали горы этого топлива. Немцы покупали и иногда просили меня привезти его. Это тоже был мой левый заработок. Потом на мойках при бензозаправках за одну марку я мыл телегу, стоимость подкачки сжатым воздухом одного колеса-2О пфеннигов. Подоль, конечно же, не знал о моих левых рейсах на его лошадях. Это грозило мне большими неприятностями, можно было загреметь в концлагерь.
А Подоль извлекал доход даже от продажи конского навоза. Наверно, это стоило не дёшево, потому что мой экспедитор искал навоз, но покупать его у Подоля отказался. Он нашел навоз у своего друга-бауэра (крестьянина) в пригородном селе. Втроём мы быстро нагрузили телегу. Хозяин пригласил нас выпить кофе. Он достал из шкафчика начатую бутылку шнапса, мы выпили по две маленьких рюмочки, остаток водки хозяин убрал в шкаф. Русские так не делают. Начав пить, они выпивают всю водку, которая имеется в доме.
Этот фермер был на фронте в России, вернулся домой с повреждённой ногой. Он довольно хорошо говорил по-русски о том, что немцы будут дорого платить России за причинённое войною зло.
Один раз я случайно попал в какую-то компанию русских бизнесменов. Да, да! Были и такие русские в Германии. Они тоже угощали меня шнапсом. Только в 1944 году я впервые вкусил спиртные напитки. К счастью, за всю последующую жизнь я не заразился алкоголизмом. По случаю встречи с хорошими знакомыми или в праздничные дни могу выпить две три рюмки, но я совершенно равнодушен к спиртным напиткам.
Ещё в начале своей работы я зашел с посылкой в один дом, позвонил. Дверь открыла молодая и красивая девушка. Я ей говорю: «Guten Morgen, Freulein! Bekommen Sie, bitte, ein Postpaket und bezahlen Sie eine Marke und funfzig Pfennigen”. (Доброе утро, девушка! Получите, пожалуйста, почтовую посылку и заплатите одну марку и пятьдесят пфеннигов»). А она мне по-русски: «А ты, наверно, русский». Опешивши, я ей опять по-немецки: «Ja, ja, ich bin Russe». (Да, да, я русский). Она пригласила меня на кухню, достаёт булочки, сахар, масло и приглашает меня пить кофе, говорит, что она только заварила его, хотела пить, а я своим приходом помешал ей, и теперь будем пить вдвоём. Я ничего лучшего не придумал и опять сморозил по-немецки: «Aber meine Pferde auf Strasse stehen». (Но мои лошади на улице стоят.) Она мне: «Ну и пусть постоят, никуда не денутся. А ты что, по-русски уже не говоришь?» А ещё она говорила, что рада встрече с каждым русским человеком, рада каждому русскому слову и если бы имела крылья, улетела бы из этой сытой Германии в свою голодную Россию. Ностальгия — это боль души, тоска по Родине.
Так я познакомился с чудесной девушкой Лизой Черкасовой из Краснодара. Она была моя ровесница, среднего роста, черноглазая, с родинкой-»мушкой» на щеке, с тёмными вьющимися до плеч волосами. В её лице было что-то кавказское, но доброе, милое. Это была русская южанка из казаков. Она была домработницей. Хозяйка — врач, на работе. Она добрая, общительная женщина, хорошо к ней относится. Муж хозяйки погиб на восточном фронте. Дети в школе. Лиза пригласила меня заходить, по воскресеньям она свободная.
Некоторое время спустя, Лиза рассказала хозяйке о знакомстве со мной, и я получи приглашение для знакомства с хозяйкой. Принарядившись, в цветочном магазине купил три розы, в назначенное время явился с визитом. Дверь открыла Лиза, я вручил ей цветы, а она шепнула мне, чтобы я подарил их хозяйке. Представившись, я протянул ей цветы, но она указала на Лизу со словами: подарите их Лизе. Лиза поставила их в вазу на столе. Меня пригласили пить кофе. Пили эрзатцкофе в гостиной на скатерти из красивых чашек кофейного сервиза с сахаром, маслом и вкусным, домашней выпечки печеньем. Меня уже принимали как взрослого человека с обращением на «Вы». Хозяйка сразу же подчеркнула, что любит Lis`chen (Лизочку), как родную дочь, и не позволит мне обидеть её.
Она рассказала, что её муж погиб в России, где-то под Прохоровкой в прошлом году, и она уже второй год носит траур и не снимет его до конца войны. Говорила, что после войны обязательно поедет в Россию, найдёт могилу мужа и поставит ему памятник. Расспрашивала меня, как туда проехать. Святая наивность! Она познакомила меня со своими детьми. Меня назвала:“Lis’chens Freund Viktor” (Лизочкин друг Виктор). Её дочь при этом сделала книксен. Кончиками пальцев с оттопыренными мизинцами растянула низ юбочки в стороны, сделала приседание на одну ногу с поклоном.
А сын, примерно 12-ти лет, по-военному принял стойку “смирно”, щёлкнул каблуками с лёгким поклоном головы. Его уже успели вымуштровать в Гитлерсюгенде. Детям сразу же было приказано уйти в свою комнату. Уже в дверях мальчишка объяснял сестрёнке: «Да нет же, это Лизкин жених».
Я не утверждаю, что все немцы так хорошо относились к русским. Были среди них и фашисты, которые считали всех русских своими рабами. Но относительное число фашистов в Германии было на порядок меньше, чем коммунистов в Советском Союзе и мне с фашистами не приходилось общаться.
Во всех немецких газетах (на русском языке тоже) почти вся последняя страница была заполнена объявлениями о розыске родственников и знакомых. Однажды мать даёт мне газету с отмеченным объявлением: «Семья Редичкиных разыскивает семью Богоявленских» и их берлинский адрес. Я написал письмо Нине. В ответ получил письмо с её фотографией и надписью: «На память лучшему другу Виктору». Но у меня уже была Лиза. Не давал я Нине никаких обязательств, но по отношению к ней я чувствовал себя изменником.
Сразу же после знакомства с Лизой я почувствовал родство наших душ, и казалось, что мы уже давно знакомы. Робости у меня перед этой девушкой не было, с ней мне было свободно и легко. Лиза излучала какое-то обаяние и притягивающий магнетизм. Она тоже не смущалась и не дичилась меня.
Каждое воскресенье я стал бывать у Лизы, гуляли по городу, смотрели кинофильмы в разных кинотеатрах, в том числе в Альгамбре на Штайндамм — в самом большом и шикарном кинотеатре. Здесь мы смотрели «Индийскую гробницу « в 3-х сериях (после войны в нашем прокате из неё вырезали 5О % содержания), «Девушку моей мечты» с Марикой Рок в главной роли. После этого фильма я стал называть Лизу девушкой моей мечты.
Лиза значительно лучше меня владела немецким языком. Однажды, в кинотеатре (нынешний к-т «Заря») она стала объяснять мне не правильно понятое мною содержание фильма, и этим помешала смотреть кино рядом сидящим немцам. Соседка-немка сделала нам замечание: «Господа иностранцы, пожалуйста, разговаривайте тише». Мы извинились и молча досмотрели фильм. Продолжение этого абзаца Вы прочитаете после рассказа о моей службе в армии.
Скоро у меня с Лизой возникла самая чистая Любовь с большой буквы. Мы обменялись первыми поцелуями в жизни, но мы не предусмотрели обменяться российскими адресами, по которым можно было бы найти друг друга после войны. Скоро судьба-злодейка разлучила нас навсегда.
Поддержите нас!
Каждый день наш проект старается радовать вас качественным и интересным контентом. Поддержите нас любой суммой денег удобным вам способом!
Поддержать
